Книга желаний

Олтаржевский догадался, какой «Люде» собралась звонить хозяйка дома.

– Звонок вам не навредит?

– Хуже, чем Аркадию, никому не будет! – насмешливо и твердо ответила женщина.

Горничная расставила кофейный сервиз на резном столике и неслышно удалилась.

Шерстяникова извинилась и вышла. А Олтаржевский подумал, что в стране «телефонного права» её поступок может оказаться единственно верным. К тому же, защищая Аркадия, она защищала мужа: ведь сенатор с Аркадием «компаньоны».

Он осторожно налил кофе, но пить не решился, боясь неуклюжим движением расколоть драгоценную посуду из императорского саксонского фарфора: некогда для журнальной халтуры Вячеслав Андреевич изучал технику майсенского обжига и научился отличать искусство от глиняных черепков. Он сравнил изысканный фарфор с домом Шерстяниковых, куда вламывался из своей «глиняной подворотни», – попытался представить её родителей, детей, друзей, запросто бывавших здесь. Попытался представить жизнь людей с хорошим достатком. Подумал, что никогда бы не обеспечил ей её нынешнюю жизнь, и тут же вновь подосадовал на неуместные фантазии.

Когда Шерстяникова вернулась, глаза её живо блестели.

Она рассказала, что Аркадия обвиняют в крупном мошенничестве. Арестовали по особой статье. «Воспользовались» тем, что президент и Генеральный прокурор в отъезде.

– Разве без их санкции арест Аркадия возможен? – усомнился Олтаржевский.

– Во всяком случае, его отпустят! Мне обещали! А вот и Василий Степанович!

Олтаржевский обернулся. В гостиную энергичной походкой входил сенатор. Он был в дорогом костюме. Простое круглое лицо выглядело озабоченным, словно Василий Степанович пришел с важного мероприятия на еще более важное.

Ольга подставила мужу губы. Он клюнул их. Выслушал ее сообщение о звонке «Люде» и нахмурился. Очевидно, между супругами было заведено рассказывать друг другу всё. Шерстяников кивнул – обсудим после, и подал Олтаржевскому руку. Вячеслав Андреевич привстал и едва не упал в обморок. (Решил – его «догнал» хмель!) На диване он переждал дурноту. Шерстяниковы не заметили. Сенатор плюхнулся в кресло напротив.

Олтаржевский не мог отделаться от давешнего впечатления о сенаторе – веселый малый, которого попросили сыграть роль аристократа в любительском капустнике. Вячеслав Андреевич понимал, что впечатление это ошибочное. Такие, как Шерстяников, не сомневаются в том, что высокое положение принадлежит им по праву. Они смотрят на порядок вещей в мире иначе, нежели Олтаржевский.

Шерстяников быстро оглядел гостя и увидел узкое лицо человека замкнутого, который обо всём думает по-своему и держит мысли при себе. Кадровый офицер, он считал, что мужчина должен одеваться со вкусом. Неухоженный вид гостя не вязался с его независимой манерой держаться. Шерстяников не любил противоречий в людях.

Они не понравились друг другу.

– Сейчас многие друзья Аркадия притаились и ждут, чем кончится, а вы пытаетесь помочь ему. Это смело, – проговорил сенатор низким голосом, накануне так удивившим Олтаржевского.

– Моя смелость от незнания. Иначе бы я не влип так легко в эту историю, – ответил, как послышалось Олтаржевскому, кто-то вместо него – его знобило.

– Вы собираетесь работать с Аркадием? – спросил сенатор.

– Не думаю.

– Почему?

– Я вряд ли смогу быть ему полезен.

– Несмотря на временные трудности, партнерство с Аркадием открывает широкие возможности. Вы, должно быть, способный человек, если он вас выбрал. Зачем вам возвращаться в науку? Хотя… Ваши родственники, кажется, – знаменитые архитекторы? Сталинские высотки – это проект одного из них?

