Сны Диониса!

Стишки и песни, басни, сказы, И всякие другие штуки Помогут не заснуть от скуки Или любой другой заразы

«Дионис», город Находка, Озерный Бульвар

Как мало надо человеку

Среди безумной жизни волн,

Где нет приюта и просвета,

Где мир и тьмы, и страха полн!

Где Ночь сжимает клешни смерти,

И в доме не горит очаг, —

Как Вера и Надежда светит,

Горит «Диониса» свеча.

Как мотыльки, на свет слетаясь,

Сюда разбитые сердца

Сползаются, с Судьбой смиряясь

 В преддверье Страшного Конца

И получают отпущенье:

Кто стопку Водки, кто Пивко,

И отступает наважденье.

Сбивая сталь земных оков.

 «Дионис» горе разбавляет,

И зажигаются глаза:

Вино от Страха избавляет,

Кусочек Рая показав.

Гром усмиряя диких игр,

За стойкой бьющих через край,

Выходит Князь Забвенья —

Игорь, Хозяин троп, ведущих в Рай:

«Весь день на каторжной работе

Ты был прикованным рабом.

Но, дня пустого на излете,

Ты посетил сей чудный Дом,

И сбросил тяжкие оковы,

Стаканом грудь раскрепостив.

Ты в Мир вступил красивый, новый,

Тот глупый, грешный мир простив!

«Дионис» дал тебе Свободу,

На Счастье он тебя обрек.

Пусть даже пьяный в хлам у входа

Лежишь. Но стал ты Человек!»

Здесь не услышать брани Хама

(Где Хам – начальник, ты – Дурак),

Здесь нищеброд последний самый,

Пусть даже и Дурак, – не Враг.

Здесь мысль сливается в едино.

В ней Космос, Бабы и Вино.

И каждый здесь – Непобедимый,

И целый Мир у каждых ног.

Наверно, Божьим Провиденьем

Здесь Рай создать хозяин смог.

«Дионис» – сердца наслажденье,

Родной Свободы уголок.

Облака

Я смотрю в облака в высоте, там, над городом нашим.

Как красивы они в угасающих солнца лучах:

Нежный фон голубой золотым предзакатьем раскрашен,

Горизонт утопает в румяно-седых облаках.

Точно так же вы плыли над князем Андреем спокойно,

В небе Аустерлица, где вас он впервые узнал

Ничего кроме неба, – для тех, кто уходит достойно, —

Тишины и спокойствия, – так нам Господь завещал.

 Отражаясь в застывших глазах, словно тени Аскольда и Дира,

Над Олегом, убитым змеей, – Вещим князем Руси,

Проплывали вы в сини небесной огромного мира,

Что бы мир о державе великой собой известить.

И еще, сто веков до того, не оставив Истории имя,

Вождь, приведший в бескрайний простор белокурый народ,

Руку к небу простер, и над предками плыли моими,

Облака, – на века украшая собой голубой небосвод! ********************************************************

Точно так же спустя триста лет, возвращаясь из бездны Вселенной,

Подлетая к Земле моей, сказочной, словно кристалл,

Я увижу плывущими их, так же медленно, так же нетленно.

Обращусь к облакам: «Как давно же я вас не видал!»

Нечаянная ошибка

Он тихо сидел на Вечере,

С Учителем, бок о бок.

Единственный и Доверенный,

Делая всё, что мог.

Ему лишь открыл Учитель

О завтрашнем главном Деянии:

Спасении грешных жителей,

И будущем Наказании.

Но не словами этими

Был озабочен он.

Мучили дыр просветины:

Учителя стар хитон.

«Завтра, с зарей рассветной,

Надо денег найти.

Учителю, – главное это, —

Одежду приобрести.

Спрашивал первосвященник

Узнать о планах Учителя.

И обещал дать денег!

Куплю хитон восхитительный!»

Утром Иуда стремительно

На встречу спешит, радуясь.

Будет хитон Учителю!

Будет учителю Праздник.

 **************************

Разливы слов непонятных

Не принесли добра.

О! тридцать монет проклятых

Из адского серебра!

Смерть от неверья мучительна:

Без веры мучительно жить.

А он лишь хотел для Учителя

Новый хитон купить

Харон

Харон, сын Нюкты и Эреба,

Работу славную вершил:

По водам Стикса в Земли Неба

Людишек бывших он возил.

Бессменно, сквозь тысячелетья

Его служил нетленный челн:

И скольких он свезти успел?

(Не многим ведь дано Бессмертье)

И вот, от нудности труда,

Стал он к работе равнодушен.

 Для развлечения тогда

 Решил клиентам тешить души:

То стопку крепкого нальет,

То впарит косячка затяжку,

То песню с ними подпоет,

И шприц подкатит, если тяжко

Совсем наш мир с ума сошел!

