Buch lesen: «Любовь вслепую»

(Besomorph feat. RIELL – Nightmare)

Пролог

Меня зовут Кристина Мэйер, мне двадцать четыре года, и на моем плече Лейка.

Лейка есть на плече у каждого, и на самом деле это, конечно, не лейка, а Лейнхарта – древняя руна, отражающая наполненность или пустоту души. «Заряд» в моей почти никогда не поднимался выше двадцати двух процентов, и, значит, по мнению социума, я не могла привнести в жизнь общества нечто прекрасное. Не была способна сотворить что-то вдохновенное и значимое, наполнить будни творческим смыслом, стать выдающейся. И, конечно, с таким зарядом я не могла получить нормальную работу, а также переехать в Районы Один и Два – туда, где нормально светило солнце, где день был равен ночи. Мой удел – Район Три – темный, бедный и грязный. Что ж, я не жаловалась, я научилась выживать.

Коротко обо мне: воровка (хорошая, почти профессиональная). Внешняя привлекательность средняя, мышцы в тонусе – бегать приходится часто. Ум работает быстро, характер… Характер так себе. Эгоистична, резковата, саркастична. Бывает, меня называют стервой или хуже – я с этими словами не спорю. Пусть так. Как ни странно, я довольна собственной жизнью, внешностью и работой. Только имя подкачало: «Крисом» мне быть не нравится, и потому меня называют Мэй.

– И этим вечером, Мэй, ты станешь богата… – твердила я себе, шагая к бару «Тритон». Баром владел мой друг детства Фил Орин – половину дел он вел честно, вторую половину – нет; как и все здесь, скупал краденое, на деньги для меня не скупился. И вещь, которую я несла сегодня, Орину понравится наверняка. Он отсыплет мне за неё тысяч пятьдесят. Шестьдесят, если повезет. На эти деньги я смогу уехать из вечно темного Дэйтона навсегда. Куда-нибудь к границе Второго Района – туда, где уже есть восходы и закаты, которыми можно любоваться. Здесь их не бывает, здесь солнце ненадолго осветляет мутное небо, а после растворяется без красивых всполохов на горизонте.

Но я помню, что это – закаты и рассветы. Когда-то мои родители жили во Втором, пока не сократили на сталелитейном отца из-за травмы руки. После испортилось все: зарплата и жизнь. Пришлось продать дом, переехать туда, где ночь длится восемнадцать часов кряду, забыть об излишествах.

Если Фил заплатит, как положено, если он не на мели, все изменится к лучшему.

Уже скоро.

«Тритон» пустовал – к лучшему.

Добротная деревянная мебель, проигрыватель у стены; почти не накурено. Сам Фил – молодой еще, но уже обогатившийся пузиком мужчина с длинными темными волосами – стоял за стойкой. Я помнила его с детства – такого же кудрявого, с россыпью родинок на подбородке и шее. Ничего не изменилось с тех времен, разве что щеки Орина набухли да взгляд темных глаз сделался тревожнее.

– Мэй! – мне приветственно махнули рукой.

Он был рад меня видеть. Наверное, он один. С родителями я общалась нечасто, хотя они были живы и относительно здоровы. Просто мы были разными – я и они. Мать до сих пор впахивала на двух работах – ей не до меня, отец сломался после переезда. Нет, не пил, но и говорить с ним стало не о чем – лишь слушать жалобы на пустую Лейку, общество и правительство. Я съехала на отдельную квартиру в шестнадцать, как только удачно толкнула первое награбленное барахло.

– С чем пожаловала сегодня?

– Ты не поверишь… Налей мне…

– Пива?

– Нет. Сегодня… розового игристого. Самого дорогого.

Я пила его только раз, на чужом празднике: кто-то играл в «Тритоне» свадьбу – мне налили за компанию. С тех пор я мечтала о том, как однажды разбогатею, как смогу пить розовое хотя бы раз в неделю. Боже, я буду смаковать его по глотку, буду ощущать на языке и нёбе каждый лопающийся щекочущий пузырек.

Орин положил руки на стойку. Все-таки «мясистый» он стал, возраст ему не к лицу, а ведь когда-то мы гоняли мяч в одном дворе, и я даже чуть-чуть была в него влюблена. Недолго, но все-таки.

