Опрос с ответственностью

Неожиданно появляется хозяйка. Одета она в ночнушку, и сразу лезет ко мне под одеяло. Пытаюсь ей объяснить, что мне уже под шестьдесят, и любовник из меня так себе. Но переубедить её не удалось. Возражений я не услышал, а вот действует она однозначно и деловито. Ну, не отбиваться же. Пытаюсь хотя бы нежностью компенсировать далеко не молодую потенцию. Ещё и никакого предохранения я не заметил.

Как ни странно, женщина, кажется, не разочарована. И быстро засыпает, уткнувшись мне в бок лицом. А я снова пытаюсь думать о будущем, и снова безуспешно. И тоже засыпаю.

Прошло три дня. С каждым днём мне становилось лучше, слух восстанавливается, голова начинает работать, и сегодня я принял решение: я не хочу здесь жить. Кажется, неплохой вариант: жена моложе на четверть века, дети симпатичные, дом, экология. Но вот не моё. Я не белоручка, что-то руками делать могу, но до настоящего деревенского мужика не дотягиваю. Не выносливый, не работящий, да просто не знаю, что нужно делать. Я нахлебник у женщины, которая и без того двух детей растит. Люда, правда, меня не прогоняет. Её муж ещё в финскую погиб и она, наверно, считает, что даже такой мужик, это лучше, чем никакого. А может, надеется, что я возьмусь за ум и стану семью кормить. Но вот не по мне эта деревенская жизнь. И трудно уже мне меняться.

Начал я с того, что мосинку принёс. Буду, мол, охотиться. Даже одна утка – уже неплохо, сварим суп. Люда сперва волновалась, но услышав об утке успокоилась.

На следующий день я отправился за грибами, с корзинкой. Грибов не нашёл, но нашёл хорошее место для лёжки. До дороги метров двести, и лежит берёза поваленная. Не слишком надёжная защита от пуль, но хороший упор для винтовки. А стрелять я собираюсь лёжа и с упора. Ну и не видно меня за бревном. Ещё что хорошо, лес там идёт под уклон. Отбежал на двадцать метров, и не видно. Возможные пути бегства я тоже осмотрел, и выбрал вариант с уходом влево. Ещё метров тридцать по ручью пробегу, и выйду не на тропинку, а просто на берег.

Догонят ли меня немцы? Не знаю. Пятьдесят на пятьдесят. Они моложе, уверены в себе. Двести метров форы для них не проблема. Если поймут, куда я побежал, или услышат, то догонят легко. Но путей в лесу много, а видимость метров тридцать. Ещё и что за немцы попадутся и повезёт ли им. А вот манера бросать оружие для них непривычна. Солдат оружие не бросает, за это накажут. Найдут пожилого мужика в гражданском и без оружия. Догадаются, что я стрелял? Смотря где поймают.

А движение по дороге идёт вовсю. Конечно – за танковой группой Гудериана следует целая армия общевойсковая. А немецкая армия – это много, очень много. Их всего-то на восточном фронте шесть. И ещё четыре танковые группы.

Я понимаю, что винтовку надо пристрелять. Поэтому на следующий день отправляюсь как бы на охоту. Но и корзинку для грибов взял. И именно в этот день, последний день июня, я действительно нашёл грибы! Целых семь подберёзовиков.

Мишени у меня нет, стреляю просто в большое дерево. И дистанция меньше ста метров. Мне кажется, что «светка» бьёт точно туда, куда я целюсь. Видимо, предыдущего хозяина надо за это благодарить. Делаю ещё и два выстрела из мосинки. Это для легенды. Ну да, стрелял я, по зайцу. Поэтому и синяк на плече, и запах пороха.

Корзину с грибами я оставил в лесу, на половине пути от лёжки к деревне. Только прикрыл грибы лопухами.

И вот, первого июля с утра отправляюсь на дело. Боялся ли я? Тело, похоже, здорово боялось. Пришлось даже кишечник опорожнить, во второй раз всего в этом времени. Питание такое, что организм старается его по максимуму использовать. А вот разумом я понимаю, что разменять никчемного старика на полноценного немецкого солдата – это очень выгодно. Есть ещё душа. С ней сложнее. Умирать не хочется, но как подумаю, что буду доживать в этой избе, стану тут совсем старым, так сразу решимости добавляется. Нет, чем такая жизнь – лучше погибнуть героем. И потом – я же не буду стоять насмерть, а сбегу.

