Buch lesen: «Научите меня любить»
* * *
Надо же – опять этот ненавистный сон. И ладно, если б страшилка привиделась, куда ни шло. Страшилка – это нормально, там образы всякие есть, яркие, сочные, их с пользой для себя расшифровать можно. А безобразие, что она видит, и сном не назовешь. Это скорее отдельное состояние организма, не имеющее специального определения. Не сон, не дремота, не забытье, а вялые бессюжетные танцы обнаглевших комплексов. Днем их не замечаешь, а ночью они тут как тут, формируются в особое сонное состояние. И фон у этого состояния – тревожно-серый. Зато – в движении. Огромная такая серая тень формируется, то ближе подходит, а то вдруг отдаляется, а потом – раз! – и начинают всплывать из тени лица, как самостоятельные персонажи: то мамино сердитое, с поджатыми губами, то Сонькино слегка презрительное, то лицо очередного несостоявшегося работодателя промелькнет. И она среди этих лиц – неприкаянно отстраненная. Всем улыбается виновато, пытается что-то объяснить… Страстно пытается, всякие нужные слова подбирает. А они никак не подбираются. Лица-персонажи смотрят, ждут, а она лишь мычит да машет руками, пытаясь отбиться от вязкой воспаленной тревоги, которая змеей выползает из подсознания и сжимает в кольцо плечи, шею, ползет холодом по позвоночнику. И хочется крикнуть что-нибудь веское, значительное, вроде того – изыди, проклятая тревога, не виноватая я! Не надо так явно себя демонстрировать, я и без того знаю, что ты есть! Мало того, я даже знаю, как с тобой бороться. По крайней мере, теоретически знаю. Но не могу, не могу…
– Кать… Катька! Да проснись ты, господи!
Катя открыла глаза, и Сонькино лицо выплыло перед ней вживую – встревоженное, слегка припухшее, с размазанной под глазами тушью. Вовсе не презрительное, как привидевшееся сонное лицо-персонаж. И впрямь, с чего это оно должно быть презрительным? Иль в самом деле презирает ее подруга Сонька? Тайно, подсознательно? А что, зря же не приснится…
– Катьк, ты так болезненно мычала во сне!
– Мычала?
– Ну да… А еще стонала и хныкала. Ужас как жалостливо. Я решила разбудить тебя на всякий случай. Что, кошмар приснился?
– Ага, кошмар… – садясь на постели, хрипло произнесла Катя, откидывая с лица спутавшиеся пряди волос.
– А что тебе снилось?
– Да ты знаешь, ничего особенного… В смысле ничего страшного. Так, фигня какая-то.
– А почему ты хныкала, стонала и мычала?
– Не знаю… Сонь, а ты правда не сердишься, что я у тебя на халяву живу?
– Да иди ты знаешь куда!
Сонька яростно запахнула на точеной фигурке халатик-кимоно и решительно отвернулась, демонстрируя наполовину прикрытую шелковой тканью умопомрачительной красоты задницу. Потом, передумав, развернулась к Кате и с полминуты глядела на нее задумчиво. А наглядевшись, произнесла с нарочитыми нотками убийственного ханжества в голосе:
– Тебя что, серьезно вопрос халявы мучает? Хочешь об этом поговорить?
Они расхохотались так слаженно, в такой исключительный унисон, будто кто невидимый им отмашку дал. Вот за это она и любила Соньку – за ее способность любую проблему превращать в хохму. Ни в чем не терпела Сонька натужной серьезности, характер у нее был такой. Все семинары на их факультете под названием «психология менеджмента персонала» превращались в балаган, стоило преподавателю поднять с места Соньку. Хотя на семинарах с хохмами не особенно разбежишься. Учебный процесс все-таки, святое дело. Да и экзамен потом сдавать все равно придется. Зато на практических занятиях по проведению тренингов Сонька позволяла себе от души повеселиться! Изгалялась как могла, низводя «святое дело» до фарса и тем самым всячески демонстрируя презрение к предмету. А заодно и к науке психологии как таковой. Ну, может, не совсем к науке, а к ее преподаванию в их дорогом (в прямом смысле этого слова) учебном заведении, которое, по мнению Соньки, было очень уж нелегально сомнительным и действующим по принципу «плати много – учись легко». Даже к результату своего четырехгодичного платного обучения, то есть к синенькой корочке диплома, Сонька отнеслась пренебрежительно – в строке «специальность» после слова «психолог» приписала через запятую карандашиком «…мать твою». А на законный Катин вопрос – зачем тогда училась? – ответила серьезно и односложно: жизнь длинная, пригодится.