– М-э-э-эй? – он знал меня как облупленную. – Сначала покажи, что у тебя.

У меня все классно. Я достала из-под подола тряпку, развернула ее аккуратно и еще раз взглянула на то, что лежало внутри, – на нео-ключ.

– Глазам не верю…

– Да. Сколько ты дашь мне за него?

Хорошо, что в баре пусто. Фил побледнел даже при свете ламп.

– Где ты его взяла?

Нео-ключи – редкость. Они модифицируют пространство, если знать, как ими пользоваться. Знают немногие. И прекрасно, что пару недель назад ко мне в руки попала карта «артефактов», указывающая расположение ценных предметов. Найденный ключ станет первым звеном из цепи удачных сделок, ведущих к большим деньгам. А там и Лейка наполнится, и я познаю, что такое счастье.

В прошлом наш мир пережил апокалипсис. Это случилось давно, и мы не помнили предков. Но поговаривали, что мир разделился на Районы сразу после, и Лейки тоже возникли как следствие пережитого. Зачем? Зачем вообще кому-то видеть, насколько наполнена или пуста твоя душа? Примитивный индикатор. Многие пытались от него избавиться, срезать пласт кожи – все заканчивалось плачевно. Поврежденная Лейка – почти мгновенная смерть. Мы откатились в прошлое, натыкаясь изредка на остатки прежней развитой цивилизации – такие вот ключи, например. Предмет из металла, имеющий наконечник и борозды. Набалдашник – светящийся пласт данных, некие символы, заключенные в прозрачную оболочку. Смотреть на них красиво, но боязно.

– Берешь? – вопросила я с гордостью. Кто еще принесет в «Тритон» ключ? Не просто ключ – нео-ключ.

– Украла? – Орин даже дотрагиваться до него боялся. Только вышел из-за стойки, пересек проход и запер входную дверь. «Заперто» на время сделки.

– Конечно.

– У кого?

– У какого-то слепого мужика.

Фил замер, не дойдя до барных стульев.

– У…

– Да не о чем беспокоиться. Все чисто.

– …Слепого…

– Сколько ты мне дашь за него? Пятьдесят штук? Хотелось бы шестьдесят, конечно…

– …Пью?

Я умолкла, пытаясь сообразить. Лампы над стойкой мигали: генератор на заднем дворе работал с перебоями.

– Кто такой Слепой Пью?

Теперь мы с другом детства смотрели друг на друга напряженно.

– Мужик лет сорока. На вид слеп. Симпатичен – бабы на него вешаются…

– Ну да, похож. Я не оставляла следов.

– Не возьму, – отрезал Орин непривычно жестко. Таким категоричным я видела его впервые.

– Почему? Давай хотя бы за тридцать!

– Он придет за тобой. А следом – за мной.

– Кто? Этот Пью? Да он беспомощнее старого пса Рорки…

– Он не беспомощен. Это… видимость. – Фил почему-то посмотрел на дверь, будто уже ожидал непрошенных гостей. Понизил голос. – Слепой Пью, несмотря на внешнюю немощность, очень опасный враг. И, если ключ ты взяла у него, он…

– Он – что? – взвилась я возмущенно. – Давай за двадцать пять!

Совсем уже мизерная цена. И с розовым игристым придется повременить.

– Нет, Мэй. – Никогда я не видела Орина таким упертым и расстроенным одновременно. – Ты – одиночка. А у меня теперь семья, мне есть что терять. Продай ключ кому-нибудь другому. А еще лучше – верни его, пока не поздно.

– Вернуть?

В старые добрые мы влипали с Филом во множество скользких и неприятных ситуаций и всегда поддерживали друг друга. Я впервые ощущала, что сейчас он стоит по обратную сторону баррикады.

– Да. Это самое лучшее, что ты можешь сделать. Найди Слепого Пью, извинись, скажи, что взяла вещь по ошибке, что все осознала. И уходи. Ты молода, ты найдешь еще, что продать.

– Я всю жизнь искала радость…

– Ты найдешь свою радость, Мэй. Найдешь.

Он положил свою теплую ладонь на мою, силясь поддержать, но во мне ходила ходуном волна из возмущения.