Но идти к лёжке не хочется. Я ещё брожу по лесу, и снова нашёл грибы, причём белые! Три штуки в одном месте. Хороший повод сходить к корзине. Теперь в корзине десять грибов. Но мне вдруг становится противно здесь, в этом лесу, в этом мире, в этой одежде, и я иду на лёжку.

Видимо, сегодня мой день, мне везёт. Пролежал я несколько минут, успокоился, и появилась как раз подходящая цель. Едет колонна, но не грузовики, а повозки, каждую две лошади тащат. Не русские телеги, а закрытые сверху тентами, как фургоны. И одна останавливается прямо напротив меня. Мне как раз хочется стрелять по стоящему человеку, а не по идущему. Немцы прохаживаются вокруг, разговаривают, не торопятся. А вот и тот, кто мне нужен. Кажется, это не офицер, а унтер. У него не винтовка, а автомат. Или, точнее, пистолет-пулемёт. И он как раз на моей стороне дороги, закурил, ко мне спиной повернулся. Я обрадовался – не ожидал, что так удачно сложится, и плавно жму спуск. Кажется, я попал, куда и целился, в середину спины.

Я думал, немцы залягут. Но нет – наставили винтовки во все стороны, не поняли, откуда я стрелял. Двое даже в другую сторону от дороги целятся. Или поняли, просто не исключают, что мы по разные стороны дороги затаились? Большинство, с десяток, смотрят примерно туда, где я нахожусь. И вдруг – какая-то команда, и немцы довольно резво бегут к лесу, ко мне!

Думать некогда, я просто стреляю в того, в кого целиться удобнее. Попал, но куда-то в район тазобедренного сустава. Немец начинает громко вопить, на него оглядываются. А я ещё раз стреляю, благо, затвор передёргивать не надо. На этот раз попал в живот, но, кажется, не в середину, а в район печени. И тут немцы залегли, но не все, трое просто остановились, смотрят, кажется, на меня. Я выстрелил ещё раз, и на этот раз промазал. Возможно, потому, что уже думал о бегстве. И сразу после выстрела побежал.

Хорошо, что я путь наметил заранее. Видимо, я паникую, потому что голова отказывается думать. Просто бегу именно по той траектории, что вчера наметил. И я даже не ожидал от себя такой скорости – как в молодости бегу! Но приходится сбавить скорость, задыхаться начал. Перехожу на быстрый шаг, зато стараюсь не шуметь. Потом снова бегу, но не очень быстро, трусцой.

До корзины я добежал, и дальше уже иду неспешно, грибы ищу. Только вот отдышался, наверно, минут через десять. Я даже не уверен, что немцы стали меня преследовать по лесу. А если нас здесь с десяток? Заманим в лес, и перебьём всех.

До деревни уже метров пятьсот оставалось, а всего она в пяти километрах от дороги. Они не бежали, а шли, но быстрым шагом. Не сзади, а справа подошли. Офицер, только кобура у него, вероятно, с пистолетом, и унтер – а вот у этого пистолет-пулемёт. На меня он его и наставил. Но офицер слегка отвёл ствол, и заговорил по-русски, хоть и с сильным акцентом, но уверенно:

– Вы местный житель?

Я даже растерялся, не сразу ответил. Вроде, простой вопрос оказался для меня сложным.

– И да и нет. Я здесь живу, вон там деревня, недалеко. Но я здесь поселился недавно, а до этого жил в Подмосковье, в Костино, это небольшой городок к Северо-востоку от Москвы.

– Покажите нам, где живёте. Документы у вас есть?

Тем временем унтер сунул нос в корзину – грибы рассматривает. А может, и нюхает, не пахнет ли от меня порохом сгоревшим.

– Документы в избе. Пойдёмте, покажу.

– Вы колхозник?