Один бог знает, как они сумели сойтись в дружбе – порядочная серьезная девушка Катя Русанова и легкомысленная побрякушка Сонька Белоус. На примере их дружбы, наверное, можно целую диссертацию написать о проблемах и странностях коммуникативных составляющих в социуме. И сделать выводы. Что, к примеру, ей, Кате Русановой, дала собственная серьезность и порядочность? Да ничего! Училась она, в отличие от побрякушки Соньки, прилежно, а толку? Все равно работу как новоявленный дипломированный специалист-психолог по менеджменту персонала до сих пор не нашла. Где ж ее найдешь, эту работу? Можно подумать, работодатели в очередь стоят, чтобы умный специалист пришел и их персонал по всем статьям отмотивировал и отмодулировал заодно. Но все равно искать надо. Только жить негде. Из общежития-то ее после окончания учебы, естественно, выпихнули. Можно было, конечно, домой, в родной захолустный городок, вернуться, но такой вариант Катя для себя даже не рассматривала. Вернее, рассматривала, но как самый последний, практически неприемлемый. Во-первых, там-то она уж точно по приобретенной в платных муках специальности никогда не устроится. А во-вторых, домой – это же значит под крыло к маме… Нет-нет, только не это! Лучше уж так, на халяву у Соньки. А к маме – упаси бог…
А вот Соньке ее легкомыслие принесло довольно ощутимые жизненные плоды. По крайней мере, последние лет пять точно приносит. Видимо, так уж звезды сошлись над ее девчачьей судьбой, начавшей свое течение в маленьком приморском поселке, куда занесло на отдых большого чиновника из их северного областного города. Какие-то грязи были особенные лечебные в санатории при Сонькином поселке, что ли, которые ему жизненно стали не обходимы… В общем, случилось так, что чиновник прикипел к малолетней тогда еще Соньке всем сердцем, организмом и кошельком. Так прикипел, что с собой привез. Снял квартиру, обеспечил неплохое содержание, честно выучил Соньку на их дорогом факультете «психологии менеджмента». В общем, хороший оказался папик. Добропорядочный. Даже обещал квартиру купить.
Сонька этой привязанностью очень дорожила. И в непрезентабельное понятие «содержанка» вкладывала свой, особенный, уважительный смысл, суть которого сводилась к од ному – просто повезло. Другим – не повезло, а ей – повезло! И никто и никогда не сумел бы убедить ее в обратном. А если бы попытался, то Сонька быстренько отправила бы того убеждающего в далекое путешествие. Нет, не в пошло-эротическое, отнюдь. В другое. В тот самый приморский городок, где в служебной однокомнатной квартирке при санатории ютилась ее семья – мать, бабка и два младших брата. И где из всех возможных перспектив работы и зарплаты ждала ее одна-единственная перспектива – место какой-нибудь санитарки в их захудалом санатории с теми самыми лечебными грязями, которые когда-то так удачно приманили папика. Хотя, может, вскорости и такой перспективы уже бы не оказалось. Мать недавно письмо прислала, жаловалась: закрывают санаторий. А ее грозятся из служебной квартиры выселить. То есть обиняком намекала: не пора ли тебе, доченька, и с нами поделиться халявным своим «содержанием»?