Закон традиций смежил вежды.

Но ведь и это – хорошо:

Он уходящим дал Надежду!

Законодательство дало

УДО за супер-преступленья!

Быть может, и в Аид пришло

Для всех умерших послабленье?

Когда серийный зверь-маньяк

На Зоне есть икру и крабов,

Быть может, двери отворят

Обратно, через Стикс прорабы

Аида. Дома погостить

На пару дней из Царства Мертвых?

Свобода ж! Что ж не отпустить

На выходные даже Черта?

Ведь можно всё! Дожили мы

Когда вступают в брак мужчины,

Когда решетки у тюрьмы

Распахивают без причины,

Когда Закон диктует Вор,

А учит деток, – псих-тупица.

О чем, простите, разговор:

Ведь может всякое случится!

И для кого то новый день

Свиданья с трупами настанет.

С застольным тостом встанет тень:

Труп Гитлера над миром встанет.

И Рузвельт красного нальет,

Сведя бокал с Наполеоном.

И Сталин песню запоет

Про Сулико под мертвым кленом.

Быстрей, быстрей греби, Харон,

Вези меня в Аида царство.

Надеюсь, что и там Закон,

Что сделал Ад из Государства!

Сегодня дом мой, Русь моя

Превращена в Реальный Ад.

Я буду умирать смеясь:

Любому Аду буду рад.

О Вере

Я не умею врать. Не научили.

И так же не умею воровать.

Не моден я, ведь в современном стиле

Без этих навыков проблемно выживать.

Не научился я лизать чужие жопы:

Хотя, как вижу, это стимул для карьер.

Не приобрел я популярный нынче опыт,

Чем депутат владеет, и премьер

Я даже толком не обучен отвечать

На хамство, – хоть в автобусе, хоть в блоге.

Ругнусь всем, что умею: «Твою мать!..»

И лапу пососу в своей берлоге

Я очень много не умею что.

Родители работать научили,

И сдерживаться, если «как бы» что,

Когда вдруг «ненароком» оскорбили

Но часто я родительский наказ

Не сдерживаясь, все же нарушаю.

И всё же, Люди, я прощаю вас.

Как и меня родители прощают.

Их нет. Год мамы, двадцать – бати лет.

Но почему то, до сих пор я в них уверен:

Они простят. Я помню их совет:

«Верь людям. Это ж люди, а не звери».

Лебеди в Находке 30 марта

А сегодня кончается март в самом центре весны.

Значит, кончен морозовый зимний холодный концерт.

Дальше лишь нарастанье тепла, и зеленые сны,

С летом жарким, таким долгожданным в конце.

Жаль, конечно, – растает наш зимний каток,

Жаль конечно, в снежки нам уже не сыграть.

Жаль конечно, от нас не зависит тот срок,

Что судьба порешала: нам жить летом иль умирать

Что за мысли дурные, когда за окошком капель?

Что за мрачные думы, весной, где небес синева?

Ведь закончилась ночь, и утихла над миром метель,

И о чем в зародившейся радости нам горевать?

И набухшие почки сулят возрожденье листвы,

Море дышит ветрами далеких чужих островов,

В новом царстве, рождающем жизнь, просыпаетесь вы,

И весь мир вас приветствовать счастьем готов

Только там, в глубине, на пределе сознанья, звенит,

Что, вступая в прекрасный и теплый весенний сезон,

Как манкурты, без памяти вдруг оставляем мы дни,

Где волшебен хруст снега, и так для души нужен он.

Забываем под елкой камина мы запах тепла,

Мандариновых корок, сквозь пихт аромат, Новый Год.

Снежной нежности пух, что сумела зима разослать,

И живем мы лишь тем, что на завтра нас ждет.

Так устроена жизнь: обретая, теряешь чуть-чуть.

А чуть-чуть ведь и было прожитою жизнью твоей.

Даже став абсолютно счастливым, постой, не забудь,

Не предай тех холодных, но жизни твоей, – важных дней

А тепло пригревает, растаял на Озере лед,

И – о чудо! – к нам Лебеди в гости пришли

Пусть на этой Планете, как было, так всё и идет.

Никому не нарушить Вселенной Орбиту Земли!

Морской Вальс

Рушит кильватерный след волна,

В брызги Луну разрезая.

Но собирается в блин Луна,

Будто с волной играя.

Будто танцует с волной Луна,

В ритм приглашая нас.

Сверху и снизу смеется она,

Морской кружится вальс.

И на корме, где под талями я один стою

Робкие вальса шажки, – в них я тебя узнаю.

Ветер соленый мне вдруг напомнил запах твой.

Как бы сейчас я хотел закружиться в вальсе с тобой!

