Buch lesen: «Когда Богам не всё равно»
Глава 1. Родственники УРОДственники.
Тяжелый мужской вздох, разбудил меня. Попытка открыть глаза, ни к чему не привела, ни одна мимическая мышца меня не слушалась, вообще ни одна мышца в моем теле. Я, постаралась погасить панику, и вслушаться, стали доноситься голоса, два голоса, я узнала – это сосед Степаныч и брат Витька, а вот третий голос незнаком. Вырванные слова из контекста ни чего не прояснили, голоса удалялись. Моё сознание унеслось в темноту. Когда сознание снова, вынырнуло из темноты, я ощутила чьё-то присутствие, человек находящийся со мной в одной комнате сел, и я поняла по хрусту суставов что – это Степаныч.
– Кто ж знал, что твоя доброта, тебе таким боком выйдет – сказал он на выдохе – Сашка участковый сразу у Алексея взял видео, с проходной и копий наделал, чтобы не отвертелись, ироды. Да и так, не отвертятся. Дениса того, с дружком его, уже задержали. Эх, кабы знать! Дашка, ты же мне как дочка стала, за все годы. Что же ты ко мне не пришла? Пошла угол искать. А Ленка! Какая курва, оказалась!
Он не громко высморкался и замолчал. У меня словно заслонка приоткрылась, в память хлынули события, которые и привели меня, судя по всему, в больницу.
Я, Дарья Владимировна Гурова, в девичестве Сметанина, вдова. Уроженка простого провинциального городка, в котором мы с семьей пережили уход отца, ещё в детстве, тяжелые времена безработицы 90-х, студенческие годы – сначала брата, потом мои. Училась в аграрном университете на ветеринара. Получение моего диплома, мама не дождалась, быстро развивающаяся опухоль, и за полгода красивая ещё молодая женщина изсохла и умерла. За год до практики я познакомилась с Сергеем, сначала, я не относилась серьёзно к ухаживаниям парня, такого же студента, только приехавшего, от куда то из области, но Сергей был хорошо воспитан, очень настойчив и имел огромное чувство юмора, в любой компании он становился своим, за короткое время общения. Я и сама не поняла как он с шутками и весёлыми историями, про свой посёлок увёз меня туда на практику. В поселке, было частное фермерское хозяйство, в котором, я прошла успешно практику и после того как мы с Сергеем расписались, осталась работать.
Идеальная пара я ветеринар, он пасечник, с высшим радиотехническим образованием. Жили мы с его мамой, в большом доме, жили дружно, наперекор всем шаблонам, о вздорной свекрови, или городской невестке.
Только через два года счастливой жизни Сергей погиб, стал одним из тех, кого забирают проклятые участки дорог. Детей заводить мы не спешили и то, что мне от моего Серёжи ребёночка не осталось било вдвойне, но раскиснуть мне не дали. Маме Сергея Елене Васильевне, смерть сына сильно ударила по здоровью, и я отвлеклась, от своей боли заботясь о его маме.
У Сергея, была сестра Ксения, которая уехала, учится в столицу, осталась там, вышла замуж, и не могла заботиться о матери из-за маленького ребёнка. Поставив Елену Васильевну на ноги я было задумалась о переезде, но свекровь уговорила меня остаться. Собственно и ехать мне было не куда, брат обзавелся семьёй и жили они в квартире матери.
Позже в поселок переехал пожилой отставной военный хирург Николай Степанович, который выйдя на пенсию решил вернуться в дом родителей, который был по соседству.
Дружной компанией с двумя пенсионерами мы помогали друг другу, по долгу беседовали и сроднились как семья. Елена Васильевна плотно увлеклась рукоделиями, мы находили ей в ютубе всё новые, и новые идеи и она с энтузиазмом хваталась за вышивки, вязки, ткачество, мы со Степанычем посмеивались над её энтузиазмом, без злобы.
Я работала, мои пенсионеры меня ждали дома. Степаныч стал для нас членом семьи, без него не проходили праздники, да и без праздников длинные чаепития были в норме. Зарабатывала я не плохо, работа была не только в фермерском хозяйстве, но и по мелочи обращались частники, сначала купила машину, потом мне предложили вложиться, в сыроварное производство, я вложилась и не пожалела.