– Что он может сделать мне? Что? Он был пьян. И он слеп, он ничего не видит…

– Он видит. Не глазами. Но чем-то еще. Затылком, спиной… Руками…

Мне вдруг вспомнились эти самые руки. И вчера, когда они коснулись моей кожи, мне показалось, что они видят мою душу. Пью, или как бы там ни звали этого мужика, настоящего имени которого Фил не знал, умел видеть пальцами. В этом Орин был прав. Накануне я едва не поддалась наваждению, кое-как сумела взять себя в руки, хотя желала лишь одного – чтобы слепой человек коснулся меня еще раз.

Пришлось тряхнуть головой, сбросить воспоминания.

– Значит, ты не берешь? – я была зла. Кажется, я впервые обиделась на Орина по-настоящему.

– Нет, Крис, прости…

«Крис» – его вечная попытка извиниться, когда виноват.

Я даже не могла сказать слова ему поперек, Орин был мне дорог. И все верно: у него семья. Пришлось проглотить негатив.

К выходу я зашагала молча: ни к чему продолжать диалог. Ключ завернула обратно в тряпку, засунула ее себе под одежду. В наше время ни в сумках, ни в рюкзаках ничего носить нельзя.

– Мэй…

Я не хотела его слушать. Но не посылать же… Просто вперед, просто наружу. Я продам находку кому-то другому, на нео-ключ всегда найдется покупатель.

– …не зарывай свой талант в землю, делай деньги и радость на нем.

Я лишь фыркнула, ощущая, как сжал горло ядовитый саркастичный ответ.

На своем таланте может делать деньги кто угодно. Но не я. И я давно зарыла его в землю.

Щеколду я открыла с лязгом, входной дверью хлопнула.

*****

(Ryan Stewart – Reflections)

Дома я опять смотрела на фото, прикрепленное к холодильнику. Старое фото. Я всегда подолгу на него смотрела: бабушка и дедушка на лавке у старого домика. Окраина Второго Района. Смеющаяся пара стариков, удивительной красоты небо на горизонте. Этот снимок навевал на меня умиротворение, возвращал туда, оттуда я ушла так давно, – обратно в безмятежность. Где утро тихое, где жужжат пчелы над акацией, где рассветы пахнут пирожками. Океан зелени вокруг, поля, холмы – моя душа осталась там. И иногда казалось, что часть Мэй до сих пор живет в садах, – счастливая часть. Вторая пребывает здесь, в темном Дэйтоне, в параллельной жизни. Суетится, переживает, работает не покладая рук, чтобы однажды воссоединиться со своей путеводной звездой, ведущей в Гринхилл. Когда-нибудь я позволю себе дом в тихой деревне, буду шагать по тем же дорожкам, которые топтали мои босые детские ступни. И пусть стариков уже нет в живых, пусть судьба совершила виток – я сумею вернуть ей направление к счастью. Однажды.

Ключ станет первым шагом.

Хотелось бы мне им воспользоваться, только знаний не хватало. Библиотеки с книгами, раскрывающими загадки, доступны только Первому Району – мне туда не попасть. Да и не хотелось. Кто-то верил, что в Первом обитают исключительно удачливые люди, творцы, одухотворенные личности, кто-то думал, что путь туда вымощен большими деньгами. Кто-то рвался изнутри и работал на износ, лишь бы приблизить себя к избранным, – я всего лишь мечтала о доме. И о ясном, полном нежных оттенков, небе. И о зелени, которая практически не росла там, где темно.

Людям, обреченным на существование во мгле, приходится самим искать собственные маленькие радости, находить держащие на плаву привычки – моей была музыка. Она снова лилась из радиоприемника на подоконнике. Любимая мягкая волна – смесь босановы и лаунджа. Фил смеялся, что я, должно быть, «голубой крови», раз предпочитаю это року, блюзу и заунывному рэпу.

Фил… Иногда из-за круглых глаз я называла его Филином – он не обижался.

«Не зарывай талант в землю» – напутствовал он меня сегодня, и я хмыкнула опять.

