С деньгами было плохо, приходилось подрабатывать. В баре охранял бармена от нападок пьяной публики. Разглядели, что кулаки крепкие и дерзости глупой полно. Пристроили. Платили хорошо. Если сравнить с маминым окладом, то в два раза больше. Так я приобщался к портово-городской жизни. На работе приключений хватало, бармен был, конечно, партийный, и потому, наверное, ему позволялось коктейли «бодяжить» по своему видению прибыли. Впрочем, моя зарплата оттуда же приходилась. Опять я учился чему-то плохому, но, может, просто взрослел?
Ночью был бармено-швейцарский, таксистско-официантский город – спал мало, моряки гуляли, все кипело, плясало и пело. Ночью не было никакой политической интриги, в темноте красного не видно, и потому все было по-зверски буржуазно. Карманно-воровские бригады с «притирами» наперевес ударно работали, дружинники прятались по подъездам и подворотням. Дежурные в райотделах зевали от скуки, а пожарники спали, как им и положено. Город жил обычно-привычной для него жизнью закрытой территории.
В столице нашей Родины тоже происходили знаковые события. Концерт Элтона Джона казался уникальным мероприятием. Билеты на него распространялись только по партийным спискам. То действо было равно прилету инопланетян. И наш вождь посетил концерт, в первую очередь, чтобы убедиться, что музыка и тексты не противоречат идеологии СССР. А знал бы наш красный вождь, что уже шестидесятисемилетний Элтон Джон в загородной резиденции Елизаветы II будет выходить замуж, пришел бы?
В тот год, после войны в СССР впервые была применена смертная казнь к женщине. Расстреляли Антонину Макарову (Тонька -пулеметчица). На экраны вышел фильм-притча Тарковского «Сталкер», фильм непонятный, но завораживающий. Ко Дню милиции показали сериал «Место встречи изменить нельзя». Не знаю, как сыграл Высоцкий, но то, что он спел… В его стихах я всегда слышал пророчества, они шли рядом со мной по жизни, одновременно грели и охлаждали. В истории Отечества пророков были единицы, и на их гробах нечисть всегда будет исполнять свои танцы. Не тронь он плотника Иосифа, не умер бы в мучениях. Я верю, что у него было, что спеть и чем оправдаться перед Всевышним. Надевая на себя петлю, он забудет приложиться к Кресту. Ему остается жить меньше года. И еще на высоте 8,5 тысяч километров столкнулись два советских самолета. Погибли все 178 человек. Два молоденьких диспетчера были назначены виновными и получили по пятнадцать лет. Новомучеников было сто восемьдесят. Это сто семьдесят восемь плюс два. А звезды на башне горели ярко-красным.
***
1619 – 400 лет – 2019
Вот уже они собираются ехать за Крестом. Посыльный прибыл тридцатого ноября, раненько поутру. Гиляк был маленького роста, лохматый, одетый в несвежую хламиду, и по имени Кайгусь. Не очень приветливо он передал Зотову предмет пароля – сухожилие медведя, продетое в ржавое кольцо, и смятую бумажку с числом три. Пришлось допытываться, сие означало третье декабря с рассвета. Кайгусь фыркнул, но взял презент от Зотова – бутылку водки. Тряхнул хламидой и исчез в утренней поземке.
Григорий Иванович после письма Пилсудского с описанием маршрута в какой-то мере представлял себе географию движения. Гиляцкое стойбище «Поморское» было известно с экспедиции Шмидта в 1861 году. Члены его экспедиции проходили до восточного побережья с поселением Гиляко-Абунан и заливом Уркт. Зотов явно поминал, что по руслу Охэ маршрут сократится на четверть, но гиляки называли эту территорию Выргэт – «гнилое место», и всячески его избегали. При благоприятном исходе похода, весть о его результатах по гиляцким стойбищам доберется до Пилсудского раньше, чем он сам сумеет сообщить через казенного курьера канцелярии военного поста «Александровский». Тот объезжал территории, по которым насильно расселяли бывших каторжников, а теперь поселенцев. До Зотова курьер начальника острова добирался раз в два месяца. С началом навигации, не ранее июня, Григорий Иванович собирался отплыть во Владивосток по делам товарищества «Зотов и компания». Времени получить сопроводительное письмо от Пилсудского было достаточно. Зотов, человек верующий, с волнением относился к возложенной на него миссии, считая для себя то действо проявлением к нему Божьей благодати. В тот же день, помышляя о хороших погодах на эти дни, начал готовиться к поездке.