Надо сказать, что свое «содержание» Сонька отрабатывала классически честно, в некотором смысле даже истово. Блюла свое тело в красоте и ухоженности, ловко и быстро умудрялась во время визита благодетеля создать «атмосферу», то есть насобачилась, как хамелеон, подпадать под все его настроение. Хочешь игривости – пожалуйста. Хочешь выговориться – я вся внимание. Хочешь «по-быстрому» – даже за унижение не приму. Вот она я, вся здесь и вся ваша, дорогой папик. Зато никаких неясностей меж нами нет, все до предела прозрачно. Улыбка для тебя – самая что ни на есть искренняя, взгляд – влюбленный, восторженный и благодарный. Иногда ей даже казалось, что она и в самом деле его немного любит…
Неизвестно, по какой такой причине, но Сонькин благодетель никогда не сваливался с визитом как снег на голову. Может, просто не ревнив был. Деликатно звонил на мобильный – Софочка, дорогая, я буду примерно через часик. Эта его деликатность и позволила «дорогой Софочке» тайно приютить на оплачиваемой благодетелем жилплощади несчастную подругу-однокашницу. То бишь ее, Катю Русанову. А что? Целый час форы – этого вполне достаточно, чтобы убрать с территории «содержания» все признаки посторонней личности и самой посторонней личности вовремя смыться. Делов-то. Правда, здесь были свои неловкие для бедной Кати нюансы. Потому что хорошо, когда папик наведывался к любовнице днем. Или вечером. А если, допустим, ближе к ночи? А если на всю ночь оставался? Тут уж ничего не попишешь – пожалте, уважаемая посторонняя личность Катя Русанова, на вокзал. И это еще благо, что он недалеко. Сидите и ждите, когда подруга Софочка отмашку даст – территория освободилась. Вот и эту половину ночи ей пришлось провести на вокзале. Только в пять утра удалось завалиться на половину широкой двуспальной кровати, которая еще и остыть от благодетеля не успела.
– Соньк… А который час? – потянувшись, спросила Катя и, откинув одеяло, спустила ноги на пол.
– А я знаю? Сама только-только от твоего мычания проснулась. О! – тут же округлила Сонька глаза, глянув на циферблат стильных часиков, оставленных на прикроватной тумбочке. – Представляешь, уже два часа! Классно мы дрыханули!
– Как – два? Ты что? У меня же на два собеседование было назначено! – всполошилась Катя, по-бабьи хлопнув себя по бедрам.
– Да ладно, собеседование у нее… Все равно толку от этих собеседований никакого. Ходишь, ходишь, как заведенная…
– Сонь, а что мне еще делать? Я ж не виновата, что никто меня не берет. Живу и живу тут у тебя, на хлебах…
– Ой, Катька, не начинай!
– Нет, и впрямь, Соньк… Что делать-то?
– Что делать? Не знаю я, что делать. Давай для начала умоемся и кофе испьем. И съедим чего-нибудь. Я вчера Алику мясо готовила, там осталось, по-моему.
– А что, у Алика аппетит пропал?
– Ладно, не хами.
– Да я не хамлю… Слушай, а он у тебя кто вообще?
– В смысле? – подняла удивленно бровь Сонька, насмешливо взглянув на Катю.
– Да в смысле имени. Алик – это Александр, да? А может, Алексей?
– А я знаю? Сказал – Алик, значит, Алик. Мне его паспортные данные ни к чему.
– И что, за все эти годы тебе ни разу не захотелось узнать…
– Да бог с тобой, родная. На фига мне, сама подумай.
– Но как же… Неужели тебе не интересно?
– И что мне должно быть интересно?
– Ну, например, женат ли он…
– Ха! А ты сама-то как думаешь? Женат, конечно. И семью свою никогда, между прочим, со мной не обсуждает. Он мужик порядочный.
– А дети у него есть?
– Есть. Трое. И вроде как четвертый на подходе.
– А ты откуда знаешь, если он с тобой ничего такого не обсуждает?
– Да я и не знаю. Догадываюсь просто. Слишком уж часто наведываться ко мне стал. Жену бережет. Говорю же – порядочный…
– А о чем вы с ним вообще… разговариваете? Или… совсем не разговариваете? Пришел, молча мяса поел и сразу в койку?
– Ну почему… Он любит иногда посидеть, пофилософствовать… Или про свои министерские интриги порассказать. Ты знаешь, мне иногда кажется, я весь аппарат его министерства наперечет знаю – кто дурак, кто умный, кто сильно блатной… Между прочим, он обещал меня к себе на работу пристроить! А что? Диплом у меня теперь есть, дорога для карьерного роста открыта!
– Ух ты, здорово…
– А то! Здорово, конечно. Слушай… А чего это ты вдруг моей интимной жизнью заинтересовалась? Тоже хочешь в содержанки податься? Завидно, да?
