Горчаков. Титулярный советник

Глава 6

– Ну… давай, рассказывай.

Дед пригубил чай, поставил чашку обратно на блюдце, чуть отодвинул – и откинулся на спинку кресла. В последнее время такие посиделки по утрам стали чем-то обязательным: не сговариваясь, мы не менее раза в неделю собирались у него в кабинете где-то за час-полтора до завтрака. Чаще чтобы обсудить что-то – но иногда и просто посидеть, без лишних слов. дед перебирал старые бумаги, а я молча наблюдал, получая какое-то странное удовольствие от самого факта причастности к чему-то немыслимо важному.

Хотя наверняка в такие дни дед наверняка просто разглядывал старые фотокарточки, уносясь воспоминаниями в те времена, когда Александра Горчакова-младшего еще не было и в проекте. Я не мешал – кто знает, чего полезного он мог откопать в том, что для человека моего возраста неизбежно превращалось чуть ли не в сказку.

В конце концов, если я что-то и понял за последнюю неделю, так это то, что корни любой дружбы, любого союза – даже вынужденного и не самого приятного – порой уходят в прошлое куда глубже, чем кажется. А значит, и корни любой вражды следует искать там же.

Ритуал утреннего чаепития, хоть и появился совсем недавно, успел стать для нас обоих чем-то действительно важным. Ни по телефону, ни за ужином, ни позже, когда я заглядывал в Елизаветино чуть ли не проездом, мы так толком и не говорили о том дне, когда террористы захватили дворец Юсупова, хоть и прошла уже почти неделя.

Но теперь время, похоже, настало.

– Что ты хочешь услышать? – на всякий случай уточнил я.

– В первую очередь – обещание, что в следующий раз ты не будешь лезть на рожон. – Дед нахмурился и покачал головой. – Мне понятен твой благородный порыв, но все-таки хочу напомнить: в столице вполне достаточно и аристократов, и тех, кто имеет на них зуб, – а наследник у меня остался один. Так что будь любезен.

– Думаешь, у меня был выбор? – усмехнулся я.

Дед несколько мгновений смотрел на меня из-под кустистых бровей, явно собираясь выдать что-то если не резкое, то хотя бы поучительное, – но так и не выдал. Снова покачал головой, недовольно засопел – и потянулся за чаем.

– Нет, – проворчал он. – Если хотя бы половина из того, что мне пришлось услышать – правда, выбора у тебя действительно не было. Просто… будь осторожнее, ладно?

– Куда уж больше. – Я пожал плечами. – Ты не позволяешь мне и шагу ступить без охраны.

– И каждый раз, когда ты оказываешься без нее, тебя пытаются убить. – Дед подался вперед. – Конечно, за исключением тех случаев, когда ты пытаешься угробить себя сам.

Это он, наверное, про гонку.

– Как скажешь. – Я кое-как придавил понемногу нараставшее раздражение. – Но если кому-то всерьез захочется меня убить – он это сделает.

– Может быть. Но я, с твоего позволения, все-таки приложу некоторые усилия, чтобы этого не допустить, – отрезал дед. – Ты знаешь, кто напал на дворец Юсупова?

– Террористы с прибором подавления родовой магии. Вроде того, что я уже видел, только намного мощнее. – Я на мгновение задумался. – Вроде бы они называют себя народной социал-демократической партией.

– Бред, – отмахнулся дед. – Такой партии не существует. А в свете последних событий – и не может существовать.

– Почему?

– Потому. – Дед раздраженно фыркнул. – Мне нужно объяснять, почему все эти разговоры об аморальной эксплуатации рабочих и народовластии – чушь?

Судя по тону, заданный вопрос был чисто риторическим – но я все-таки надеялся услышать ответ. Хотя бы для общего развития, так сказать. Не то чтобы странный и недобрый спор между Хриплым и Юсуповым оказался для меня совсем уж непонятен – каких-то знаний определенно не хватало.

И что-то подсказывало: в книгах я их вряд ли отыщу.