***
Пете грустно, что предатели не дают спокойно жить. Протопопов и Белоусова остались в Швейцарии. Политической подоплеки у бегства не было никакой, но Петр Николаевич должен был о ней говорить в первичных организациях, разъяснять, опираясь на мнение своего ЦК и заголовки центральных газет. И Петя разъяснял, старался. Петра Николаевича готовили на первого, а первый – член КПСС и член бюро горкома партии. Другая мера ответственности и другое обеспечение. Но условие одно: будучи партийным, оставаться комсомольцем.
Теперь придется брак со своей Натальей регистрировать, не пристало жить без штампа в паспорте партийному. Она, правда, не очень-то, пьет не в меру и Петю обзывает так же, как его на улице обзывали в детстве, еще и шлюхается. Но у нее папа, с этим надо считаться. Папа ее к Пете и пристроил, как к перспективному, и сказал напутственно: «Люби, Петр, партию, она и поможет, и подскажет, а жена – это так, холодная котлета за пазухой. Но Наташку не обижай – прибью!». Она его, сучка пьяная, вчера сильно укусила и разоткровенничалась, что в районе уже дала всем, кроме дежурного электрика. Но Петя выбирал перспективу.
В тот год закончили большую агитационно-пропагандистскую работу по переписи населения. Наглядная агитация была важной частью массово-разъяснительной работы. Все случилось в полном объеме и вовремя, согласно директивам Совета министров СССР. В этот год не было в стране человека, не знавшего о «Малой земле». Школьники писали сочинения, студенты учили наизусть абзацы из книги, газеты, журналы и телевидение сообщали все новые и новые героические факты. Советские пропагандисты этот пример солдатского мужества и воинского профессионализма сделали в 70-ых годах общим посмешищем. В общественном сознании словосочетание «Малая земля» приобрело анекдотическое наполнение. Нынешний маршал Брежнев был там начальником политотдела 18-й армии. Пропагандисты звонили так, что терялось уважение не только к генеральному секретарю, но и к самому понятию патриотизма. Такой у Петра Николаевича передовой фронт борьбы за идеалы красной власти. Скоро-скоро в КПСС, а рекомендации у него от папы Наташи, таким не отказывают. Так и получилось. Пожурили Петю дружески на бюро, спросили, что он думает о фильме Тарковского «Сталкер», Петя его не зрел, но сказал принципиально и согласно идеологической линии партии. И все случилось, красную книжицу он положил в карман. И, конечно, проставился по этому событию. А законная жена-змея приперлась под утро в говно пьяная, растрепанная и грязная. Долго орала, что электрику дала в этот раз, потом подкралась и опять его укусила. А Петя любил партию, он был ей верен.
***
Наступил Новый год, пришло горе – умер папа. Получил письмо от мамы и долго не мог осмыслить произошедшее. Отец вставал уже редко и двигался с трудом. Но однажды мама его дома не нашла. Нашлась записка: «Простите, устал. Ухожу умирать». Искали как могли, мне решили не сообщать, не нашли. И только через месяц стало известно, что его обнаружили на чердаке мертвым, без каких-либо документов. Следовательно, и похоронили как человека без места жительства, под номером, на задворках кладбища. Он стыдился своих страданий. Прости, отец, что не было нас рядом в твой последний час. Мужественный и добрый, он не хотел лежать под Крестом, хотел под звездой фанерной, а упокоился под порядковым номером своей большой страны… «Господи Вседержитель не вспоминай неправд Отцов наших». Смерть отца была ожидаема, в последний год болезнь его прожевала основательно, но кто мог представить, как все это реально будет выглядеть.
