Pink Project

© Vega Nova, 2020

ISBN 978-5-0051-3943-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

«Обратным к верному утверждению является ложное утверждение. Однако обратным великой истины может оказаться другая великая истина».

Нильс Хенрик Давид Бор

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ПРОЛОГ

Если ты когда-нибудь подумаешь о суициде… не спеши.

Возможно, ты знаешь еще не все о себе и об этом скучном мире. И не все двери еще были тобой открыты, не все замки взломаны, не все круги пройдены.

Оглядываясь назад, посмотри вперед. И если ты все еще не понимаешь, что это одно и то же, тогда добро пожаловать в путешествие.

Это путешествие может быть длиною в одну книгу, или в одну жизнь. Ведь только ты решаешь, как распоряжаться своим временем.

30 ЛЕТ

Мы все рождаемся одинаковыми. Одинаково счастливыми, одинаково красивыми и удачливыми. И у каждого из нас есть выбор. Кто-то находит способы прожить свою жизнь, ничем не отличаясь от других. Кто-то пускает жизнь под откос и тонет в своих же жалобах. Кто-то достигает больших целей. Эти люди отличаются друг от друга лишь умением сделать выбор – пойти по легкому пути или прокладывать этот путь самостоятельно через тернии повседневной серости. Мы рождаемся чистыми, как лист бумаги, свежими, как первая трава весной, и мы способны сделать и реализовать все, что захотим. Вопрос в том, чего мы хотим и для чего. Перед нами открыты любые возможности и очень часто, рассчитывая на бесконечный запас времени отведенного нам для жизни, мы упускаем все самое главное. Мы упускаем шансы и откладываем свои мечты, забываем зачем нам нужны определенные чувства и эмоции, закрываем глаза только для того, чтобы спать, и никогда не останавливаемся для того, чтобы просто обдумать или ощутить вкус настоящего момента, который бесследно растворяется в пустоте и никогда не вернется.

Мы жалеем? Мы жалеем самих себя, жалеем бабулю, просящую милостыню в подземке, жалеем соседку-алкоголичку с тремя детьми… и мы находим на это время. Но мы никогда не найдем времени на то, чтобы это изменить. Мы можем бесконечно помогать, таскать пакеты с едой для троих детей соседки, давать копейки бездомному на хлеб, заниматься творчеством и саморазвитием, но в конечном итоге ЭТО так и умрет вместе с нами. Большое ли количество из нас готовы рассчитаться своей жизнью во имя чего-либо прекрасного и светлого, зато какое огромное количество людей готовы сопереживать и печально качать головой, разводить бессильно руками и уповать на свою крохотность и невозможность в одиночку перевернуть весь мир… Помощь, сочувствие, доброта – этого так по-нищенски мало для того, чтобы расхлебать всю грязь, которую мы уже позволили себе допустить. Начинать с малого настолько же бесполезно, как и пить чайной ложкой Тихий океан, пытаясь его осушить. И с этого момента, с момента осознания свой бесполезности, начинается эта книга.

С момента осознания собственной бесполезности начинается парадокс – у нас нет и никогда не было никакого выбора. Это пустые обещания невидимой и никогда не позволяющей настигнуть себя надежды. Надежды, которая никогда не существовала. Это был обман. Для того, чтобы создать видимость какой-либо цели и двигать нас вперед.

Люди совсем забавны, так как умеют жить, не задумываясь и не понимая для чего, умеют просто скользить по песчаной дюне вниз, не догадываясь даже, что же ожидает внизу, в конце падения, для чего конкретно нужно было это падение, и почему именно сейчас и здесь…