Так, не заметно прошло восемь лет, тихой размеренной жизни, пока Ксении, дочери Елены Васильевны не понадобились деньги. Сначала я не видела в этом вред для себя – ну помогает мать дочери. Это же нормально. Свекровь уже долгое время не тратила свою пенсию, раньше она хоть пряжу, там сырье какое покупала для рукоделий, а в последние годы стала рукодельничать на заказ и этот расход закрылся, она складывала деньги на счёт, благо у меня был хороший доход и мы не нуждались в них. Ксения получив перевод от матери, позвонила, попросила ещё и расспросила маму: – откуда деньжатки? – Елена Васильевна не таясь рассказала: так и так, живём с денег с сыроварни пенсию складываем, ремонт сделали, машину обновили, в санаторий ездили.
Не прошло и недели как Ксюша с мужем и двумя детьми приехали жить к маме. Когда я, придя с работы, дома застала идиллическую картину воссоединения семьи, сразу напряглась, и не зря. Елена Васильевна завела жалобный рассказ: как мне нужно пожалеть семью с двумя детьми, передать им свою долю в сыроварне и освободить дом. Простота подачи, меня было обескуражила, но мне был выставлен счёт: что я жила на всём готовом тут и не стоит быть неблагодарной свиньёй, ведь я ей ни кто, а мне угол дали.
– Понятно всё с вами.
Я закинула в пакет, первую попавшую под руку одежду, сняла с вешалки куртку и пошла на выход. Путь мне преградил муж Ксении, Денис и попытался забрать у меня из рук ключ от машины
– Вот это ты тоже оставь.
Здесь мой ступор спал, я сжав кулак двинула ему в грудь
– Не лезь не в своё дело.
Обошла свернувшееся, задыхающееся тело, села и уехала. Выставлять им счёт, за то, что здесь как они сказали «всё готовое» – готовила, содержала и ремонтировала – я, пока не стала, это пока! Без ответа я это точно не оставлю, не тот я человек который забьётся в угол и будет плакать.
Переночевав у знакомых, я поехала на ферму, чтобы взять отпуск, для решения жилищного вопроса. Естественно ни копейки из своего имущества я отдавать не собиралась, тем более, когда я выплачивала кредиты, принципиально не брала деньги не у Елены Васильевны не у Степаныча, хотя они предлагали. Мне грело сердце что – это всё, я сама.
Поговорив с управляющим хозяйства, я быстро получила свой отпуск и сочувствующие взгляды, рассказывать ни чего не пришлось в посёлке уже все, всё знали. Стараясь не раздражатся, на желания каждого поговорить, расспросить и высказать своё мнение я постаралась быстро ретироваться, но на выходе на кого то налетела. Это был Денис.
– О, привет. Я за тобой. Поедем ка пообщаемся. – Он взял меня за предплечье и попытался повести к какой то машине, я на инерции сделала два шага и остановилась, отдернула руку.
– Мне не о чем с тобой разговаривать
–Мы вопрос сыроварни ещё не решили. Кинуть старушку решила?
Я, хотела его обойти, и пойти к своей машине, уже отвернулась, но Денис схватил меня за волосы, резко развернул к серой мазде, из которой вылез крепкий парень и открыл заднюю дверь. Когда я уперлась, Денис прижался ко мне сзади, не отпуская моих волос, и сально прошипел мне на ухо:
– Веди себя смирно, и тебе всё понравится.
Гнев затопил моё сознание, и я, со всей дури ударила локтем назад, не разбирая куда попадёт удар, а потом сразу выгибая локоть в промежность кулаком.
Этот идиот, с первого раза не понял что перед ним не беззащитный цветочек, меня брат на улицу не выпускал, пока я не научилась отбиваться и высвобождаться из любого захвата. Как только я почувствовала свободу, хотела посмотреть, что делает тот товарищ, который с ухмылкой открывал дверь машины, но увидеть успела лишь кулак, который летел мне в лицо. Удар. Полет. Удар и темнота.