– Нет-нет, что ты…
Катя так испуганно замахала на Соньку руками, будто перспектива пойти на содержание и впрямь должна была открыться перед ней незамедлительно. Не пропустила этот откровенный испуг и Сонька. Обиженно сузив глаза, она совсем было собралась выпалить свое к нему отношение, да в последний момент передумала. Ухмыльнувшись, окинула подругу быстрым пристальным взглядом, цокнула языком и произнесла медленно, даже с некоторым удовольствием:
– Да ладно, не маши ручонками-то… Тебе в содержанки дорога вообще заказана. И не потому, что шибко честная, а потому, что все равно фейсконтроль не пройдешь.
– В каком это смысле? – моргнула от неожиданности Катя.
– А в таком! Сейчас, когда умываться пойдешь, в зеркало на себя внимательнее посмотри!
– Сонь… Ты чего? – тихо протянула Катя, пожав плечами. И сама почувствовала, какими нерешительными получились и жест, и голос. Виноватыми будто. Хотя отчего ж виноватыми-то? Все вроде наоборот, это Сонька на нее наезжает, а не она на нее.
– Да ладно, прости… – махнула рукой Сонька слегка раздраженно. – Хотя… И в самом деле, посмотри, посмотри на себя! Вот скажи: когда ты в последний раз у косметолога была?
– Да я сроду ни к каким косметологам не ходила, ты что!
– Вот и зря не ходила. Посмотри, как у тебя рожа запущена! Кожа жирная, прыщи на лбу, как у малолетки какой. А фигура? Ну скажи, как можно жить с такой фигурой? Ты когда у себя талию в последний раз находила?
– Да я… Я просто по природе полная, в маму…
– Ну, не знаю… Может, маме твоей и полагается к возрасту заслуженный целлюлит иметь, а тебе зачем? Что, лень в тренажерке недельку попахать, да?
– Сонь, очнись, какая тренажерка! Где бы я денег нашла на все эти удовольствия! Ты же знаешь, как мы с девчонками в общаге жили, – на одних макаронах днями сидели… И за учебу надо было платить… Мне мать денег тику в тику выдавала, за каждую копейку отчета требовала. Ты что, Сонь! Взяла наехала ни с того ни с сего…
Произнеся все это на одном дыхании, Катя быстро втянула в себя воздух, и горло, споткнувшись, вдруг непроизвольно выдало звук, похожий на всхлип. Нет, вовсе не собиралась она плакать! Еще чего, из-за Соньки плакать. Успела уже привыкнуть к переменчивости ее нрава, знает, что никакого серьезного злопыхательства за ним не стоит.
Сонькину горячность, однако, этот ее непроизвольный всхлип остудил довольно быстро. Подскочив к Кате, она испуганно заморгала, возложив ладошку на трогательно выпирающую ключицу, начала виновато рыскать глазами по лицу. И тут же вздохнула с облегчением, не узрев на нем следов обиженной слезливости.
– Слушай, и впрямь… Чего я на тебя наехала? Это у меня, наверное, наследственное… Мамка моя, помню, пока с соседкой с утра не насобачится, ни за что на работу не пойдет. И я такая же! Свинья, говорят, бобра не родит…
– Ну что ж, хоть какая-то от меня в доме польза! – грустно усмехнулась Катя. – Буду теперь твоим мальчиком для битья. Не переживай, я стерплю, раз такое дело… Ты первая в душ пойдешь?
– Нет, иди, я потом…
В ванной Катя, как порекомендовала в своем наследственном утреннем порыве Сонька, принялась рассматривать себя в зеркале. Хотя не любила она это дело – себя рассматривать. Зачем? Если природа красотой не наградила, тут уж ни один косметолог не поможет. Ну да, кожа жирновата, конечно. И прыщи на лбу выскочили некстати. И макияж она толком делать не умеет, да и незачем – все равно глаза под очками прячутся. Правда, с волосами можно что-то приличное сотворить, волосы у нее хороши, тут уж ничего не скажешь. Может, подстричься как-нибудь по-модному? Хотя все равно денег нет. Вот если с первой зарплаты… О, несчастная зарплата, вожделенная и всеми силами души вымечтанная, появишься ли ты в моей неприкаянной жизни, черт тебя побери, хоть когда-нибудь или нет?!