Запах горелой резины полностью туманил сознание. Глаза прожигал дым. Невозможность сдвинуться с места, как и невозможность оставаться здесь, вызывала раздражение. Было темно, но благодаря горящим завалам можно было смутно разглядеть общие черты происходящего. Например, то, что живых людей поблизости не осталось, также то, что прятаться больше негде, кроме того полуразваленного клочка кирпичной стены, за которым он сидел. Кирпичи были горячими и шершавыми, грязными, закопченными – чем-то напоминали его состояние души и разума. Он еще раз заставил себя взглянуть вниз и вперед на свои ноги. Вариантов не оставалось. Он сорвал с себя рубашку, разорвал ее на полосы и кое-как туго перетянул колени. Возможно, это его последние часы, так как он больше не в состоянии сдвинуться с места. С болью он уже успел свыкнуться, ведь здесь он провел уже достаточное количество времени. Укрытие было ненадежным и не защитит его в следующий раз. Вряд ли кто-то сможет его здесь найти. Мысли путались, он потерял много крови. Но сознание еще оставалось при нем, и он лихорадочно пытался что-то придумать, найти способ выжить, бороться до последнего. Паника и желание жить глушили адекватное в данной ситуации осознание безысходности.

Он боялся выползти из укрытия, так как этот кирпичный закоулок был единственным, как ему казалось безопасным местом, во всяком случае создавал такое ощущение и успокаивал. Да и ползти было бы адски больно, невозможно было вообще шевелиться. Чтобы выжить у него был один шанс на миллион, и он до исступления хотел его заполучить. Он молился… Он не знал зачем и что это сможет изменить, но он не хотел прощаться и допускать даже мысль об этом. Он хватал горячий воздух ртом и растрескавшимися губами снова и снова повторял молитву, в горле першило, гарь и смрад от горящей резины и пластмассы просто душили, по лбу стекали струи пота, он сидел в лужи собственной крови, но он не верил, что это конец. До безумия хотелось пить, пробирала адреналиновая дрожь. Вокруг было тихо. Потрескивали горящие завалы, иногда то, что уже догорело начинало томно посвистывать, тлея. Периодически что-то с грохотом валилось на землю. Он знал, что нельзя закрывать глаза, можно уже не проснуться, а малейший намек на какую-либо помощь со стороны – это его зацепка в борьбе за жизнь. Но ему становилось хуже с каждой минутой, он слабел, рассудок уносился и притуплялся… он закрыл глаза.

Ворона. Сквозь стук в висках, он услышал карканье. Он пытался вынырнуть из толщи жаркого и липкого сна, и с первых же секунд пробуждения, пожалел об этом. Уже был день. Солнце было высоко и засушило кровь на лице и одежде. Боль была невыносимой, дышать было сложно. Слабость поглотила тело полностью. Он полусидел-полулежал и был абсолютно обездвижен. Кругом возвышались черные тлеющие кучи, дым уже не валил и не душил, но везде стоял вязкий туман, а пепел покрыл все поверхности и с каждым дуновением ветра в воздух подымался серый вихрь. Было пусто и тихо. Он мог разглядеть, где он находится, это была парковка какого-то супермаркета. От самого супермаркета остался кусок стены и кучи тлеющих огрызков. То, что осталось от машин на парковке, валялось на десятки метров в разные стороны, под разорванными кусками металла могли быть и люди. Он надеялся на то, что кто-то мог выжить, но нетронутый толстый слой пепла, после всенощного пожара, говорил об обратном. Он с трудом мог воспроизвести в памяти хронологию последних событий, но и они не имели никакого значения, учитывая его положение сейчас. Невыносимо было ждать и надеяться, ведь ясность мыслей начала возвращаться, и он понимал, что помощи ждать неоткуда.

Воронье карканье послышалось снова. Нужно было двигаться вперед и действовать. Усилием воли он заставил себя цепляться руками за куски кирпичей и обломки. Безумно хотелось увидеть живых, хотелось кому-то доверить свою жизнь и надеяться на спасение.

Сердце бешено забилось, когда в нескольких метрах он заметил какое-то движение. Глаза слезились и пекли, он протер их пыльными руками и крикнул. Надежда не угасала. Ответа не было. Он ждал.