Похоже, я знатно приложилась, когда упала. Не хочется верить, что одним ударом меня сделали овощем. Мне не больно, у меня совсем ни чего не болит – это плохо. Словно через пленку я слышала бормотания Степаныча а моё сознание затягивала тьма.
Глава 2. Потери и обретения.
В этот раз, тьма затянула меня, но не отключила сознание. Я соображала но ни чего не чувствовала, эмоции были, но ощущались как стихия, которая бурей несется а я – пылинка внутри её.
Сначала досада, потом злость, потом страх, паника, полное отсутствие понимания, сколько времени меня здесь мотает. Я всеми силами гнала от себя мысль: что всё, приехали, но волны страха сносили контроль.
– Неужели можно умереть от одного удара!? – Можно.
История знает кучу случаев, нелепых смертей. Не хочется, чтобы моя смерть пополнила этот список, но остаться овощем тоже пугает. Эмоции постепенно спали, и я осталась висеть в темноте. Во всем этом мотание, пришло осознание – я не должна тратить силы, на злость или досаду, я слишком хочу жить, слишком мало успела: не стала матерью, не обрела настоящей семьи, я так мало места занимала! По мне даже грустить не кому…
– Нужно бороться. Мне нужно прийти в себя, нужно подать признак. Медицина не стоит на месте, пока жива – шанс есть. Я хочу жить!
Моё желание жить, планы борьбы за жизнь, стали будто осязаемые, появилось ощущение, будто меня понесло течением, я сначала обрадовалась – кажется, я прихожу в себя! Мелькнула картинка, не успела понять что там. Время шло, но я не пришла в себя, чувствую что оторвана от тела.
Мысли замерли, стали мелькать картинки, теперь это были, видеоролики только 3-D: Степаныч грубо отсылает Елену Васильевну, она, что то пытается ему объяснить, но, Степаныч ёмко, по-солдатски обложил её, и «вежливо» попросил к нему не приходить. Картинка оборвалась, сразу началось новое «видео», суд над Денисом и тем парнем, который меня ударил.
– Ого! Сколько времени я здесь?! Уже суд!?
Поток моих мыслей прервало новое видео, мой брат сидел у Степаныча за столом, на столе водка и не хитрая закуска, он плакал как ребенок. Степаныч с теплой улыбкой, рассказывал нелепый случай со мной, Витька с тоской говорит, что жалеет о том, что редко виделись, бьет по столу и перечисляет дела, которыми занимался и спрашивает:
– Разве это важнее сестрёнки? У меня сыновья, её почти не знают, а кто нам мешал? Дела, дела, все заняты, работаем …
Если бы я ощущала своё тело, я бы прослезилась, Витька прав. Бурей поднимались эмоции.
– Я буду жить! Я всё исправлю, буду больше времени проводить с племянниками, главное встать на ноги.
Не успела, закрутится новая буря из эмоций, меня снова куда- то потянуло, понесло течением. Меня, начало сжимать давление, исходящее со всех сторон, спрессовало до размера с горошину, «думалка» которая постоянно генерировала мысли, отключилась. Звук, шум, – толи море, толи ветер, сознание фиксирует, но не реагирует. Голос, слышу не ушами, а всей горошиной, которой сейчас являюсь.
– Пустое то дитя. Не будешь ты жить, и тело твоё врачевать нужды нет.
Голос похожий на гром. Внушал трепет, а смысл слов – ужас, но, горошина ни чего не ощущала, кроме величия, которое давило на меня.
– Ты уже не живёшь.
Быстро замелькали картинки – Елена Васильевна с перекошенным лицом от паралича. Ксения с грязными волосами, синяком под глазом, опухшим лицом алкоголички, у которой забирают детей, органы опеки. Тот самый друг Дениса, кулак которого, был последним, что я видела, сидел в углу бетонного помещения, прикрывая голову руками, а под ним, растекалась лужа. Денис, худой, беззубый с желтым цветом кожи, лежит на больничной койке. Брат, со Степаеычем и племянниками рыбачат, меняется локация те же лица только уже с Наташей – женой брата, праздничное застолье, Степаныч что то рассказывает, а мальчишки слушают его, открыв рты.