От горьких мыслей о зарплате на лбу тут же взбугрились два холмика, образовав меж собой продольную складку. Ни дать ни взять мамино выражение лица получилось – такое же опрокинутое тревожной заботой. Только у мамы эта складка уже в окончательную и бесповоротную морщинку превратилась. И под глазами у мамы горькие морщинки легли, и вдоль губ… Ладно, чего это она опять о маме! Надо скорее под душ прыгнуть, Сонька же там своей очереди ждет.
Стянув с себя пижаму, она снова невольно шагнула к зеркалу, мазохистски выставив на обозрение собственное тело. Да уж… Лучше не смотреть. Хотя… Это по сравнению с Сонькиными хрупкими косточками – лучше не смотреть. А если не сравнивать, то вполне даже ничего. И нисколько она не толстая. Просто более плотная, безо всяких там лишних окаянных изгибов. Зачем они ей, эти соблазнительные изгибы? Она ж в содержанки не собирается…
Однако скороспелое чувство неполноценности уже поселилось где-то там, внутри. Хотя про него и не скажешь так – поселилось. Чего ему селиться, оно там давно живет. Обвыклось, обросло привычками и живет. Конечно, с ним как-то бороться надо, да только не получается у нее. Пробовала – не получается! Видимо, корнями проросло. Вот и сейчас, подсунувшись под упругие душевые струи, она вдруг в полной мере ощутила свою неуклюжую громоздкость. Права Сонька, худеть надо. Талию определять. И чем быстрее, тем лучше. Хотя бы в этом плане попробовать ощутить свою полную ценность. Странно даже, почему она к этой проблеме относилась до сих пор пренебрежительно? Как-то не выступала на первый план эта проблема. Наверное, потому, что по сравнению с отсутствием зарплаты вкупе с жилищной неприкаянностью не была проблемой как таковой.
Натянув на себя шикарный Сонькин халат и соорудив на голове тюрбан из полотенца, она еще раз подсунула было лицо к зеркалу, но тут же и вздрогнула от быстрого стука в дверь.
– Катьк, телефон! Давай быстрее, тебе мать звонит!
Внутри тут же все сжалось, будто пропела свой короткий сигнал труба тревоги – ту-ту-ту-у-у… ту-ту-ту! Быстро открыв дверь, она буквально выхватила из Сонькиных рук трезвонящий мобильник, торопливо прижала его к уху и, втянув голову в плечи, почему-то на цыпочках побежала в комнату, придерживая сваливающийся с головы тюрбан.
– Да, мам, слушаю!
Так, отлично. Голос получился бодренький, радостный такой, будто она и впрямь рада была без ума маминому звонку.
– Здравствуй, дочь. Ну, что там у тебя с работой?
Мамин голос прозвучал в трубке, как всегда, устало и немного раздраженно, будто она очень сильно хотела, чтобы все окружающие оставили ее, наконец, в покое.
– Да все нормально, мам! Все отлично! У меня уже есть два надежных варианта, и сегодня вот еще ходила в два учреждения, резюме оставила. И завтра пойду…
– А зачем?
– Что – зачем? – тихо опустившись на диван и поджав под себя ноги, спросила осторожно Катя.
– Ну… Зачем еще куда-то ходить, если тебя уже в двух местах берут?
– Да так, на всякий случай… Может, там денег больше пообещают…
Мать подозрительно замолчала, и Катя, прикусив губу, лихорадочно подыскивала слова, чтобы залепить ими, как пластилином, эту образовавшуюся в разговоре мучительную паузу. Иначе, не дай бог, перетечет в нее, как в дыру, все ее бодренькое вранье. А у мамы на вранье слух особенный, как у талантливого музыканта на фальшивую ноту.
– Нет, правда, мам! Если уж есть возможность выбора, надо же им воспользоваться! Лишние деньги не помешают, надо же будет квартиру снимать, сама понимаешь!
– А что, из общежития уже гонят? Я так поняла, что ты до первого сентября с администрацией договорилась?