Талант…

Таланты в нашем мире раздавались всем без исключения, и каждый находил их еще в детстве. Кто-то чувствовал технику, кто-то – растения, кто-то – чужие эмоции. Мой отец, например, был богом токарных станков: он сливался с ними, творил настоящие чудеса. Пока не повредил пальцы. Это случилось, потому что тот, кто предвидел чужие травмы, забыл в этот день выйти на смену, перепил накануне. А ведь должен был предупредить – тоже зарыл талант в землю? Его даже не уволили. Моя мать когда-то рисовала волшебные акварели. Маленькой я помнила ее выставки и открытые рты посетителей, предлагающие за любой набросок хорошую цену. Сейчас она не рисует: село зрение, не хватает денег осветить студию, нет хороших красок. Днем она чистит чужие квартиры за копейки, по ночам дежурит младшей медсестрой в больнице. Спит тогда, когда позволяет смена. Если позволяет. Особенно ценятся в Третьем Районе те, кто умеет растить цветы и овощи без света – одаренные земледельцы. Те и в Дэйтоне живут припеваючи, их забирают теплицы и фермы, им назначают достойные зарплаты. Оно и понятно – всем хочется фруктов, овощей. Цветы мало кто может себе позволить, у меня нет ни одного, потому что освещение, специальные лампы. Ничто не желает цвести в ночи. Только мы, воры.

А мой талант – чужая боль. Я могу ее изымать из человека, забирать стрессы. Только не хочу. Каждый чужой страх на время становится моим собственным, и мне приходится его проживать, справляться с ним, растворять. Еще год назад люди шли ко мне один за другим, и я помогала. После сказала: «Хватит! Почему я должна выносить за вас ваши помои, ваши отходы? Ведь это дело каждого – драить свои стойла». Конечно, за «чистку нужников» мне неплохо платили, несли последнее, вот только радости это занятие мне не прибавляло. А чужой боли – вагон.

– Нет, Фил, ты не прав, – я в очередной раз покачала головой. – Я зарыла свой талант в землю намеренно и разрывать его уже не хочу.

Заварив чай, я долго смотрела на лежащий на тряпке ключ – в чем его волшебство? Что именно он изменяет, как? Слишком большой наконечник для любой типичной скважины. Для него нужна особенная? И почему Орин был так уверен в том, что Слепой Пью пожалует за мной? Я хорошо вижу, слышу и отлично бегаю. К тому же, пусть для начала попробует меня найти.

Глава 1

(Urban Love, Ivette Moraes – Roads)

Днем ранее

Завсегдатаи полутемных прокуренных баров, работающих круглосуточно, искали две вещи – выпивку и любовь. Первое временно притупляло чувство одиночества, второе наполняло Лейку. Если повезет. Всякий раз, вспоминая свою последнюю «любовь» – парня по имени Дени, я сокрушенно качала головой. Да, поначалу моя Лейка наполнилась на одиннадцать процентов, а после нашего разрыва рухнула на четырнадцать. К черту отношения. Если очередная влюбленность отнимет у меня еще десять, то внутри станет совсем пусто. А при мигающей «единице» за тобой придут чистильщики, уведут для того, чтобы ты не дох на улице.

В задницу любовь.

Есть, конечно, те, кому везет. Плохеньким примером являлись мои же родители – они держались друг за друга. Поломанные и измочаленные, все же приносили некое умиротворение друг другу, хрупкую и неяркую радость. Лучшим примером являлись мои же дед с бабкой, хотя на их долю, как мне казалось, выпало меньше испытаний. В какой-то мере повезло и Филу: его жена забеременела два месяца назад, и Лейка Орина прыгнула на невиданный для меня сорок один процент. Я радовалась за друга. С грустинкой по поводу себя, с белой завистью, украдкой вздыхая, но совершенно искренне.

И сегодня в этом баре я искала не выпивку. И не любовь. Сегодня я собиралась закадрить одного неуклюжего слепого забулдыгу с целью посещения позже его жилища.

Любой вор, если он желает жить долго, готовится к заданию кропотливо, подходит к делу с умом. К моменту посещения «Двух Лун» я уже знала, где живет «объект», дважды посетила его дом, разузнала про пожарные выходы, люк, ведущий на крышу, отсутствие замка на двери подъезда. Обошла район, присмотрелась к местам быстрого отхода в случае необходимости. А вот «забулдыгу» сегодня видела воочию впервые, понимала, что в общении с ним придется полагаться на интуицию. Спешка – вот, что неизменно ведет к провалу. И потому я уже трижды напомнила себе: «Мэй, если ты не попадешь к нему в квартиру сегодня, то сделаешь это завтра или через несколько дней». Удача любит тех, кто рискует, но рискует продуманно.