– Сей муж искренне молил о тебе, а потом молил о возмездии. Я показал тебе, что стало с обидчиками твоими, чтобы душа твоя не терзалась.
Наверное, я однозначно отреагировала бы, на новость что мне больше не жить, но давление, которое сжало меня, продолжало блокировать сознание, информация доходит, и только.
–Ведомо мне всё, дитя. Жить ты хочешь. Душа у тебя светлая. Мне по силам, дать тебе желаемое. Иная жизнь у тебя будет, в ином времени. За доброту мою, тебе волю мою исполнить надобно: Волею князя тебя замуж отдадут, не противься. Хорошей женой стань. Мужем тебе станет избранный, Перуном то бишь мной, отмеченный. Желания твои и воля моя одно, живи, как хотела, очаг блюди, мужа люби. Более от тебя ни чего не треба. От Макоши, сестрицы моей, подарок тебе будет, в памяти своей узришь. Пусть сладится у тебя дитя.
Пресс, который меня сжимал, отпустил, я ощутила, облегчение, не физическое, а какое то ментальное. Ручейком побежали мысли, я не успела, зацепится, ни за одну, как меня со скоростью, куда-то тащит, как на аркане.
Хлопок и я вздрогнула. Что!? Я вздрогнула!? Запах – второе, что я ощутила, сырой подвальный запах. Вдох – выдох, я чувствую! Глубоко вздохнув, открыла глаза. Темнота. Ни малейшего сомнения, что голос, который я слышала, был реальным. Такая мощь не может, приснится, или показаться в бреду. Жива! Это подтверждает естественная потребность организма, которая, прямо прижала, но было так темно, что если бы я могла отвлечься от потребностей на страх, точно бы испугалась, что ослепла.
Нужда гнала, и пошевелившись, я решила встать, обратила внимание, что лежу на досках, тело затекшее. Пока вслушивалась в своё тело, осознавала слабость, включилась память тела, на автопилоте, залезла ногами в очень жесткую обувь, встала и подошла к столу, взяла в руки какие – то камешки, пощёлкала ими.
–Искры! Я вижу!
Искры упали в чашку, с мхом, мох загорелся, я взяла стоящую рядом глиняную чашечку в которой был жир и вывалянная в нем тряпочка. Обугленный кончик, свисал с края чашки, я быстро подожгла «светильник» и загасила мох, накрыв крышкой. Дальше «автопилот» понёс меня в угол, в котором стоял горшок.
Всеми силами, я старалась не концентрироваться, на движениях что бы, «автопилот» продолжал работать. По сорочке, в которой я была, по обстановке и по болтающейся длинной косе, я поняла, что я – это совсем не я, ну то – есть в голове я такая же как была, но, тело другое.
Удовлетворив первичные потребности тела, я села на своё лежбище – иначе я ни знаю, как назвать, – лавка? нет, шире чем лавка, доски толстые, основательные такие. Оглядевшись, я пришла к выводу, что живём, мягко говоря «не богато».
Комната больше похож на средневековую тюремную камеру, окон нет, судя по стенам, я в погребе. Оглядев обувь, которая была деревянная, на много больше нужного, я начала оглядывать себя: волос очень длинный коса до попы, судя по всему ростом, я ниже прежнего, анорексичная худоба, руки тоненькие молодые, пальцы длинные, тело тоже молодое, грудь в наличии,– не ребёнок, но и не взрослая женщина.
Похоже на содержании этого тела сильно экономили, даже на воде. Не мытое тело – дискомфорт особо ощущался в некоторых местах, но, не такой как голод, очень сильный голод и холод. Разобрав тряпки, которые были вместо подушки – платье, головной убор…
–Блин, я что монашка?!
Надела что было, в голове начало укладываться – скудность обстановки, худоба и голод, видимо – посты, молитвы… « Голос» говорил, что меня замуж отдадут. Интересно, монашкам же нельзя, вроде. Я, в вопросах религии разбираюсь – как корова в балете.