Крикнул еще раз. Страх одолевал его. Сжигал изнутри. Рвался наружу, как дикая тварь. Он ненавидел себя за эту трусость, за этот страх, за понимание, что он остался здесь один и потерял надежду. Он трус. Он дрожал и плакал. Это было отчаяние. Отчаяние на грани безумия. Он так хотел жить, он так пытался верить, что конца не будет, он не хотел заблуждаться. Сознание туманилось, он чувствовал гул крови в висках, боль уходила, все отодвигалось на второй план, неслось мимо него бездумным потоком. Он не принимал свою смерть, хоть она была неизбежной…

Крик не был похож на крик человека, это было животное, инстинкты которого обнажились и взяли верх. Ворона взмахнула крыльями и взмыла вверх, горсть пепла поднялась следом. Из этого иступляющего отчаяния его вырвал детский плач. Детский плач. Тонкий голосок. Здесь и сейчас.

Он открыл глаза. Он сомневался, не верил. Сделав усилие, он оттолкнулся руками и полз вперед. Везде был густой дурманящий пепел, он задыхался, но двигался. Плач стал тише. Он не мог говорить, не мог позвать, не мог больше двигаться, но осознание того, что это могло быть живое существо, мог быть ребенок, не оставляло ему выбора. Еще один рывок. И он увидел голубые, словно небо, глаза. Их застилала пелена слез и от этого они казались бездонными. Он замер. Это был ребенок. Живой ребенок. Девочка с пухлыми грязными щечками. Она смотрела на него, не моргая, и была напугана. Она перестала плакать. А он лежал напротив ребенка, засыпанного обломками, среди пепла, и осознавал свою ничтожность. У него нет больше сил. Нет ног. Он потерял много крови. Он ничем не может помочь. Им обоим.

ПРАЗДНИК ЛИЦЕМЕРИЯ

Большой круглый стол, за которым собралась вся семья на праздник.

Праздник так же скучен и пуст, как и разговоры давно не видевшихся и отупевших в своих постоянных проблемах гостей. Они обсуждают новые телефоны, работу и великих боссов, соседей, кредиты и коррупцию. Они возмущены качеством и скоростью своей жизни, но не понимают, что их гложет, прежде всего, отсутствие желаний, мечты, эмоций и вдохновения. Похожие на загнанных в клетку зверей, эти люди, считают себя самодостаточными, высокоразвитыми и хвастаются своими достижениями. Каждый из них давно вырыл себе могилу, и, позируя из года в год на счастливую обложку самого себя, все глубже и глубже зарывает себя в землю.

Маленький мальчик пристально смотрит на волосы своей молодой и недавно отдохнувшей на жарком море бабушки. От нее должно пахнуть заботой и пончиками, ну или на худой конец соленой водой и пряностями, но почему четко слышится только запах сырой земли. Она так глубоко повязла в своих прихотях и мучениях, что корни кладбищенских деревьев, обступивших ее невидимую непосвященному глазу могилу, намертво сплелись с ее бронхами. Она кашляет каждые три минуты и уже пятнадцать лет собирается бросить курить, сетуя на тяжелую жизнь и непредвиденные обстоятельства. И даже если сигареты и душат ее, и причиняют несказанный вред ее ослабленному организму, ее жалость к самой себе, сокрытая глубоко в подсознании и приправленная самоуверенным эгоизмом и пафосом, убивает ее во сто крат быстрее, начиная с самого незащищенного органа – ее больной души. Мальчик видит на ее волосах комочки земли, прищуривается и распахивает глаза… Показалось.

