Книжная жизнь Лили Сажиной

Мое главное секретное имя – Лилия. Иногда я забываю прошлое, а иногда вспоминаю то, чего еще не было, или было, но не со мной.

Я давняя поклонница Вероники Кунгурцевой, не к тому, что способность оценивать тексты в случае ее книг покидает меня, но чтобы пояснить, любящий взгляд видит достоинства, которые не бросаются в глаза, подмечает и встраивает в общую картину скрытые детали, и, да, я пристрастна. Сборник "Книжная жизнь Лили Сажиной" ожидается осенью, с разрешения автора рассказываю о нем уже теперь.

Три повести, составляющие книгу, сильно различаются стилистически, оперируют разными изобразительными средствами, предположительно ориентированы на разную целевую аудиторию Хотя с последним, скорее нет. Вся, на поверхностный взгляд, прихотливо соединенная тройка составляет цельный ансамбль, а предполагаемый читатель - интеллигентная женщина 40+, рожденная в Союзе, пережившая его крушение, нашедшая себя в нынешней жизни. И нет, я не думаю, что этим намерено сужаю будущую аудиторию, самая благодарная и вдумчивая часть читающей публики из этого сегмента.

"Книжная жизнь Лили Сажиной" В памятном диалоге Коровьева с Бегемотом о Доме Грибоедова и талантах вызревающих ананасами в оранжерее, как в каждой шутке, лишь доля шутки. На самом деле, нахождение в среде себе подобных способствует раскрытию творческих способностей, а плотность агломерата прямо пропорциональна результативности. Примеров много, от Платоновской академии, до вагантов, Могучей кучки, импрессионистов — да Серебряного века, в конце концов. Удивительно, что не меньшую степень продуктивности в творческом человеке порождает изоляция. Пушкин и Болдинская осень красноречивый пример. И что там писал Ленин своими молочными чернилами из хлебной чернильницы?

Новая повесть Вероники Кунгурцевой писана в дни карантина по коронавирусу . Заглавие «Книжная жизнь» сначала кажется не вполне оправданным. Читатель ждет уж рифмы «розы», а зная, как мастерски Кунгурцева вплетает приключения героев в мифологические сюжеты и даже совсем уж мрачную хтонь, на которую любой-каждый не только не замахнется, а и приблизиться остережется.

Зная это, ждала литературной сказки с множественными аллюзиями. Но нет, новая повесть совершенный реализм, больше того, автобиография, в которой фантастическое присутствует не в большем объеме, чем в «Кондуите и Швамбрании» Кассиля или в крапивинской «Тени Каравеллы». Ну, то есть, книжная составляющая истории девочки Лили вскоре проясняется. Дело не только в эпиграфах, предваряющих главы и взятых из любимых романов нашего детства. Важнее глубина проникновения книжных реалий в жизнь обычной советской девочки начала семидесятых. Тот фейерверк, отсветами которого расцвечивается скучный провинциальный быт.

Роскошное многообразие сюжетов радужной пленкой накладывается на обыденность, поднимая ее до уровня метагалактических приключений. И так, поняв для себя все про эту книгу, продолжаешь читать, одни реалии безусловно опознавая, другие относя к жизни старших братьев и сестер — у нас уже чуть по-другому было. До финала. Который бьет под вздох, оставляя хватать ртом воздух. А у «Книжной жизни» появляется новый горький и страшный смысл: не то, чем приукрашиваем, но то, чем замещаем и вытесняем

"Любовь и смерть в начале 90-х", в большом мире рушится Союз, а у них молодость вовсю цветет, и все ужасные, прекрасные, катастрофические, все масштабные вещи воспринимаются группой студентов из общаги если не повседневностью, то так - не слишком значимым дополнением (через час у нас революция, а сейчас ДИСКОТЕКА!)

Молодость приспособляема, а советская, большей частью не обремененная излишествами, неприхотлива и лишена современных статусных заморочек: кто в аудиторию в дольче входит, а кто в черкизоне, кто на занятия на метро, а кто на бэхе. Нашлось бы на еду и, чивоуштам, выпивку, с остальным как-нибудь справимся. Потому что у них любовь. Девушка Ида и юноша Артур, хотя он, вообще, постарше. И он не похож ни на кого из тех, с кем прежде сталкивала ее жизнь, он ее принц. А она?

Случаются у милых умненьких девочек, но не записных красавиц, такие периоды дьявольской соблазнительности, когда все, буквально все мужики ходят за ними хвостом,а предложения руки и сердца сыплются как из рога изобилия (что говорить о предложениях перепихона без обязательств) Потом, когда жизнь входит в привычную колею, вспоминаешь тот промежуток, до краев залитый свистопляской дьявольского соблазна, пьянок, вечеринок, сумасбродств - как не с тобой было. Но было с тобой.

Самые яркие, горькие, безнадежные любови случаются на том отчаянном сверкании. А продолжаются в обычной жизни, где и сама ты уже не так светишь, и свита, которой предпочла его, единственного, куда-то испарилась, и любимый твой подустал. Горькая, больно-откровенная повесть о том, что любовь бывает долгою, а жизнь еще длинней (для большинства из нас).

"Рули, Ева, рули" этнокиберпанк от Кунгурцевой, с которым она хороша, как никто в современной русской литературе, хотя эта история не в русле моих любимых сказов о Ване Житном. Очень отдаленное будущее, очень измененная, относительно современной, жизнь. И люди уже не вполне люди. Я прочла этот рассказ зимой в журнальном варианте, увидела в нем тогда много агрессивного феминизма, теперь вижу скорее новый матриархат. В любом случае, это красиво и необычно, и Кунгурцева как мало кто другой умеет гадать по внутренностям слов, У нее это получается с особым шиком и естественностью. Высокая емкость фольклорной составляющей в сочетании с гранжевой, нарочито неряшливой стилистикой и потрясающим, немыслимым, редчайшим чувством языка.

Судите сами, она берет одно слово Глостер, которым в странном постглобалистском мире рассказа обозначен приют одиноких душ, длящих бессознательное беспамятное существование. С какого перепуга, - думаешь, - Глостер? Разве что отсылка к Ричарду Глостеру из "Челтенхема" Ляха? Ассоциативные ряды, меж тем, плодятся и множатся в независимом режиме: территория потеряшек; они lost и это место, сглотнуло их, не подавившись; дружелюбный террариум, который стер самую память о сути, сделал объемное плоским.

И так со всем тут со всем. Желающих поиграть с именами здешней Яги, носительницы серебряного головного ободка с рубином, ждут дополнительные открытия. Жаль, рассказ короток, я у Кунгурцевой больше крупную прозу люблю. Но это совершенно в русле ее феминистического мифпанка.