Ольга посмотрела на гостя. Этот чужой сдержанный человек оказался отпрыском знаменитой династии и ученым! Гостю же стало неприятно, что посторонний узнал о нём на стороне – он бы сам рассказал о себе, если бы спросили.

– Да. Они проектировали кое-что в Москве и за границей, – неохотно сказал Олтаржевский и вернулся к разговору о Гуськове. – Дело не в науке. Я ничего не понимаю в бизнесе.

– Поймёте, – ответил Шерстяников. – Большинство наших предпринимателей невежды. Они ничего не умеют, кроме как давать деньги в рост, и не хотят учиться производству. Умея мыслить самостоятельно, при поддержке сильного человека вы добьётесь успеха. А если упустите такую возможность, то сделаете большую глупость.

– Я подумаю. Но у Аркадия не временные трудности. Все сложнее.

– Почему вы так решили?

Разговаривая с гостем, сенатор не мог понять: как такого человека втянули в эту историю? Шерстяников задавал вопросы, чтобы разобраться, кто он. Но гость не говорил больше того, о чём его спрашивали. Держался настороженно.

– Я еще не разобрался в этом деле, – сказал Олтаржевский. – Но, по-моему, это очевидный сигнал бизнесу от власти, чтобы олигархи не вмешивались в политику.

– Вы – друг Аркадия. Как вы считаете, он пойдет на компромисс с властью?

– Трудно сказать. Я знаю о том, что происходит наверху, из газет. Но думаю, компромисс не изменит ситуацию в целом. Аркадия накажут.

– Тем не менее вы помогаете ему! Значит, разделяете его политические убеждения?

– Это ничего не значит. Я пытаюсь помочь другу, который попросил меня об этом.

– Любопытно! Вы человек науки и, должно быть, привыкли опираться на логику. Но я не вижу логики в вашем поступке. Вы оказались втянуты в политику – потому что здесь все же больше политики, чем бизнеса, – но даже не пытаетесь разобраться, прав Аркадий или нет. Это противоречит чувству самосохранения и здравому смыслу.

– О политике мне судить еще сложнее, чем о бизнесе. Вы единственный политик, которого я знаю. Но, судя по всему, вы знакомы с подоплекой дела лучше меня, и все же тоже поступаете вопреки здравому смыслу. Поступаете, как порядочный человек.

– В политике нет порядочных людей. Я на стороне Аркадия, потому что у нас с ним общие интересы, – насмешливо сказал сенатор, и Вячеслав Андреевич не мог понять, подшучивает сенатор над ним или издевается. – Что вы так растерялись? – улыбнулся Шерстяников. – Если моя жена помогает вам, значит, вы у друзей. Не бойтесь говорить, что думаете. Мне действительно интересно ваше мнение.

– Какое же тут может быть мнение? Аркадия примерно накажут для того, чтобы показать, что бизнесом в России можно заниматься, только оставаясь лояльным власти.

– Ни для кого это не новость! Вы думаете, в других странах по-другому?

– Нет, не думаю. Но я живу в России, и меня интересует то, что происходит здесь. Мне трудно судить об истинных причинах ареста Аркадия. Политика это или его устраняют конкуренты, в любом случае – это подлость. Рано или поздно с ними поступят так же.

– Надеюсь, вы не настолько наивны, как наивны ваши слова.

– А вы разве думаете иначе?

Шерстяникову позвонили по мобильному телефону. Он извинился и ответил. Затем сообщил жене, что должен ехать, и чмокнул её в губы.

– Мы с вами договорим в другой раз, – сказал он гостю и торопливо вышел.

– Мне тоже пора, – проговорил Вячеслав Андреевич, но не смог подняться – он мгновенно ослабел, будто из него ушла жизнь. Посидел с минуту, пережидая дурноту.

– Что с вами? – встревожилась Ольга. Она пощупала его запястье – её пальцы показались ему обжигающе горячими. – У вас руки как лед! вы простыли.