– Объяснять… Если можно – пожалуй, да. Как ты догадываешься, методы террористов я никак не оправдываю. И даже наоборот – всячески осуждаю. Но сами по себе требования показались мне… как бы это сказать… – Я на всякий случай втянул голову в плечи. – Не лишенными… некоторого смысла.

Когда под седыми бровями зажглись два недобрых уголька, я уже решил, что разноса не миновать, – и вдруг дед рассмеялся. Не слишком задорно, без особого веселья – но все-таки вполне искренне.

– Забавно… Я уже объяснял это твоему отцу. И брату тоже, – проговорил он. – Видимо, каждому юному наследнику суждено однажды проникнуться светлой либеральной идеей. И однажды – в ней разочароваться.

– Видимо. – Я пожал плечами. – Так что не будем терять времени.

– Как пожелаешь, – вздохнул дед. – Что конкретно тебя интересует? Государственный контроль условий труда на производстве и зарплаты рабочих?

Я чуть не проглотил язык. Как он вообще?..

– Хочешь знать, откуда мне все это известно? – усмехнулся дед. – К сожалению, нравится мне это или нет, требования террористов все-таки покинули дворец Юсуповых. И разошлись во все стороны. Но дело даже не в этом.

– А в чем?

– В том, что в этих требованиях нет ничего нового. Вообще. – Дед откинулся на спинку кресла. – И должен удивить тебя: государственный контроль за производством уже давно существует.

– Вот как?

– Именно. На всех предприятиях, принадлежащих короне, нормы почти всегда соблюдаются неукоснительно, – кивнул дед. – Но на частных заводах и фабриках все, конечно же… несколько сложнее.

– Контроля нет? – уточнил я.

– Контроль целиком и полностью возлагается на владельца. И далее возможны варианты. – Дед сцепил пальцы в замок. – Я не могу говорить за всех, но наш род всегда заботился о тех, кто ему служит. Образование, услуги врачей и целителей… пенсии, в конце концов. В том числе и для семей, оставшихся без кормильца. Не самые плохие, как мне кажется… Но кому-то всегда покажется мало, Саша. – Дед на мгновение задумался. – Однажды Костя – когда ему было примерно столько же лет, сколько тебе сейчас, – пожелал выплатить дополнительную компенсацию одной симпатичной вдовушке, потерявшей мужа после аварии на заводе. Ровно пятьсот рублей из личных средств.

Не самая маленькая сумма. Даже по моим меркам. А для семьи рабочих – и вовсе огромная. Такое просто не могло остаться без последствий.

– И что случилось дальше? – поинтересовался я.

– Эта дура попыталась его соблазнить, – ухмыльнулся дед. – А через неделю таких неведомо откуда нарисовалось еще пять. Я уже не говорю о болванах, которые тайком сами совали руки в станки.

– И?..

– Что и? – буркнул дед. – В конце концов отцу пришлось закрыть производство. Три сотни людей остались без работы. А ту вдовушку зарезали прямо у дома месяцем позже. Кажется, за новую овечью шубу.

– Печальная история. – Я поморщился, будто чай вдруг почему-то стал невыносимо горьким. – Но в чем мораль? Как, по-твоему, правильно?

– Мораль в том, что никакого «правильно» вообще не существует. – Дед пожал плечами. – Ты не сможешь угодить всем – и всегда останутся недовольные. Нытики, которые считают, что именно с ними судьба, государство, аристократ или владелец фабрики обошлись несправедливо. И если ты собираешься заплатить каждому по пятьсот рублей из собственного кармана…

– То у меня не хватит денег?

– Хватит, – улыбнулся дед. – Но не сомневайся – завтра они придут и потребуют еще. Денег, справедливого суда, политических преференций…

– Освобождения заключенных, – добавил я.

– И его тоже. – Дед полез в ящик стола – видимо, за табаком. – И ты удивишься, кем на поверку окажется большинство несчастных узников: люмпенами, маргиналами, мелкими преступниками – а то и террористами. Вроде тех, с которыми ты уже имел сомнительное удовольствие познакомиться. Предлагаешь выпустить их всех?

– Нет, – вздохнул я. – И вряд ли этого бы хотел… хоть кто-то.