Делать ничего не хотелось, в этом году Политбюро СССР будет всему миру рассказывать олимпийскую сказку. Москва превратилась в потемкинскую деревню: ласковую, чистую и гостеприимную, с обходительными милиционерами в белой форме. Магазины наполнены дефицитом, лишнее население выглядывало на это из-за сто первого километра. Не всем же финский сервелат и баночное пиво. В отсутствии США, ФРГ, Англии и других стран, СССР добилась выдающегося, «вечного» медального результата. Мишка грустный улетел в свою берлогу, а активисты еще долго баловались «пепси-колой» и баночным пивом. В это лето ушел из жизни Владимир Высоцкий. В Горький, в ссылку, отправлен ученый-диссидент Андрей Сахаров. В декабре того же олимпийского года произошло шоковое убийство на «Ждановской». Началась чистка той самой обходительной, ласковой милиции. Четырех расстреляли, за тяжкие преступления осудили восемьдесят человек, сотни были уволены. Красный зверь начал пожирать сам себя. А любимец советской публики лев –киноактер Кинг II убил четырнадцатилетнего сына своей хозяйки. Не одомашнивайте зверя.
Кроме олимпийской символики на стенах и заборах, город моего сегодняшнего пребывания, похоже, никак не участвовал в главном празднике страны. Город продолжал фарцевать азиатской контрабандой. На барахолке девушки одевались привлекательно и ярко. На берегу зарабатывали 150-170 рублей, а рыбак на путине – 700-800. Разница успешно перераспределялась в городской черте. Еще ходили «из зимы в лето», недорого, без захода в порты. Две недели пили водку и влюблялись. Запретили эти выходы, когда один тип вплавь ушел к чужому берегу.
А на учебе «ленинский зачет» – важная форма коммунистического воспитания, проверка политической грамотности и опять же, повышение политической активности. Увильнуть невозможно, не допустят к сессии. Сессия сложная, самая недоступная для разумения: экзамен по атеизму и латыни, «Галльские войны Цезаря». От атеизма выворачивает, а от латыни несварение. Ничего не хочется делать, хотелось вернуться в детство к низкому, изменчивому небу и кислой клюкве. В овраг, где Джек похоронен и редким сладостям, купленным на «горбатые» родительские деньги. Устал, наверное, или еще взрослею.
***
1619 – 400 лет – 2019
За окнами начало сереть, просыпался зимний северный рассвет, с ночи как бы потеплело. Сейчас иней заволок стекло и блестел в свете «летучей мыши». Зотов был готов и с некоторым волнением ждал возницу. Ему думалось, что Пилсудский тоже не спит. День и вправду был необыкновенный для сознания христианина. Зотов, подумав, сунул в свой мешок дополнительную бутылку водки, всегда востребованную у гиляков. Сани подали ко времени, было холодно, но без поземки, хорошо под санную поездку. По подсчету Зотова до места встречи было не более семи-восьми километров. С хорошей лошадкой час, может, чуть более. Возница – татарин из бывших – щелкнул вожжами и в путь, по наметам из стланика. В сене, под тулупом, было уютно и успокаивающе. Григорий Иванович задремал. Проснулся, сани стояли, татарин справлял малую нужду. Обращается со словами: «Григорий, половину пути прошли. Видел с бугров дым от костра. Верно, вас ждут».
Двинулись далее. Верно, километра за два увидели дым, в безветрии он поднимался тонкой струйкой и как бы застывал в верхней своей точке.
Гиляки увидели, что подъезжают, засуетились с собаками. Было две упряжки и трое местных жителей. Собаки, видимо, успели отдохнуть, визжали и подпрыгивали, чуя скорый старт. Возница получил свою бутылку водки и остался ждать Зотова. Тот до темноты надеялся вернуться. Только бы погода не занялась метелью. Кайгусь, похоже, был главным. Зотов сел к нему в нарты, собаки побежали. Вторые нарты были чем-то нагружены, похоже, подношением богам своим. Григорий Иванович ехал, гиляки больше бежали, там, где снег был мелкий. Шли низинами, по замерзшим ключам, предположительно точно на восток.
