"Важней, чем оружие – человек, который им владеет. Нет никого более непобедимого, чем человек, готовый пожертвовать своей жизнью"
Эрнст Хайне
01
Это происходит, когда я стою перед пешеходным переходом посреди города, честно ожидая сигнала светофора, который разрешит перейти проезжую часть. Вокруг меня люди, тоже ждущие, пока светофор милостиво подмигнет зеленым: дети, мужчины, женщины…
И вот это происходит. В очередной раз. Надвигается удушливо, безысходной неотвратимостью. Цвета блекнут – вокруг все становится черно-белым, словно я носом прильнул к старому телевизору. Еще ноют зубы, и голова раскалывается от боли. Все это обычно в такой ситуации.
Сейчас, сейчас это произойдет. Еще немного – и кто-то из стоящих рядом со мной погибнет. Кто-то, просто оказавшийся рядом со мной.
Светофор мигает красным, мигает, мигает. Люди вокруг меня смотрят на красный глаз чуть зачарованно, готовые сорваться с места, словно ждут выстрела стартового пистолета.
Светофор мигает. И мы смотрим на него, как на глаз оракула, способный открыть нам будущее. Автомобили покорно притормаживают, едва не целуясь бамперами. Настает эта самая секунда, когда машины уже остановились, а пешеходы еще не начали движение.
Я узнаю будущую жертву обстоятельств почти сразу. Молодая девушка в красной куртке, с черными волосами, собранными в хвост на затылке. Она идет впереди всех – очевидно спешит куда-то. Не по-женски широко размахивает руками при ходьбе, кожаная сумочка при каждом шаге шлепает ее по боку. Не девушка, а солдат, марширующий по плацу.
Итак, она идет впереди всех, а когда оказывается посреди проезжей части, случается неизбежное. То, из-за чего моя голова трещит от боли и ноют зубы. Откуда-то справа раздается протяжной гудок. Он усиливается, нарастает, заполняет собой мысли. Я, пешеходы вокруг, и даже автомобилисты поворачиваем головы на звук, силясь разглядеть его источник.
И вот он – замызганный КАМАЗ, несущийся по встречной полосе на красный через перекресток. Он летит вперед, безостановочно гудит, виляет по дороге, едва не задевая стоящие машины. Люди шарахаются в стороны, а кто-то замирает на месте, растерявшийся. Девушка в красной куртке тоже слышит, а теперь уже и видит мчащийся на нее грузовик, и ее парализует то ли от страха, то ли от нерешительности.
Она останавливается, поворачивается на звук, видит КАМАЗ и замирает на месте, как памятник. Она стоит, оцепенев, ровно до того момента, когда уже невозможно будет что-то изменить. Ровно до того мгновения, когда ее судьба вступает в свои права. Кто-то запоздало кричит ей убраться, отойти, но она не слышит этого за ревом сигнала грузовика. А если бы и услышала, все равно слишком поздно.
Дистанция между девушкой и грузовиком стремительно сокращается. Я зажмуриваю глаза, чтобы не видеть страшный момент столкновения. Уши зажать не успеваю – соприкосновение металла с живой плотью происходит быстрее.
Глухой удар, словно боксер-тяжеловес врезал со всей силы по стене. Непроизвольно открываю глаза и застаю девушку, отлетающую в сторону. Сумочка тянется в воздухе за ее рукой, будто не хочет бросать свою хозяйку. Над головой несчастной также летят наушники, как две черные макаронины-спагетти.
Взрыв эмоций в толпе, крики ужаса, а изгвазданный грузовик, все еще визжа, резко дает колесами вправо и врезается в фонарный столб в десяти метрах от нас. Я стою с буквально отвисшей челюстью, хотя что-то подобное происходило при мне множество раз и стоило бы уже привыкнуть… Но невозможно привыкнуть к тому, что рядом с тобой постоянно гибнут люди. Они умирают просто потому что я оказываюсь рядом с ними.
Мне нельзя находиться среди людей, нельзя допускать того, что случилось с этой девушкой, или чего-то подобного. Но я должен быть здесь, потому что на той стороне дороги к асфальту прибилось неказистое здание, в котором находится мой потенциальный работодатель. Возможно, я получу работу, которая почти полностью изолирует меня от людей, сведет контакт с ними к минимуму, а значит, я не буду представлять угрозу для окружающих.
