Buch lesen: «Перестройка»

От автора

Когда появилась у меня возможность издать новую книгу, стал я думать, какую из рукописей опубликовать. Скопилось их у меня за эти годы довольно много, выбор сделать было непросто. Все-таки решил, что печатать книгу буду детскую, хотя пишу в основном для взрослых. Верней, не совсем детскую, а для подростков. И по той причине, что творений для этого возраста на книжных прилавках почти не встретишь, и по причине еще более грустной: число юных читателей (а мне нередко приходится встречаться с ними, заявляю не голословно) с каждым годом зримо уменьшается.

Повесть «Перестройка» написана давненько. Тогда по ряду обстоятельств опубликовать ее не удалось, а сейчас опасался, что не во всем понятна будет она современным ребятам. Многие ли из них представляют себе, какой почти двадцать лет назад была школа? Вообще всё, чего ни коснись. И по меньшей мере наивным может показаться нынешним тинэйджерам, как общались, думали, говорили эти их книжные ровесники, чему радовались, отчего печалились. Но именно поэтому и сделал я этот свой выбор. Должны ведь они знать, чем и как жила в те, не столь уж, кстати, отдаленные, годы наша страна. Ну а все остальное – на суд читателей.

Глава 1

Кузя тронул усатой щекой Владиково плечо, поерзал немного, устраиваясь поудобней, обернулся хвостом и закрыл глаза. Владика всегда поражало кошачье уменье погружаться в сон чуть ли не мгновенно. Даже завидовал порой – сам-то засыпал медленно, трудно. Тот же Кузя мешал: в одном положении долго не пролежишь, а перевернешься на другой бок – потревожишь его, убежать может. И плохо, неуютно тогда без Кузи, без его доброго, уютного тепла. Но не в том только дело, что в одиночестве хуже засыпается. Убежит Кузя – поговорить не с кем будет. А он, Владик, привык уже вечерами, когда затихают и квартира, и дом, и двор, и нет, кажется, вообще на земле никого, кроме них двоих, беседовать с верным другом Кузей. Возможно, слово «беседовать» здесь не самое удачное, беседа – это когда говорят двое, но Кузе ведь и говорить ничего не надо, достаточно того, что слушает. А слушает он хорошо, даже когда дремлет – у котов сон чуткий. И все понимает. Все-все. Можете сколько угодно посмеиваться и доказывать обратное, тут его, Владика, все равно не переубедить. Да и не хочет он, чтобы его переубеждали…

Самое необъяснимое, что, разговаривая с Кузей, Владик не заикается. Ну, почти не заикается. Может быть, оттого, что говорит шепотом и не старается не заикаться, просто не обращает внимания? Логопед в поликлинике, куда мама водила его лечить это проклятое заикание, тоже уговаривала Владика «не концентрировать» внимание на том, как он произносит слова, расслабиться, «владеть дыханием», но что-то не очень у него получалось. Особенно в школе, когда вызовут к доске. Да и не нравилась Владику эта логопедица – вертлявая, тонкоголосая, с ярко накрашенными губами и ногтями. Казалось, надоедает он своими приходами, отрывает от другого, нужного ей дела. А еще недовольна она чем-то все время была, вздыхала, словно Владик нарочно заикается, чтобы ей досадить. Короче, походил он в поликлинику три недели и бросил. Пустое занятие…

– А знаешь, Кузя, – привычным шепотом, чтобы не услышали папа с мамой в соседней комнате, сказал Владик, – я сегодня опять того старичка магазинного встретил, возле школы. Он меня тоже узнал, разулыбался. Спросил, как дела, а я ему отвечаю, что хорошо. «Поёшь»? – спрашивает. – «Пою», – говорю. Он меня похвалил, молодцом назвал. И знаешь, я с ним, когда разговаривал, совсем не заикался, вот как с тобой сейчас. Интересно, правда?

Даже не скажешь сразу, грустной или смешной назвать первую встречу с этим старичком. Он похож был на профессора, верней, на того, каким обычно изображают профессора в старых фильмах: в больших очках, с бородкой клинышком. Владик стоял в очереди за молоком, старичок подошел, спросил у него:

– М-мальчик, ты п-последний?