– А чего тогда? – Дед буквально не давал мне опомниться. – Возможности заниматься политикой? Да ради бога! Государственная дума существует уже чуть ли не сотню лет. По большей части туда всегда избирали бесполезный сброд – но мне случалось видеть и по-настоящему способных людей из простых.

Голова понемногу начинала закипать. Наверное, не стоило начинать подобный разговор без хоть какой-то теоретической подготовки – но деваться было уже некуда: дед явно оседлал любимого конька.

– Талантливые самородки непременно пробиваются наверх. Медленно, обдирая руки и прочие части тела – но все-таки пробиваются. – Дед причмокнул, раскуривая трубку. – Не могу сказать, что я так уж рад был каким-то там… лапотникам в Госсовете, – но только идиот станет отрицать их полезность. В конце концов, без них мы бы еще пятьдесят лет назад получили такой взрыв, по сравнению с которым дюжина уголовников с винтовками во дворце Юсупова – детский лепет.

Интересно – а знал ли обо всем этом Хриплый?

– А крепостное право? В последний раз мы пытались протащить реформу в тридцать четвертом! – продолжал дед, распаляясь все больше и больше. – И как ты думаешь – кто первым выступил против?

– Древние рода? – осторожно предположил я. – Аристократы, крупные землевладельцы?..

– Нет! – Дед выпустил из ноздрей дым, на мгновение став похожим на рассерженного дракона. – Государственная дума! Мелкие помещики, у которых от дворянского положения осталась, по сути, только бесполезная и дурацкая привилегия владеть другими людьми. Но куда больше меня тогда удивило другое: крепостная реформа оказалась не нужна самим крестьянам… Не всем, конечно. – Дед снова закусил мундштук зубами и тихо закончил: – Но не меньше трети из их голосов было против.

Я едва не разлил чай себе на колени.

– Хочешь спросить – почему? – усмехнулся дед. – Могу только догадываться. Я склонен думать, что переход к положению вольного человека для очень многих скорее означал бы потерю покровительства могущественного аристократа, чем какие-то особенные приобретения. Так или иначе, сейчас крепостное право – не более чем юридическая формальность. И кроме того, некоторые семьи поколениями так тесно связаны с родами, что это скорее можно назвать древним союзом, чем… владением.

– Что-то вроде вассальной клятвы? – спросил я. – Да?

– Сравнение не совсем верное. – Дед улыбнулся и пыхнул трубкой. – Но можно сказать и так. К примеру, прекрасно известная тебе Арина Степановна – крепостная.

– Что? – Я едва не поперхнулся чаем. – Да она же…

– Могла надрать тебе уши, когда ты ребенком позволял себе лишнего? – Дед наблюдал за моей реакцией с явным удовольствием. – Не сомневайся – может и теперь. И ее положение здесь совершенно ни при чем… Пожалуй, она даже была бы смертельно обижена, вздумай я предложить ей вольную.

Я не нашел что ответить: дед разнес все, что говорил Хриплый, в пух и прах. Разобрал по полочкам, расколотил убойными аргументами – и аккуратно ссыпал в мусор. Может, кто-то более подкованный в истории и государственных делах и смог бы возразить хоть что-нибудь, но я – нет.

– Да уж… – Я рукавом отер со лба выступивший пот. – Надо сказать, тогда все это звучало… куда убедительнее.

– Все эти разговоры о кровожадных угнетателях, о равенстве… – Дед понимающе закивал – и вдруг, нахмурившись, посмотрел мне прямо в глаза: – Скажи, Саша: а ты готов отказаться от своих привилегий? Разделить наследство с парой сотен крестьянских сыновей, отказаться от титула?.. От Дара, в конце концов? Стать обычным человеком – без всего, что досталось тебе от предков?

– Нет, – честно признался я. – Не готов.

– И это верно, Саша. – Дед легонько стукнул трубкой по столу, вытряхивая пепел и остатки табака. – Правильно. Хотя бы потому, что люди не рождаются равными. Разбогатеть или, наоборот, потерять родительское состояние может любой. И любой может при определенных обстоятельствах получить дворянский титул – или утратить. Но некоторые появляются на свет Одаренными – и этого не изменить. Такова природа вещей.