Часа через два собаки стали явно уставать, и под нависшим обрывом встали на отдых. Гиляки начали резать юколу и давать куски каждой собаке отдельно, не распутывая их из упряжи. Собаки глотали, похоже, не жуя, тут же заедая снегом. Кайгусь подошел к нарте и стал пристально, без слов, смотреть на Григория Ивановича. Зотов немного общался с гиляками, но было понятно, что Кайгусь просит водки. Зотов достал бутылку, а гиляки достали каторжную кружку, кусок сухого мяса и стали здоровенными глотками пить по очереди. Григорий Иванович побоялся, что и ему предложат, но все обошлось. Допили и тронулись в дорогу. Примерно через два часа все в точности повторилось. Еще через час выехали на сплошную, ровную марь, покрытую неглубоким рыхлым снегом. Воздух был достаточно прозрачным, и на расстоянии пяти-шести километров угадывалось побережье залива. Не дойдя до льда с километр, встали. Нарту Зотова запарковали, а Кайгусь с напарником двинулись дальше на груженой нарте. Вправо по побережью угадывалась довольно высокая сопка, на фоне мари переходящая в ледяное поле.
Григорий Иванович настроился ждать. Костра не развести, кругом белое безмолвие, без даже самых мелких дровишек. Холодало, но все еще безветренно. Время около четырнадцати часов, день короток, Кайгусь вернулся только через три часа. Гиляки даже не разговаривали между собой. То, что они положили в нарту к Зотову, никак не определялось, оно было замотано очень плотно в оленьи шкуры и на руках гиляков выглядело достаточно тяжелым. Кайгусь что-то истерично крикнул, и нарта с отдохнувшими собаками, в которой сидел Зотов в обнимку с дарованным аборигенами сокровищем, пошла в обратный маршрут. Кайгусь с напарником остались и даже водки не попросили. Сумерки надвигались. А в ночи в тех местах пьяных смерть забирала всегда. Гиляк бежал рядом, совершенно околевший Зотов думал о том, развел ли большой костер ожидавший его татарин. Холод уже был аж в кишках, а на душе было покойно и торжественно.
Последний час пути собаки визжали и просили пощады. Зотов пробовал идти по снегу, но одежда и обувь не для того были. Но вдруг собаки потянули, гиляк что-то храбро прокричал. Собаки почувствовали дым, еду и отдых. В почти кромешной тьме вдалеке бликовал огонек – татарин жег костер.
Доехали, добрались, Зотов упал в сено на санях и вытянулся. Гиляк побежал за мешком, что в снегу был припрятан, и принялся кормить собак. Татарин, вроде как, стол накрывает. Гиляк натаскал лапник, уселся на него и, как вроде, запел. Наверное, от обиды, что его не взяли в святилище или просил у богов своих Кайгусю хорошей, легкой дороги. Зотов решил ничего не открывать и не развязывать, пока в тепле не будет. Сам разлил всем троим водки, выпили, и как-то быстро отогрелись у жаркого пламени. Собаки тоже жались к огню. Татарин, днем отоспавшийся, уложил Зотова в сани и прикрыл тулупом, и с полной уверенностью, что найдет в ночи дорогу, тронул. Боялся лошадь в ночь оставлять на снегу. Зотов остановил возницу, взял мешок с оставшейся водкой и провизией и отнес все еще поющему гиляку, положил в ноги. Все, в дорогу.
Лошадь тоже хотела освободиться от сбруи и встать на привычное место в своем сарае. Потому, хоть и в темноте, но шла ходко, видимо, помня утренний маршрут. Зотов уснул, и снилось ему, что он приложился к Кресту.
***
Петр Николаевич всегда завидовал стилю одежды своего первого. Умел себя показать шеф. И стать, и голос, а одежда! Особо Пете нравился синий, трикотиновый костюм. Он мысленно примерял его на себя: вроде, как и ничего, а в этом бы костюме – да еще и кабинете с креслом первого. Петр Николаевич реально надеялся на такой кадровый шаг руководства. Чувствовалось, что первого куда-то планируют: то ли в центральный аппарат, то ли в КГБ. Вся информация была даже для него закрыта. Известно было только, что первого включили в рабочую группу по подготовке изменения устава ВЛКСМ. И он улетает в Москву в командировку, а оттуда на прежнюю должность может и не вернуться. XIX съезд будет проходить в апреле следующего года. После него, верно, и ясность наступит.
