Весёлые школьные истории

Взял её. И пошёл на своё место.

Олег Кургузов

Мы пишем рассказ

Мы с папой сидели у окна и дивились жизни. Была весна.

– Давай напишем художественный рассказ, – неожиданно предложил папа.

– Про что?! – удивился я.

– Хотя бы про это дерево, которое у нас под окном, – сказал папа.

Мы с ним уставились на дерево и стали думать, что бы такое про него написать. А дерево замахало ветвями, как будто хотело сказать нам: «Давай-давай, ребята! Пиши, катай, дуй во всю ивановскую!»

Но тут к дереву подбежал Колька Сыроежкин, хулиган из соседнего подъезда, и повис на ветке.

– Эй! Эй! – завопили мы с папой, высовываясь из окна. – Отойди! Отойди!

– А чего? – спросил Колька, раскачиваясь на ветке.

– Не трогай дерево! Мы про него рассказ пишем!

Колька ахнул, отцепился от ветки и куда-то убежал.

Мы с папой снова уставились на дерево. А оно снова замахало ветвями: «Давай пиши, не теряй время!»

Но тут из‑за угла дома выбежал Колька Сыроежкин и с ним ещё пятеро мальчишек с нашего двора. Они окружили дерево и принялись разглядывать его, как сбежавшего из зоопарка жирафа.

Потом один из них крикнул нам с папой:

– А правда, что вы про это дерево рассказ пишете?

– Ну! – сказали мы с папой.

– А что оно – особенное?!

– Ещё какое особенное! – отвечаем мы с папой. Ведь мы уже успели полюбить наше дерево.

Тогда мальчишки убежали и вернулись с кольями и проволокой. Скоро вокруг дерева была настоящая загородка. На эту загородку они повесили картонку с надписью: «Дериво пра каторое пишут расказ».

Мы с папой порадовались за наше дерево и пошли обедать. А потом мама поручила нам срочные домашние дела, и мы отложили рассказ о дереве на будущее.

Будущее подошло и промелькнуло очень быстро. Наше дерево уже зацвело как букет: белым и розовым. Потом цветы осыпались, и на дереве появились маленькие яблоки. А в конце лета они стали золотыми и красивыми.

– Оказывается, это чудесная яблоня! – сказал папа.

Мы с ним стали дивиться на яблоню, а потом посмотрели вокруг. Вокруг стояли ободранные деревья. Ведь про них мы не писали рассказ, и мальчишки делали с ними всё что угодно.

– А давай напишем рассказ про все эти деревья, – предложил я папе. – И тогда у нас под окном будет целый сад.

– Ну что ж, это идея! – обрадовался папа. – Искусство – великая сила…

И мы стали писать рассказ про сад.

Мечта

У нас в классе все любят природу, но ничего в ней не понимают. Когда снег выпадает, сразу начинают радоваться. «Ура, ура!» – вопят. А зачем снег выпал, не знают.

А дома у нас все любят папу и в природе разбираются. Если снег тает, все радуются, в доме праздник. Папа торт покупает, и мы его с чаем едим. Папа счастлив. И мы тоже, потому что любим, когда он с нами.

А снег выпадает для того, чтобы папе на работу идти. И в доме сразу становится скучно. Я чай даже без сахара пью. Потому что не хочется.

Мой папа – дворник. И снег для него – лишние хлопоты. Снег для него беда, а оттепель счастье.

Я тоже стану дворником, когда вырасту. Только я уеду туда, где никогда не бывает снега. И каждый день буду счастлив. И буду пить чай с тортом.

Обман зрения

В школе нас учат жить по-честному. И чтобы никогда не врать.

А тут на уроке рисования я нарисовал дерево. И на нём много-много зелёных листьев. Одни – большие, другие – маленькие, потому что ещё не выросли.

А наш учитель говорит мне:

– Когда смотришь на дерево издалека, все листья сливаются в одну зелёную массу. Это – закон перспективы, обман зрения, я же объяснял. Поэтому придётся тебе нарисовать дома другое дерево, правильное. Но за невнимание к объяснениям на уроке должен поставить тебе двойку.

Когда я пришёл домой, то нарисовал целых три дерева. И на каждом много-много зелёных листьев. Одни – большие, другие – маленькие, потому что ещё не выросли.

А все его объяснения про перспективу и этот обман зрения я слышал. Только я хочу, чтобы всё было честно.

С. Махотин

Шестиклассник серафим

Неизвестно, о чём мечтала Таня Косарева, когда её вызвали к доске читать наизусть Пушкина. Она, будто очнувшись, тряхнула головой и начала мягким певучим голосом:

 
Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестиклассник Серафим
На перепутье мне явился…
 

Девятый класс захохотал. Молодая учительница не выдержала и засмеялась тоже. Улыбнулась и Таня. «Надо же, – удивилась про себя, – какая оговорка смешная!»

Никто примерную Таню не заподозрил в озорстве. Все видели, что она случайно оговорилась. От этого было ещё смешнее. Кто-то крикнул, что в шестых классах и правда есть Серафим. Решили, что на перемене его нужно отыскать. В общем, урок был скомкан.

Серафим Перецын ничего этого не знал. Шла география. Географ Юрьич рассказывал про лесотундру. День шёл как обычно и не обещал сюрпризов.

И перемена началась как обычно, шумно и бестолково. Скользкий линолеум в коридоре, крики и беготня. Перецын не сразу обнаружил, что оказался вдруг в окружении взрослых ребят. Те смеялись и похохатывали, глядя на него свысока, и беспрестанно повторяли: «Шестиклассник Серафим!»