Привычный машина ритм задаёт

Винт бурлит контрабасом,

Скрипкой в талях ветер поет.

Судно вальсирует галсом.

Только один у слипа я

Да волны с Луной танцуют.

Как бы хотел увидеть тебя

Желанную и родную.

Волос твоих завиток на виске хочу поправить чуть-чуть,

Запах твой пьянящий и милый я уловить хочу.

В танце, закрыв глаза, с тобой, я над морем лечу.

Слушаю вальс ночной морской. Слушаю и молчу.

Тщетность

Как будто звезды сорвались

   Со своих мест и понеслись

      В каком-то танце сумасшедшем

         Как будто ветер вдруг утих

И в тишине стал слышен звук:

   С березы капающий сок.

      Как будто ночь, взошла луна,

         День промелькнул и снова ночь.

И этот круг, как будто, вечен.

   И время строит города

      Они растут, и вдруг потом

          На их местах один песок.

Лес и рядом

сказ

СЛОВАРИК:

*Чунояр – поселок Красноярского края при лагере общего режима на 10 000 заключенных (1986 г.)

*ТБ (техника безопасности) – строго запрещала одиночные маршруты в полевых подразделениях

*кроки – (здесь): схематическая зарисовка маршрутных съемок *таксация – (здесь, упрощенно): подсчет запасов древесины на корню

*чифир (ь) – (здесь): очень крепкий чай *пал – (здесь): лесной пожар

*дог-хантеры – (здесь): сволочи, отстреливающие бездомных собак

СИБИРЬ, 1986 г.

Такое было вот еще:

Мы перешли на хозрасчет.

Зарплаты больше нам Москва не выделяет.

Завлаб нас вызвал и сказал:

Пора поднять лесоповал,

Наука пусть от вас чуть-чуть поотдыхает.

Завлаб вообще наш юморной,

И за страну  всегда горой,

Но тут, поверьте, было как-то не до смеха.

 А он все просто разъяснил:

 «Я договор тут заключил

 Лесоустройства. В общем, в поле надо ехать.

Есть чудный лагерь  Чунояр*,

Вокруг него леса стоят,

И лес тот рубят ровно десять тысяч зеков.

И, что бы план им выполнять,

Леса округи описать

Должны на месте два ученых человека.

 Командировочный расчет,

И вот  билет на самолет.

Летим мы в край такой далекий Красноярский.

Чуна там к Ангаре бежит,

Чуть северней – метеорит

Оставил в памяти тунгусов образ яркий.

Начальник встретил на «козле».

А через час,  навеселе,

Мы за столом с ним «новоселье» отмечали.

«Пишите,  все, что надо. Дам.

С Парижа – устрицы сюда,

Если дадите леса ПЛАН», – сулил начальник.

«Нужна мне спелая сосна,

И лиственница мне нужна.

Кубов  сто тысяч.

Карта трасс, речные броды.

Запасы точно оценить,

Ну, в общем, мне ли вас учить:

Есть план: дать древесины для народа»

На завтра вышли налегке.

Соль, спички, сахар в рюкзаке.

Есть карта, компас, карабин, пять пачек чая.

Тропы таежной впереди

Верст двести. Не спеша иди,

Таксируй* лес, наделы в карте отмечая.

Второй ночевкой был сюрприз.

Напарник мой слегка раскис.

Радикулитом поясницу прихватило.

«Пока недалеко ушли, —

Решаю я, – домой вали!

Добраться до деревни хватит силы»

Он мне: «Куда же ты один?

Нельзя ж, ты знаешь, погоди,

День – два, и я, мол, расхожусь, мол, легче станет!»

«А если эта ерунда,

И не отпустит. Что тогда?

Сорвать работу, – план такой меня не манит».

Забрал патроны, карабин:

«Мне не впервой,  пойду один.

ТБ* простят: ведь победителей не судят.

За десять дней петлей пройду,

А ты давай, в деревню дуй!

Работу мы сорвать не можем ЭТИМ людям».

Я с ним простился и пошел.

Неделю шло все хорошо.

А в этот день  еще с утра в башке тревога.

На кроках*  броды по реке,

Два ПЛАНА леса в дневнике.

Идти осталось тоже вроде бы немного.

Костер у речки разложил,

Под спальник лапник нарубил,

Чифир-бачёк* из банки над костром подвесил.

Сегодня глухаря стрелял,

Разделал, перья ободрал.

Хорошим должен получиться вечер.

 В лесу у дня прощаний нет:

 Как будто выключили свет.

Исчезли сосны,  рядом светят три ствола.

И слышен даже слабый треск,

Когда мышонок топчет лес.

Шуршанье, вздохи, писки – это ночь пришла.

