Весьма любопытно, что за биографию Хармса взялся поэт, литератор, а не историк литературы или филолог. Валерий Шубинский, предваряя выход книги, подчеркивал, что в отличие от биографии Александра Кобринского в серии «ЖЗЛ» (http://www.litres.ru/aleksandr-kobrinskiy), писал не творческую, а реальную биографию человека по имени Даниил Хармс. В данном случае такой подход имеет двойной смысл и двойную ценность, ведь для Хармса его физическое бытие было не столько материалом для творчества, сколько произведением искусства. То, что со стороны казалось только чудачеством, было самой реальностью в понимании автора-обэриута. Искусство должно быть реальным, и даже, может быть, превосходить в этом качестве грубую действительность, обыденный мир. Недаром один из рассказов Хармса называется просто «Вещь». Текст должен быть равен в своей убедительности простой вещи, быть ею. Не последнюю роль в формировании столь радикального подхода к творчеству, очевидно, должны играть обстоятельства взросления человека. И здесь В. Шубинский находит точную деталь: маленький Даня Ювачев, как и мальчик Володя Набоков, должен был воспринимать крушение Российской империи как личную катастрофу. Не имея возможности, подобно В. Набокову, уклониться от общения с глубоко чуждым ему миром, Хармс должен был в какой-то форме принять этот мир в его гротескной реальности. Локументальное повествование В. Шубинского является правильным, по Хармсу, отображением феноменальной, неповторимой, гибельной судьбы человека, жизни на свинцовом ветру времени.
Umfang 735 seiten
2015 Jahr
Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру
Über das Buch
Даниил Хармс (Ювачев; 1905–1942) – одна из ключевых фигур отечественной словесности прошлого века, крупнейший представитель российского и мирового авангарда 1920-х–1930-х годов, известный детский писатель, человек, чьи облик и образ жизни рождали легенды и анекдоты. Биография Д. Хармса написана на основе его собственных дневников и записей, воспоминаний близких ему людей, а также архивных материалов и содержит ряд новых фактов, касающихся писателя и его семьи. Героями книги стали соратники Хармса по ОБЭРИУ (“Объединение реального искусства”) – Александр Введенский, Николай Олейников и Николай Заболоцкий и его интеллектуальные собеседники – философы Яков Друскин и Леонид Липавский. Среди более чем двух сотен иллюстраций – воспроизведение рисунков, фотографий Хармса и его современников. Многие уникальные документы Валерий Шубинский опубликовал впервые.
Genres und Tags
Как-то так получилось, что с небольшой разницей во времени ко мне в руки сначала попала книга Александра Кобринского «Даниил Хармс», а потом – «Жизнь человека на ветру» Валерия Шубинского. А когда разное, но об одном и том же, – даже помимо своей воли начинаешь сравнивать. И если о моём личном сравнении (а любая оценка всегда несет в себе какую-то толику субъективного начала), то «Жизнь человека на ветру» мне понравилась больше. Профессионального филолога А. Кобринского интересует литературная составляющая биографии Хармса, как неотъемлемая часть целого – русского авангарда 20-30-х годов прошлого века. В. Шубинский же, в первую очередь, концентрирует своё внимание (соответственно, и внимание своего читателя) на внутреннем мире Хармса, его душе поэта. Что, вообще-то и понятно: ведь автор «Жизни человека на ветру» практически является коллегой своего героя по поэтическому цеху. Окружение же Хармса интересует Шубинского постольку, поскольку именно оно оказывает влияние на внутренний мир его героя и формирует его, как личность. И это, на мой взгляд, более верная позиция. Ведь именно личностные особенности Хармса формировали его, как автора. Но никак не наоборот.
Я все ищу Хармса – человека, а не только писателя. Шубинскому, на мой взгляд, более всего удалось приблизиться именно к личности, но книга читается тяжело, хотя и не лишена достоинств.
Плюсы:
– Автор собрал много личных свидетельств и воспоминаний современников
– Сопоставил реалии жизни Хармса с социально-политическим контекстом
– Интересно написал о появлении и развитии детской советской литературы
– Много фотографий и документов
Минусы:
– Описывая кого-нибудь из друзей-единомышленников Хармса, автор увлекается и может не вспоминать про главного героя 10-15 страниц подряд.
– Автор делает необоснованные выводы и интерпретации.
– Не литературный язык, написано сухо, обрывисто, с попытками украшательства.
Hinterlassen Sie eine Bewertung
С.359: "...в доме появилась такса, которой Хармс дал имя Чти Память Дня Сражения При Фермопилах, сокращенно – Чти."
С. 457: "Очевидцы вспоминают, что в конце лета 1937-го на улицах Ленинграда было не продохнуть от дыма. Не леса горели - охваченные паникой горожане жгли бумаги, письма, фотографии арестованных".
С.433: "...даже...когда ему и его жене уже буквально грозила голодная смерть, Хармсу не пришло в голову продать фисгармонию".
К тому времени бытовой облик основных членов группы определился окончательно. Хармс выбрал свою знаменитую, вошедшую в легенду манеру одеваться: крошечная кепочка, клетчатый пиджак, короткие брюки с застежками ниже колен, гетры, зачесанные назад русые волосы – и, разумеется, неизменная дымящаяся трубка. Кепочку иногда заменяла “пилотка с ослиными ушами” (о ней вспоминает Минц), или котелок, о котором рассказывает Разумовский и который запечатлен на фотографиях Алисы Порет, изображающих “Ивана Ивановича Хармса”, или пекарский колпак, или даже чехольчик для самовара, но это уж был праздничный наряд. Как и абажуры вместо шапок, в которых иногда приходили Хармс и Введенский на заседания Союза поэтов. Как и маленькая зеленая собачка, которую Даниил Иванович иногда изображал у себя на щеке. В обычном же, будничном своем костюме долговязый Хармс напоминал эксцентричного англичанина, мистера Charms, загадочным образом занесенного в Ленинград.
В этом костюме он прогуливался вечерами по Невскому в обществе своих друзей. По свидетельству Минца, излюбленным местом обэриутов был бар гостиницы “Европейская”. Ночами на верхнем этаже гостиницы открыто было кабаре с “морем световых эффектов”. Нэп еще не кончился. Бесчисленные театрики (от бульварного “Гиньоля” до авангардного “Мастфора”, мастерской Николая Фореггера “с нашумевшими танцами машин”), бары, кабачки покрывали Невский. Многие были открыты всю ночь. Эта частью богемная, частью грубо-физиологическая жизнь мелкобуржуазного города практически не отражалась партийной прессой. Хармс смотрел на нее глазами любопытного чудака, чужеземца, Заболоцкий – со смесью отвращения и художнического восторга, Введенский в ней купался. Азартный игрок и прожигатель жизни, он был частым гостем рулетки в “Скетинг-ринге” и порою затаскивал туда друзей. Сам дух игры с непредсказуемым результатом был близок его поэтике и его мировосприятию. В разрушенном, послекатастрофном мире (а Введенскому мир, окружающий его, скорее всего, виделся именно таким) только так, случайно, наугад и могли проступать какие-то смыслы и сущности. Эйнштейн не мог принять квантовую теорию Бора, потому что не мог поверить, что Бог играет в кости. Для Введенского Бог был не только игроком, но и игралищем. “Кругом возможно Бог”.
С. 399: "Окружающий мир становился все страшнее, но мрак сгущался не непрерывно, время от времени появлялись просветы, рождавшие ложную и вредную надежду - потому что за каждым из них неизбежно следовало новое и более страшное наступление тьмы".
Bewertungen
3