Обычно Владик заикался на согласных звуках, больше всего на трудноодолимом «п», но тогда вдруг заклинило его на почти безвредном гласном:

– Й-й-й-я, – ответил Владик, судорожно тряся подбородком. «Профессор» чуть сузил глаза, пристально поглядел на него, но ничего не сказал, только головой осуждающе покачал. Владик почувствовал, как раскаляются щеки, подосадовал на себя. Сколько раз зарекался, что там, где можно обойтись без слов, нужно промолчать. Кивнул бы просто в ответ – и делу конец. Скверно получилось – дедушка мог подумать, будто насмехается Владик над ним. Тут уж отмолчаться было невозможно, и Владик, виновато хлопая ресницами, промямлил:

– В-вы т-только н-не… Я-а, я с-сам…

От волнения и смущения заикался еще сильней. В очереди на них стали оглядываться, улыбались. Старичок ласково положил ему руку на плечо, дружески качнул, ничего, мол, все в порядке.

Из магазина они вышли вместе. То ли им по дороге оказалось, то ли «профессор» захотел немного проводить его, разговорились. Старичок рассказал, что раньше, особенно в детстве, заикался страшно, слова не мог сказать. У разных врачей лечился, в Москву даже ездил, но без пользы.

– А знаешь, чем выправился? – весело блеснул стеклами очков. – Песнями. Ты ведь, когда поешь, не заикаешься? Вот и я тоже. Беру, понимаешь, книжку подходящую и начинаю петь ее. Прямо по тексту. Часа полтора-два каждый день. По улице иду – про себя напеваю. Только не мелодию одну, а обязательно со словами. До сих пор от этой привычки не могу избавиться. Здорово, скажу тебе, помогло. Это я сейчас в магазине вдруг подкачал, некоторые даже не знают, что я заикаюсь. Да ты и сам сейчас видишь. Ну, конечно, опыт приобрел, дыханием управлять научился.

– Думаете, мне тоже помогло бы? – обнадежился Владик.

– Не думаю, уверен. Тебе и книжки подыскивать ни к чему, уроки-то учить надо. Вот и учи их вслух да нараспев, двойная польза получится.

Владик бережно провел ладонью по мягкой Кузиной шерстке, огорченно вздохнул:

– Я бы с ним еще поговорил, но тут Сыч вмешался. Что за человек! Ну видит же, я разговариваю, с пожилым человеком, так нет, обязательно ему нужно воткнуться!

Вспомнил сегодняшнюю встречу с Сычем, сморщился, точно яблоко кислое раскусил.

Тимоху Сычева Владик не любил. Вот уж дал бог фамилию – не в бровь, что называется, а в глаз. Не бог, конечно, отец дал, но тем не менее. Тимоху, если бы даже у него другая фамилия была, все равно, наверное, Сычем прозвали бы. Очень похож – голова большая, ушастая, глаза круглые, выпуклые, немигающие, рот тонкогубый. А еще недобрый он, Тимоха. И чего злится он, чего дергается, непонятно. Одна ухмылочка чего стоит – презрительная такая, брезгливая. Зато силушкой верзилу Сыча опять же бог или кто уж там не обделил. Самбо занимается, разряд имеет. Любит он «приемчики» показывать. Подойдет к кому-нибудь на перемене:

«Хочешь, приемчик покажу»? И обязательно, когда вокруг зрители, в основном девчонки. К Владику у Сыча особая «любовь», приемчики чаще всего ему достаются. Так на пол шмякнет – еле потом на ноги поднимешься. А все стоят, зубы скалят, будто есть в этом что-то смешное. И Нина туда же…

Сыч приблизился, потянул Владика за рукав:

– Парша, ты мне нужен.

Старичок, словно не заметив Тимохиной бесцеремонности, вежливо раскланялся, пожал заполыхавшему Владику руку и ушел.

– Зачем тебе этот старый хрыч? – выдал фирменную улыбочку Сыч.

Владик не ответил, только зубы покрепче стиснул. Давно уяснил уже, что вступать с Сычем в какие-либо дискуссии, пытаться доказать ему что-то – занятие бесполезное. Если сам не понимает человек, не хочет понимать… Лучше всего – отделаться от него поскорей, чтобы не видеть его нахальных круглых глаз, тонкогубой улыбочки.

Сыч, не оглядываясь, зашагал вразвалочку вверх по улице. Не сомневался, что Владик последует за ним. И тот, проклиная себя, покорно плелся чуть позади, как на поводке. Молча дошли до конца квартала, свернули за угол. Неподалеку, прислонившись плечом к стене, поджидал их Денис Полозов, Тимохин дружок.