– Да, но…

– Подожди, я еще не закончил. – Дед чуть возвысил голос. – Это лишь половина того, что тебе следует запомнить раз и навсегда. Есть и вторая: ты – князь Горчаков. Не только по праву рождения, но и по тому, кем ты стал. В свои семнадцать ты уже знаешь больше, чем какой-нибудь крестьянин из Елизаветино узнает за всю жизнь, – а твое образование не завершено и на треть. Если начнется война и придется встать на защиту государства, твой Дар будет стоить сотни неумех с винтовками, а со временем – и тысячи. Но дело даже не в этом. – Дед на мгновение смолк, чтобы отдышаться. – Однажды ты научишься править! Не так далек тот день, когда тебе – хочешь ты этого или нет – придется занять мое место в Государственном совете. И я сделаю все, что от меня зависит, чтобы ты был к этому готов.

И, видимо, для этого придется стать… кем-то другим. Не беззаботным недорослем, увешавшим плакатами с актрисами половину комнаты. И даже не юнкером, не офицером на службе Ее Императорского Величества. Я вдруг вспомнил, какие у Кости были глаза до того, как погибли родители.

И какие стали потом.

– Что, не сильно приятная перспектива? – Дед улыбнулся одними уголками губ. – К сожалению, выбирать нам не приходится. Титул дает не только права и вольности, но и определенные обязанности… Обязанностей, поверь, куда больше. И не перед короной, которую, если разобраться, может надеть любой дурак, – а перед страной и государством.

Я молча откинулся на спинку стула. В чашке еще оставался недопитый чай, но больше почему-то не хотелось. Ни чая, ни разговоров – уж их-то мне на сегодня явно хватило.

Но дед так, похоже, не считал.

– Думаю, ты услышал достаточно, – проговорил он, – чтобы понять: идея народовластия сейчас не только бесполезна, но и опасна сама по себе. – Дед задумчиво потер подбородок. – Правда, куда больше я бы опасался тех, кто все это затеял. И кто раздобыл для этих маргиналов оружие.

– Очевидно, Куракин. – Я пожал плечами. – Или кто-то из его… шайки. Сделать «глушилку» без сильного Одаренного в принципе невозможно.

– Это-то и пугает, – вздохнул дед. – Сами по себе взбесившиеся люмпены и пролетарии не опасны, будь их хоть тысячи. Но теперь…

Теперь пары десятков вполне достаточно, чтобы устроить кровавую баню. Хриплый со своей бандой убил двадцать восемь человек – а мог убить втрое больше. И что бы дед ни говорил про одного Одаренного, стоящего тысячу солдат с винтовками, – расклад сил поменялся.

И, похоже, уже навсегда.

– Остается только понять, зачем Куракину эти… народовольцы. – Дед одним махом опрокинул в глотку остатки чая. – Но на это уйдет время, которого и так немного.

– Ага… – Я опустил ладони на подлокотники. – Я пойду?

– Да, ступай. – Дед пододвинул себе лист бумаги и чернильницу. – Сегодня мы вряд ли выясним хоть что-то.

Кабинет я покидал со странным и непривычным чувством. Пожалуй, больше всего оно походило на облегчение… но и какого-то непонятного недовольства в нем тоже было достаточно. Нет, разговор с дедом, безусловно, много расставил по местам, я узнал то, о чем раньше только догадывался – или не догадывался вовсе.

И все-таки меня не покидало ощущение, что осталось что-то еще. Мне дали картинку: занятную, привлекательную, с мастерски отрисованными деталями, вплоть до мельчайших штрихов, – и все же неполную. Будто я держал в руках одну ее половину – но точно знал, что есть и вторая, пусть и не такая ладная и красивая. И как раз ее-то мне дед дать почему-то не захотел… А скорее, просто не мог.

Зато я, кажется, знал, кто может.