Ну вот! Как будто  ждал. Шаги.

К огню шел кто-то из тайги.

В такой момент немного жалко, что один.

Гляжу спокойно на костер

И жду, что дальше прорастет.

Рука, случайно так, легла на карабин.

Он осторожно кашлянул,

Из темноты к костру шагнул.

«Вам вечер добрый, незнакомый человек!»

«И вам добра! Темна пора:

Вы размещайтесь у костра,

Глядишь, вдвоем чуток быстрей придет рассвет.

Вот половина глухаря.

В бачке довольно чифиря»

«Спасибо, сыт. И воду пил из родника.

Я шел, свернул на свет огня.

Зимуха рядом у меня.

Дай Бог – не пал*. Ну, я пойду, тогда. Пока!»

«Да как вы сразу же – «пойду»?

Зимовье, чай, не украдут?

Я уж неделю человека не видал!

А вы, наверное, лесник?

Я б попросил вас объяснить

Дороги, тропы

как ведется: что – куда?»

Задумался лесной мужик.

Мне показалось,  как то сник.

К костру поближе он на корточки присел.

Как будто что-то он решал,

Вдруг резко так глаза поднял,

Через костер в глаза мне прямо посмотрел.

«А вы издалека у нас?

Немного ходоков сейчас

И карабин. Охоты, вроде не сезон»

«Да я из Чунояра здесь.

Иду, учитываю лес.

А без оружия в тайге ведь не резон?»

«Прости, чего-то не пойму:

А лес учитывать к чему?

Растет, живет себе тот лес, и пусть живет».

«Его здесь будут вырубать.

Объемы надо подсчитать.

Вот я таксирую, веду лесной учет».

Не то я видимо сказал.

Каким-то странным путник стал.

Он помрачнел, как будто вспомнил о плохом.

Поднялся, головой тряхнул,

И снова мне в глаза взглянул.

И начал объяснять, спокойно и легко:

«Тебе на Чунояр? На юг.

Дойдешь ты быстро, милый друг.

Да только здесь болото рядом, впереди.

Через него тропа ведет,

Слепой лишь только не найдет.

Мои зарубки там. И ты по ним иди».

Сказал,  и резко в лес шагнул.

Во тьме как будто утонул.

И даже звук шагов через минут стих.

Я тоже, почему то, встал.

Смотрю. Но нет! Мужик пропал.

Ну, словно призрак. Как мираж в глазах моих.

На утро я на юг пошел.

Зарубки сразу же нашел.

Тропа и впрямь меня в болото уводила.

Но карта с компасом не врут,

Совпал с зарубками маршрут.

Ушел листвяк. Меня береза обступила.

Все реже и беднее лес.

Серьезно я в болото влез.

Ориентир – на одинокую сушину.

Там сяду, да передохну,

Немного чифиря хлебну.

Хлебнул и встал. Ну а кругом  одна трясина.

Я в разных побывал делах.

Но тут пришел реальный страх.

Смотрю назад:  и нет тропы, одно болото.

Опушка леса далека,

И марь туманится слегка,

И кажется: из мари смотрит кто-то.

Такой вот вышел закидон.

Я третьи сутки Робинзон.

Чай кончился. А подыхать так неохота!

Костер пока еще горит.

Надежды ноль. И мозг кипит.

И тут донесся с высоты звук вертолета.

Мне нужен дым. Я траву рвал.

Так даже трактор не пахал!

Но дыма столб для летунов уже заметен.

Пилотам крики не слышны,

Мои махания смешны

А я был счастлив. Так, как счастливы лишь дети.

Судьба-рулетка: дашь на дашь.

Простой пожарный экипаж

Случайно дым заметил на подходе к дому.

Могли и мимо пролететь,

Да вот, решили посмотреть.

Мне стали братьями  четверка незнакомых.

 Когда работу я сдавал

Никто вопросов не задал:

Жив,  да и ладно.

Победителей не судят

Сидельцы выполнят свой план,

 А мы  наш «полевой роман».

 А дальше? – дальше будет то, что дальше будет. ***************************

НАХОДКА,

2016 г.

 ***************************

Я просыпаюсь весь в поту.

Мне сон рассеял темноту:

Костер. Мужик. Его глаза  как прожигают.

Я поднимаюсь и курю,

И долго в зеркало смотрю.

Как будто в памяти чего-то не хватает.

Мне вырваться бы из оков:

Я был припасть к Христу готов,

Но, видя, как попы бабло приподнимают,

Возненавидел их душой,

Тропою Церковь обошел,

И Веру  голыми руками защищаю.

Прошли года. И навсегда

Ушел Союз наш в никуда.

Давно дог-хантеры* с Кремля тот лес продали.

И я стою среди берез,

И вою, как бездомный пес.