– Ну? – спросил Сыч.

– Не выходил, – так же коротко ответил Денис.

Сыч неопределенно хмыкнул, дернул плечом и пошел через дорогу на противоположную сторону. Денис вдруг заговорщицки подмигнул Владику и мотнул головой, чтобы не отставал. Конопатое лицо его сделалось веселым, даже каким-то игривым. Седьмой год учился Владик в одном классе с Полозовым и слишком хорошо его знал, чтобы присоединяться к полозовскому веселью. Тем более сейчас, когда с ними Сыч и они явно выслеживают кого-то. Наверняка ведь не для того, чтобы просто время скоротать, позабавиться.

Вслед за Тимохой они вошли в большой двор. В старой, где они жили, части города таких дворов немало. Пройдешь мимо по этой обыкновенной улице – не догадаешься, что, свернув под высокую каменную арку, окажешься во владениях совершенно неожиданных, о которых большинство горожан и не подозревает. Лепятся к толстым стенам неказистые приземистые домишки в два крохотных окошка, убогие и ветхие, какие-то пристройки, сараи, сараюшки. Сыч остановился посреди двора, огляделся. Потом, задрав голову к окнам третьего этажа красного кирпичного дома, пронзительно свистнул.

– Зря, – буркнул Денис. – Теперь вообще не выйдет, сдрейфит. Лучше было подкараулить. Ему же в школу все равно идти, никуда бы не делся.

– Не зря, – цыкнул слюной Сыч. – И так никуда не денется. Пусть, дешевка, знает…

Договорить он не успел – из подъезда показался белобрысый пацанчик в синей школьной форме. Судя по тому, как оцепенел, завидев стоявшую перед ним троицу, ни в окно их не увидел, ни свиста не слышал, – спускался в это время по лестнице. Владик его вспомнил – тот учился в их школе, на два класса младше. Раньше, когда в одну смену ходили, встречал иногда в школьном дворе или коридоре. Приметный больно, волосы как солома и всегда рот до ушей. Несколько мгновений белобрысый ошарашено глядел на них, затем попятился, словно надумал вернуться домой. Но встретился взглядом с немигающими глазами Сыча, еще сильней побледнел и обреченно сделал первый трудный шаг навстречу.

Сыч, как недавно с Владиком, молча повернулся и, поигрывая плечами, двинулся к выходу из двора. Теперь уже трое, шаг в шаг, следовали за ним. Достигнув арки, Сыч резко повернулся и тихо, едва размыкая губы, спросил:

– Принес?

Пятиклассник вытянул стебельковую шею, сглотнул, раскрыл рот, но только скорбно вздохнул.

– Принес? – громче повторил Сыч и набычился. Белобрысый заговорил, тоненько, торопливо, давясь словами. Владик видел, что он не просто испуган – трясется от страха. Сбивчиво, путаясь и повторяясь, пацаненок жаловался, что негде взять ему столько денег, рассорился и с мамой, и с бабушкой, но обязательно достанет, только попозже, пусть Сыч еще немного подождет.

– Какое сегодня? – перебил его Тимоха.

– Чего? – не включился сразу белобрысый.

– Число, спрашиваю, сегодня какое? Месяц, год какой, знаешь?

– Двенадцатое октября, – пискнул тот. – Восемьдесят седьмой…

– Во-во. А срок тебе был до десятого. Память плохая? Так я ее тебе сейчас подлечу.

– Я принесу! – быстро выговорил белобрысый.

Владик, ростом предпоследний у себя в классе, о чем печалился не меньше, чем о заикании, почти на полголовы возвышался над ним, маленьким и тщедушным. Пацанчик еще больше втянул голову в плечи, но поймал вдруг сострадание во Владиковых глазах и, с искрой надежды, обратился теперь к нему:

– Я принесу, честное слово принесу!

– Конечно принесешь, – неожиданно ласково, миролюбиво сказал Сыч. – Не захочешь ведь без глаза остаться. Но договор дороже денег. Придется тебе небольшой авансик выдать, чтобы память лучше работала.