Он сидел за барной стойкой, и он был пьян. Мужчина на вид около сорока, хорошо сложенный. Не слишком высокий, но выше меня, с русыми волосами, в добротной одежде. И это в какой-то мере удивило – его одежда. Она не была пыльной, мятой, не выглядела поношенной или старой. Скорее, привычной ему, удобной. А еще удивили мышцы. Разве слепые люди не худы и жилисты? Этот был в какой-то мере жилистым, но точно не худым. Его фигура казалась фигурой бывшего спортсмена или же военного, человека, так или иначе привыкшего к сильным и частым физическим нагрузкам, – осознание этого факта тренькнуло в моей голове первым тревожным звоночком.

«Ладно, возможно, это как-то связано с его прошлым. Но сейчас он слеп. Безопасен».

Я приблизилась.

«Объект» о чем-то переговаривался с барменом, шутил. Иногда он смеялся, и я отчетливо улавливала пьяную небрежность в движениях, неаккуратную координацию.

«И он надрался».

Мне на руку.

«Будет просто», – заверила я себя, настраиваясь на легкую победу. Зашагала к барной стойке, заняла соседний со слепым стул.

– Мне один «Вельвет», – махнула бармену. Тот кивнул.

«Вельвет» – дорогой коктейль. Пусть мой сосед думает, что я пришла сюда клеить мужиков, потягивая сок манго, смешанный с крепким джином и льдом. Пока готовился напиток, я повернулась, намереваясь разглядеть мужчину вблизи. И разглядела. Хорошие мужские жилистые руки, стакан скотча, зажатый в пальцах, а после идеальный профиль. У слепого было красивое лицо. Из тех, при взгляде на которое «залипаешь», потому что проступает в нем через красоту невидимая агрессия, которую можно уловить шестым чувством и женскими сенсорами. Уловить ее через залегшие у рта складки, через привыкшие хмуриться брови, жесткую линию челюсти и губ… Профиль меня сразил. Ощутилась даже некоторая несправедливость мира: мужчина с таким лицом ни в коем случае не должен быть слеп. Это нечестно. А когда сосед повернулся, когда вздрогнули, ощутив мой запах, его ноздри, мое сознание временно склеилось.

У него были светлые серые глаза. Совсем чуть-чуть раскосые – в какой-то момент можно и не заметить, – очень насмешливые. И глубокие. Казалось, он не слеп, он просто конкретно в этот самый момент не желает прямо на тебя смотреть. Что он смешлив и расслаблен, что он шутник и балагур. А еще пронзило чувство, что под этой личиной любителя злачных мест скрывается кто-то другой. Оставшийся в другой жизни и, тем не менее, живущий под кожей, под маской. Ощущение «двоякости» на пару секунд выбило меня из колеи – забылся остальной мир, даже временно стих гул «Двух Лун».

– О, у меня сегодня хорошая компания! – слепой задорно улыбнулся. И этот его взгляд мимо, совсем чуть-чуть мимо, лишь добавил некоего шарма обладателю улыбки. И усилил ощущение раздвоенности. Слепой носил в себе много боли – это я чувствовала каждой своей клеткой (собственно, я любого могла почувствовать при желании), – а также он многое скрывал под душевными заслонами. Мне почему-то чрезвычайно сильно захотелось увидеть его Лейку.

– Вам виднее, – отозвалась я насмешливо. Играть так играть, будем задавать друг другу веселый тон.

И вновь дрогнули его ноздри – он чувствовал мой запах. Он его вдыхал и как будто анализировал. Но ведь невозможно, думала я, вычленить его из этой мешанины табачного дыма, паров алкоголя и смрада от пота человеческих тел. А если добавить сюда еще множество видов дезодорантов и духов… Но мой сосед, я была в этом уверена, вдыхал именно мой запах.

– Мне попалась красавица.

У него была странно-манящая улыбка.