Здесь вертолеты четверть века не летали.

Вокруг болота-города,

Прохода в топях не видать.

Один на острове: спасения не будет.

Кричу,  от крика горло рву, —

Людей напрасно я зову:

Ведь перестали быть спасателями люди.

Южный Крест

песенка Летучего Голландца

Мой парус порван штормом. Не скрипит

Под южным ветром сломанная мачта.

Моя команда слишком крепко спит.

О ней давно нигде никто не плачет.

Устали доски палубы моей.

Моих огней бояться даже чайки.

Мой свет – огни от звезд южных морей,

И я ношусь от Кука до Ямайки.

И Южный Крест.

А Южный Крест —

В мире не лучшее из мест:

Мой курс, проколотый в тумане.

И Южный Крест.

Мой Южный Крест

Единственный маяк окрест.

И никогда он не обманет.

И день и ночь я режу Океан.

Опять спешу, и снова опоздаю.

И южный зыбкий призрачный туман

Я только Южному Кресту прощаю.

И снова парус мой наполнен ветром.

Как в буйной юности несусь на юг.

И, Южного Креста хранимый светом,

Я не умру от времени и вьюг.

Старый сад

песенка

О чем ты грустишь, старый сад?

О чем ты молчишь под Луною?

Где старый фонарщик? – огни не горят

Холодной ночною порою.

Ты помнишь и лучшие дни.

Ты помнишь хрустальные ночи.

Но в чаще глухой заблудились они,

И юность вернуться не хочет.

Ты дышишь уже тяжело.

Ты медленно листья роняешь.

Где солнце и счастье? – все это прошло

Ты радости больше не знаешь.

Один, на печаль обречен.

И мхами седыми задушен.

И жизнь пролетает, как будто сквозь сон.

И голос твой глуше и глуше.

Влюбленных ночами скрывал.

Делил на троих счастье с ними.

Но дни пролетели,  друзей потерял,

Пугая ветвями своими.

Кому же ты нужен, старик?

И кто одиночеству рад?

Лишь тот, кто как ты, к расставаньям привык,

Приходит в заброшенный сад.

Части

Мир не меняется в лучшую сторону.

Черное с белым не делится поровну.

Зло и добро не сравнительно разные.

В море отвратного – капля прекрасного.

В космосе тьмы огонек мироздания

В мире безумия крохи сознания.

В царстве гордыни – скромности хижина.

Стая довольных. Планета обиженных.

Тьма

Падение в темноту.

Ты ничего не знаешь.

Ты перешел черту, —

Падаешь, не понимаешь.

Падая в темноту,

Ты друзей оставляешь.

Ты обо всем забываешь, —

Ты уже не тут.

Ты оставляешь свет,

Ты оставляешь небо.

Там никогда ты не был,

Там где тебя уже нет.

Здесь никто не ждет.

Это чужой слот.

Разум не поймет:

Что же произошло.

Тени вокруг стоят.

Ждут, что сделаешь ты.

Ты узнаёшь мечты,

И ушедших ребят.

Ты видишь мертвых друзей,

Ты видишь старую мать.

Они не хотят встречать.

Стало еще темней.

Тьма задает вопрос:

В чем же твоя вина?

Словно желает знать —

Что ты с собой принёс.

Что ты с собой забрал,

И что ты оставил там,

Где лучик тепла и добра

Солнце дарит цветам?

Может, ты стал богатым?

Может быть, знаменит?

Здесь золото не звенит.

И быть здесь звездой не надо.

Кто ты был и как?

Что за собой оставил?

Чем ты себя прославил

Перед собой, чудак?

Честь или работа?

Труд или семья?

Радость жизни твоя:

Ползанья или полета?

И вдруг  ответа нет!

Ты осознаешь.

Ты больше не живешь.

И не светит свет.

Только ответ держать

Вечный оставшийся срок

Жизнь короткий урок

А дальше  существовать

Тьмою прочерчен трек

Чтоб не страдать во тьме, —

Жить на Земле сумей

Просто, как Человек

А тебе повезло

Там, в темноте знать

Жизни твоей ремесло

Будут всегда вспоминать

С Рождеством, честной народ!

Поздравление радикал-атеиста

Я – атеист. Нет, это не гордыня,

Так воспитали в школе и в семье.

В дни черные, что пролетают ныне,

Когда за это светит клетка на скамье,

Одна утеха: я пока не террорист.

А жизнь сложилась так, что прямо рядом,

Со мной живет любимый человек.

И с Богом она связана навек, —

Следят за мной Иконы мудрым взглядом.

Поддерживая в мелочном быту

Того, с кем до конца жизнь разделяю,

Сижу я на Рождественском Посту.

И вот сегодня Рождество встречаю.