Глава 7

Я оставил машину и «Волгу» с охраной в паре домов от неприметного двухэтажного здания в Волынкиной деревне и пошел дворами.

Подступающий мрак декабрьского вечера, темный кирпич стен вокруг, хриплые крики за углом… Похоже, парочке местных не терпелось выяснить отношения кулаками. Насквозь пропитавший воздух запах дешевого табака, дыма и машинного масла. Редкие фонари, из которых половина вообще не работала, а вторая – светила так тускло, что можно было запросто сломать ногу в одной из бесконечных ям и выбоин на асфальте. Положить его здесь положили – похоже, еще до моего рождения, – но с тех пор так ни разу и не ремонтировали.

Рабочий квартал на окраине столицы – да еще и вечером в пятницу – уж точно не самое уютное место для прогулки. Но я все равно чувствовал себя… пожалуй, почти в безопасности. Местные мне не страшны, а наемники или бунтари-пролетарии с «глушилками» уж точно не станут охотиться на наследника дворянского рода здесь, на задворках.

Скорее уж здесь всем на меня плевать.

Кое-как проскочив в тени мимо болтавших о чем-то под козырьком парней в грязных робах и чудом не попавшись на зубок здоровенной лохматой собаке на цепи, я, наконец, добрался до места. И пробрался в мастерскую не через главный вход, как обычно, а через черный, о котором наверняка знали даже не все работники. К счастью, оказалось не заперто – судя по бессчетному количеству окурков у двери, Настасьина братия нередко бегала сюда посмолить папиросами или самокрутками. Запах до сих пор держался – значит, в последний раз выходили совсем недавно.

Может, кто-то еще внутри, остался поработать сверхурочно. Сама Настасья, конечно же, каждый день крутила гайки допоздна. Кажется, иногда даже спала прямо здесь, в мастерской, забившись под одеяло в подсобке с работающим на полную катушку радиатором. Декабрь еще не успел полноценно вступить в свои права, и погода стояла скорее осенняя, но ночи в здоровенном и кое-как отапливаемом помещении наверняка уже были холодные до жути.

Осторожно прикрыв за собой дверь, я прошел через что-то вроде короткого и широкого коридора. За дверью слева располагалась раздевалка и, кажется, даже душевая, за ней – вход в подсобку. И только потом начиналась, собственно, мастерская: огромное помещение почти квадратной формы.

По сравнению с моим прошлым визитом сюда, внутри стало явно светлее. Похоже, Настасья все-таки не пожадничала и заказала дополнительные лампы. Но на всю площадь не хватало даже их – так что я мог спокойно расположиться в тени у подсобки, оставаясь незамеченным. И наблюдать.

Мастерская запросто бы вместила и десяток машин, однако сейчас тут находилась только одна. Точнее, пока еще остов, скелет машины, обросший даже не половиной внешних деталей. Под новый проект Настасье удалось неведомо где раздобыть двигатель от «Мерседеса» – старой модели, производства еще пятидесятых годов. Трехлитровая рядная «шестерка» выдавала при толковой настройке две сотни с небольшим лошадиных сил. Не самый могучий и амбициозный мотор – но и на него нашелся свой покупатель.

Отец одного из бывших однокашников по Александровскому лицею, хотел получить что-то «стильное, современное, умеренно-экономичное, практичное, надежное, непременно отечественной сборки – и за разумные деньги». На тот момент мы с Настасьей не купались в заказах – так что взялись без особых раздумий. Машина одним махом сожрала три четверти всего заложенного бюджета – зато и появилась на свет буквально из ничего за какие-то две с половиной недели. Конечно, еще многое предстояло сделать: поставить коробку, оформить салон, доделать кузов… прикрутить колеса, в конце концов, – но многое уже было позади. Я даже мог кое-как разглядеть наваренный на решетку радиатора хромированный значок – стилизованные и чуть наложенные друг на друга буквы «М» и «Г».

Мастерские Горчакова.

Настасья скрылась под капотом чуть ли не целиком – из угла у подсобки я имел удовольствие наблюдать только ноги и… тазобедренную композицию, как сказал бы Богдан. Рабочая куртка висела на полуоткрытой двери. Видимо, дева-конструктор так распалилась, что ей даже стало жарко.