– Ну да, до первого сентября. У нас заведующая общежитием, знаешь, славная такая тетка… Живи, говорит, Катюша, пока новые студенты не приехали. Так что все в порядке, мам.
– А как ты питаешься? Может, тебе овощей привезти? В огороде вон огурцов, помидоров полно.
– Нет, мам, не надо! Не надо ничего везти!
Так, а вот тут она уже прокололась. Потому что слова отказа из нее выскочили, как истерический крик о помощи. Пришлось слегка закашляться, чтобы списать этот крик на нездоровье.
– Ты что, простужена?
– Нет, мам… Так, слегка горло побаливает…
– На ночь прими аспирин и завари липового цвету. Посмотри, он у тебя должен быть в баночке из-под чая, я привозила.
– Да, я помню. Обязательно заварю. Спасибо.
– Домой на выходные приедешь? У нас тут новостей полно.
– Каких, мам?
– Ну, не по телефону же… Давай приезжай, все узнаешь.
– Я постараюсь, мам.
– Что значит – постараюсь? Если мать говорит – приезжай, значит, надо приехать!
– Да, да, конечно…
– Ну, все тогда. Я завтра тебе снова позвоню. И с работой не раздумывай, иди туда, куда берут. Поняла?
– Хорошо, мам.
Короткие гудки отбоя зазвучали в ухе нежнейшей музыкой, и она без сил откинулась на спинку дивана, прикрыв глаза. Вошедшая в комнату Сонька, розовая после душа и ужасно хорошенькая, плюхнулась рядом с ней на диван, толкнулась худеньким плечиком.
– Ну что, как прошел очередной отчет о дочерних успехах? Нормально?
– Нормально, Сонь… – вяло откликнулась Катя, не реагируя на насмешливые нотки в голосе подруги.
– Слушай, Катька… Вот убей меня, не понимаю: зачем ты ей врешь? Ну, сказала бы все по-честному… А то наворотила – и про работу, и про общежитие! На фига?
– Не могу, Сонь. Не могу я по-честному.
– Почему?
– Объяснять долго.
– Ты что, ее боишься?
– Боюсь.
– Да почему?! Как это, родной матери – и бояться? Зачем?
– Зачем, зачем… Глупый вопрос – зачем! Тогда уж спроси – почему… Я должна ее надежды в отношении себя оправдать, понимаешь? Кровь из носу, а должна. Семья у нас не такая обеспеченная, чтобы на ветер деньги бросать. Родители за мое хоть и нелепое, но высшее образование четыре года платили. А я теперь что, должна расписаться в собственной никчемности? Работу, мол, не нашла, живу на хлебах у подруги?
– Ну да. Врать, оно, конечно, лучше.
– А я и не вру… Все равно ж я ее найду когда-нибудь, эту работу! А если не найду, то вон, в ларек овощной устроюсь.
– Так в ларьке и дома можно…
– Нет. Дома – нельзя. Потому что мама меня там, дома, как бы это сказать… Она меня уже позиционировала, понимаешь? Как редкого и модного специалиста. Она очень, очень хотела, чтобы я высшее образование получила. Я же в школе хорошо училась, а экзамены в университет провалила.
– А почему, кстати?
– Да потому, что пятерки мои школьные… Как бы это сказать… Они у меня вымученные были, понимаешь? Мамина установка была такая: чтоб я на пятерки училась. А при такой установке количество в качество не переходит, наверное. В общем, я не знаю, как это объяснить…
– Да ладно. Поняла я. Ты просто зубрила со страху, а в голове ничего не оставалось.
– Ага… Помню, приехала домой, реву от стыда белугой! А мама меня тут же обратно и развернула – поступай, говорит, в какой угодно институт, но чтоб высшее образование у тебя было! Не важно какое. Любое. Пусть даже самое платное. В лепешку, говорит, разобьюсь, во всем отказывать себе буду, но чтобы было – и точка!
– Ну, так ты ж таки его получила! В чем проблема-то? Езжай теперь в свой Захарьевск, Макарьевск…
– Егорьевск. Я из города Егорьевска, Сонь. Маленький такой городок, провинциально-пришибленный. Правда, мама моя там личность довольно известная.
– А кто она у тебя?