На Службу в Храм, конечно, не пойду.

Хотя и понимаю: там красиво.

Я лучше встречу первую Звезду:

Мне Звезды отчего-то дарят силы.

Звезда мне доверительно шепнет:

«Поздравь друзей, пусть сам не понимаешь,

Им поздравленье счастье принесет,

Которого ты, может быть, не знаешь!»

Возьму листок, чтоб пару строк черкнуть:

«Всех с Рождеством! Всем радости и счастья!

Минуют Вас пусть беды и ненастья,

И пусть по жизни будет чистым Путь,

Как чист был Путь, Того кто в этот час

Родился так давно и так далеко

Как ясен Свет ночной Звезды высокой,

В ночи который согревает нас!»

И, вслушиваясь в сумрак полуночный,

Чудесной песни вдруг почудится мотив,

С которым мир омоется порочный,

Все слышащие души освятив:

«Рождество Твое,

Христе Боже наш, возсия мирови свет разума,

в нем бо звездам служащии звездою учахуся

Тебе кланятися, Солнцу правды,

и Тебе ведети с высоты Востока.

Господи, слава Тебе!..»

  С Рождеством всех верующих,

С Праздником Надежды просто всех!

Трудный шаг

Как трудно сделать шаг,

И ждать, пока сорвешься,

Переступив черту,

В последний свой полёт.

Когда глаза в слезах,

И на лету смеёшься.

Кто видел высоту,

Лишь тот меня поймёт.

Как трудно победить,

Когда врага не видно.

Когда в прицеле враг,

А пули,  в своего.

Нет цели впереди,

И проиграть обидно.

Всё делаешь не так,

В итоге, – ничего

Как сложно изложить

То, главное,  словами,

Когда понятна суть

Но ложь рождает речь.

И с этой ложью быть

Не понятым друзьями,

И слова не вернуть,

И чести не сберечь

Как сладостна мечта,

Когда она далёко.

Но исполненье грез

Рождает пустоту.

Устроен мир не так:

Обманно и жестоко.

И океаны слез

Преследуют мечту.

Как трудно быть собой

Средь ярлыков и масок.

И как манит обрыв,

Где вечность одному.

Где для тебя покой

От изобилья красок:

Спишь, на века застыв,

И счастлив потому.

Проводы Старого Года

Афоня Чулин, – не пришей к звезде рукав,

Бомжара русский, все раздав, что приобрел,

Себя в пространстве новой жизни потеряв,

Судьбы все страшные мученья испытав,

Прохожим жалостным был приглашен за стол:

Шагал по парку пьяненький мужик,

Глядь, – замерзает кто-то на скамье.

«Эй, человек! Ты жив? Идем ко мне!

Не по-людски, то, что ты тут лежишь!

Согреешься, помоешься, пожрешь.

Мы нынче провожаем Старый Год.

Здесь ты замерзнешь, а к утру помрешь.

Давай, вставай, ждет за столом народ».

Афоня встал с подстилки из газет.

Покорно зашагал за мужиком.

Он не в последнюю рванину был одет,

Он не вонял помойкой на весь свет.

Он не был алкашом иль дураком.

Обычный русский, дом свой потерявший,

Похоронивший всех своих родных,

Прошедший ада семь кругов земных,

Не нужный обществу, и в нём изгоем ставший

Они зашли в обычную квартиру,

Застолье. Мужиков пять или шесть.

Хозяин гостя своего представил миру,

И предложил на краешек присесть.

Народ наш добр и широк, и сразу

Афоне двинули тарелку, ложку, хлеб

От вида яств едва он не ослеп,

Плеснули водки: «Выпей, крепкая, зараза,

Но, – после ТОСТА, чтоб не захмелеть!»

Хозяин пузырей на стол доставил, —

За ними, собственно, и бегал он в шинок.

Стаканы каждому наполнил «под глоток»,

И гостю новому он слово предоставил.

Афоня встал: «Простите меня, люди,

Что я вот с улицы, и так вот, – сразу к вам.

Спасибо вам. И пусть вам счастье будет,

И извините, – не привык к словам»

«Хороший человек! Свой в доску! Русский!»

С ним чокнулся, что слева был, сосед.

«Тост правильный, хотя немного грустный.

Ничо! Развеселим и включим свет!

Не надо пауз! Наливай, Серега.

И тост бабахни, – твой теперь черёд»

Серега рюмку вытянул вперед,

И произнес решительно и строго:

«Что бы стоял и деньги были, вот!»

И грохнул смехом стол от мудрости завета:

Хороший тост в компании мужской.

Без выпендронов, ясный и простой,

Ну как не хлопнуть рюмочку за это?

Соревнованье тостов покатило.