Его мать, унылая и маленькая женщина, с давно потухшими глазами, потерявшая надежду, себя и свое мнение, тяжело опустив голову на руки, бесцельно смотрит на бабушку. Бабушка рассказывает о путешествии, как о походе в туалет. Затасканные фразы, перенятые у кого-то эмоции, вырванные из чужих уст слова, одинаковые жесты. Она непременно хочет нравиться. Всем, кто ее окружает. Его мать, еще молодая и свежая, меркнет в сравнении с этим наигранным опытным маскарадом, она сутуло кивает и улыбается, бессильно изображает заинтересованность и все же проигрывает. Проигрывает, потому что не может остановить этот ненужный ей праздник. Проигрывает, потому что не может дать своему сыну пример искренности и любви. Не может прервать ложь и поток негативных и противных обстоятельств, сказывающихся на ее ребенке, пока еще чистом, как лист бумаги, должным образом. Впитывая ложь, с молоком матери, хлебая притворство и ненависть, эгоизм и зависть, ее сын непременно вырастет достойным внуком своей бабушки. И повторит ее манеры и поведение. А может и сам образ жизни. Мать не хочет этого, но слабость одолевает ее, и отпуская на самотек свою жизнь и жизнь своего сына, она обрекает маленького мальчика принять свою ненавистную и гнусную роль.

Отец мальчика очень велик. В основном, по своим размерам. Он заядлый алкоголик, но тщательно это прикрывает интеллигентной манерой отведать дорогих напитков. Он профессиональный лжец. Он лжет сыну, что не может сыграть с ним в футбол, а в этот момент отнимает у какой-нибудь старушки последний хлеб и последний шанс выжить. Он лжет жене, что должен жертвовать собой, чтобы заработать деньги и прокормить семью, а в это время ублажает сочную не слишком совершеннолетнюю шлюху. Он лжет своим клиентам, что обстоятельства сработали против него, а потом с коллегами делит сорванный куш. И наконец, он лжет себе, что это именно то, чего он хотел добиться в жизни. Эта должность, именно этот метраж дома, этот город и эти люди вокруг, но он настолько низок и жалок, что его четырехлетний сын не хочет его объятий и разговоров.

Маленький мальчик не смог бы выразиться именно этими словами, но он, безусловно, чувствует нутро каждого из присутствующих за столом. Он не понимает своих эмоций и не может с ними справиться, но он хочет бороться против этой фальши. Но он очень мал. И не является авторитетом для напыщенных взрослых. Он проигрывает, даже не успев начать свою борьбу. Как и его мать когда-то проиграла. Как и его бабушка, возможно тоже. Когда была рождена такой же чистой, как белый лист. Как и его отец, который поддался лени и слабости, утратил силу воли и позволил лжи пропитать его до кончиков пальцев. Они все сделали свой выбор. И поддались течению безжалостной жизни, которая бьет и крушит, словно шторм на море, манит в ядовито-сладкие объятия и крепко смыкает толщу своей зловонной воды над головами.

Они все утопленники. Утопленники по собственному желанию, не желающие бороться и осознавать свою слабость. Безвольные, поддавшиеся соблазну и силе обстоятельств, не желающие нести ответственность за свою жизнь, но дающие начало другим жизням. Они рабы условий жизни, их круг давно замкнулся, не оставив и следа от их свободы.

Мальчик тоже потеряет свой дар видеть обман. Он вырастет, и его чувства остынут навсегда. Эмоции будут отрепетированы, и так же наиграны. Останется только тоска. Тоска по искренности и решимости. Тоска по любви и ласке. Но и эта ноющая рана затянется, а чувство боли забудется. Отшлифованное сердце получит непробиваемую броню. Он станет таким же, как и миллионы других мальчиков. Из таких же благополучных семей. И эти мальчики будут продолжать делить этот мир, не понимая, для чего они здесь и что должны оставить после себя.

НАДЕЖДА

Он разбирал обессиленными руками металлические обломки, осторожно перекладывая куски, чтобы не повредить маленькую ручку или ножку. Он шептал и повторял, словно молитву «Тихо, тихо, не бойся, я здесь, я тебя вытащу, потерпи!»