– Вы не можете этого знать, вы не смотрите на меня прямо.

Наверное, это было грубо, но я всегда оставалась собой.

– Не смотрю прямо, потому что я слеп. Но чтобы ощутить красоту, глаза не нужны.

Я лишь хмыкнула. Забавный он. Как примитивно пытается клеить незнакомку, и ведь, наверное, это почти всегда работает. При его-то внешности. Свою роль играла еще и некая теплота в его глазах.

«Не в глазах, – удивилась я, – в душе… Теплота исходит из его души».

Я не считала себя особенно красивой. Обычной, скорее. Среднего роста, с длинными темными волосами, зеленоватыми глазами, правильными чертами лица. Я была бы красивой, если бы не едва заметное родимое пятно, пересекающее мой висок, касающееся краем щеки. Конечно, его всегда можно было замазать тональным кремом, но ведь мне, как и любой девчонке, хотелось, чтобы меня любили и принимали такой, какая я есть. Если однажды – до или после свадьбы – жених все равно увидит тебя умытой, так для чего скрываться? Это пятно уже в детстве пригасило мой восторг от самой себя, хотя и чувство ущербности я гнала прочь. У всех есть недостатки – мой не самый худший. Еще на моей переносице несколько веснушек – подарок от солнца в детстве. Того солнца, настоящего… Мысль о недостижимом пока Гринхилле вогнала меня в привычный цинизм.

– Это работает со всеми?

Передо мной поставили коктейль. Бармен пожатием плеч извинился – мол, манго не было, добавил вишневый сок. Что ж, пусть мой «Вельвет» сегодня будет темно-бордовым.

– Можно мне быть наглым? Я коснусь вашей руки?

Я не успела даже ответить – сосед положил свою ладонь на мою.

И я провалилась. Он всего лишь согрел мои пальцы теплом своих и чуть погладил, а я отчего-то выдохнула так, будто по самой сокровенной части души провели нежным пером.

– Вы чувствительная…

Черт… Я пообещала себе более не выдавать себя ни вдохами, ни выдохами.

– Обычная.

– Нет. Можно?

И опять, не дождавшись моего согласия, он развернул меня на стуле лицом к себе, а после коснулся щеки, провел кончиками пальцев по коже. Осторожно, очень аккуратно, но мне вновь показалось, что меня просканировали на предмет чувствительности. Я честно держалась – шумно не выдыхать! Не еще раз. А сосед обнаглел вконец. Пользуясь моим замешательством и странным свернувшимся в душе при его прикосновениях чувством, обрисовал подушечкой большого пальца на моей щеке круг, а после коснулся губ. Погладил их, провел от уголка до середины. И держаться стало сложно – он что-то делал со мной. Эти прикосновения что-то делали, они казались магическими. Они отделяли меня от мира бара и его посетителей невидимым коконом, они погружали нас в отдельную сферу, куда не проникали звуки извне. Пришлось отстраниться. Я сюда не за тем пришла, чтобы душой разворачиваться, как кошка на солнечных лучах.

– Посмотрели?

Наверное, опять прозвучало грубовато.

Улыбка на его дьявольских губах коснулась лишь одного края рта.

– Я знал…

– Что я красива? Сейчас вы это скажете?

Я никогда не велась на пикап. Но с ним почему-то хотелось. Хотелось где-то очень глубоко внутри – «соберись, Мэй, …раскисла…» Пришлось напомнить себе, зачем я тут. Про снотворное в моем кармане, про ключ в чужой квартире.

– Купить вам выпить? – встрепенулась я, но, как оказалось, поздно.

Мужчина на стуле развернулся спиной к барной стойке и попытался встать. Неуклюже, правда, – пошатнулся, чуть не упал, вовремя схватился за стойку.

– Мне… на сегодня… хватит…

Он веселился. Он играл. Он был азартен при своей слепоте – это стало для меня вторым тревожным звоночком и в то же время прилепило всеми ногами к карте. К его карте, на которой он играл.

Какое-то время сосед смотрел сквозь шумную толпу, а после спросил:

– Вы ведь не оставите меня одного? Вы ведь проводите меня до дома?

Я почти ошалела от подобной наглости.

– Вас часто кто-то провожает? Каждый вечер?