– Да! Вчера замёрз. Сейчас пройдет, – проговорил он и упал в обморок.

Очнулся Вячеслав Андреевич на диване. Над ним склонился молодой человек в серой паре и Ольга. Олтаржевский заелозил, но подняться не смог. Тело казалось тяжелым, а ноги ватными.

Ольга удержала его за плечо:

– Лежите. Сегодня вы не сможете заниматься делами.

Румянец тронул его бледно-серые щеки. Ольга жестом отпустила помощника. Она поймала себя на мысли, что ей нравится умное лицо гостя, и она подумала, что именно такое лицо должно быть у мужчины: немного замкнутое и уверенное. Правда, не такое больное! Вокруг глаз Олтаржевского она рассмотрела мелкие морщины, придававшие ему спокойное выражение, какое бывает у людей, много переживших.

В его присутствии она чувствовала смутную тревогу, как на первом свидании, и это позабавило её. Олтаржевскому же было стыдно – брякнулся в обморок в чужом доме! На миг они встретились взглядами и тут же отвели глаза.

Ольга спросила первое, что пришло в голову, – о его диссертации. Он заговорил о декадентской поэзии. Она спросила о его семье, и он, сам не понимая зачем, рассказал про жен, детей, про газеты, где работал. Хватился, что наговорил лишнего, и замолчал.

– Вы, должно быть, сильно отстали от науки? – спросила она.

– Так сильно, что не хочется думать об этом.

– Вы следите за новинками?

– Следить мало. Нужно работать по специальности. Я отказался от науки из-за денег. Филологам мало платят. Но газетная рутина вовсе не приносит удовольствия. Так что к рутине теперь прибавилась тяжесть от сознания, что я изменил призванию.

– А филология – ваше призвание?

Он пожал плечами.

– Мне это интересно. Чем бы я ни занимался, я возвращаюсь к науке.

– А почему выбрали именно эту специальность?

– Мой отец – журналист. Наверное, захотелось сделать больше, чем он. Кроме того, литература – это мужская работа. Увы, в наше время учеными считают лишь тех, кто изобретает оружие либо нефтяные вышки. Остальная наука, судя по зарплатам, государству не нужна, – вяло улыбнулся он.

– Вы напоминаете моего папу. Он доктор наук. Говорил всегда прямо и понятно.

Она рассказала, что в школе преподавала химию – «…пришлось уйти, чтобы не быть свадебной генеральшей…» – и про замужнюю дочь в Санкт-Петербурге. Про то, что росла в хрущевке, а когда отец купил ей велосипед, на нём по очереди катались все дети во дворе, кроме неё, пока кто-то не врезался в забор и не сделал на колесе восьмерку.

– Вы, наверное, дружите с отцом?

– Мы дружили. Папа погиб в Афганистане. Он служил в разведке.

Олтаржевский подумал о своём Афганистане, но промолчал.

– Почему вы откровенны со мной? – спросил он.

– Василий Степанович рассказал о вас. Было бы невежливо, если бы вы ничего не знали обо мне. Кроме того, я не раскрыла государственной тайны, – улыбнулась Ольга.

– Вы не похожи на генеральшу. Вам, наверное, скучно здесь. Поговорить не с кем.

– Почему вы так решили? Я слишком болтлива?

– Нет. Вокруг заборы. Чтобы сходить в гости, нужно заказывать пропуск!

Она улыбнулась. Бриллианты в её ушах заискрились.

– Мы живём здесь с лета. Это не наш особняк – мы его арендуем. И еще не успели ни с кем подружиться.

Она смеялась над его осторожными замечаниями. (Он замирал – поймет ли?) А он слушал и дивился самостоятельности её суждений. Она легонько откидывалась назад и смеялась, прикрыв ладонью рот. Перед тем как ответить, осторожно касалась пальцами рукава Вячеслава Андреевича. И все время, что она была рядом, он «впитывал» её впрок! Всем существом! И не мог насытиться.