Пока мой мозг, генерировал, дурацкие шутки, подходящие по обстоятельству, – всегда такая реакция на стресс,– тело снова перешло на автопилот. Взяв полотно ткани, я замотала ноги, чтобы не разматывалось полотно, обернула по верху кожаным шнурком и обувь оказалась в пору.
–Как же жрать хочется – подумала я. Открылась дверь, в комнату вошла монашка, одежда такая же, как у меня, но, головной убор другой, она зашла, по-свойски, без стука, в руках тоже светильник самодельный. Разглядела я гостью не сразу, а когда разглядела, увидела, что она смотрит на меня с тревогой.
– Дарьюшка. Ты встала! Как ты меня перепугала. Вчера как упала, думала от ночи бессонной что молилась, поспишь да проснешься, к обеденной будили, к вечерней будили, а ты не просыпаешься. Там люди отца твоего тебя ждут, а мы добудится, не можем. Мать настоятельница велела тебя на ночь в отдельную келью уложить.
Говорила она мягко, но быстро, затушила мой светильник, накинула мне на плечи какую то, тряпку взяла под локоть и повела. Из потока, что она на меня вывалила, я ни чего не поняла, но слушала внимательно. Думать о том, что стало, с сознанием хозяйки, этого тела не хотелось, но догадка имелась. Монашка шла не быстро, и дышала тяжело, подозрительно свистело её дыхание я хотела, отдалится от нее – вдруг заразно, опять помирать не хочется, моему новому, хилому телу, много не нужно, соплей перешибить можно,– но тетка вцепилась в меня накрепко.
– Не серчай, на меня Дарьюшка, ты одна мне от сестрицы осталась. Знаю я, что слова мои тебе вчерашние, не по нраву пришлись, но я тебе, только добра желаю.
– Мда, знать бы, что она мне вчера говорила. – Подумала я, но продолжала молчать. Монашке собеседник не нужен.
А ещё, она говорила не на русском языке. Что – то схожее конечно, я её понимаю и это главное. Видимо мы пришли, узкий коридор, похожий на окоп, привел нас в помещение, в котором как пингвины перемещались монахини. Не успела я оглядеться, как меня потоком монахинь принесло в строй, впереди, стояла, старая монашка, а позади её, выстроились как бравые солдаты остальные монахини.
Передовая старушка перекрестилась, все синхронно повторили, когда в один голос все начали проговаривать молитву, я не отставала, видимо, память тела настолько мощная вещь, что заученные молитвы, отлетают от зубов. Все начали синхронно, крестится и кланяться. Когда я поклонилась, меня шатнуло, закружилась голова, но, не от голода, в память хлынула информация, как фильм, будто только что был получен доступ к памяти. Вокруг всё замедлилось, в память ворвалась чужая жизнь, в мельчайших деталях, я замерла, просматривая жизнь девочки, в теле которой, я оказалась.
Девочка Дарья – дочь боярина Брудского семнадцати лет. Судя по воспоминаниям девочки: общая культура схожа с древней Русью. Именно древней, так-как по развитию, здесь, где то 14-15 век, при чём, они сами года считают по разному – от «сотворения мира» цифра плавает на 60 лет, от «рождения Христа» на 20 лет, но девушка считала, что сейчас 7076 год от сотворения мира.
Общая обстановка средневековья сначала испугала, потом вспомнила мотание в темноте и пришла к мысли – что жизнь я люблю больше, чем боюсь трудностей. – Пусть и в средневековье, но и я, не рабыня, а дочь боярина.
Девочка Дарья, за неё, обидно. Монахиня, которая, привела меня сюда, её тётка, зовут её Просковья. Мама Даши умерла, когда Даше было девять, звали маму Евдокия. Даша, тяжело перенесла смерть матери, через год, отец женился, девочка сначала замкнулась, потом, стала пакостить мачехе, пыталась ей испортить жизнь, но мачеха была терпелива и не поддавалась провокациям. Вообще мачеха у Даши не та, хрестоматийная, злобная как у золушки, наоборот она мягко сглаживала углы, искала подход к колючей девочке. Здесь и открылась причина пребывания Даши в монастыре. Устав пакостить Преславе, так зовут мачеху, точнее, не видя результата ребенок, берёт разрешение отца, навестить сестру матери в монастыре, и остается здесь послушницей.