Любовь к работе грела Настасью лучше любой печки.

А может, тепло дарила музыка. Из проигрывателя на верстаке доносились бодрые аккорды хард-рока. Какие-то очередные модные британцы или парни из Штатов – в последнее время следить за музыкальными новинками категорически не хватало времени. Кто-то выкрутил громкость до упора, и надрывающийся динамик прибавлял перегруженным гитарам хрипа и злости. Но Настасью это, похоже, совершенно не беспокоило – скорее, наоборот. Она даже пританцовывала на месте – одними ногами, не отрываясь от мотора. Смотрелось это забавно, но одновременно и довольно… симпатично. Во всяком случае, просто стоять и смотреть я уже не мог – да и не хотел.

Когда я подкрался и положил руки Настасье на бедра, она завизжала и подпрыгнула. Если не на высоту собственного роста, то на половину уж точно. Развернулась в воздухе, едва не заехав мне локтем в лицо, отпрянула, уселась на крыло машины – причем так, что ее ноги оказались от меня по сторонам.

В самый раз чтобы обхватить.

– Добрый вечер, Настасья Архиповна, – улыбнулся я. – Смотрю, ты рада меня видеть.

– Да тьфу на тебя, благородие! Напугал…

Настасья бесцеремонно толкнула меня в грудь, оставив на пальто отпечаток ладони, спрыгнула с машины, сердито посмотрела исподлобья – и только потом улыбнулась.

– Ты как пробрался-то? – поинтересовалась она. – Я тебя даже не видела.

– Там. – Я махнул рукой в сторону подсобки. – Полюбовался тобой немного.

– Полюбовался он… У меня чуть сердце наружу не выпрыгнуло. Сам знаешь, тут по вечерам всякие ходят – а у меня дверь открыта. – Настасья покачала головой. – А если бы я тебе ключом в лоб дала?

– Ну, если бы дала, то так мне и надо. – Я пожал плечами. – А дверь – закрывай. Ты мне живая нужна.

– Не учи ученую. – Настасья смущенно хихикнула и высунула язык. – Ладно… Чай пить будешь? Или опять повезешь меня высший свет охмурять?

– Чай, – рассмеялся я. – Хватит с нас пока высшего света.

– Да вообще бы туда больше не ходила! – Настасья сердито сверкнула глазами и прибавила – уже тише: – И тебя бы не пустила. Знаешь как я волновалась?!

Я неопределенно покачал головой. Похоже, Настасья до сих пор почему-то винила себя, что удрала вниз вместо того, чтобы броситься ко мне, – но обсуждать события во дворце Юсупова я отказался наотрез. Так что ей пришлось довольствоваться тем, что написали в газетах. Которые, видимо, на этот раз прижали крепче обычного. Даже скандальный «Вечерний Петербург» отделался весьма водянистой и расплывчатой статьей про суматоху и стрельбу на приеме.

Видимо, на этот раз Ленину редакцию навестил кто-то куда серьезнее меня.

Не дождавшись ответа, Настасья снова смерила меня недовольным взглядом, покачала головой – и зашагала к подсобке. Воткнула в розетку чайник и принялась раскладывать по столу чашки, нарезанную и оставленную кем-то булку, колбасу, печенье из коробки…

Что-то в ней изменилось. Не то, что я уже и так мог наблюдать, – другое. Тонкое и неуловимое. Нет, темперамент и фирменная «колючесть» никуда не делись, и все же Настасья теперь казалось куда спокойнее. Не мягче – скорее, просто взрослее, увереннее. Серьезнее.

Я мог только догадываться, чего ей стоит держать в руках свою бригаду, в которой были мужики вдвое старше нее самой. Конечно, одно упоминание моего имени могло решить многие вопросы, но уж точно не превратилось в универсальную палочку-выручалочку.

– Как ты тут? – спросил я, закидывая в кружку пару кусков сахара.

– Да так, благородие… По-разному.