– Нет, я учитель. Преподаю в школе физику и математику для старших классов. Поехал на учительскую конференцию в Брест, но… Поезд остановился, никто ничего не знает. Потом оказалось, что война началась. Я понял, что никто не собирается мне помогать, поезда не ходили, и пошёл по дороге на восток. Многие шли, и солдаты, и гражданские. Потом бомбёжка, меня контузило, и я решил дальше не идти. Пришёл сюда, и поселился вот у этой женщины. Это Людмила Полещук.

Офицер зашёл в дом вместе со мной и Людой, я ему дал документы. В документах я уверен. Если уж стингер дали и сюда перенесли, то документы не проблема. А унтер шарится во дворе, и вскоре заходит с мосинкой.

– Это ваше оружие?

– Если в сарае нашли, то да. Они все похожи.

– Вы из него стреляли?

– Да, вчера пытался убить зайца, но… Зрение у меня не очень, а очки…

И я показываю разбитые очки, так и не выбросил их. Маленький кусочек цивилизации в этой глуши.

– Вы хорошо стреляете?

– Как раз вчера в первый раз попробовал. Кажется, не очень хорошо, заяц убежал.

– По возрасту вы могли участвовать в великой войне. Значит, вы не воевали?

– Нет. Я уже тогда преподавал, меня не призвали. Некоторые коллеги пошли добровольцами, а я… я их отговаривал. Ну и сам не пошёл.

– Отговаривали? Но почему?

– Видите ли… Помогать сербам… Вы как думаете – сербы куда больше хотят – в Европу или в Россию? Стать частью большой славянской империи или частью Европы? Я бы на их благодарность не рассчитывал. Может, на словах поблагодарят, но… Все эти славяне, поляки, чехи, да даже и болгары…

– Болгары в меньшей степени?

– Ну, мы их освободили от турок. Они нам благодарны.

– Но они воевали на нашей стороне, против вас.

– Вот именно. Даже они. Ваш император Вильгельм II рекомендовал нашему Николаю заняться Азией. Мол, большие возможности. А в Европу не лезть. Я думаю, он был прав. Только не все это понимают.

– Интересно. А по поводу этой войны вы что думаете? Вы понимаете мотивы Гитлера? Вы на нашей стороне?

– Мотивы Гитлера мне не нравятся. Я не расист. Все рассуждения о высшей расе и недочеловеках считаю аморальными. А уж войну на таких основаниях…

– Понятно, вы и сами русский. Но не правильнее ли с практической точки зрения перейти на сторону победителя?

– Хи-хи-хи. Победителем вы, вероятно, видите Германию?

– Разве можно в этом сомневаться? Советская армия уже разбита и бежит. Вы знаете, что было в Польше и Франции.

– Да. Французы сдались. А русские не сдадутся.

– Какая разница? Вам нечего противопоставить вермахту.

– На пути вермахта встанут новые дивизии. Вы их разобьёте, не сразу, но справитесь. Но под Москвой снова встретите войска и подготовленную оборону. Тут ещё и зима наступит. Вы готовы воевать зимой? А армия СССР готова, у финнов научились.

– Война закончится летом.

– Хи-хи. Вы наивный молодой человек. Такое расстояние можно пройти только при слабом сопротивлении. А сопротивление будет только возрастать, несмотря на все ваши надежды, что советская армия разбита.

– Так вы думаете, что зимой вермахт побежит, как великая армия Наполеона?

– Нет, времена изменились. И немцы упорнее французов. Вермахт не побежит, но война затянется. Год, два, три, а потом у Германии всё закончится. Люди, ресурсы.

– И рейх снова сдастся? Как в 1918?

– Нет. Мы возьмём Берлин. Если вы проживёте ещё четыре года, то увидите красное знамя над рейхстагом.

– Главное – говорить с уверенным видом. И тогда собеседник может на минуту забыть, что ваши слова противоречат реальности.

– Какая реальность? Мы говорим о будущем. А вы делаете вид, что знаете его. Но ваше знание – это вера в пропаганду.

– Тем не менее, у меня есть достаточные основания считать некоторые варианты будущего невероятными.

– Как и у меня. Если бы мне было что поставить на кон, и если бы мы с вами могли встретиться зимой, я бы предложил пари.