Последний рывок, и девочка обвила руки вокруг его шеи, он подался назад и они вдвоем упали на землю. Она замерла, а из его глаз катились удушающие слезы. Отчаяние захлестнуло его, еще секунду назад он был героем в своих глазах, а теперь осознал, что нечего больше ожидать. Он больше ничего для нее не сделает. Он умрет здесь. К ним не придет помощь и это все происходит сейчас и наяву. Надежды нет, не за что бороться, он не владеет больше ни обстоятельствами, ни собой. Он всегда держал все под контролем, но все это рухнуло в один миг. Иллюзию самоконтроля создавала фальшивая вера в свой образ. Он создал свою внешнюю оболочку настолько прочной, что под ней никому не было видно пустоты внутри. И он сам не видел этого.

Но вот сейчас он осознал себя. Он был никем. Он ничего собой не представлял. У него не было силы воли, энергии бороться, веры. Он шел всю жизнь с закрытыми глазами. И его жизнь была уничтожена. Она не имела больше смысла. Все над чем он трудился, чему посвящал себя, все кто восхищался им – все это было погребено под грудами обломков и пепла. Его время вышло. И что же? Он ничего не достиг. О чем он жалел? О пустых годах, о потраченном времени, о существовании лишенном всякого смысла… Он должен был никогда не родиться.

На его грудь легла маленькая детская головка. Девочка закрыла руками глаза и тяжело дышала. Она хотела защититься, спрятаться. Отсутствие понимания происходящего, в связи с отсутствием опыта и сформировавшегося мышления, лишало ее возможности отчаяться. Поэтому она просто боялась. Сначала было очень шумно, все куда-то бежали, она отстала, потерялась, а потом стало темно и больно. Он смотрел на нее и сердце щемило. Он хотел закричать, возможно, его услышат. Но он боялся ее напугать. Его могли услышать не те. Возможно, кто-нибудь ищет выживших. Ищет чтобы убить и зачистить территорию полностью.

Девочка подняла глаза. В этих глазах, ему показалось, больше смысла и искренности, чем во всей его жизни. Ей было года 4, не больше. Она была цела, но очень слаба, как маленькая мышка. Это несправедливо сделали с ней. Никто не имел права отнимать у ребенка дом, семью, счастливое беззаботное детство. В горле застрял ком. Жалость к себе растворилась в безграничном горе этого непонимающего всего происходящего ребенка.

Не было ничего. Только желание двоих людей выжить.

– Ты сможешь встать на ноги?

Девочка кивнула.

– Как тебя зовут?

Она погрустнела и опустила глаза.

– Нам надо где-то спрятаться и поискать людей. Долго мы не протянем сами. Нам нужна помощь. Я не смогу идти. Поэтому мы поиграем в игру. Ложись на землю и ползи рядом со мной, чтобы мы оставались незаметными, пока сами не захотим себя показать. Такие вот прятки.

Он был неловок самому себе, но девочка кивнула еще раз, и они начали двигаться вперед. Преодолевать преграды из обломков ему было трудно. Но надежда и вера в себя начала нарастать.

Они обползли стены бывшего супермаркета и, оглядываясь назад он убедился, что больше выживших нет. Нужно было найти хотя бы временное укрытие и воду, перевязать раны и перевести дух. Сбоку от супермаркета был пустырь, голое поле и деревья вдоль трассы. За полем виднелись дымящие и совсем недавно жилые маленькие домики. Там можно было бы наткнуться на колодец, а возможно где-то в окрестностях было озеро.

Они ползли по шершавой и терзающей кожу земле вдоль поля. Девочка старалась, личико было серьезное и сосредоточенное. Она была пухлощекая, и это подчеркивало ее детскость, что еще больше не сочеталось с ее сосредоточенным видом. Он удивлялся ее целеустремленности или же просто послушанию. В любом случае, ее воле можно было позавидовать, а усердию поучиться.