Похоже, мое появление – а может, и воспоминания о стрельбе во дворце – всколыхнуло в Настасье что-то, о чем она не желала вспоминать. И мне, конечно, не хотелось дергать ее без надобности… Но я пришел в мастерскую вовсе не проверить, как идут дела с машиной. Не обсудить покупку нового сварочного станка взамен сгоревшего или аренду мастерской. И даже не ради пары шикарных ног ее хозяйки.

Мне нужны были ответы… хоть какие-то.

– Насть, – осторожно начал я. – А тебе приходилось слышать о… народовольцах?

Настасья отвела глаза в сторону и принялась разглядывать чайник – будто от ее взгляда он каким-то чудом мог закипеть быстрее. Мой вопрос то ли застал ее врасплох, то ли оказался просто неприятным.

Я не собирался давить – просто сидел и ждал, пока она заговорит.

– Слышала… Как про них не слышать? – Настасья пододвинула себе чайник с заваркой. – Говорят, это они тогда… ну, во дворце.

И кто-то говорит слишком много – если уж даже вчерашняя крепостная знает или, по крайней мере, догадывается, что к чему. Газеты, разумеется, молчали – но информация просочилась по другим каналам. Разлетелась по столице – а может, и еще дальше.

Хриплый наверняка был бы доволен.

– Не знаю, – на всякий случай соврал я. – Вообще ничего в этом не понимаю – поэтому и спрашиваю. Кто они вообще такие?

– Ну… социал-демократы, радикалы. – Голос Настасьи звучал неуверенно – похоже, она сама не очень-то понимала значения слов, которые произносит. – Поэтому их запретили.

– Кто запретил?

– Правительство. – Настасья вдруг заговорила еще тише. – Государыня императрица… Кушай печенье, благородие!

Блюдце вдруг скользнуло ко мне по столу, едва не подпрыгнув. За ним поехала и чашка, в которую Настасья тут же принялась остервенело лить не успевшую толком вскипеть воду.

– Не хочешь говорить? – мягко спросил я. – Почему?

– Да потому что! – Чайник громыхнул об стол, щедро плеснув из носика на скатерть. – Тебе за это ничего не будет, а меня за одни разговоры эти…

Вместо слов Настасья вдруг сделала страшное лицо и провела себе пальцем по горлу.

Чик.

– Не придумывай, – проворчал я. – Никто тебя не тронет!

– Тронуть, может, и не тронут, – с явной неохотой признала Настасья. – А спросить за каждое слово могут. Вон, недавно у Сеньки-механика брата прямо с завода забрали. Черная «Волга» приехала – и все, поминай как звали. Говорят, у него какую-то эту, как ее… гитацию нашли.

– Агитацию, – автоматически поправил я.

Черная «Волга». Похоже, люди Багратиона еще не разучились работать быстро и беспощадно… только с теми ли они боролись?

– Потом еще аресты были, – вполголоса продолжила Настасья. – Домой приходили… даже к нашим, из мастерской. На той неделе. Правда, не забрали, проверяли только.

– А сюда?

– Сюда – нет. Нам тут этих народовольцев твоих не нужно. Будто без них дел никаких нету… Машину под Новый год сдавать, а еще редуктор ставить надо. – Настасья явно старалась перевести тему. – Работы невпроворот, благородие.

– Насть, послушай. – Я чуть подался вперед. – Чего ты боишься? Думаешь, я тебя… сдам, что ли?

– Нет… нет, ну чего ты? – Настасья обхватила мою ладонь обеими руками. – Просто страшно, понимаешь? Одни беды от этих разговоров. Даже Иван Тимофеевич – и тот… Ой!

Видимо, этого она мне рассказывать не собиралась.

– Не бойся. – Я улыбнулся и чуть понизил голос. – Что за Иван Тимофеевич такой?

Настасья посмотрела на меня – осторожно и сердито. Но, видимо, сообразила, что я не отстану, и все-таки продолжила:

– Руку у него в станок затянуло на заводе. Так порезало, что еле живой остался. Должен был пенсию получить по увечью – не дали. – Настасья чуть нахмурилась. – Хозяин комиссию собрал какую-то – решили, дескать, сам виноват.