На проезжей части бедлам. Кто-то бросается к девушке, хотя ребенку понятно, что такой удар она не пережила, кто-то спешит к врезавшемуся в столб грузовику, наконец-то заткнувшему свой гудок, а кто-то причитает. Все делают хотя бы что-то, лишь я стою где стоял, и жду, когда перестанет болеть голова, а мир в глазах наполнится красками.
Кто-то из особо ретивых пешеходов подходит к водительской кабине КАМАЗа, вынимает из его нутра водителя, потом зачем-то тащит его к толпе. Водителем оказывается лохматый таджик. На нем грязные джинсы под стать грузовику, неуместная для октября футболка с короткими рукавами, а открытые руки испещрены синими точками. Даже если вы ни разу в жизни не употребляли наркотики, первое, о чем вы подумаете при виде этих точек, это про следы уколов. И будете правы. Героиновые инъекции.
Водитель грузовика абсолютно невменяем. В его взгляде расплывается само понятие реальности. Он сидит на дороге безвольным кулем, отчего я невольно задаюсь вопросом, как он в таком состоянии вообще мог управлять грузовиком. Однако стало понятно, почему он сбил эту несчастную девушку, лежащую на дороге и воткнулся в столб: виновник ДТП убит наркотой настолько, что с такой же легкостью мог угнать не КАМАЗ, а космический корабль и затем врезаться в Луну. Не уверен, что он даже сейчас осознает факт того, что сбил человека.
Из застывшего потока машин выдирается бело-синяя. Полицейская сирена – это тебе не рев несущегося грузовика весом в пятнадцать тонн. Полицейскую сирену нужно уважать и бояться. Она выруливает из ряда машин с совсем не полицейской поспешностью, из нее вылезают двое при форме, в погонах, начинают приводить в чувство виновника трагедии: эйкают на него, хлопают по щекам.
Наверное, это какой-то бытовой случай. Например, этот таджик убился героином на стройке, затем угнал КАМАЗ, рулил им сам не зная куда, в бесконечность. Вырулил в тюрьму. Это не что-то сверхновое: в интернете вы найдете много случаев угона техники со строек, с дальнейшими авариями и объяснениями пьяных или вмазанных водителей. Реальная жизнь фантастичнее любой фантастичной истории.
И только не говорите, что у заморышей-таджиков нет денег на героин или еще какую-нибудь дрянь, которую вводят внутривенно. Экономическая система жителей Средней Азии очень гибкая, особенно среди жителей-нелегалов. Пресловутый насвай может покоиться в кармане рядом с наркотиком покрепче. Эта братия не всегда расплачивается деньгами за свои удовольствия…
Мне нужно убираться отсюда, нужно убираться. Чем дольше я нахожусь среди людей, тем выше шанс того, что повторится нечто подобное. Еще кто-то неизбежно погибнет, будучи рядом со мной.
Начинаются причитания над телом нелепо погибшей девушки, течет негатив по отношению к невменяемому таджику, сидящему прямо на асфальте, полицейские пытаются допросить его на месте. Кто-то из столпившихся вызывает «скорую». Кому? Обреченный на тюремное забвение таджик придет в себя в камере предварительного заключения, переживет ломку, а девушке уже не поможет никто: вдохни в нее жизнь какая-нибудь божественная сила, это все равно будет существование в раздробленном теле.
Голова перестает разрываться, зрение обретает цвета, зубы перестают гудеть – отпускает чувство, будто по ним кувалдой врезали. Нужно идти. Вон здание впереди. В нем контора, где, может быть, мне дадут работу. Современная сфера трудоустройства пересыщена вакансиями, но мне нужна именно эта работа. Неказистая и низкооплачиваемая, но мне нужна только та должность, которую мне могут предоставить в этом здании.
Нужно уходить отсюда, вытащить себя из массы людей, пока полицейские не призвали меня, первого попавшегося, свидетелем, не схватили за рукав, не глядя.