Казалось, Ольга знакома ему с рождения, и сейчас они встретились через много лет. Еще не выйдя из её дома, он уже тосковал. И это чувство удивило его. Он знал, что любви с первого взгляда не бывает. В его возрасте любви не бывает вообще. Страсть, влечение… даже эти чувства для него теперь – роскошь. Ему было неловко перед её мужем, неловко за то, что он никак не мог заставить себя уйти. Какая-то сила удерживала его рядом, и он не мог с ней справиться.

Олтаржевский услышал нарастающий шум и понял, что снова теряет сознание. Цепляясь за действительность, подумал, что не успел сказать, что со вчерашнего дня постоянно думает о ней, – и вдруг с ужасом понял, что произнёс это вслух. Он испуганно вскинул на Ольгу взгляд, не понимая, как посмел…

– Спасибо! Очень мило! – Она растерялась и побледнела, как накануне в ресторане.

– Простите!

Олтаржевский, сделав усилие, встал и пошатнулся – комната плыла перед глазами. Он споткнулся о стол и опрокинул чашку. Коричневая жижа кляксой шлепнулась на её платье. Пытаясь поймать чашку, Олтаржевский уронил кофейник и ударился лбом о лоб женщины. Потирая ушибы, они испуганно смотрели друг на друга.

Подоспевший молодой человек в паре придержал его за локоть. Хозяйка проводила их вниз. Горничная помогла Олтаржевскому одеться: он дважды не попал в рукав и на ватных ногах спустился к подъезду.

В машине Бешев отвернулся – решил, что Олтаржевский пьян.

– Мне нездоровится. Позвоните Аркадию, – слабым голосом сказал Вячеслав Андреевич.

Помощник подал ему телефон с набранным номером. Гусь отозвался.

– Тебя отпустят! – сказал Олтаржевский.

– Знаю. Ко мне щас приходили. Поговорим, когда выйду.

Олтаржевский плохо понимал, куда его везут (куда-то на Бульварное кольцо).

Консьержка. Лифт. У резной двери Вячеслав Андреевич повалился навзничь. Бешев успел схватить его за плечи. Олтаржевский снова потерял сознание.

Очнулся он в постели под одеялом. Рядом хлопотали медики в форменных куртках.

– Ничего страшного. Переутомление. Сейчас сделаем укольчик, и вы поспите, – успокоил фельдшер и набрал в шприц лекарство.

Проснулся Вячеслав Андреевич ночью. Тусклый свет по периметру потолка выхватывал портьеры до пола и плохо различимые во тьме гобелены. На столе возле кровати под балдахином – пилюли, электронный градусник, стакан сока.

Олтаржевский прислушался к мертвенной тишине, затем – к себе: кровь шумела в ушах, мысли путались, слабость растеклась по телу: очевидно, у него был жар. Он выпростался из-под одеяла (тело тут же охватил озноб) и в трусах (одежда была аккуратно сложена на стуле) побрёл по огромной квартире. А когда наконец разыскал туалет – по соседству со спальней! – и через проходную дверь очутился в ванной, то в отражении зеркала увидел больное, небритое лицо. Он хотел вернуться в постель, но что-то в собственной внешности показалось странным. С минуту Вячеслав Андреевич поворачивал к свету лоб, подбородок, всклокоченные волосы, пока наконец не понял – у него совершенно седые виски.

Он поседел за сутки! Или впервые за несколько месяцев рассмотрел себя?

Вячеслав Андреевич с привычной самоиронией подумал о том, что хлопоты состарили его. Но холод ужаса прокатился от кончиков волос до пяток: прядь на чубе торчком, как у пупса, побелела прямо на глазах, словно он высунул голову из тепла в ледяную стужу и лоб мгновенно покрыл морозный иней.