– Комиссию… – проворчал я. – Надо было в суд идти.

– Да толку от судов этих… Может, побоялся просто, не знаю. – Настасья пожала плечами. – Сам не рассказывал, а я спрашивать не стала. Говорит, мне семью кормить, внуков растить надо, а не по поверенным бегать. Ну, я его к себе и взяла… Ты же не против, благородие?

– Сама решай, – улыбнулся я. – Ты тут хозяйка.

– Так я и решила вот. У него, конечно, всего два пальца справа осталось, работает медленно, зато токарь – от Бога… Где такого найдешь?

Я молча кивнул. История Ивана Тимофеевича как будто закончилась хорошо – но все равно оставила внутри какой-то мутный осадок. Словно я увидел краешек той, второй половины картинки, которую рисовал мне дед… А скорее, даже ее оборотную сторону. И выглядела она совсем не радужно.

– Так вот, благородие, – снова заговорила Настасья. – К Ивану Тимофеевичу потом еще приходили парни какие-то. Звали на сбор какой-то – рассказать, как хозяин завода его без пенсии оставил. Только он их послал куда подальше.

– Почему?

– Говорит, вред один. – Настасья покачала головой. – Что на заводе только без руки останешься, а с этими свяжешься – без головы будешь.

Весьма вероятно. Пример Хриплого и его шайки тому подтверждение.

– Понятно… – вздохнул я. – А ты сама – как думаешь?

– Про что?

– Ну, про парней этих. – Я потер уже успевший чуть зарасти подбородок. – Про народовластие…

– А я, благородие, никак не думаю! – Терпение Настасьи явно подходило к концу. – По мне, так не во власти совсем дело, а в людях. А люди разные бывают. И из простых, и из благородных… Есть вроде тебя, хорошие, а есть такие – тьфу! Ни совести, ни силы настоящей нет, только имя и денег полные карманы. – Настасья поморщилась – будто вспомнила что-то особенно неприятное. – Вроде графья, а на уме одни девки да машины.

Я встречал… да чего уж там – еще полгода назад я и сам был таким же: бестолковым недорослем, убежденным, что мир вращается вокруг него.

– Ладно, прости. – Я накрыл чуть подрагивающую от гнева руку своей. – Насть…

– Что – Насть? – Зеленые глаза выстрелили две молнии. – Мое дело – мастерская. А хочешь политикой заниматься, так занимайся, благородие! Ты у нас знатный – может, кто и послушает.

– Знатный… Ничего, Насть. – Я осторожно стиснул тонкие теплые пальцы. – Скоро ты сама будешь знатная. Закончишь университет, получишь чин по двенадцатому классу. А может, и по десятому даже.

– Да что мне, благородие, – отмахнулась Настасья. – Все равно оно… не то.

– Да почему же? – Я чуть подался вперед. – Если поступишь на службу, получишь по выслуге и девятый класс. А это уже потомственная дворянка!

– Потомственная, не потомственная… Разная у нас с тобой жизнь выйдет, благородие.

Только что передо мной сидела грозная валькирия, готовая буквально сжечь меня взглядом, – и вдруг потухла. Разом, в одно мгновение, как свечка, на которую дунул ветер… Похоже, я, сам того не желая, уколол ее в больное место.

– Насть, я…

– Да не надо, благородие. – Настасья печально улыбнулась и погладила меня по руке. – Все равно не поймешь.

– А ты покажи!

Мысль, зародившаяся мгновение назад, превратилась в идею. И сразу из идеи – в план. Пока еще смутный, неясный… Но почему бы и нет?

– Это как? – Настасья чуть отодвинулась и даже попыталась освободиться из моей хватки. – У тебя глаза какие-то… Ты чего задумал?

– Нормальные у меня глаза, – усмехнулся я. – Просто подумал – ну как-то же ты без меня отдыхаешь, развлекаешься?.. Ходишь на танцы?

– Ну… бывает, что и хожу.

– Отлично. – Я отодвинул кружку и поднялся из-за стола. – Вот их и показывай.