Иду сквозь набухающую толпу зевак, прибежавших посмотреть на происшествие. Кого-то пихаю локтем, кого-то просто обхожу. Состояние немного подавленное, а мне нужно быть в форме перед интервью. Моя потенциальная должность не обязывает быть респектабельным, но работодателю-то я должен понравиться.
Наконец нужное здание после злосчастного перекрестка. Прохладный холл помогает высохнуть мокрому лицу, кондиционирует мозги. Все нормально, я в порядке. Улыбаться и кивать. Кивать и улыбаться, даже когда не согласен. Место, на которое я устраиваюсь, не обязывает меня лишь согласно кивать редким посетителям, а вот улыбаться им точно не обязательно. Наоборот, улыбка на моей потенциальной работе может быть понята превратно.
Сверяюсь с табличкой на стене, указывающей, где и чей офис находится. Закручиваюсь по лестнице на второй этаж.
Посреди пустого холла на стене висит зеркало от пола до потолка. Не могу побороть искушение, и, как и любой человек, останавливаюсь перед ним, смотрюсь. Видок у меня, конечно… Пальцами разбрасываю волосы, одергиваю куртку. Джинсы мятые, но на собеседовании сяду побыстрее за стол, чтобы работодатель не успел это заметить. Вот так, другое дело. Стал выглядеть немного опрятнее.
Нужная дверь. Вхожу.
Передо мной офис Жаровихинского кладбища. Строгий интерьер, минимум украшений. Если не знать, куда ты зашел, то никогда не подумаешь, что ты внутри места, в котором отвечают за мертвых. Можно обмануться и вообразить себе, что ты в съемном помещении чопорных программистов, целыми днями клепающих какой-то сложный и неинтересный код. Никакой саморекламы. Вообще никакой рекламы – стены непривычно голые, как в бухгалтерских конторах прошлого.
Передо мной за столом сидит женщина лет под сорок. Она аккуратно подстрижена, на ней черный костюм-тройка, насколько я могу судить из-за закрывающего ее ноги стола. Симпатичная.
Я представлял на ее месте толстую хабалку лет под пятьдесят, которая устала от своей работы, от жизни и теперь до пенсии отбывает вахту в этом офисе. Знаете, есть такой тип женщин, сварливых и заранее недружелюбных, живущих по принципу «Нахамлю первой, пока мне хамить не начали».
Но нет. Передо мной аккуратная милая женщина, заинтересованно разглядывающая меня. Никакой неприязни, никакой задушевной усталости во взгляде.
Улыбаюсь и говорю негромко:
– Здравствуйте! Я Евгений. Мы с вами вчера созванивались по поводу вакансии.
Женщина на секунду проваливается в себя, затем выныривает из своих мыслей, кивает, отвечает:
– Да, здравствуйте! Проходите, садитесь.
Она протягивает узкую ладонь в сторону гостевого кресла за ее столом, а я, памятуя о своих мятых джинсах, спешу сесть быстрее.
Вроде, не заметила.
Мазнув взглядом по окну, отмечаю, что ДТП с КАМАЗом осталось по ту сторону здания. Вряд ли сюда долетели звуки столкновения и последующей истерии. Это хорошо.
Пока не повисла совсем уж неловкая пауза, инициирую диалог:
– Я подавал заявку на вашу вакансию. Вчера мы созвонились…
Понимаю, что это звучит нелепо, ведь я только что говорил это, но слова обратно в глотку не затолкаешь.
– Елена Сергеевна, – представляется хозяйка конторы. Учтиво киваю в ответ. – Да, я ждала вас.
Жду.
Она продолжает:
– Евгений, я изучила ваше резюме, и у меня много вопросов к вам. Прежде, чем мы начнем рассматривать вас на должность, мне нужно кое-что узнать о вас.
Киваю, затем аккуратно перетягиваю одеяло на себя:
– В начале позвольте рассказать о себе. Окончил школу, колледж. Служил. Сейчас учусь. Хочу получить высшее. Обучаюсь заочно в Северном Арктическом федеральном университете имени Ломоносова.
Все до армии правда, все после – беспробудная ложь. Я никогда не был в этом университете, а наплел про него чтобы получить эту работу, так нужную мне: вранье про этот университет – это часть плана для получения этой работы.
У меня очень скользкий план.
– Да, я обо всем этом в курсе, – говорит Елена Сергеевна, – в вашем резюме все подробно написано. Вы составили очень хорошее и исчерпывающее резюме о себе. Это очень важно в наше время. Если человек не способен в десяти строчках описать себя перед потенциальным работодателем, то стоит ли его рассматривать на такую должность… Буду с вами честна, не каждый дотягивает до этого собеседования, а уж пройти его…
Она имеет ввиду: «Не каждый стоит моего времени».
– Рад, что понравился вам.
Она смотрит на меня пристально, готовясь задать вопрос, про который она говорила. Она хочет узнать то, что ее смущает во мне, как в кандидате.
Я не отвожу глаза, смотрю спокойно и, как мне кажется, нейтрально. Схватка взглядов.
Она задаст вопрос, на который я должен дать правдивый ответ. Этот ответ я репетировал вчера, сидя в палатке в лесу недалеко от города.
Да, на данный момент я живу в палатке. В лесу. Разжигая костер из нарубленных веток. Планета закована октябрем, поэтому срубать ветки на костер приходится все чаще, а они все выше. Чтобы не замерзнуть, мне приходится либо залезать на деревья и рубить эти ветки, либо уходить глубже в лес и рубить их там, где они еще есть. Каждый день моей жизни отягощается еще более глубоким походом в лес.
Моя жизнь – не сахар. Но об этом позже.
– Итак, я должна задать вам один вопрос, – продолжает Елена.
Я готов.
Но она начинает не в лоб, а учтиво, издалека:
– Евгений. Вам двадцать один год. Человек вы симпатичный. Учитесь в университете. Поэтому мне интересно, зачем вам эта вакансия. Скажу так, это совершенно не то место, куда стремится молодежь в ваши годы. Тем более, как вы сами вчера сказали по телефону, вы готовы работать один за четверых, то есть, без выходных, двадцать четыре на семь. Я хочу понять, с чем это связано.
Молчу. Даю ей закончить.
– Я в похоронном бизнесе десять лет и еще ни разу не сталкивалась с таким случаем. Я обязана задать вам вопрос.
– Да, слушаю.
– Сейчас вы проходите интервью на вакансию сторожа кладбища. Я никогда не видела, чтобы в двадцать один год кто-то хотел получить эту должность. Мне кажется. для вас эта работа важна, но я не понимаю причины. Зачем вам нужна именно эта работа?
Да, я прохожу собеседование на должность сторожа кладбища. Все так.
Причина проста. Кладбище есть довольно тихое место с минимумом посещающих, насколько это вообще возможно для кладбища. Значит, я буду относительно изолирован от людей. Значит, возможно, кто-то не умрет, оказавшись рядом со мной.
Я чумоносец, если хотите. Но моя чума не заражает, о нет. Она косит сразу и без сбоев. Она невидима, неосязаема. И, боюсь, неизлечима.
Поэтому мне и нужна эта работа. Кладбищенским сторожем. Семь дней в неделю и двадцать четыре часа в сутки.
Но отвечаю я совершенно иное:
– Знаете, я всегда старался быть независимым от родителей. У меня с ними нормальные отношения, не подумайте. Просто мне кажется, что в двадцать один год неприлично стрелять у матери деньги на сигареты. Поэтому я решил найти работу, которая поможет мне и оплачивать учебу, и жить самостоятельно. Более того, ответственность не даст мне расслабиться. И потом, на этой должности у меня будет время заниматься учебой. Я не собираюсь выпускаться из университета с красным дипломом, но знания иметь хочу. В общем, убью двух зайцев одной лопатой.
Это ложь. Максимально простая. Ложь должна быть проще правды, в этом ее смысл.
Елена Сергеевна плещет улыбкой, смотрит на меня внимательно.
– Да, повезло вашим родителям с таким самостоятельным сыном, – наконец выговаривает она.
Самостоятельным поневоле. Отрекшимся от них, даже не сказав им об этом. Ради их блага. Ради блага всех, кто находился рядом.
Напомню: мое пребывание в этом кабинете, в этом городе, чревато катастрофой. Сбитая грузовиком девушка очередной пример.
– Еще один плюс в сторону моей кандидатуры.
Она вновь ползает взглядом по моему резюме, затем выдает очередной вопрос:
– Евгений, как долго вы собираетесь находиться на этой должности?
– До окончания учебы, то есть, года четыре точно.
Накатывает легкая паника. Когда я продумывал свою легенду, я не узнал, сколько лет занимает получение высшего образования в университете имени Ломоносова. Такая мелочь.
Елена Сергеевна чуть мнется, насколько это вообще возможно для человека, к которому приходят убитые горем матери и старушки, заранее готовящие себе место в ее вотчине.
– Евгений, буду с вами честна. Я рассматриваю вас на эту должность только потому что… Как бы сказать помягче…
Решаю помочь ей:
– Все предыдущие сторожа Жаровихинского кладбища стали его вечными обитателями.
Бабушки и запитые алкоголики, нашедшие себе приют в кладбищенской сторожке. Люди, которым было некуда податься. Брошенные, либо же никому не нужные. Древние, как мать земля бабульки, грубые мужики, вышвырнутые волею судьбы на обочину жизни. Так она хотела сказать.
– Да! Поэтому я спросила вас, зачем вам эта работа.
Она имеет ввиду: «Я все равно не доверяю тебе». Я ее понимаю.
– Ответ я уже дал.
Пусть она считает меня избалованным жизнь пацаном, который хочет доказать что-то себе и всему миру. Пусть лучше так, чем решит, что я, например, почитаю культ смерти и собираюсь устраивать на кладбище всякие непотребства. Санта Муэрте? Не знаю такую.
Затем она предупреждает, что задаст мне ряд нестандартных для собеседования вопросов. Но если учесть, на какую должность я претендую, вопросы не должны колоть подозрением.
– Евгений, вы употребляете наркотики?
Почти не колют.
– Нет. Не употребляю.
Хотя бы потому что у меня нет денег на них. У меня на еду-то нет денег. В лесу, где стоит моя палатка, я жарю собранные грибы на украденной сковородке.
– У вас были беспорядочные половые связи?
– Беспорядочных не было, к сожалению.
Давлю улыбку.
К двадцати одному году с девушками у меня было всего два раза. До армии. До того момента, когда я понял, что нужно держаться от людей как можно дальше.
– Вы пьете?
– Нет. У меня врожденная непереносимость алкоголя.
Это правда. ВНА не смертельно, но приятного мало, так что от алкоголя я отказался в семнадцать лет.
– Вы верите в Бога? – продолжает бомбардировку вопросами Елена. – Я спрашиваю потому что это важно. Большинство людей, приходящих на кладбище, верующие.
– Я понимаю. А те, к кому они приходят, похоронены под крестом.
Я не особо религиозен. С висящим надо мной проклятием хочется и надеяться на Бога, и проклинать его.
Впрочем, если он и существует, проклинать его глупо.
– Да, верю.
Елена щелкает что-то в своем рабочем ноутбуке: возможно, смотрит новых кандидатов на эту должность. Хочет найти моральный повод отказать мне?
Но мне чертовски нужна эта работа. Любой ценой. Хотя бы потому что я уже четыре месяца живу в палатке посреди леса, а впереди зима, и пережить ее будет очень тяжело. Потому что по ночам, лежа в этой холодной палатке, мне кажется, что я готов кого-нибудь убить за миску горячего супа.
И я начинаю контрудар по Елене:
– Знаете, я ответственный и довольно стационарный человек. Я могу сидеть на одном месте очень долго. Тем более, учеба. А ваша вакансия пришлась кстати. Поэтому я мотивировался еще больше.
– Евгений…
– Просто Женя. Не люблю свое полное имя.
– Женя, говорю сразу: работа будет не сахар.
Да-да, убитые горем матери, скорбящие родственники похороненных.
Но я готов.
Елена продолжает:
– Женя, вы же понимаете, что быть кладбищенским сторожем означает определенный риск.
– Например, пьяные подростки, которые ночью решат, что побродить по кладбищу под луной жутко романтично. Если вы про это, то все в порядке. С двумя-тремя пьяными сопляками справлюсь, не сомневайтесь.
Когда я ушел из дома и бродяжничал по лесам и вдоль трасс, мне приходилось отбиваться от кое-кого пострашнее, чем деревенские драчуны. Один из таких актов самообороны закончился травмой напавшего на меня. Не для меня, как можно догадаться.
Пауза. Нарушаю ее:
– В конце концов, можно вызвать полицию. Участковый пункт здесь относительно недалеко.
Под «здесь» я имею ввиду там, у Жаровихинского кладбища.
– Да, вы подготовились к собеседованию, – Елена благосклонно кивает. Затем добавляет: – Впрочем, в сторожке, где вам предстоит жить, есть ружье. На крайний случай.
«Где вам предстоит жить». Она так сказала. Значит, работа у меня в кармане. Боясь отпугнуть удачу, я внутренне ликую. У меня будет крыша над головой. Я буду в тепле. Спать на кровати. Под одеялом!
Есть такой старый анекдот: «Сторож на кладбище верит в Бога сутки через трое». Я, получив эту работу, готов обложить всю сторожку иконами и молиться на каждую по десять раз в день. Знаю, читай всевышний мои мысли, он просто посмеется над ними, но человек не всегда отвечает за свои слова в минуты счастья.
– Вы улыбаетесь, – возвращает меня с небес на землю Елена. – Вижу, вы действительно рады этой работе.
Как я уже сказал, в последние несколько лет я мало общаюсь с людьми, поэтому отвык контролировать свои эмоции. По этой же причине я часто болтаю сам с собой.
– Или вы улыбаетесь при упоминании оружия? – запоздало спохватывается она.
– Нет-нет, оружие я не люблю. Все эти мальчишеские пристрастия, вроде оружия, машин и футбола обошли меня стороной. Как-то с детства сложилось, что я фригиден к таким вещам. Предпочитаю книги.
Снова тишина разбухает в кабинете.
– И, кстати, у вас будет друг, – режет тишину Елена. Затем спрашивает: – Как вы относитесь к собакам?
– Нейтрально.
– При кладбище есть одна, ее приютил один из последних сторожей. Зовут Лара. Очень дружелюбная.
Интересуюсь из вежливости:
– Лара сокращенно от Лариса?
– Нет, – отмахивается Елена. – От Лары Крофт, расхитительницы гробниц. Есть серия компьютерных игр с таким персонажем. Собака любит копать чужие могилки. Дорожки на кладбище вымощены плиткой, поэтому она может начать рыть ямы над могилами. Отсюда ее кличка. Вашей задачей будет следить за тем, чтобы она не побеспокоила покой усопшего.
Киваю согласно.
– О, это будет самая сложная часть моей работы. И не говорите мне, что ее еще придется кормить!
Елена улыбается, потом как-то сникает немного. Затем говорит:
– Знаете, отвечать за кладбище очень сложно. Родственники умерших приходят по любому поводу. То им не нравится место захоронения, то земля. Однажды ко мне пришли друзья покойного и потребовали выделить другой участок, потому что им не нравился кто-то из соседей усопшего. Приходят проконсультироваться, где ставить крест над могилой: в ногах или в голове покойного, и в какую сторону хоронить головой – на запад или восток: оказывается, по какому-то погребальному канону это важно. Поэтому мне нужны надежные люди, но, согласитесь, сторожами на кладбище надежные не идут. Здесь как в ресторане фаст-фуда: приходят либо пересидеть-подработать, либо от безысходности.
Она смолкает, взгляд ее чуть теплеет, будто, выговорившись, она связала нас какой-то тайной, и теперь я вхожу в круг доверенных. Переживаю этот взгляд, как сильный, но короткий порыв ветра. Ничего не отвечаю, чтобы не выглядеть подлизой. Елена Сергеевна сама привыкла кивать клиентам с казенной скорбью на лице, так что мое лицемерие раскусит сразу.
– Итак, перейдем к условиям, – тон хозяйки страны мертвых становится деловым. – Вы работаете в четыре смены, оклад, соответственно, у вас четвертной. Это будет продолжаться до тех пор, пока я не найду вам сменщика. Покидать территорию кладбища нельзя. Неподалеку от кладбища есть небольшой магазин, все продукты можете покупать там, но когда кладбище закрыто. Связь со мной по «скайпу» каждый день утром и вечером. Также я сама буду связываться с вами и докладывать, когда будут захоронения, в какой части кладбища будет свежая могила. Зарплата на карту. Вопросы?
– Да. Прямо сегодня заступать можно? Во-первых, сторожка пустовать не будет, во-вторых, обживусь, пока обязанностями не закабален.
Пальцы Елены изящно нырнули в карман пиджака, а вылезли оттуда уже со связкой ключей. Всего их было четыре.
– От сторожки, от больших ворот, от малых ворот, от сарая, – она показала мне все четыре ключа и прокомментировала их назначение.
– От сарая?
– Конечно! Там лежит инвентарь: грабли, метла, лопата, еще что-то. Осенью убирать листья, зимой расчищать снег. Еще там есть кисточки и банки с краской – красить ворота раз в год. У сторожа кладбища много обязанностей.
Что угодно, что угодно, лишь бы получить эту работу. Я готов бегать по всему кладбищу и ловить руками листья, падающие с деревьев, лишь бы ночевать в тепле.
Нужно что-то ответить, но я чувствую, что все слова превратятся в сдавленный пластилин из звуков, поэтому поднимаюсь из кресла, вспоминая про свои мятые джинсы, говорю:
– Спасибо за доверие. Могу оформляться?
– Да, – Елена Сергеевна кивает. – Кабинет рядом. Документы с собой?
– Конечно.
Документы я всегда ношу с собой. Не оставлять же их в палатке посреди леса, на которую может набрести кто угодно.
И, кстати, мне еще нужно смотаться в лес, забрать из палатки свои хилые пожитки (вместе с самой палаткой, разумеется), затем окольными путями добраться до кладбища.
Елена Сергеевна не могла знать, что своим решением принять меня на работу, она запустила маховик судеб, не зависящий от нее, но в центре которого буду я.
02
Когда ты несколько месяцев ночуешь в лесу, в дырявой палатке, а вместо матраца под тобой хвойные ветки, то любая человеческая постель будет казаться периной, на которой достойны спать сами ангелы.
Диван в сторожке ангельской периной не был, но даже с него мне не хотелось вставать: казалось, подо мной образовалась гравитационная аномалия, которая притягивает меня к этому дивану.
Смотрю на время в телефоне. Ого, второй час дня. Подъем!
Сажусь на диване, тру заспанную морду, жду, пока буксующее сознание догонит ускользающую реальность. Сладко потягиваюсь, натягиваю штаны и принимаюсь осматривать свои новые владения.
Я добрался до сторожки ближе к вечеру, ведь нужно было вернуться в лес и запаковать свои вещи. Так, со скомканной палаткой и обшарпанной сумкой на плече я предстал перед воротами Жаровихинского кладбища, моим новым домом. Рухнул на диван почти сразу, оставив осмотр нового места жительства на завтра, только с Еленой Сергеевной созвонился и отчитался, что на месте.
Итак, сторожка представляла из себя небольшой кирпичный дом, разделенный на большую комнату, где я ночевал, маленькую комнату, крошечный санузел, кухню и прихожую. Даже по меркам среднестатистического жителя России это вполне себе неплохо. Для меня одного же это были почти хоромы.
Чувствовалось, что сторожка обживалась долго и с любовью: старенький шкаф, скрипящий стол, три сносных стула из разных эпох, полысевшие ковры на полу и стене… Казалось, все это помнит руки, еще поднимавшие кумачовое знамя за Брежнева.
На кухне обнаруживается мятое жестяное ведро, наполненное картошкой. Нахожу в ободранном стенном шкафу кастрюльку, достаю несколько картофелин, и начинаю их чистить, предвкушая праздник живота. Кажется, нож в моих руках затачивали разве что трением об воздух. Возвращаюсь за своим ножом, прихваченных из дома.
Последний раз я ел картошку месяц назад, когда украл ее из чьего-то сарая. Тогда я часто делал вылазки из леса, промышляя воровством. Лес, в котором стояла моя палатка, давно был зачищен от грибов, которые я жарил и ел, молясь, чтобы они не были ядовитыми.
Вообще, воровать приходилось почти все, но иногда что-то выпрашивал. Например, ту дырявую палатку, в которой я жил, мне подарил один рыбак. А после этого я спер у него рыбу.
Пока картошка варится в кастрюле, прохожу в зал, сажусь перед своей сумкой, начинаю доставать вещи. Потертая рубашка в клетку, линялый свитер, пара нижнего белья, две майки – все, что у меня есть. На самом дне лежит банка тушенки, которая мне и нужна. Весь мой «неприкосновенный запас» только и состоит из нее. Это было на самый голодный день, а наступить он должен был вот-вот.
Возвращаюсь на кухню, вскрываю банку.
Решаю выйти на улицу. Скоро одеваюсь, накидываю куртку, обуваюсь, толкаю дверь на выход.
Вчера, когда я пришел сюда, я вообще не вглядывался в кладбище, до последнего боясь поверить, что меня оформили на работу, что ключ от сторожки подойдет к замку, и вообще, что все это не сон.
Осмотримся при свете дня.
Жаровихинское кладбище не отличалось ничем от любого другого российского некрополя: кресты, надгробия, венки. Небо над кладбищем было каким-то тусклым, а облака рваными, словно их пробивали крупнокалиберными снарядами. Они же, облака эти, подняли в своих объятиях яичный желток солнца: оно было поцветшим, будто ото дня зарядится не могло, и так и провалялось всю ночь в темноте, полуслепое. Ветер дул откуда-то со стороны Архангельска. Возможно, стихия летела сюда аж с Двинской губы, играючи перемахнула город, и движется дальше, тянет за собой облака за невидимые вожжи. В такой денек нужно либо думать о смысле жизни, либо застрелиться.
– Уф-аф! – раздалось где-то совсем рядом.
Это был очевидно собачий лай, а следом за звуком из-за угла сторожки выбежала, видимо, та самая Лара, которая собака.
После вчерашнего собеседования факт наличия собаки на кладбище вообще вылетел у меня из головы – мне было не до того. И напомните мне сейчас про нее, я представил бы себе обычную дворняжку с прилипшим к боку репьем, или, на худой конец, какого-нибудь ньюфаундленда, которого выкинули на улицу. Но передо мной, игриво виляя хвостом, стояла всего-навсего такса! Я не сдержал улыбку.
– Так вот ты какой, напарник! С тобой мы все кладбищенское ворье разгоним, и ружье не понадобится! Как вцепишься нарушителю зубами в яйца, он аж…
– Пяф-наф! – нагло заявила такса.
– Вот ты и иди «наф»! А мне здесь хорошо.
Я взял эту сосикоподобную собаку на руки, всмотрелся в ее черные глаза-маслины. Глаза как глаза: немного наивные, как у любой собаки, и слегка изучающие, как у любого животного.
Теперь хотя бы есть объяснение ее страсти рыть землю. Таксы по природе землеройки. Выковыривать лис и барсуков из нор как раз их специализация.
Вчера Елена Сергеевна сказала, что я должен буду следить за Ларой, чтобы она не безобразничала на могилах, а вот про кормежку этого чуда она промолчала. Значит, набивание каллориями этого вытянутого пуза тоже на моей совести. По крайней мере, какой-нибудь ньюфаундленд ест явно больше таксы, так что мне в каком-то смысле повезло.
Ставлю таксу на землю.
– Картошку с мясом ешь?
– Яф!
– Пошли, накормлю.
Открываю дверь в сторожку, Лара по-хозяйски уверенно вбегает внутрь.
Пока мое нехитрое блюдо готовится, включаю рабочий ноутбук в зале на столе. Ноут слабенький, но и нужен он для связи с руководством, и, пожалуй, все.
Включаю программу видеосвязи. Сразу звонок. На аватарке серьезное и собранное фото Елены Сергеевны. Отвечаю на вызов.
– Женя, здравствуйте! Проснулись?
– Здравствуйте. Да. Вот, поесть себе готовлю, обживаюсь. Познакомился с Ларой. Милое создание. Сразу послала меня на три православных буквы.