И за Серегой поднял тост Степан:

«Что б было всё, а нам за то,  ничо не было!»

И опрокинул он в себя стакан.

Чуть накалившись, хором все заголосили:

«Давай за баб накатим, пацаны»

«Шобы карманы были деньгами полны»

Хозяин громко, что б не перебили,

Воскликнул: «Что бы не было войны!»

Афоня тихо, незаметно вышел.

Бойца потерю не заметил стол:

Там за приколом следовал прикол,

Все радостней, пошлей, «всё выше, выше!»

А бомж решил: на улице теплей.

Он благодарен людям был за ужин.

Вот только не увидел он – людей.

И был, как прежде, никому не нужен.

Июль, Японское море, мыс Неприступный

Июль жары накинул мокрую вуаль.

Стал воздух влажным, душным, плотным, липким.

Удушлив, мягкий плавиться асфальт,

И моря слепят солнечные блики.

Вода обнимет нежностью волны,

Но и она не даст спасительной прохлады.

А гальки пляжа так раскалены,

Как сковородки в пищеблоке Ада

И мысли плавятся и медленно текут.

И что б заставить течь их плавно и красиво,

Я сквозь жару свой проложу маршрут

К киоску с надписью сейчас уместной: «Пиво».

– Помилуйте! Пить пиво на жаре?

Поистине, безумная затея!

Ведь можно запросто, расслабившись, сгореть.

От пива, кстати, на жаре, – дуреют!

– Зачем, сударыня, так плохо обо мне?

Есть у меня прекрасный план, под стать погоде.

Вон, в миле, буруны вокруг камней,

Кроме бакланов, никого там, вроде?

Туда мой курс, подальше от людей.

Жары береговой там быть не может.

Там спит Прохлада. Подплыву я к ней,

А в гости без гостинца плыть не гоже.

Побеспокою океанских птиц,

Им в море мест для отдыха хватает,

Им нет пределов, стенок и границ,

Известна им одним свобода Рая,

А захотят, – пусть рядом посидят.

Для них смогу со дна поднять гостинцы.

Не глубоко на рифах мидии висят:

Любимейшее лакомство для птицы.

И для себя я, с глубины прохладной

Достану дюжину красивых гребешков.

Для этого пивко как раз и надо:

Вкусней нет: свежего моллюска – под пивко!

Пятак, ополоснув водой морскою,

Надкусишь под живительный глоток.

Вам довелось испытывать такое?

А я б без этих «испытаний» жить не смог.

Сквозь водоросли теплые прохлада

От камня мне подарит свой покой.

Всё. Больше в жизни ничего не надо.

Я частью стал природы. Здесь я свой.

Оп! Что это за фырканье над морем?

Усы и удивленные глаза

Бродяга! Я узнал тебя, поспорим?

Ты – нерпа. Здравствуй. Что тебе сказать?

Я занял твой лежак? Залазь, подвинусь!

Нырнула, – видно, веры людям нет.

Мне показала плавники и спину,

Волна слизнула ластоногой след

Пора и мне в обратную дорогу.

Сегодня получил, всё, что хотел.

Жаль, счастья не бывает слишком много.

Но и за то спасибо, что имел.

Залезу в раскаленную машину:

Как там гаишники, на выезде, стоят?

Да ладно, две копейки им подкину,

Того поездка стоила моя.

Работа с головой накроет вскоре.

Июль! Спасибо за свиданье с морем.

Женщина 8 марта

Будто музыка звезд спустилась

И открыла вселенский клад.

Сердце грудь изнутри разбило:

Это женщина в дом твой пришла.

Запах почек, тонкий, весенний,

Робкий солнечный лучик тепла.

Это радость любви рожденья, —

Это женщина в дом твой пришла!

Апрельские праздники

В Находку вернулись птицы

Транквилизаторов – сполна,

Сегодня снова не до сна.

Аутотренинг: типа, – так весна приходит.

А мысли чудеса таят:

Весна у каждого своя.

С ума по своему сегодня каждый сходит.

Для человеческих утех

Пришел апрель, и значит, – смех.

День дурака красиво месяц начинает!

А утром я пошел гулять,

И вдруг увидел журавля.

Он из Китая к Магадану пролетает.

Святой есть праздник у меня, —

Мне все геологи – родня.

Он нынче выпал: прямо третьего апреля.

Гуляю снова с псом моим,

Глазам не верю я своим:

В такую рань, – и свиристели прилетели

Приходит друг: нальем вина!

День ПВО, гудит страна!

(Он тридцать лет родное небо защищает).

А у меня свой идеал!

Я цапель утром увидал.

Они к нам в это время года прилетают.

Сегодня снова ночь не спать.

День космонавтики. Опять

Пишу про День. Мне подарил его Гагарин.