– У нас есть шансы встретиться. Я буду работать в местной комендатуре, в Кобрине. И я даже знаю, что вы могли бы поставить. Предлагаю пари: если Германия победит не позже, чем в октябре, то есть за четыре месяца, то вы работаете на меня. И работаете честно, без саботажа. Ну, а если нет… Тогда я вам буду покровительствовать, разумеется, в пределах разумного, не изменяя присяге и долгу перед рейхом.

– Готов пойти вам навстречу и добавить ещё два месяца. До нового года.

Немец подумал, и решительно отказался:

– Я держу своё слово, мне не нужны уступки. Я Миллер, Клаус Миллер, обер-лейтенант. Я сам с вами свяжусь, и не советую никуда уходить. В ваших же интересах. Сейчас опасно передвигаться по этой территории без разрешения. А пока что я назначаю вас старостой этой деревни.

– Не думаю, что это хорошее решение. Я здесь человек чужой, и мало что понимаю в сельском хозяйстве.

– Я тоже здесь пока что не свой, и тоже не агроном. Нам понадобятся образованные люди, но только не фанатичные большевики. Вы не из таких?

– Гм… нет. Но и от идей вашего фюрера я не в восторге.

– Да, вы уже говорили. Странный вы человек. Не на англичан надеетесь, даже не на русскую зиму, а на уже разбитую красную армию.

– Англичане? Они любят воевать чужими руками. Да и нет у них силы, способной победить вермахт.

– Иногда вы рассуждаете очень трезво, но, видимо, патриотизм не позволяет вам столь же верно оценить перспективы СССР. Хорошо, подождём четыре месяца.

Тут унтер снова зашёл, и что-то сказал по-немецки. Миллер ответил, и унтер достал из своего ранца небольшую бумагу, поменьше, чем А5, и перьевую авторучку. Лейтенант стал писать.

– Ганс обошёл деревню, никто не видел здесь советских солдат. Может быть, вы кого-то видели в лесу? Дело в том, что сегодня на дороге произошло нападение на немецких солдат. Я могу подозревать даже вас.

– Солдат я видел на дороге, до того, как меня контузило. Все они шли на восток. В лесу не видел ни одного человека. Да и не так много я по лесу ходил.

– Хорошо, вот вам документ, теперь вы официальное лицо. Я не могу здесь больше задерживаться, но, думаю, мы ещё увидимся. Да и о нашем пари я буду помнить.

Немцы ушли, а я попросил Люду собрать людей вечером, чтобы от работы не отрывать. Тех, кто захочет послушать нового старосту.

Послушать меня собралась, кажется, вся деревня. Дети уж точно все, кто старше трёх лет.

– Немцы назначили меня старостой, – и я показываю бумагу, на которой что-то написано по-немецки.

– И что собираешься делать? – белобрысый парень, нахального вида, лет двадцати. Как его в армию не призвали?

– Ничего, ровно ничего. Если немцы не заставят. Я человек городской, вашу жизнь знаю плохо. Вот сейчас хочу вам сказать несколько истин, а дальше… Как знаете, сами думайте.

– Как поп, – а это уже пожилой бородатый мужик припечатал.

– Вы послушайте, потом подумайте, а после уж судите.

– Хорошо, говори, – снова мужик с бородой. Хорошая борода у него, большая и густая.

– Первое. Немцы думают, что победят. Что уже почти победили. Но они проиграют, и советская власть вернётся.

Звенящая тишина, все замерли, даже дети не шумят, почувствовали ответственность момента.

– Я это к чему говорю – старайтесь не замараться. Живите по-христиански, не надо никого ни убивать, ни предавать. А то сначала большевики спросят, а потом и Бог.

– Поп? – мужик с бородой вроде даже не меня спросил, а самого себя.

– Второе. Вернутся наши не скоро. Года этак через три. И эти годы надо как-то прожить, живыми остаться, детей сохранить. А будет нелегко. Будут и грабить, и убивать, и в Германию угонять, на работы. Запомните главное: немцы жестоки. За одного убитого солдата могут сжечь всю деревню. Вместе со всеми детьми и бабами. Могут и наши предатели прийти, с Украины, из Литвы, Латвии. Те ещё хуже, что-то среднее между псами и бесами. В общем, живите тихо, да припрячьте какие-то запасы, так, чтобы не нашли. Даже если нет особых излишков, постарайтесь.