Но все прояснилось раньше, сразу после отъезда первого в Москву. Там он был утвержден помощником секретаря от ЦК. Петр Николаевич автоматически стал исполняющим обязанности первого с правом члена бюро горкома партии. Пока вот так. Петя как-то нервничал: исполняющий обязанности – это не должность. Это кресло было номенклатурой обкома партии. Как бы не нашли там преемника в начальство Петру Николаевичу. Тесть молчал. Тот всегда Петю удивлял и тревожил вопросами типа: «Почему солдаты хорошо воюют?» Сам же и отвечал: «Потому что мы, Петя, хорошо работаем. Пропаганда и агитация – вот корень любых побед». Петя соглашался, немного смущаясь. Тесть свою дочку, что была старше Пети на пять лет, сумел сосватать, как партиец с большим стажем, представив ее твердой и принципиальной, прямо Надеждой Константиновной, не вспомнив, что она алкоголичка с семнадцати лет.
А работы-то хватает, опять в стране беда. Руководитель КГБ СССР Андропов направляет в Политбюро записку, в которой обличает создание среди интеллигенции движения «русинов». По мнению КГБ, это движение угрожает коммунистическим устоям больше, чем диссиденты. Под лозунгами защиты русских национальных традиций, по мнению Андропова, это движение, по сути, занимается активной антисоветской деятельностью. Петр Николаевич со всей активностью занимался разоблачением писателей и журналистов местного масштаба. Пытаясь вообще изъять слово «русский» из официального обихода, начались увольнения русских деятелей культуры. Власти СССР дают разрешение Лизе Алексеевой после семнадцатидневной голодовки ее отчима, Андрея Сахарова. Ропщут, значит плохо работаете, говорило Петино руководство.
А что роптали? Водка подорожала, попавшая в набор с хрусталем, бензином и золотом, которые тоже поднимались в цене. Что же касается закуски, то ее становилось все меньше и меньше. Недостаток и удорожание водки кратно усложнило задачу Петра Николаевича по убеждению масс, например, в том, что командование Тихоокеанского флота погибло не при исполнении служебного долга, а просто умерло. Катастрофа унесла 52 человека, из них 17 адмиралов и генералов. Это все Петина идеологическая текучка.
Каратэ. Органам безопасности стало известно, что в стране возникает сеть секций со своей строгой дисциплиной и иерархией. Они могли стать частью заговора с целью смены строя. Политическая версия, что подготовленные каратисты были замечены в беспорядках в Польше. В ноябре 1981 года вышел указ о запрете каратэ. Этот участок работы для Петра Николаевича был особенно труден из-за огромной популярности каратэ среди молодежи и даже комсомольцев. 13 декабря Андропов отдает приказ об аресте лидеров «Рабочего центра». К идеям Разладского и Исаева, получившим внушительные сроки, можно относиться по-разному, но сложно отказать этим людям в правоте прогнозов будущего советской системы, погубленной как раз партийно-государственной номенклатурой. Петя всеми силами в ту номенклатуру стремился и сейчас очень переживал, что всего лишь исполняющий обязанности. Тревожно.
Известие пришло совсем неожиданно. Небольшую аппаратную партийную конференцию по текущим проблемам идеологии проводил третий секретарь обкома партии. После обзорных бесед, на перерыве, он вдруг подошел в сопровождении второго секретаря горкома КПСС к Пете и спросил у того: «Это и есть ваш парень?» Второй утвердительно кивнул. Третий секретарь, как известно, сам из комсомола, протянул Пете руку, пожал крепко и бодро сказал: «Тебя рекомендовали. Мы согласны. Готовься к работе». Петя обомлел, осталось теперь только бумагу дождаться. Если и есть счастье, оно наступило сегодня. Двадцать лет в пути. От пионервожатого в деревне до секретаря горкома комсомола. Доверие партии.
***
Тот год, видимо, был очень урожайным, и начало учебного года мне пришлось встречать в колхозном поле. Наш курс, учитывая его политическую грамотность и комсомольскую активность, привезли собирать картошку. Девочки в красных косынках, мальчики в буденовках. Поселили в полуподземном коровнике, на сбитых из занозистых досок нарах. Девочки слева, мальчики справа – и занавесочки. Для местной молодежи приезд такого количества людей, да еще половина из которых была в юбках, становился каким-то языческим праздником. Пять-шесть мальчишек на колхозном грузовике «ГАЗ» в постоянном подпитии гоняли девчонок по рядам на полях. Резвились, предлагали комсомолкам то самогона выпить, то конопли покурить. Понятно, успеха не имели, но были настойчивы. Потому в один из вечеров они вломились в наше молодежное жилище прямо перед отбоем. Это было время, где мальчики перебирались к девочкам, и наоборот. Музыка и песни под гитару, лирические и томные.