Владик понял, что белобрысого сейчас будут бить. Собственно, для этого Сыч c подлипалой Денисом сюда и заявились. Непонятно только, зачем они взяли с собой его, Владика, вдвоем, что ли, не управились бы? И так жаль стало перепуганного пацанчика – аж сердце сжалось. И не помочь ничем… Белобрысый не хуже Владика представил себе, что последует за Сычевыми словами, шумно задышал и промямлил совсем уже смехотворное:

– Я в школу опаздываю, звонок уже, наверное, был…

– Никуда твоя школа не денется, – уже почти нежно пропел Тимоха, взял белобрысого за руку повыше локтя и едва заметно подмигнул Полозу. Денис тут же с готовностью ухватился за его другую руку, возбужденно покраснел. – Бей, Парша! – сказал Сыч Владику.

– К-кого? – глупо спросил Владик, хотя без труда сообразил, чего хочет от него Тимоха. Равно как и то, зачем привел его сюда. Одного только не мог понять: почему роль «палача» отвели именно ему.

– Не меня же, – осклабился Тимоха. – Давай, не боись, у нас не вырвется.

Пацанчик затравленно смотрел на Владика, светлые глаза до краев наполнялись слезами.

– П-почему я? – похолодел Владик. И тут же непреклонно мотнул головой. – Я н-не стану! И во-вообще… – Круто повернулся, но успел сделать не больше двух шагов.

– Стоять! – пригвоздил его к земле резкий оклик Сыча, Владик оглянулся. Тимоха одним прыжком поравнялся, сжал в кулаке воротник его куртки. – Слушай, ты, во-вообще! Со мной такие номера не проходят! Делай, что велено, а то… Ты ж меня, Парша, знаешь!

Владик молча рванулся, но Сыч держал крепко.

– Значит, не-не бу-будешь? – криво усмехнулся Тимоха. – Не пожалеешь потом? – Ничего в ответ не услышал, и вдруг его темные, на выкате глаза недобро сузились. – Ах ты ж!..

Сыч рывком подтащил Владика к пацаненку, поставил их лицом к лицу, приказал тому:

– Власть переменилась. Врежь тогда ты ему пару разочков, чтобы поумнел.

Белобрысый отчаянно заморгал, и от этого движения переполнившие глаза слезы потекли по щекам.

– Ну?! – выпалил Сыч. – Сейчас не только аванс, все сполна получишь! – И замахнулся.

Голова пацаненка дернулась назад, будто удар уже пришелся по его лицу. Медленно занес ватную руку и вяло ткнул Владика в подбородок.

– Кто ж так бьё-от? – хекнул Тимоха. – Слизняки вонючие! Показать? – И брезгливо мазнул ладонью по носу пацаненка.

Из левой ноздри часто, капля за каплей, закапала кровь. Белобрысый провел дрогнувшей рукой по лицу, какое-то время заворожено смотрел на испачканные кровью пальцы. Влажно всхлипнул и хлопнул Владика по щеке. Сыч, по-прежнему не выпускавший воротник Владиковой куртки, коротко, отрывисто засмеялся.

– Чего стоишь, Парша? Самолюбия, что ли, нет? Такая мелюзга тебя колотит, а ты терпишь?

Владик думал только об одном: не расплакаться, не разреветься перед ненавистным Сычем, перед заржавшим Денисом. Но почувствовал, что не удастся. Предательски запершило в горле, кончик носа остро заклевали сотни крохотных невидимых иголочек. Рванулся еще раз, изо всех сил, затрещала рвущаяся ткань…

Он бежал по улице, размазывая судорожно сжатым кулаком едкие, горячие слезы, больно тыкался в колено новенький «дипломат» подаренный родителями к началу учебного года. Мог бы, конечно, заскочить в любую подворотню, отплакаться там, вытереть зареванные глаза и мокрое лицо, но не в состоянии был остановиться, хоть на секунду прервать спасительный бег. Будто, если остановится он, все недавно минувшее с утроенной силой навалится на него, будто таилось в этом безостановочном движении какое-то странное, непонятное облегчение…

Вечером, когда заканчивал в одиночестве ужин на кухне, услышал голоса из комнаты. Разговаривали они тихо, но Владик разобрал почти все слова. Мама зашивала воротник его куртки, отец расхаживал от окна к двери.

– Неужели подрался? – удовлетворенно басил отец. Владик представил, как он любовно приглаживает густые усы, что делал всегда, если бывал чем-то доволен. – Ну, слава богу! А то уж такой тюха у нас растет… Парню четырнадцать скоро. Не в нашу, не в паршинскую породу пошел Владька.

– Вот и хорошо, что не в вашу, – отвечала мама. Следующую фразу произнесла невнятно, наверное, откусывала нитку. – Достойный, интеллигентный мальчик растет. Не в кулаках сила.