– О, по нынешним временам большой начальник! Она в управлении Роспотребнадзора уже много лет работает. Через ее руки все санитарно-эпидемиологические заключения проходят, их еще гигиеническими сертификатами называют. Важная чиновница, одним словом. Тем более сейчас, когда каждый второй торговлей занимается.
– Ха! Так при таком блатном месте она тебя в два счета на работу пристроит!
– Ну да… Может, и пристроит… А только я сама туда не хочу, понимаешь? Са-ма! Ни за что не поеду в Егорьевск! Я там не смогу, не смогу…
– Значит, хочешь лишить мать законных дивидендов?
– Не поняла… Каких дивидендов?
– Каких, каких… Заслуженно эмоциональных! Сама же говоришь, что она четыре года в тебя инвестировала!
– А, ну да… Здесь ты прямо в самую точку попала, Сонь. Если я домой вернусь, то уже точно буду по рукам и ногам этими дивидендами связана. Как ты говоришь, эмоциональными. Не вырвешься. А самое смешное, что это будет красиво называться родительской за меня гордостью. И попробуй с этой дороги свернуть! Шаг влево, шаг вправо – расстрел. А у тебя что, не так? Твой Алик разве с тебя свои дивиденды не получает? Он-то уж, по-моему, стопроцентный в этом смысле инвестор…
– Э, нет, подруга! Не скажи! Не надо мешать все в общую кучу. Потому что у нас с Аликом все по-честному. Он по-честному вкладывается, я по-честному отдаю. И никаких претензий сторон не имеется. Потому что он мне – никто! Он – чужой. Ни сват, ни брат, ни отец родной. А ты свои дивиденды за что платишь? За то, что родители в твою учебу вложились? Так они ж тебе не чужие! Они вроде как своему ребенку бесплатно помогать должны, из первородных родительских чувств-с… Ну что, чуешь подмену?
– Да чую, чую… Наверное, ты права, Сонь…
– Ты знаешь, Катька… Вот если бы моя мама мне могла помочь, я бы ни на минуту ни о каких дивидендах не задумалась. Потому что знаю: она меня просто так любит. Ни за что.
– Ага. Потому и в содержанки благословила.
Черт его знает, каким образом у нее эти обидные слова вырвались! И вовсе она не хотела ничего такого говорить… Отплатила за Сонькину доброту, получается. Вон как та сразу напряглась, как грозовая туча. Сейчас молнией ударит. И поделом.
Сонька, однако, не торопилась ударить в нее обидой. Сидела, молчала подозрительно. Потом вдруг тихо и грустно произнесла:
– Дура ты, Кать… Причем дура несчастная. Такая несчастная, что я и ругаться с тобой не хочу. Тоже нашла чем попрекнуть…
– Извини, Сонь. Я не хотела. Честное слово! Сама не знаю, как у меня…
– Да ладно. Можешь и дальше гордиться своей девичьей честностью. На здоровье. И пусть я по-вашему, по-честному, дрянь из дряней, проститутка и содержанка, но зато я свободна по-человечески, в сто раз более свободна, чем ты. И мать моя – свободна. Потому что она меня любит по-настоящему. И всегда будет любить, что бы я с собой ни сотворила. А ты – ханжа! И мать твоя – ханжа! И не любит тебя! И ты ее не любишь! Что, разве не так? Скажи – не так? Чего молчишь?
Ну что, что она могла Соньке ответить? Да ничего не могла. Нет, можно, конечно, и возмутиться праведно, и опровергнуть всякими доводами Сонькины слова, а только…зачем? Лучше уж так – отмолчаться. Потому что называть вещи своими именами – стыдно. Мало того, что стыдно – смерти подобно. Права Сонька – нет у нее никакой дочерней любви. У других есть, а у нее – нет, хоть тресни. Ничего нету, кроме тихого по отношению к матери раздражения. Да, именно раздражения, трусливого и мерзкого, которое шевелится внутри, как неизлечимая стыдная болезнь, и которое надо старательно прятать, запихивать каждый раз подальше в его вонючее логово. Нет, правда, ужасно же стыдно! Как это – маму не любить? Да еще, не дай бог, в этом откровенно признаться? Нет, язык не повернется взять и бухнуть сейчас Соньке вот так, за здорово живешь, что она в этом смысле такая дефективная. Что-то вроде морального недокормыша. Лучше уж так – промолчать. Или перевести разговор на другую тему. Только надо быстро его перевести, придумать что-нибудь половчее. Например, позвать Соньку на кухню, они вроде завтракать собирались…
Однако ничего хорошего из этой попытки не вышло. Не успела она. Надо было сразу Соньку на кухню звать, а не отмалчиваться целую минуту. Сама виновата – проворонила, не заметила, как подкрались невзначай слезы жалости к себе, несчастной, дефективной и морально уродливой. Подкрались и ударили по глазам, и даже вздохнуть толком не получилось. Вырвался наружу горестный всхлип и затих, будто испугавшись.