Говоря нашим языком, Даше промыли мозг. Мать настоятельница, взяла всё в свои руки, сначала, она заняла тетку тяжелыми работами, изолировав от девочки , привлекла пару способных сестёр, и вот девочка в 12 лет мечтает о праведной смерти, чтобы оказаться в раю подле Иисуса. Отец неоднократно приезжает, просит вернуться, но, девочка отказывает, при попытке давить закатывает истерики, отец идёт на поводу, выделяет деньги на содержание дочери. Дашу обучают молитвам, письму и она демонстрирует способность к росписям, по этому, её не ставят на тяжелые работы, девочка переписывает тексты из старых берестяных свитков.
Даша хотела принять постриг, но тётка уговаривает побыть в послушании до 20-ти лет, если решение не поменяет, тогда она сама её благословит. Вообще Просковья любит девочку, периодически говорит о семье, детях, о том, что есть другая жизнь, но всё было без толку, всё разбивалось о – «земные радости не могут, сравнится с блаженством в раю».
Сама Просковья, оказалась в монастыре, из – за собственной бездетности, ей пришлось отказаться от мирского, чтобы её муж, смог снова жениться и завести детей. Она не горела, фанатичной верой, и не одобряла рвения племянницы. Так Даша провела в монастыре четыре года.
Первые годы, отец приезжал часто, привозил подарки, Даша либо не брала, либо отдавала настоятельнице. Он пытался зазвать дочку хотя – бы в гости, но девочка была непреклонна. Последний год отец передал деньги и гостинцы через управляющего, но сам не приехал, Даша даже облегчённо вздохнула.
Теперь я поняла, о чём говорила Просковья: всё дело в том, что днём ранее, приехали люди отца Дарьи, и передали веление батюшки явится в дом. Даша отказала, но ей объяснили, что её сам Великий Князь просватал, за боярина Андрея Гриднева – из рода Гридневых, если дочь не послушает воли отца и не приедет в Столград для замужества, то навлечёт гнев князя на отца и весь род.
– «Волею князя, тебя замуж отдадут» – вспомнила я.
Даша, узнав расклад, пошла к настоятельнице в надежде, что она найдёт решение, и она нашла: Сначала она «пожалела» девушку, потом посоветовала вернуться в монастырь после свадьбы. После беседы с матерью настоятельницей Даша была уверенна – что мужчина – это что-то вроде демона: мерзкое, грязное, который будет терзать её тело и после всего он с ней сделает, она потеряет благочестие и ни когда не замолит – эту грязь.
Она решительно направилась к иконостасу и простояла в молитве весь вечер, всю ночь и молила о смерти! – Якобы, если она умрет все в плюсе: она в раю, блаженство обретёт и князь на батюшку гневаться не будет.
Я конечно человек верующий, сложно не верить после всего, что со мной произошло, но это! Дичь, какая то! Получается, Даша хотела умереть, а я хотела жить, иллюзий по поводу судьбы личности Даши я не имела, паршиво, как то стало. Рефлексировать возможности нет, молитва закончилась и все, не спеша, строем пошли в один из коридоров теперь, владея памятью, я знала, что идём мы завтракать – это хорошо, а то это тельце последний раз принимало пищу до приезда людей отца. На длинном столе стояли деревянные плошки и деревянные ложки. У каждой монахини было своё место. Процедура принятия пищи начиналось с молитвы и проходило тихо. Я тихо давилась, густой кашей на воде, без соли, но носом ни кто не воротил, а мне просто необходима пища, хоть она и похоже больше на корм для свиней . После еды снова читалась благодарственная молитва, после которой, мать настоятельница сухо велела мне собираться, а то люди меня два дня ждут. Да с радостью! от такой еды, я здесь озверею и обязательно спалюсь .
Глава 3. Куда меня занесло!?