Они отдыхали несколько раз, молча, и каждый раз в конце передышки в ее взгляде читался вызов двигаться дальше. Он думал лишь о том, что они смогут выжить. Им уже представился этот шанс. Если они живы, когда остальные умерли, значит, им больше ничего не грозит. Это и была очередная иллюзия, но именно с нее началось заполнение его внутренней пустоты.

СПУСТИТЬ ВНУТРЕННИХ ПСОВ

Он достал сигарету и подкурил. Вспоминал свое детство. Позади было шумно, и только здесь можно было укрыться и перевести дыхание. Он подумал о матери. О ней никто никогда не думал, пока она была жива. Отец незаметно и беспристрастно воровал ее красоту и спокойствие, пока она не выдохлась. Ее родители, жесткие, как колючая проволока вокруг старой тюрьмы, только ставили нескончаемые требования и ультиматумы, что также не прибавляло ей здоровья. А он был ребенком, избалованным и капризным, не осознающим ни себя, ни последствия.

В ту ночь, когда он отшил глупую шлюху, и прятался от бесцельного вливания алкоголя в кругу друзей и коллег, на балконе, выкуривая одну за другой, мысли о матери застали его врасплох. Мать наверняка не желала бы ему такой жизни. Он столько дней, часов, секунд потратил бесцельно, он шел вперед по головам, но не знал для чего. Он трудился, не спал по ночам, срывался на работу за час до нового года, он покупал машины, женщин, менял квартиры, завел детей, которых не мог полюбить, потому что почти никогда их не видел, лелеял разбитое сердце, но он не понимал для чего все это.

Хотелось сбежать, но было некуда. Ведь это его жизнь. Глупо бежать куда-то из своего дома, со своего праздника. Мать всегда желала ему добра, была с ним откровенна и искренна. Но также была ему наглядным примером, что происходит с мягкотелыми желторотиками, как их швыряет жестокая жизнь, и затягивает в водоворот грязи из реальности и быта. Его научили жить, как бойцовского пса, кидаться на возможности, разрывать конкурентов и слабаков, безразлично смотреть на старость, немощность, не тратить время даром, каждую секунду самоутверждаться, не проявлять чувств, так как они побуждают к неповиновению стандартам, правилам, имиджу, времени.

Он отмахнулся от мыслей о матери. В конце концов она сама была виновата, она не хотела жить по правилам, она не следовала словам отца, она была будто бы в секте умников, которые специально делают из себя жертв и уповают на это. Секта белых ворон, которые считают весь мир дерьмом, деньги – гнилью и ждут просветления, где-то дальше пределов человеческого сознания.

Он винил свою мать в том, что она его оставила, что она не научила его любить, потому что знала, что он никогда не будет такой, как она. Она не научила его верить в себя, потому что никогда не верила в то, во что верил он. Она не одобряла его увлечений, его образ жизни, работу, семью. Она была не создана быть его матерью и любить его.

Женщина, которую он любил, а любил он только однажды, была словно копией его матери. Он словно хотел завоевать материнскую любовь, наверстать упущенное счастливое детство, испытать искренние чувства, узнать, что такое верность и преданность, научиться уважению, забыть про себя и узнать мир другого человека. Но она не пустила его. Не подпустила ближе своего тела и улыбки. Словно он был бойцовским псом, слюнявым и грязным, а она нимфой, которая боится испачкать об него белое летящее платье.

Это была последняя ночь. Последняя ночь в его жизни. Это были его последние мысли. Он обвинял их всех. И ненавидел. Но острее всего он ощущал боль за самого себя. Непростительно для них. Он пересек черту. Черту страха и обиды. Он не прощался ни с кем.

Утром прохожие обнаружили на асфальте тело Чарльза Уимбера – 29 летнего успешного предпринимателя и примерного семьянина, отца двоих детей. Друзья не хватились его искать. А супруга отдыхала с детьми в коттеджном городке. На фото в интервью, после его смерти, у нее были заплаканные глаза, но она пыталась улыбаться журналистам.