При всей моей симпатии к этому субьекту, «еб№нов» я не любила. Бабников, ловеласов и всех, кто сует свой член в каждую промежность.

– Нет, чаще всего я сам…

В его тоне промелькнула грусть. И еще боль – я ее уловила.

– Просто самому… сложно… Пока доберешься до выхода… много синяков.

Он не врал. Даже если бы во мне не было особенной чувствительности к чужим эмоциям, я бы это поняла. Эти синяки действительно были на его теле, когда он, будучи пьяным, сбивал углы.

– Пока найдешь такси…

– Почему у вас нет трости?

– Своим отсутствием она спасает остатки моей гордости.

Все же у него дьявольская улыбка. И странная беззащитность. Сводящий с ума своим контрастом коктейль. Сильный мужчина, неспособный дойти до выхода, вынужденный ощупывать стены в поисках двери…

– Хорошо, я провожу вас, – я качнула головой, удивляясь очевидной удаче и смеси неочевидных чувств – в конце концов, туда мне и нужно, – но спать с вами не буду. Не люблю тех, кто…

– …трахает всех подряд?

Ему следовало обидеться, наверное. Но он так задорно и пьяно рассмеялся, так искренне, что мне стало стыдно.

– Если бы вы знали, как давно я в последний раз был с женщиной.

– Вы привлекательны…

«Несмотря на слепоту».

– И что?

– Вы не остаетесь без компании на вечер, я уверена.

– Чтобы я остался на ночь с женщиной, – кажется, к нашему разговору с любопытством прислушивался даже бармен, – эта женщина должна понравиться моим ноздрям. А еще моим рукам.

Мне было очень сложно удержаться от шумного вдоха. Очень.

Серые насмешливые глаза смотрели на меня. Сквозь меня. И, черт меня дери, мне хотелось его не только проводить, но и остаться. Впервые в жизни остаться с мужчиной за последние несколько лет – Дени не в счет. Чтобы человек, чья походка была нетверда от выпитого алкоголя, коснулся подушечками пальцев моей щеки и моих губ еще раз.

*****

(Power-Haus, Christian Reindl – Home)

Дейтон красив ночью. Залит огнями фонарей, светом фар, зажженными окнами домов. Кажется, в предрассветных сумерках усталый гул на дорогах стихнет – и забрезжит на горизонте рассвет.

Но этого не случится. Лишь посветлеет к обеду сумрачное небо, чтобы через несколько часов, будто больная старуха, угаснуть, быстро утомиться от нагрузки. А ночь – время иллюзии бодрости, время открытых баров, агрессивных стычек на улицах, сумеречных дел.

Мы сидели на заднем сиденье; мой сосед сам назвал адрес и теперь держал мою руку в своей. Держал так привычно, будто делал это всегда, день за днем. И она лежала там смирно, как жемчужина в раковине, лишь разливалось по телу непривычное тепло.

– Положи мне голову на плечо.

– Что?

Он попросил негромко, но я услышала.

Я смотрела на слепого, он смотрел прямо перед собой, куда-то поверх плеча водителя.

– Сделай это, – все та же мягкая полуулыбка на губах. – У меня мало радостей, не лишай меня и этой малости.

– Ты всех…

«…об этом просишь?»

– Не всех.

Он читал мысли?

И вновь мелькнувшая в его глазах печаль – такая настоящая, что мне вдруг подумалось: моя голова на его плече – какая малость. И я сделала это. Аккуратно прижала свое ухо к чужой куртке, поворочалась, заняла максимально удобное для себя положение. А в процессе вдохнула запах его кожи и парфюма. Зря, очень зря. Есть такие запахи, которые женщинам противопоказаны, потому как они проникают в запретные зоны в обход сигнализации. Слепой пах именно так. Совершенно не слепым, зрелым, сильным, знающим, чего хочет, мужчиной. Мою руку он теперь положил между обеими своими ладонями, чем согрел мои пальцы и сердце окончательно. Я поймала себя на мысли, что именно сейчас, прижавшись к незнакомцу, я чувствую себя дома. Мы. Я и он – отдельно от мира, и почему-то я дома. Захотелось вдруг, чтобы эта ночная дорога удлинилась километров на двести. В какой-то момент я поверну свое лицо к его, он повернет свое, и наши губы окажутся в миллиметре от соприкосновения – это будет самый красивый момент в моей жизни…

Чтобы выдернуть себя из странного, сказочного состояния свалившейся рядом с ним неги, мне пришлось изрядно напрячься. И я позволила себе разделиться: одна моя часть протрезвела, сделалась, как и прежде, холодной, рациональной. Второй я позволила продолжать быть забывшейся девчонкой, впавшей в мечты.