Путь в тысячу ли начинается с первого шага. (Лао-цзы)
Помещение, в котором мы ели, сильно пахло копотью, здесь было много лавок, и как я теперь знала, монахини здесь и ночевали, не было у них отдельных келий. Здесь же, была и печь, которая топилась «по чёрному», под потолком были форточки, через которые выходил дым. Местонахождения помывочной я знала, так же, что там холодно я тоже знала. Набрав с печи ведро теплой воды, пошатываясь, я пошла мыться. Для этого пришлось подняться по лестнице и выйти во двор.
Рассвет только тронул небо, стояла осень, деревья уже скидывали пожелтевшую листву. Стуча зубами, помылась, мыться пришлось водой настоянной на золе, волосы мыть не стала, в таком холоде, да и воды мало. Когда я принесла ведро к печи, к слову пустое ведро тоже весило изрядно, и было оно деревянным, меня встретила Просковья, у неё была стопка свежей, теплой одежды. Я благодарно посмотрела на неё, она смотрела с тревогой.
Взяв одежду, переоделась, отойдя в дальний угол, не принято стеснятся здесь, да я, и не собиралась. Одежда радовала, отсутствие белья печалило, белья не было, не просто в наличии, а не было в принципе! Ходили так! при месячных – квест, ходить с зажатой тряпкой между ног. Решила не концентрироваться на этом, а порадоваться хорошим, кожаным сапожкам, высокие под коленки, спереди длинная шнуровка вместо подошвы толстая, жесткая кожа – это лучше деревянных, пыточных инструментов которые были на мне. Наконец переодевшись, обратила внимание на тётку, она не ушла, стояла, смотрела на меня.
– Как ты Дарьюшка?
Столько тревоги было в её глазах, ещё, она была бледная, не здоровая бледность, я вспомнила, что она ещё и тяжело дышит. А лечатся здесь молитвами. Я, вздохнула, подошла к ней, взяв за руки, потянула к лавке, мы сели, хотелось её успокоить, хорошая она женщина.
– Тётушка – я выдала звук, как у скрипучей двери, прочистив горло, повторила
– Тётушка не тревожься.
Голос оказался у меня очень похожий, на мой, прежний. Тётушка быстро осмотрелась, нельзя здесь тётку, тёткой называть, – матушка она – только мне плевать, я уезжаю.
–Знаю, что о благе моём печешься, прости, что невольно заставила тебя, беспокоится. Судьбу свою я приняла, ибо пути Господни, неисповедимы. Не мне противится, воле Господа нашего, ибо без ведома его, ни чего не делается.
Вот это я завернула! У тётки аж лицо вытянулось – эх тётка, я сама в шоке – подумала и невинно улыбнулась ей, она выдохнула, и оглядевшись, обняла меня. Шмыгая носом тётушка, давала мне наставления, о кротком поведении перед отцом, а потом перед мужем. Расплела мне волосы, расчесала и заплела новую косу, вплетая узорчатый шнурок.
– Пора.
Сказала Просковья, глядя в маленькие окошки под потолком. Я попрощалась с монахинями, они сухо попрощались, провожать меня вышли: настоятельница и тётка.
Пройдя через двор, вышли в ворота, там был ещё один двор и ворота поменьше. Во дворе стояла телега, в ней сидели мужчина, на поводьях и женщина, Даша её знала, это жена дядьки Савелия – Груня – Савелий брат отца. Вокруг телеги верхами было восемь наездников, среди них управляющий отца Степан, который и сообщил Даше, о воле князя и о последствиях её отказа.
Попрощавшись с монахинями, я села в телегу, дорога ждёт длинная как раз, будет время обдумать всё и пройтись по знаниям, которые мне оставила бывшая хозяйка тела.
Медленно, очень медленно мы ехали, я перерыла всю память Даши, к сожалению там очень мало информации и очень много молитв, псалмов. Я прежде не владела ни какими религиозными знаниями, что бы сравнить, местное православие, с религией моего мира. Общеизвестные, ключевые детали совпадали.
Обдумав всё, я приняла ситуацию, как есть. Моего мнения ни кто спрашивал, когда направил в средневековье, но умирать я не хочу. Дашу жалко, но не моя вина и не мой выбор привёл к такому итогу, теперь есть только одна Даша – это я и вся родня, что была у Даши теперь моя родня.