В узкую дверь они вломились как-то все одновременно, стали орать и греметь, требуя к себе внимания. Доцент, у которого на входе была отдельная каморка, пытался было их урезонить угрозой пригласить милицию. Но, судя по звуку, сразу получил затрещину и примолк. Ребятишки расположились у входа на ящиках и принялись откупоривать модное в ту пору вино «Солнцедар». Весело так все и оживленно. А шторки даже не колыхались, за ними было тихо, комсомольская совесть и смелость как бы придремали. Местным пить одним совсем не хотелось, и они стали просто девок вытаскивать за ноги к столу. Те буквально орали. Выход был заблокирован, а отличники «ленинского зачета» как-то тихо смущались. Пришлось вылезать в проход и простыми литературными словами предложить им отвалить побыстрее. Их язык и словосочетания были из другого кино, очень мне знакомого и понятного. Вот на том языке я и стал разговаривать. Вдобавок лопатой совковой, что у печки стояла, я двоих со всего размаху угостил. Они как-то приостыли и предложили выйти. Я вышел, их пять, я один. За шторками тихо. С теми еще минута разговора на предмет «вы кто по жизни» и «на каком режиме вас учили так с людьми разговаривать». Все образумилось, и мои заверения, что мусорского шага не будет, их успокоили и сделали меня другом и братом. Отпускать они меня уже не хотели, пришлось идти с ними до хаты и пить до полуночи «Солнцедар» – мерзость еще ту. Для них остался один вопрос нерешенный, что я там делаю. Я сказал, что прикомандированный. Они вполне поняли. В последующие дни они вместе со своим грузовиком далеко от меня не отъезжали. По большому счету, хорошие парни, приезжали иногда ко мне в гости. Города они боялись, но при мне им было спокойно. Знать бы, какую злую шутку со мной сыграют эти простые уличные события.
Началось все, опять же, с требований проявить мировоззрение и жизненную позицию. Полгода назад из нашей группы пропала маленькая, застенчивая девочка Таня. Она перестала посещать занятия, и вроде как-то про нее и забыли. А тут появилась. Вечером пришла ко мне в комнату и зачем-то рассказала всю свою горькую историю, жестокую и кровавую. Любовь, принуждение к аборту, попытка суицида, болезнь. Очень хочет дальше учиться, а деканату, чтобы подать документы на отчисление, нужно, чтобы общественность ходатайствовала.
Комсомольское собрание курса. Понятно, она была обречена, эта маленькая, исхудавшая, потерявшая во все веру девочка.
***
1619 – 400 лет – 2019
Григорий Иванович проснулся совсем затемно, за окном мело, в доме холодно. Затопил, поставил чайник с замерзшей за ночь водой на печку. Дал побольше свету.
Вчерашний груз лежал тюком на двух приставленных стульях. Предстояло главное – убедиться, что это то, чем грезил каторжник Пилсудский, и больше двух веков было тотемной тайной в гиляцких стойбищах. Это первый символ христианской веры у берегов Тихого океана. Одежки из пересохших шкур были очень плотно стянуты кожаными ремешками на деревянных скрутках. Зотов взял нож, но забарабанили в дверь. Вести были добрые и своевременные. На следующий день, вне графика, по каким-то делам неотложным прибывает курьер казенный. Это был шанс отправить письмо Пилсудскому. Григорий Иванович представлял, как тех вестей ожидают на каторге.
Зотов трижды перекрестился и начал аккуратно срезать ремни. Они были как из железа. Работа шла медленно, обертка была многослойная. Наконец показалось тело. Оно было, как и писал Пилсудский, цвета вековой, грязной чугунной сковородки. Дело пошло быстрее, хотя местами шкуры приварились к металлу. Где-то через полтора часа он увидел Крест целиком. Такие Кресты Византийские этой природы Зотов видел в Московском Кремле, на Благовещенском соборе, возведенном в четырнадцатом веке.