Наконец это им наскучило, и они ушли, оставив его в покое. К Перецыну приблизились шестиклассники. Толстый Юрка Бурлакин, показывая на него пальцем, крикнул во всё горло: «Шестиклассник Серафим!» И все захохотали, даже девочки.

Впервые в жизни Перецын ощутил одиночество.

Его называли Серафимом одни учителя. Дома всегда звали Симой. В классе тоже Симой и ещё Перцем. На Перца он охотно отзывался, ибо имя своё не любил. Но что поделаешь, раз так назвали…

– Зря ты, – говорила мама. – Красивое имя. Дедушка твой был Серафим Львович, папа Лев Серафимович, ты опять Серафим Львович. Родится у тебя сын – будет Лев Серафимович. И не прервётся цепочка поколений.

– А если дочь?

– Что?

– Если родится дочь?

– А не беда, – смеялась мама и ворошила его рыжеватые волосы. – Что-нибудь придумаем.

Новое прозвище прилепилось к нему, как липучка. Прозвище обидное и странное. Ну как можно обижаться на «шестиклассника Серафима», когда он и есть шестиклассник Серафим! Но было всё равно горько на душе. Он пробовал отвечать обидчикам тем же, кричал в ответ: «А ты – шестиклассник Юрка! А ты – шестиклассник Славка!» Без толку. Издевательски звучало только его прозвище – «шестиклассник Серафим».

Он перестал улыбаться, нахватал двоек и похудел.

– Что происходит? – недоумевал географ Юрьич. – Что с твоим взглядом, Перецын? Он потух! С таким взглядом ты завалишь мне районную олимпиаду.

– А он у нас «шестиклассник Серафим»! – гоготнул на задней парте Юрка Бурлакин.

Класс захихикал. Юрьич, ничего не поняв, лишь развёл руками.

Как-то на лестнице его окликнула Таня:

– Привет, шестиклассник Серафим! Вот, значит, ты какой. Совсем не страшный Серафим. А я из‑за тебя чуть четвёрку не получила.

«Ненормальная», – подумал Перецын.

– Да не дуйся, я ведь не нарочно. Ты сам-то «Пророка» читал?

– Какого ещё пророка?

– Пушкинского, какого! Прочитай, развеселишься.

Об этом нелепом разговоре он вспомнил через несколько дней, когда вытирал пыль с книжной полки. Бросил на подоконник тряпку и вытащил Пушкина в мягкой обложке. «Пророк» обнаружился на 156‑й странице.

Стихотворение поразило Перецына.

Строчки вспыхивали, как ожившие вулканы, непонятные и страшные: «неба содроганье», «жало мудрыя змеи», «отверзлись вещие зеницы»! Что это за шестикрылый Серафим такой? Зачем он вырывает у героя язык, грудь ему рассекает мечом? А герой, этот самый пророк, не умирает, несмотря на ужасные пытки. Ему даже как будто и не больно. Сейчас встанет, как ни в чём не бывало, и пойдёт глаголом жечь сердца людей. Тоже непонятно: зачем их жечь и что вообще значит – «жечь глаголом»? Много было в стихотворении странного, оно волновало, беспокоило. «Гад морских подводный ход» пробирал до мурашек.

– Сима, ты уже убрал свою комнату? – крикнула из кухни мама.

Он сунул Пушкина в школьный рюкзак и взялся за веник.

Перецына продолжали дразнить. Но он уже привык к своему одиночеству и не испытывал прежней горечи. Двойки он исправил, на географической олимпиаде заработал грамоту, и Юрьич досрочно наградил его годовой пятёркой. Всё это случилось как бы само собой и потому не слишком обрадовало. Иная радость согревала его душу. «Пророка» он уже давно знал наизусть. Знал, что означают вышедшие из употребления слова: виждь, внемли, десница. Но самое главное, он полюбил своё имя – Серафим.

Зима в том году выдалась снежной, морозной и долгой. Прихватила март. А в апреле вдруг сразу стало тепло, почти жарко. Грохотали оттаявшие водосточные трубы. Повсюду текли бурливые ручьи и речки. Вода заливала подвалы, выталкивала крышки канализационных люков. В один из таких люков Серафим и провалился.

Рядом со школой возвышалась гора строительного песка, оставшаяся ещё с прошлогоднего ремонта. На горе стоял брошенный рабочими большой деревянный барабан без электрокабеля. Вода подточила песок. Барабан качнулся и покатился, набирая скорость, в сторону стройплощадки.

Серафим коротал большую перемену, бесцельно слоняясь по школьному двору. Ко-гда он увидел мчащуюся огромную катушку, у него похолодел затылок. У турника, с закрытыми глазами, подставив солнцу лицо и шею, загорала старшеклассница. Барабан почти бесшумно летел прямо на неё. Оставалось каких-то метров десять.

– Беги! – выкрикнул Серафим сухим ртом, сам бросился к ней через поребрик и ухнул с головой в ледяную воду…

Врач определил воспаление лёгких.

Через неделю домой к Серафиму пришла Таня Косарева. Она о чём-то поговорила с мамой и вошла к нему в комнату.

– Можно?

«Ненормальная», – узнал её Серафим.

– Меня зовут Таня. Здравствуй.

– Здравствуй. Меня – Серафим.

– Я знаю, – Таня улыбнулась. – Ты мне даже снился.