Олтаржевский присел на край ванны. Еще раз, потрясенный, осмотрел волосы, хватая их щепоткой.

Нет! Показалось! Игра света! История с Гуськовым стоила ему нервов!

– Тетрадь! – прошептал Олтаржевский. Он вспомнил о плате за желания. Хотел сыронизировать над своей неистребимой мнительностью, да так и вернулся в постель с вымученной улыбкой.

В квартире Олтаржевский оказался не один. На его шаги неслышно подошла сиделка в медицинском костюме. Олтаржевский жестом показал ей – ничего не надо, залез под одеяло и, прикрыв веки, равнодушно подумал о том, что, вероятно, так люди узнают о страшной неизлечимой болезни.

5

Олтаржевский болел два дня. По утрам звонил Бешев, справлялся о самочувствии. Днем молчаливая горничная примерно одних с Олтаржевским лет перестилала постель и готовила на кухне еду. После того как больной начал вставать, на спинке кресла обнаружилась отутюженная пижама его размера.

На третий день Олтаржевский обошел квартиру. Пятый или шестой этаж, окна четырех комнат выходят в тихий двор, остальные – на балконы, нависшие над Тверской, где гарцует на коне бронзовый Долгорукий.

В рабочем кабинете стоял мощный компьютер и плоский телевизор с каналами на основных языках мира. Посреди столовой – овальный стол из дуба человек на двадцать и фигурные кресла. В гостиной декоративный камин и диваны. В квартире были еще библиотека с застекленными стеллажами от пола до потолка и рабочим столом, биллиардная, винотека, гостевая комната с входом в отдельную ванную и туалет. Комната для прислуги, также с отдельной ванной и туалетом, находилась за гостевой. Плюс комната-кладовая для посуды, для верхней одежды и вещей…

Он не удивился, если бы, как в сказке, обнаружил в кладовке костюмы и рубашки своего размера. (Увы!) Олтаржевский иронично сравнил себя с VIP-дворником, временно заселившимся в ведомственный замок.

Он старался не вспоминать о ночном ужасе и не думать о тетради, чтобы не сойти с ума – даже мысль о «чуде» вызывала у него панику, как в детстве, когда он разумом пробовал проникнуть за границы вселенной и всякий раз убегал от черной бесконечности, прятался в собственной черепушке за собственными глазами. Если б на его ладони, как в кино, появился апельсин или за один миг он очутился бы на Эвересте, то и тогда не поверил бы в чудо, а решил, что стал психом. Иначе ему пришлось бы поверить в Бога. Не в того безобидного боженьку, о котором он слышал с детства, а в Настоящего! Одно дело – необременительные совпадения, за которыми притаился всемогущий добрячок или злюка, и досужие размышления о бытии после смерти, и совсем другое – всё, что стряслось за три дня. В теории заговоров и прочую ерунду Олтаржевский не верил и не знал, как быть с чередой странных событий, случившихся после ночной прогулки. Он перечитал историю книги на листочках, вложенных в тетрадь, но так и не понял, что происходит.

«Объяснение придет после», – испуганно спрятался он за спасительную мысль.

За время болезни Олтаржевский просмотрел штатное расписание медиахолдинга: документ прислал Бешев. Генеральный директор, председатель совета директоров, главные редакторы, шеф-редакторы, их замы, начальники и замначальники управлений, секретари, ответсеки, ведущие, обозреватели, спецкоры. Кое-кого Олтаржевский знал.

Он не понимал, зачем понадобился Гусю в заведомо проигранной тяжбе с властью.

В новостях на все лады обсуждали арест Гуся. Его канал клеймил «диктатуру закона по-путински», правосудие «по Вышинскому». Называл арест хамским выпадом против «всех граждан» страны, против «нашей» свободы. Выступали Резник, Черкизов, Немцов… Ничего нового Олтаржевский не услышал и ничего иного не ждал.

Сделать больше того, что уже сделал, он не мог. Оставалось ждать.