Наверное, хорошо, что дорога кончилась быстро, ибо очень хотелось слиться обратно в одно. Присоединиться всецело к той своей части, желающей просто дышать моментом счастья независимо от мысли о том, как долго он продлится.

«Очень странно этот слепой действует на мое сознание» – третий тревожный звоночек за вечер. Вот только сложить эту трель из предупреждающих сигналов в логическую цепочку пока не получалось. И пока я силилась это сделать, такси затормозило в знакомом уже для меня районе, перед пятиэтажным домом. Тут было мало фонарей; двор спал, не разбуженный движением машин, из множества окон горело лишь три. Небогатый район, здесь берегли энергию.

Я хотела отчалить обратно на той же машине, обдумать ситуацию, потому как интуиция настойчиво твердила о том, что что-то идет не так. Когда удача сама подталкивает тебя к раскрытым дверям, когда говорит: «Заходи, бери, все уже твое…», – нехотя задумаешься о подвохе. И это самое чувство подвоха, несмотря на проснувшийся азарт охотника, подобравшегося вплотную к добыче, перевешивало желание действовать согласно плану.

«Лучше уехать».

Но меня потянули за руку наружу.

И попросили:

– Останься.

Так вышло, что таксист спешил, он не стал ждать, пока мы разберемся. И теперь я стояла у дверей чужого подъезда, возмущенная тем, что опять позволила себя уговорить. Прирожденный манипулятор – вот он кто, этот слепой.

– Я говорила, что не буду с тобой спать.

Он своим спокойствием даже не позволял моим волнам бушевать.

– Я не прошу тебя со мной спать. Я этого и не предлагал. – Мужские пальцы невесомо отвели от моего лица прядь, брошенную на щеку ветром. – Просто побудь со мной часок. Поговори о чем-нибудь.

– Думаешь, из меня получится хороший собеседник?

– Неважно.

Мы стояли в одном из окраинных районов возле темной пятиэтажки, как подростки.

– Я даже не знаю, как тебя зовут.

– Мое имя тебе и не нужно. Ты ведь не вернешься сюда завтра.

Снова этот след боли, который невозможно услышать в голосе, но которой окрашен воздух.

– Мое имя тоже не спросишь?

– Это не важно.

– А что важно?

– Что ты хорошо пахнешь. Этого достаточно. Не отдавай меня сегодня одиночеству.

«Мне в нём стыло».

Он умел просить. Делать это открыто и искренне, не проявляя при этом слабости. Признавался в том, чего не хотел, не опускаясь на колени, не впадая в ненужную униженность – такую бы я пресекла.

– Один час, – он мягко предъявил ультиматум и привычно, не дожидаясь моего ответа, потянул меня в спертый воздух подъезда.

«Давай, заходи…», – хитро улыбалась вслед удача, благим намерениям которой я почему-то больше не доверяла.

(Sofia Karlberg – A Bible Of Mermaid Pictures)

Я не знаю, как случился поцелуй у стены в прихожей сразу после того, как обувь была снята. Наверное, виной всему мягкий свет торшера, стоявшего на тумбе. Или тот пресловутый запах его парфюма, вскруживший мне голову в салоне машины – я вдыхала его непозволительно долго. Но поцелуя этого хотели мы оба – мой спутник ощутил это без слов. Понял мой намек, наполнивший коридор флюидами, прижал меня спиной к стене и касанием губ наполнил меня собой, а огнем – кровь. Такой мягкий, такой жадный. Этот человек умел исследовать своим ртом, губами так же хорошо, как и ладонями. Я вдруг поняла, что все мои хитрые планы сейчас рухнут. Казалось, это не человек напротив пьян, а я. И запах спиртного, вожделения и вскипевшей страсти – наш общий, один на двоих.