Агрепина, с неприязнью смотрела на меня, понятно, пришлось ждать меня, но и кривиться так, не стоит. В местной иерархии мой статус выше, она из захудавшего рода, жена младшего брата, а я дочь главы рода. Из воспоминаний, узнала, что Даша её не любила, боялась, Агрепина не пропускала возможность щипнуть девочку и делала это с садистским удовольствием, не просто щипала, а выкручивала, доводя до слёз, оставляя синяки и кровоподтёки.
На обед остановились заранее, пока готовили не хитрый, но очень вкусный обед, выводили коней, напоили и дали отдохнуть . Очень тяжело было не набросится ка кашу с тушеным мясом, но помня чем кормили это тело в монастыре, я не рискнула наедаться. Степан пытался подложить мне побольше, приговаривая:
–Батюшка прослезится, когда увидит, как исхудала.
– Степан, были бы кости, мясо нарастёт. Мне живот приучить надобно, после монастырской каши, ежели на мясную наброшусь, заплохеть может, не уговаривай, и так из последних сил держусь.
Постаралась кротко улыбнутся. Степан понимающе кивнул, взгляд его потеплел. К вечеру мы приехали в город Покров, как я помнила, в этом городе живёт, друг отца, видимо к нему мы направляемся.
Мы остановились у Никодима, коренастый мужичок, был другом отца, ещё являлся далёкой роднёй. Нас по быстрому отправили в помывочную, сегодня удалось помыться в тёплом помещении, смыв дорожную пыль стало легче дышать. Никодим, перенял эстафету у Степана и тоже пытался меня откормить, пришлось ему тоже деликатно объяснить, что не стоит. Он без лишних стеснений озвучил:
–Это да. Так и усраться можно.
Я оглядела остальных сидевших за столом, тут была его жена, сыновья, люди из помощников, ни кто не реагировал, на такую прямолинейность, я решила тоже не реагировать. По сути то, правду сказал.
С трудом управившись с волосами, я вырубилась. Даже если бы у моей кровати обучали танцам, табун лошадей, я бы не проснулась этой ночью. Утром просыпалась с трудом, буквально разлеплять глаза пришлось. Позавтракав мы выехали с рассветом – ох, уж эти жаворонки – думала я зевая. Нам сунули узел с хлебом, и ещё какой – то едой, но Степан сказал, что перед выездом заедем на торг:
– Надобно пополнить, запасы овса и снеди.
Кажется кое – кто, не предусматривал, что придётся ждать меня два дня.
Перспектива осмотреться на торге меня воодушевила, может, удастся подчерпнуть новую информацию, приземленную, духовной у меня и так много. Не смотря, на раннее утро, торг был оживлён. Меня поразила яркость красок, почему – то я думала в такой мохнатой древности, в отсутствии, какого либо комфорта, не до ярких одежд, но нет, преимущественно оттенков красного очень много.
Пока мужики закупались кормами для лошадей, мы с Груней, прошлись по коридору из людей и прилавков с нами шли два парня из сопровождения. Груня купила, копчённого сала, лук, я отвлеклась на шумного продавца, он подбрасывал расправляя один конец ткани, вокруг толпились девицы. В ткани, не было ни чего особенного, по – этому меня и удивило такое внимание к нему, потом я разобрала слова продавца:
– Чистый, восточный шёлк!
Я потеряла интерес. От Груни отходить не стала, отодвинулась, чтобы не мешать другим покупателям, стала осматривать прилавки и слушать, как торгуются люди. Один мужчина всем предлагал купить у него петуха, суя несчастную птицу потенциальному покупателю в лицо. Петух возмущённо пыхтел – это добавляло колорита . Не смотря на величину торга, товары были, однообразные. Я увидела дальше, лавку с сухофруктами, мне стало интересно посмотреть, какие фрукты здесь есть, хотела позвать Груню пройтись до той лавки, но та меня больно схватила за локоть, я удивилась, увидев её перекошенное лицо.
– Куда собралась?
Я растерянно осмотрелась. Стою на месте, ни куда не иду. Чего это она? Так и спросила:
