– Было бы кого ревновать. И с язычком аккуратнее, прищемить могут ненароком.
– Будет тебе, Генка воевать со мной. Так и скажи – понравилась, я пойму. Хочешь, я твоей девушкой буду? Больше ничьей. Мамой клянусь. Нет, мачехой. Тьфу, короче, папой. Я женщина верная. Ты мне веришь?
– Ха-ха, не смеши. Женщина она! Надо же такое придумать? Дитё неразумное, вот ты кто.
– Ну, неправильно выразилась, что с того? Конечно, девушка. Но, всё равно женщина, не мужчина же. Ты мне так и не ответил.
– Не нужна мне ни девушка, ни женщина. Никто мне не нужен. Я сам по себе. А целоваться без тебя научусь. Когда сам захочу.
– Ну и глупый. Хотела как лучше. Ты, например, мне понравился, я и не скрываю. Только десять раз предлагать не буду, у меня тоже гордость есть. Подумаешь – свободу боится потерять. Потом локти кусать будешь. А я всё равно с тобой рядом сяду.
– Сиди, кто тебе не даёт, места не куплены. Только не приставай.
– Даже не обнимешь? Умора. Девчонок боишься? Хотя бы разговаривать с тобой можно?
– О чём? Сюси-пуси? Любовь-морковь?
– Почему бы нет? С огромным удовольствием влюбилась бы. В тебя, например.
Лена сжала губки бантиком, демонстративно погладила себя по груди, выставив её вперёд – ужас, как хочется поговорить с настоящим мужчиной, который за тебя в огонь и в воду. Тебя же никто не просит сразу влюбляться. Чего отказываться? Мы же, девчонки, существа совсем с другой планеты. С нами, знаешь, как интересно?
– Ты меня достала, пигалица. Интересно – не интересно! Какое тебе дело, о чём я думаю, чего хочу? Проваливай. Устал от тебя.
– Грубиян неотёсанный. Разве можно так с девушками? Вот сейчас я проверю, какой ты мужчина. Геночка, милый, как я хочу от тебя маленькую дочку. Я так тебя люблю.
– Книжек начиталась, вздор несёшь, дурью маешься. Чего ты в это понимаешь? Я, например, на охоту хочу. Это абсолютно нормально, а думать о детях в пятнадцать лет – смешно и нелепо. И ещё хочу, чтобы ты навсегда от меня отстала.
– Лучше возьми меня с собой на охоту. Устанешь, замёрзнешь, а я отогрею, поесть сготовлю. Я умею. Сам целоваться захочешь. Как миленький. Хочешь сказать, я тебе совсем-совсем не нравлюсь?
– Может и нравишься. Только это не имеет никакого значения. Мне не до любви сейчас.
– Глупости. Чем же ты таким важным занят? Просто ни разу не пробовал влюбляться. Только и всего. Это так здорово.
– Чего именно здорово?
– Сам сказал, что я тебе понравилась. Сказал? Я тебя за язык не тянула. Теперь давай выясним, что именно понравилось? Глаза у меня красивые? Красивые. Брови тоже. Про причёску уже не говорю. Сама от неё балдею. Мачеха постаралась. А ноги?
Генка утвердительно покачал головой.
– Ну, вот. А грудь? У кого ты ещё такую видел?
– Я вообще ничего не видел, тем более грудь. Больно надо.
– Ой, да ладно! А губы у меня, между прочим, вообще чудо: чувственные, яркие, пухлые. Если тебе пирожное понравилось, что ты с ним делаешь? Съедаешь. Но сначала лизнёшь, чтобы вкус распробовать. Можешь поверить, губы гораздо вкуснее пирожного. Убедила?
– Скорее запутала. С какого перепуга я тебя лизать буду?
– Опять двадцать пять. Не попробуешь – так никогда и не узнаешь, зачем люди целуются. Поверь, это очень вкусно. Мне Верочка, знаешь, сколько про поцелуи рассказывала. Уж она-то толк знает.
– А если я не люблю пирожное? И вообще кроме охоты ничего не люблю.
– Представь, что у меня во рту шоколад. Или клубника. Чего-то ты всё равно любишь.
– Пошли лучше кино смотреть, устал я от тебя. Шоколадку я тебе так и быть куплю, чтобы отстала.
– Одно другому не мешает. Можно и кино смотреть, и шоколад есть, и целоваться.
– Я подумаю. Только потом. Не сегодня. Когда подрастёшь.
– О чём ты думать собрался, горе луковое? С тобой, Геночка, кашу не сваришь. Чувствую, намучаюсь я с таким непонятливым любовничком.
– С кем? С каким таким любовником? Не морочь мне голову.
– Поцелуешь разочек – сам поймёшь. Не хочешь, не надо. Подумаешь! Можно подумать, кроме тебя мальчишек нет. Только свистни.
Лишь только в зале выключили свет, а сели ребята на самые задние места, девочка наклонила к Генке на плечо свою головку, обхватила его рукой за плечо, пальчиками нежно провела по раскрытой ладони. У парня всё изнутри зашлось.
Минут через десять их губы слились в первом робком поцелуе, что случилось совсем неожиданно, словно притянуло гигантским магнитом, в почти невесомом прикосновении.
Похоже, это была кнопка старта.
Дальнейшее происходило в полной темноте: юноша просто боялся открыть глаза, опасаясь, что галлюцинация исчезнет, забрав с собой новые ощущения, равные которым никогда прежде не приходилось испытывать.
Губы девушки оказались не просто сладкими – невыносимо, нереально вкусными. Куда там мороженому и шоколаду. От них невозможно было оторваться.
Душистый запах волос, аромат её возбуждённого дыхания, звук обоюдного биения сердец, тугая упругость груди, притягивающей, словно магнит, прелесть трогательных прикосновений, от которых щемит в груди, закипает кровь, превращая в восторг целиком всё тело. Это и многое другое, чего невозможно описать словами, вскружило голову, вызвало опьянение, сходное с потерей рассудка.
Изредка, на несколько мгновений, к Генке возвращалось сознание, настолько, что он мог рассуждать. Тогда он клял себя за тупость и небывалое упрямство, которые могли лишить этого блаженства.
Как он был благодарен девочке за её настойчивость и смелость, выразить словами невозможно.
Лена поразила Генку в самое сердце, сделав поистине невозможное – вызвала к жизни дремавшее до поры состояние влюблённости.
Ребята настолько забылись, что выдали себя нечаянными чмокающими звуками с головой. На них уже оборачивались. Однако прекратить упоительное действо было невозможно. Они впивались в воспалённые поцелуями губы, пили изо рта сладкий нектар, проникая всё глубже в суть происходящего.
Для Леночки поцелуи тоже случились впервые. Генка понял это почти сразу по её неумелым движениям, столь же неловким, как и у него. Это не просто обрадовало – окрылило.
У девушки была неплохая учительница – мачеха-подружка, которая запросто рассказывала обо всём, чему научилась сама, разогревая преждевременно чувственность девочки до температуры кипения. Оттого и невиданная смелость, заставившая добиваться Генкиной взаимности.
Почему Леночка выбрала для первого чувственного опыта именно Генку, она и сама не сумела бы ответить. Видимо то, какими глазами он смотрел, пока девушка резвилась с малышнёй, лукаво возбуждая его чувственность, интуитивно подсказало, что парень созрел для отношений.
Репутация родителей, его личное поведение, мнение о нём мальчишек и девчонок из гарнизона, всё говорило о надёжности и порядочности, большего ей не требовалось. В таком возрасте никто не думает о последствиях, не загадывает наперёд.
Леночку манила неизведанная тайна, обещающая, если не клад, то весьма приятный сюрприз. Во всяком случае, Верочка Петровна каждый раз закатывала глазки, светлела лицом, во взгляде у неё появлялась чертовщинка с искоркой и блуждала блаженная улыбка, когда она рассказывала девушке о том, что мужчина, это… это, понимаешь – мужчина. Словами, мол, выразить невозможно. Необходимо пробовать.
Мачеха каждый раз порывалась продолжить рассказ, доводя им себя же до невменяемого состояния, почти до пика сладострастия, томно произнося, – когда мужчина окончательно разожжёт своё и своей любимой женщины воображение, разбудит чувственность, почувствует непреодолимое желание и войдёт…
На этом месте она принималась стонать и замолкала. На её любу выступала прозрачными капельками испарина, лицо и грудь покрывались малиновой спелостью с вкраплением белых пятен, руки начинали мелко дрожать, дыхание сбиваться.
– Леночка, подруженька, будь добра, сходи, погуляй. Это недолго. Что-то мне нездоровится. Сейчас приму таблеточку, полежу немного, мне станет легче.
Леночка тихонечко подбиралась к закрытой двери, прислушивалась. Казалось, там ничего не происходит. Немного погодя мачеха выходила из комнаты умиротворённая, добрая, с неизменной лукавой улыбкой, направлялась в ванную, где долго плескалась в горячей ароматной воде.
Девушка догадывалась, чем занимается мачеха, саму сколько раз накрывало после её откровенных признаний, после чего приходилось успокаиваться при помощи пальчиков, но точно не знала, что именно вводило мачеху в нирвану.
Леночка сколько раз хитрыми вопросами выведывала детали интимных встреч. Мачеха быстро заводилась, начинала с бесхитростным бесстыдством описывать эротические переживания, выплёскивая наружу закипающие моментально эмоции возбуждения. Но неизменно замолкала на самом интересном.
Она увлечённо перечисляла порядок соблазнения, предварительные ласки, слова, которые особенно сильно заводят женщину. Особенно детально описывала запахи, впечатления, выдавая порой маленькие интимные тайны их с отцом отношений, даже описывала, как именно и где папочка ласкает и гладит, доводила повествование до посещения пещеры грёз и замолкала, шумно дыша, оглядываясь по сторонам, видимо вспоминала, что беседует с падчерицей.
Конечно, всего того, о чём поведала старшая подружка, испытать им с Генкой не пришлось, но даже малой толики тех волшебных ощущений хватило, чтобы надолго с головой погрузиться в пучину грёз.
Мачеха не обманула. Впечатления были поистине сказочными. Жаль, что невозможно испробовать сразу всё. Впрочем, Леночка не была уверена, что действительно хочет взрослого продолжения. Она ещё не насытилась теми впечатлениями, которые удалось сорвать от вполне целомудренной близости с Геной.
Девушка вспоминала, о чём рассказывала Вера, сверялась с её рассказами, стараясь ничего не упустить. Как истинный гурман, девочка смаковала вкусы, запахи и звуки. Малейшие нюансы чувственных переживаний, ассоциации, желания, мысли – всё было очаровательно.
Она старалась запомнить весь букет ощущений, даже послевкусие, возникающее вследствие каждой новой ласки. Острота восприятия зашкаливала. Всей гамме чувств невозможно было даже название придумать.
Фильм закончился, в зале включили свет. Все с немалым любопытством смотрели на них. Генка чувствовал себя так, словно девчонки застали его в туалете голым со спущенными штанами. Он был готов провалиться сквозь землю от стыда.
Леночка же повела себя как женщина, знающая себе цену. Презрительно окинув взором непрошеных зрителей, девушка гордо подняла голову, выпрямила спину, взяла Гену под ручку и сказала, – чего застыл, пошли, фильм кончился. Надеюсь, ты меня проводишь, – и демонстративно чмокнула его в щёку.
Народ повалил на выход. На улице было свежо, всё ещё валил снег: пушистый, сверкающий в лучах серебристыми искрами.
Автобус был разогрет. Ехали молча. Лишь Вера Петровна изредка бросала на падчерицу загадочные взгляды.
У Генки тряслись поджилки, лицо горело ярким пламенем, в голове медленно проворачивались сухие опилки, вызывая неприятный зуд. Емго мучила невыносимая жажда. Ещё больше хотелось исчезнуть. Ведь завтра каждый сопляк в гарнизоне будет считать своим долгом крикнуть – тили-тили тесто или что-то вроде того.
Смотреть в глаза Леночке он отчего-то тоже стеснялся, словно то, что он сделал, было надругательством, безнравственным преступлением, подлостью.
Зато у девушки было совсем другое настроение и иное представление о первом в жизни свидании. У неё словно крылья отрасли. Они ещё не совсем оперились, но уже зудели, и чесались, ожидая волшебной минуты, когда можно будет взлететь.
– Ты мне так и не ответил, хочешь, чтобы я стала твоей девушкой?
– Извини, Лена, можно я подумаю?
– Чего ты сказал – подумаешь? Генка, ты что – недоумок? Мы же целовались! Как настоящие влюблённые. Как взрослые. И после этого… ты меня всё равно не любишь?
– Люблю.
Генка оторопел от сорвавшегося вдруг слова, которое представлялось постыдным, – но это, это так неожиданно, и совсем некстати. Ты ещё маленькая, совсем маленькая. Это неправильно.
– Целоваться не маленькая, а любимой быть – ещё не выросла? Посмотрите на этого субчика. Я, я не знаю, что сейчас готова с тобой сделать! Ну и живи сам с собой. Не больно и нужно. Тоже мне, герой-любовник. Ты целоваться-то, как следует, не умеешь, обслюнявил. Не подходи ко мне больше. Никогда! Слышишь!
Леночка расплакалась. Генка в растерянности, не зная, что предпринять, принялся слизывать с её щёк слёзы, целовать в нос, глаза, гладить девочку по голове.
– Ненормальный. Ты же совершеннолетний, почти мужчина, можешь сам решения принимать. Всё ещё боишься, переживаешь, что скажет маменька? Вдруг отругает, по попке отшлёпает? Зачем я только, дура ненормальная, в тебя влюбилась? Знала бы, что ты такой пентюх… что мне теперь делать: повеситься, вены порезать, уксусной эссенции напиться?
– Мы же просто поцеловались. Что в этом такого?
– Я для тебя ничего не значу, так получается? А если у меня ни с кем никогда такого не было, тогда как? Я же по любви!
– Ладно-ладно. Хочешь быть моей девушкой – будь. Я согласен.
– Посмотрите на него – одолжение делает. Без любви что ли? А завтра в другую девочку влюбишься и до свидания?
– Нет, не влюблюсь. Я тебя… ну, не то, чтобы по-настоящему… что ты, на самом деле, как маленькая? Откуда мне знать, люблю – не люблю? Как смогу, так и буду.
Леночка обхватила Генку, заплакав ещё громче.
– Мой, мой Геночка, как же я тебя люблю, милый!
– Если я теперь твоя девушка, значит, сейчас пойдём ко мне, чаем напою. Должна же я за тобой ухаживать?
– Там же эта, Вера Петровна, мачеха. Что она подумает?
– Я же не лезу в их жизнь, пусть и они не вмешиваются в мою. У них любовь и у нас тоже. Посмотрел бы ты, что они в постели вытворяют.
– Ты что, подглядываешь?
– Совсем немножко. Должна же я знать, чем они там занимаются.
– Узнала? Ну и как – не стыдно?
– Немножко. Они голые – такие смешные. Нам с тобой такого срама не нужно.
– Ленка, какая же ты ещё маленькая, совсем глупышка.
– Кто бы говорил. Не меня – я тебя целоваться научила.
– Ты, конечно, ты, кто же ещё? Моя девушка – самая-самая храбрая на свете. Стою сейчас и думаю, а если бы я тебя не встретил? И что тогда – вся жизнь насмарку?