Подумав об Ольге, Вячеслав Андреевич вдруг понял, что влюбился. Он вспомнил запись в книге и растерялся. Ведь он «просил», чтоб полюбили его! А не наоборот! Он знал: чтобы тебя любили, надо любить самому! Он с раздражением отмахнулся от бредней. Нет никаких чудес! А есть обычная жизнь, где у каждого собственный удел! Красивая и успешная женщина не унизит мужа и себя связью с ничтожеством! Ему же пора убираться в привычный мир коммуналок, газетных писарчуков, обычных людей с их нехитрыми радостями… или наняться к Гусю.

Но праздно мечтать или распорядиться удачей – большая разница. Он устал от нищеты, но не был готов с нищетой расстаться. Он сдался, растранжирил жизнь и не знал, что делать с её остатком. Внутри пусто, снаружи скучно. Но, вспоминая Ольгу, он думал о том, что человеку нужно совсем немного, чтобы снова цепляться за жизнь.

Вспомнив о книге, он поискал её в куртке. Обшарил вещи! Обыскал спальню!

Книга пропала! Он не помнил, где ее оставил. У Шерстяниковых, в машине…

Он уже успел привыкнуть к книге, как к талисману.

Олтаржевский уныло пробежался пультом по телевизионным каналам и наткнулся на… Гуся! В прямом эфире программы «Глас народа» тот воинственно сверкал стеклами очков, вещал о «разгроме» либеральных ценностей и о попрании прав человека. Разоблачал «власть»: ему, мол, предложили закрыть «Куклы», заменить дирекцию телекомпании! Насидевшись в Бутырке, он обещал «бороться». За Гуся заступились Авен, Фридман, Сысуев, Малашенко. Лучший «друг» Березовский заявил, что тоже нарушал российские законы. «Из солидарности!» – с иронией подумал Олтаржевский.

«Заступаясь», все они рыли Гусю яму.

Досадуя, Олтаржевский выключил телевизор. Толстомордый еврей лягался, как упрямый осел, губил себя, близких и тех, кто ему помогал. Он даже не удосужился сообщить, что вышел из СИЗО. Олтаржевский понял, что пора «валить», пока его не заметили в драке.

Он оделся. Проверил в кармане ключи от коммуналки. Оставил бешевский телефон и пачку денег – подумав, отщипнул за хлопоты, – и пошёл, когда заверещал мобильник.

Гусь звонил из студии.

– Слава, завтра у меня дела. Подползай послезавтра.

– Гусь, ты сдурел?

– Не ори! Мне все равно крышка. Надо поговорить!

– Куда ехать? На Арбат, в Палашевский, в Чигасово?

– Нет! Там слушают! Бешев отвезет, – и отключил трубку.

Олтаржевский не сразу сообразил, что звонит Ольга: сердце сладко защемило.

Она справилась о его здоровье – про болезнь «им» рассказал Бешев, – сказала, что горничная нашла его записную книжку в гардеробе и «посыльный уже везет».

– Оля… – он хотел извиниться за «признание».

Она угадала. Чужим голосом прошептала:

– Молчите! Мне и так тяжело! Прошу вас! Ни вам, ни мне это не нужно! Посоветуйте Аркадию быть дальновидней.

Подавленный, он присел на постель. В груди ныло. Он окончательно понял, что влюбился, как влюбляется в последний раз стареющий мужчина.

Вячеслав Андреевич из кармана куртки вытащил бумажник. Перебрал пачку визиток. Отыскал – «Евграфов Юрий Борисович. Букинист», позвонил и назвался.

Тот не сразу вспомнил.

– Что-то случилось? – спросил букинист сипловатым простуженным голосом.

– Не знаю. Приезжайте. Сами решите, случилось или нет.

Торговец жил рядом, на Гоголевском бульваре. Тащиться по холоду к незнакомому человеку ему, судя по голосу, не хотелось, но он обещал быть.