Теперь самое важное – найти лицо Креста, и на цати должен быть знак. Надо было еще света. Слой окислов был очень глубокий и очень стойкий. Крошку за крошкой Зотов очищал цату. Рельеф, хоть и был объемным, но в итоге оказался плоским. Даже не добравшись до природного тела и цвета, было понятно, что знака нет. Он аккуратно перевернул довольно тяжелый Крест. С первых же прикосновений резцом к цати понял, что ее центр заполнен отливом. Работая резцом, Григорий Иванович неизменно узнавал очень знакомый ему символ – это был якорь. Это был Элеонский Крест со Святой земли, дарованный Земле русской и династии Романовых, и ныне царствующей. Зотов трижды поцеловал Крест, жарко и громко прочитал «Отче наш». Оставалось последнее – увидеть цвет материнского металла. Он взял рашпиль и у самого комеля начал пилить, через минуту посыпалась стружка, цвета природного золота. Зотов сел на табурет, усталость прямо на ноги накатилась, усталость от причастности к чему-то великому, его, простого отставного лейтенанта морского флота России. Григорий Иванович налил кипятка в каторжную кружку, глотнул, и немедля сел писать Б. Пилсудскому. Крест лежал в метре от него, и на спиле светился легким голубым цветом.
Первый Храм на гиляцкой земле заложат только через сто лет и нарекут его алтарь именем святого Сергия Радонежского. Будет тот Храм в память горя человеческого, жертв стихии.
***
Через два дня пришла бумага со всеми регистрационными отметками. Еще предстоит бюро горкома и конференция, но это уже формальности. Петра Николаевича жарко поздравляли, понимая, что это твердый шаг в перспективы дальнейшего роста по карьерной лестнице партийной номенклатуры. А дома хищница сначала пугала тем, что подкинет в нужное место самиздат «Ракового корпуса», который непонятно почему валялся у Пети и был нечитанный, но укусила еще больнее: украла партбилет, гордо объявив об этом сегодня поутру, когда Петя ловчил на кухне с типа завтраком.
Шантаж был грубым и примитивным, денег хотела на месячный отдых в Москве, от чего только она будет отдыхать, было непонятно. Тесть высказался определенно: «Не пускать!». В истерическом общении со своей дочкой ссылался на то, что не пускать – это лишь воля мужа, вот с ним и решай. Она выросла в Москве, в среде себе подобных, и иногда наезжала в столицу по старым адресам, оставляя после себя проблемы, долги и скандалы. Тестю потом названивали серьезные дяди, требуя объяснений. Было чего опасаться: в последний ее визит, на какой-то пьянке, Наташу срисовали в компании с Галиной Леонидовной. А тесть-то, старый аппаратчик, чуял, чем это может для него закончиться.
У Петра Николаевича теперь была персональная черная «Волга» с водителем. Не без трудностей, но он достал себе синий трикотиновый костюм и намеревался первый раз его надеть сегодня. И галстук красный. Жена сидела на стуле в распахнутом халате, без трусов, и пила пиво из бутылки. Петя чувствовал себя профессионалом, туманно пообещав ей заняться вопросом ее финансирования. Он выручил свой главный документ, твердо решив его больше в дом не привозить. Лакированные туфли блестели как помытая «Волга», и настроение было праздничным.
Так, 7 ноября – праздник праздников. Масса мероприятий, речей, а потом и тостов. Город раскрашен в цвета Петиного галстука. Праздничная демонстрация трудящихся города обещала быть успешной. Петр Николаевич на трибуне и тоже с краткой речью в недавнем своем амплуа пропагандиста будет обвинять империализм и мелкобуржуазный образ жизни, а также славить советских воинов-интернационалистов-комсомольцев. На улице все же бодрит. Пошли трудящиеся с портретами членов Политбюро, лозунгами и знаменами. Третий секретарь горкома партии, стоявший рядом с Петей, тронул его за руку и убедительно, по- партийному, сказал:
– Вот, Петр Николаевич, это наша с вами работа. Сила народа – в его единстве!