– Кать… Ты чего? Ты реветь собралась, что ли? – подпрыгнув, развернулась к ней всем корпусом Сонька.
– Н-н-ет… Нет, что ты…
– О господи… Чего ты меня все время пугаешь своими всхлипами? Я что, больную тему задела, да? Ну прекрати, Кать…
– Все, все, не буду. Честное слово, не буду. По… пойдем лучше кофе пить…
– Так и пойдем! Чего мы тут, в самом деле, обоюдный китайский психоанализ развели?
– Почему китайский? – уже сквозь слезы смеясь, поднялась с дивана Катя.
– Да потому что мы с тобой такие же психологи, как китайский товар на рынке у вокзала! Этикетки красивые, а качество – дрянь. Дипломированные специалисты, мать твою…
– Ну, уж с вопросами менеджмента персонала я всяко разно бы справилась, если б меня на работу взяли!
– Ага. А то без тебя никто больше не разберется, как надо с персоналом поступать. Что, завтра опять по фирмам в поход пойдешь?
– Пойду, конечно!
– Ну-ну… Давай, старайся. Слушай, у меня тут блузка такая в меру сексуальная есть, она мне велика. Надень ее завтра. Может, не так убого смотреться будешь. И косметику я тебе свою дам, прыщи замажешь. Хочешь?
– Не, Сонь, не надо…
– Да ладно, чего отказываешься! Бери! Фейс подправишь, блузку наденешь, за крутую сойдешь! А там, глядишь, и с работодателем повезет…
Зря она согласилась на Сонькину в меру сексуальную блузку. И ничего в ней сексуального не было, кроме сплошного неудобства. На груди повыше натянешь – с плеч спускается. На плечи натянешь – грудь выставляется так откровенно, будто она на панель собралась. Хорошо еще, что пиджак догадалась с собой захватить. Смешно, конечно, в несусветную августовскую жару пиджак на себя напяливать, а что делать? Не терять же день из-за таких не удобств!
День для конца лета выдался действительно жаркий, что тоже можно по большому счету отнести к неудобствам. И откуда вдруг принесло эту несуразную жару? Август – он же довольно достойный месяц, в смысле приличной одежды. Ни маечек, ни легкомысленных юбочек уже не допускает. Тем более отсутствия колготок на ногах. А тут – здрасте пожалуйста! Солнце шпарит так, что поневоле раздеться хочется. Хороша же она будет, когда предстанет перед потенциальным работодателем – в пиджаке, застегнутом на все пуговицы, распаренная, с плывущим по лицу модным Сонькиным макияжем. Хотя чего это она бежит впереди паровоза? Главное же не в том, как она выглядит, а в том, чтобы вообще, в принципе на этого потенциального работодателя набрести, хотя бы на самого завалященького. Сколько уже по разным конторам ходит, и никакого толку. Не понимают работодатели своего счастья, не хотят свой персонал ни правильно формировать, ни мотивировать, ни модулировать. Но не надо отчаиваться! Может, именно сегодня и найдется какой-нибудь шибко продвинутый, который ее осчастливит? Вернее, она его…
О, а вот в этом неказистом сером здании, наверное, точно пара контор находится. По крайней мере, вывески какие-то на дверях присутствуют. Так, почитаем, что это… Похоже, акционерное общество. Уже хорошо. И название красивое – «Альфа-кризис». Ну что ж, попробуем соблазнить на мотивацию персонала эту саму альфу с кризисом. Где наша не пропадала.