А утром, – как сапфир блеснул!

Там зимородок промелькнул, —

Так рано! Вот весна! Ну, здравствуй, парень

Двадцать второе, – день святой.

Пенсионеры! Все за мной, —

И ты, Потапыч, на субботник подойдешь!

А утром в небо поднял взгляд, —

А в небе ласточки кружат!

Не помешал им прилететь апрельский дождь!

Какой там, к бесам выходной!

Рождение моей родной.

С Танюшкой нынче третий раз встречаем юность.

Тушу цыплят, рублю салат,

Сегодня кухня, – мой наряд.

Пошел курить. А за окном скворцы вернулись!

В календаре гремит апрель.

В нем праздников на шесть недель.

Как доживет до майских дней бедняга – печень!

Ну ничего: переживет.

Мне жизнь продляет птиц прилет.

И с ними, – знаю, – век мой тоже будет вечен!

24.04.2016 г. Находка

Иван да Марья, Пёс Махно и Артём

Сказ.

Человека и собаки – разный век.

Для собак длиной, в семь раз короче.

Даже если любишь друга очень,

Будь готов к его потере, Человек!

На краю убогой деревушки,

Веком похороненной совсем,

Доживали век в своей избушке

Бабка с дедом: их забыли все.

Покосилась хата, огородик

Сплошь бурьяном-лебедой зарос.

Трудно обработать, и не родит

Почва, даже если есть компост

Что там дед лопатой накопает,

Что там бабка сможет прополоть,

 Если просто сил им не хватает,

Если Бог им помощь не дает?

Дни живут, тихонько доживая,

На двоих сто семьдесят давно.

И ползут тихонечко до края,

Глядя в мир сквозь грязное окно

С ними третий житель, старый пес.

Взят щенком лет двадцать уж назад.

Сивый, хворый, но еще живет,

Хоть бельмом залеплены глаза.

Честно отслужил дворовый страж.

Пару раз хозяев просто спас:

Воры заглянули как-то раз,

Вот тогда устроил им кураж!

Так на лиходеев наскочил, —

Навсегда сюда забудут путь!..

А сегодня не хватает сил:

Так сказать: ни охнуть, не вздохнуть

В клочья шерсть собралась на горбе;

Стерлись, раньше белые, клыки.

Покорился пес своей судьбе:

Видно, лучшие закончились деньки.

Днями возле будки он лежит.

Пятый день, и есть он перестал.

Изредка, тихонько заскулит:

Видно, крайний час его настал.

«Старый, – бабка деду говорит, —

Видно, наш Мохнатый приболел?

Сутками у будки, будто спит,

Уж неделю ничего не ел

Что-то мне в боку всё тяжелее.

Сон мне был плохой, почти к утру.

В общем, если пес наш околеет,

То и я, наверное, помру»

И глядит с опаскою на деда:

Тот за глупости её бывал суров.

Только взгляд его в окошке где-то.

И не слышно бабке гневных слов.

Дед её как будто не услышал,

Сигареты вынул. Закурил.

Видно стало, как он тяжко дышит.

Тихо, с хрипотой заговорил:

«Видно, есть неведомые вещи.

Вдругорядь сказал бы от души

Только сон твой был, наверно, вещим.

Я давно ведь для себя решил:

Мне мою последнюю собаку,

Видно, сил не хватит пережить.

Не хотел тебя пугать я, бабка,

Тут ты мне возьми, да и скажи

Значит, так назначено судьбою,

Вместе жить, и вместе помирать.

Мы довольно пожили с тобою.

Значит, нам судьба такая, мать?»

«Ты пойди, сходи, его проведай.

 Я пока на печь поставлю чай».

Жалко ей себя. И жалко деда.

Только сил нет даже на печаль.

Скрипнув дверью тихо, виновато,

В сени еле слышно вышел дед.

И почти тотчас вернулся в хату.

«Марьюшка, Махно у будки нет»

«Ох», – сорвался с губ кусочек боли.

Выронив из слабых рук рушник,

На кровать присела, обезволив.

Дед же головой к окну приник,

И, как будто сам с собой, вполслуха,

Начал медленно ронять слова.

И со страхом слушала старуха,

Так, что холодела голова:

«Помнишь, как Мохнатого мамаша,

Что была, как будто дочка наша,

Ветка, когда пробил ее час,

Точно так же пожалела нас?

Как совсем уж не носили ноги,

В ночь ушла в лощину, за погост.

Что бы нам не доставлять тревоги

Думаю, ушел туда же пёс.

Там овраг большой, а в нем пещера.

 Люди туда носа не суют.

Видно, там собачьих жизней мера.

Там последний их земной приют.

Это Знак. А как нам быть, – не знаю»,