Все кругом кричали «ура», Петя тоже кричал и аж жмурился от удовольствия. Слава советскому народу! Ура! А у народа завтра выходной, вытрезвители закроют, дружинников не будет, как не радоваться жизни и достигнутым рубежам. Киножурнал «Новости дня» показывал такие стада оленей в тундре и такие кошеля с рыбой в океане. А птицефабрики, а горные хребты хлопка… Как не будешь гордиться? Одно было непонятно, в какие закрома это все складывают?
Люди гуляли, пели и хохотали. И этот хохот пугал и наводил панику на проклятых капиталистов-буржуев, угнетателей пролетариата и негров. К этому празднику в стране обязательно кого-нибудь запускали в космос или выплавляли новый миллион чугуна. Потому-то тот праздник и был самым народным и самым праздничным. Петя очень гордился своей работой, и теперь он первый. Вот он – народ, а он первый. Время первых.
***
Полгода у меня ушло на письма – письма согласования, письма подтверждения, письма обязательства и гарантии. На перезахоронение отца отвели неделю в сентябре. Я спланировал все сделать и успеть вернуться за четыре дня. Пятый курс имел свои специфические стороны и требовал присутствия и внимательности именно в начале первого семестра. Вся процедура перезахоронения по сути заняла один полный день. Он был горький и утомительный. На второй день установили памятник. Теперь мой отец, крещеный еще во младенчестве, в церквушке на волжском берегу, в земле гиляков. В ногах у него Крест покаяния. И моя пуповина, зарытая в той же земле. Ни с кем не встречался, времени и желания не было. Маму переселил из нашего, уже в землю вросшего домика, в квартиру со всеми удобствами. Она, вроде как не хотела, но и сильно не противилась. Обессиленная, сгорбленная, со скрученными работой руками, она или плакала, или молчала. В те дни мне казалось, что я уже не взрослею, а старею.
Вернулся на учебу и прямо под собрание комсомольское, где, отсаженная на отдельно стоящий стул Танечка, бледная и прозрачная, давала объяснения, как она прогуляла семестр и как оценивает свое поведение в свете комсомольской дисциплины. От деканата присутствовал куратор курса и лихо подбадривал выступающих называть вещи своими именами. Протокол вели аккуратно, со всеми эпитетами и запятыми. Ощущение было, что изобличают военного преступника, ловко маскировавшегося долгие годы под советского, а значит, хорошего человека. Все были правильными и твердыми. Особенно злобствовали недавно начавшие бриться мальчики. Я больше не хотел учиться плохому, и меня понесло по мальчикам. В мою сторону никто даже не смотрел, кроме куратора. Его глаза выпучивались в зависимости от длины моих предложений. Секретарь собрания Любочка, вся мелких кудряшках, исправно конспектировала мою речь, придавая ей статус официального документа. Я повествовал о том приключении в бараке, в колхозе, о смелости и доблести комсомольцев. Куратор меня перебил, явно из трусости, он настоятельно предложил проголосовать за перенос собрания на другую дату. Все дружно проголосовали. Позже я узнаю, что уже на следующий день снова было собрание, уже без меня, но с присутствием секретаря комитета ВЛКСМ университета и представителя парткома. Первое решение вынесли по Тане, ходатайствуя о ее исключении из комсомола и из числа студентов. Приняли решение, и она сразу стала безынтересна. Я был интересен – тот, кто оскорбил весь ленинский, орденоносный комсомол, обвинив его в немощности и трусости. Оскорбил собрание и персоналии. В общем, на том заседании бумагу по мне составили что надо, а один одногруппник даже вспомнил, что я ругал Ленина и его жену Крупскую в личной с ним беседе. Бумагу в папочку, а папочка в кабинет главного комсомольца учебного заведения. Но пока я всего этого не знал, учился, ходил к Леве на работу. Даже не обратил особого внимания на уклоняющихся при встрече однокурсников и их улюлюканье вслед. Как и нарочитую краткость и холодность в общении с преподавателями. Красная машина начала работать, по траекториям и срокам она была отрегулирована и опробована тысячу раз. Стыдно, но я не смог защитить даже одну маленькую девочку, в будущей своей жизни жестянщицу на консервной фабрике.