Владик сморщился, раздраженно двинул по столу тарелку…

– Не спишь, Кузя? Так он, значит, спрашивает меня: «Поёшь»? Пою, говорю. Похвалил, молодцом меня назвал. Тут Сыч подвалил. Нужен я вдруг оказался. Я ему: Не видишь, что ли, нахалюга, с человеком я разговариваю? Кто тебя только воспитывал? Скис наш Тимоха сразу, отошел в сторонку. Я старичка проводил немного, оглянулся: Сыч сзади плетется. Чего тебе? – спрашиваю. Сыч говорит: «Дело есть непростое. Мне тут, недалеко, с одним пацаном разобраться нужно. Может, подсобишь?» Ну, время у меня было, отчего ж, думаю, не помочь, хоть и гад он, этот Сыч. Пошли мы с ним, еще Денис увязался за нами. Заворачиваем во двор, выходит, значит, тот самый пацан…

Владик представлял все ярко и отчетливо, до мельчайших подробностей. Белобрысый выходит, видит их троих, пугается. Владик уверенно кивает ему, чтобы тот не беспокоился, слушает, как Сыч требует у пацаненка какие-то деньги. Тот оправдывается, что нет у него, обещает отдать позже. Сыч наглеет, замахивается на пацаненка. Белобрысый боязливо втягивает голову в плечи, на глаза наворачиваются слезы. Дальше Владик терпеть такое безобразие не может.

– Иди в школу, – говорит он пацаненку. – Не бойся, ничего они тебе не сделают.

Сыч до того разозлился, что забыл даже, с кем дело имеет. Наступает на Владика, таращит свои рачьи глаза.

– Много на себя берешь, Парша?

– Не Парша, а Паршин, Владислав Паршин, – спокойно возражает ему Владик. – И впредь прощу не забывать. Еще раз скажешь это поганое слово – уши надеру. И попробуй только пальцем малого тронуть. Чтоб потом не обижался, понял?

Белобрысый смотрит на Владика с признательностью и восхищением. Полоз от бессильной злости зубами скрипит. И тут Сыч вконец забывается. Размахивается – и целит кулаком Владику в лицо. Только не на того напал. У Владика реакция – не этому самбисту зачуханному чета. Р-раз! – и он, Владик, каратистским приемом отбивает несущуюся к нему руку. Два! – принимает красивую, мужественную стойку. Неуловимое движение – и Сыч грохается на землю, как полупустой мешок с гнилой картошкой. Мы тоже кое-какие приемчики знаем!

Пацаненок с обожанием глядит на Владика.

– Иди-иди, в школу опоздаешь, – снисходительно улыбается Владик. – Изредка наглецов необходимо ставить на место, чтобы не зарывались. Заодно и другим неповадно будет.

Денис Полоз явно принимает эти слова на свой счет, трусливо смотрит на Владика. То-то, прихвостень Тимохин, подлипала несчастный! О такого даже руки противно марать. Дал ему Владик пинка под зад, тот заныл сразу, губами зашлепал:

– Ты чо, ты чо, чего я такого сделал?

Вообще-то он, Владик, против мордобоя и, может быть, права мама: не в кулаках сила. Но не стоять же, когда какой-то гнусный Сыч руками на тебя машет. И, опять же, проучить иногда подлеца не помешает. А уж в том, что Сыч подлец, да и Денис недалеко от него ушел, можно не сомневаться. Любого в классе спроси.

Наверное, плечо у Владика дернулось, потому что Кузя зашевелился, приоткрыл глаза.

– Это еще не всё, Кузя! – радостно зашептал Владик. – Он, самбист великий, с земли вскочил, снова хотел на меня рыпнуться, но я ему так наподдал, что всякую охоту отбил. Раз ему! Раз! Я ему не пацаненок из пятого класса, над которым изгаляться можно!

Кот утробно муркнул и снова зажмурился.

Владик замолчал, сердце колотилось гулко и часто, сбивалось дыхание, словно в самом деле только что подрался. И плыло, плыло перед закрытыми уже глазами Тимохино лицо. Но не жалкое и плаксивое, которое придумал Владик, «расправляясь» с ним, а другое, настоящее, презрительное, с каким глядел Сыч в том злополучном дворе… Как хорошо, что завтра воскресенье, не надо идти в школу, встречаться с Тимохой, с Денисом…