Ритуальный комбинат

Каждую третью неделю месяца, в субботу, они ходят всей семьей на рыбалку.

Аня не уверена любит ли она рыбачить. Есть такие вещи, которые точно не знаешь, они просто с тобой всю жизнь. Когда ее спрашивают – а ты любишь рыбачить? – она теряется. Она не любит, когда моросит дождь по дождевику, стекая по лодыжкам в резиновые сапоги. Не любит скопища комаров, присаживающихся на уши, не любит как мама поправляет ее руку на удочке, будто ей все еще пять годиков. Не любит кусачий зимний ветер, пробирающийся в полоску между носками и штанами, но кусачие шерстяные носки тоже не любит, даже больше. Не любит солнечные лучи, жгущие глаза так, что приходиться вечно щуриться, и ненавидит разделывать рыбу, и ненавидит ведра рыбы, плещущиеся жижей на ноги.

В то же время она любит тихие утренние поездки в машине, облокачиваться лбом на стекло, ловить тепло солнца в просветы между деревьев. Любит толстый термос со сладким чаем, и бутерброды вместо обеда. Любит хлюпать по прибрежной земле осенью, и рябящую в воде желтизну берез на другой стороне озера, любит черные дыры прорубей, тихие и бездонные, и присыпку снега на льду. Любит складывать в уме большие числа, когда папа спрашивает их в долгой дороге, и любит мармеладные фрукты с заправки. Любит двух ведущих – Любу и Севу – на радио 87.5, и ради них реально стоит у машины в 6 утра, чтобы не пропустить их в 6:15. Любит мамины истории про лесных сущностей, даже если они наверняка все вранье, любит, когда третья суббота попадает на куличи, любит воровать кофе из термоса родителей, и то, как можно четко поймать первую теплоту воздуха или почувствовать первый снег за два дня до того, как он выпадет – тоже любит.

В общем и целом, Аня так и не знает любит ли она рыбалку, и это скорее останется загадкой, потому что рыбалка никуда не денется. Рыбалка – это серьезно.

– Традиции – это рутина, растянутая на столетия, – говорит бабушка, сгорбившись над рядами орхидей в кадке. С ее спиной нельзя так много работать, давно говорит мама, но бабушка только одергивает ее, как засохшие листья яблони. Каждый их разговор про здоровье бабушки складывается из возвышенной печали, колючего раздражения и множества повторений слова «эгоизм». До восьми лет Аня не знала, что такое эгоизм, и надо сказать эти разговоры только сеяли смуту, добавляя слову философский привкус противоречащих определений. Где-то в десять она начала понимать, как это работает, и выработала свое определение эгоизма, возможно третье в этом доме, но скорее седьмое, если не пятидесятое.

Эгоизм – это смотреть телевизор пока бабушка корячится в саду. Не ее определение, но точно чье-то.

– А что такое рутина? – спрашивает бабушка орхидеи, и те выпрямляют спины.

– Полезные привычки, – отвечает Аня, и бабушка кивает, довольная даже таким коротким ответом. Она всегда любила Аню.

– Доведенные до системы, – Бабушка вырывает пару орхидей с корнем, и бросает их к сорнякам в тачке, – Эти не жильцы, скажи маме чтобы перестала их жалеть. И скорее сажала новые. Рутина – вот что нас всех держит на земле. Мотай на ус. Не зря я так долго живу, что бы там все не говорили.

Ане двенадцать, и похоже взросление – это всегда попытка понять сложные вещи, чтобы получить доступ к еще более сложным. Взрослые – вот самая сложная вещь на свете, особенно ее взрослые. Поэтому, как в математике 273 плюс 372 это на самом деле 2 плюс 3, 7 плюс 7, и снова 2 плюс 3, и все это плюс… Короче, как в математике, чтобы понять что-то сложное надо разложить это на простые вещи.