Buch lesen: «Я – Спартак! Битва за Рим»

Schriftart:

Пролог

Светало. Девять дней подряд я вставал до рассвета и спал всего по несколько часов за ночь. Мешки под глазами, осунувшееся лицо, новые морщины, мой внешний вид пугал гладиаторов, и я ловил на себе взволнованные взгляды своих бойцов. Думы не отпускали меня ни на миг, я сгорал изнутри в поисках правильного решения. Десять дней подряд я обещал себе сделать выбор, который расставит все по своим местам. Увы… Ничего не выходило. Дни сменялись днями, я бродил по лагерю, тщетно пытался совладать с вихрем собственных мыслей, но возвращался в палатку ни с чем. Обессиленный валился на шкуры, отказывался от ужина, в надеже, что сон вернет мой покой, но ночь мучился в кошмарах и полудреме. Решения не было. Почему? Потому что я хотел выиграть войну. Я не хотел больше выживать.

Я в очередной раз проснулся перед рассветом, чтобы выйти за лагерные стены. Дозорные, как всегда бдительные, внимательные, но уставшие к концу смены, приветственно вскинули руки, приоткрыли ворота. Я ответил коротким кивком, вышел из лагеря. Не спеша прошелся вдоль крепких стен, безразлично рассматривая башни, частокол, ров и вал. Повернул к берегу Ауфида, чтобы там с головой погрузиться в свои думы.

После разгрома легионов Красса мы взяли форсированный марш, прочь из Брундизия, к северо-западу. Через несколько лиг свернули с Аппиевой дороги, обогнули побережье Адриатического моря, остановились в устье Ауфида. Я искренне верил, что воспользуюсь неразберихой, оторвусь от Лукулла, не сумевшего высадиться в брундизийском порту. Переход облегчал приход весны. Таял последний снег, в прошлом остались морозные ночи, с моря дул теплый ветер. Предвестником настоящей весны стали первые побеги на деревьях, пусть ночами мы все еще кутались в плащи, а изо рта шел густой пар. Весна забирала свои права, жизнь повстанца стала гораздо легче. Я рассчитывал, что вместе с отступающими холодами на смену черной полосе неудач придет белая полоса везения и громких побед.

Мы передвигались стремительно, налегке и покрыли расстояние от ворот Брундизия до устья Ауфида за три полных дневных перехода. Здесь я оборвал наш марш-бросок. Убегать дальше не было никакого смысла. На берегу реки, не имея перед собой дальнейшей цели нашего марша, я принял волевое решение остановиться. Лагерь разбили на возвышенности, заняв стратегически выгодную позицию. Куда бы я ни шел, как далеко бы ни отвел войска, римлянин рано или поздно нагонит нас и навяжет бой. Факт, который необходимо было осознать и принять. Чем раньше я бы это сделал, тем больше времени у нас оставалось подготовиться к схватке.

Буквально из ничего на холме выросла крепость. Наш лагерь расположился всего в нескольких милях от небезызвестной римской колонии Канны, и появление под боком горожан повстанцев привело местных жителей в ужас. Люди помнили легенды о Ганнибале, некогда наголову разбившем армию римских консулов, и долгое время опасались покидать Канны, несмотря на мой строгий запрет гладиаторам трогать горожан.

С тех пор минуло двенадцать дней. В лагере вырос гарнизон с внушительным частоколом, глубоким двойным рвом и валом. Несколько сот палаток из крепких коровьих шкур спрятались за массивной стеной из бревен молодого дуба. Строили на римский манер, палатки делились на сектора, были выделены две центральные улицы и несколько переулков поменьше. На четвертый день гарнизонная стена замкнула лагерь кольцом, выросли дозорные башни, по типу тех, что я видел на линии Красса в Регии. Мы возвели неприступный лагерь, и очень скоро к нашим стенам начали стекаться италики, затаившие злость на римлян после гражданской войны. Местные в своей обиде готовы были помочь любому, кто выступит против существующего режима. Их нисколечко не смущала дурная слава восстания и грозный нрав гладиаторов. Первыми к стенам нашего лагеря явились менялы и шлюхи, коих я не раз замечал выходящими из палаток своих бойцов. Возможно, прав был Веспасиан, который, как бы это странно ни звучало, только через полтора века скажет, что деньги не пахнут. Местные охотно брали деньги из наших рук, заключали сделки, поэтому за две недели нашего пребывания в устье Ауфида повстанцы обустроились, закипел быт. Несмотря на мой отказ от идеи повстанческой казны как от лишнего груза во время длительных и утомительных переходов, карманы многих гладиаторов были забиты сестерциями под завязку.

Вечером пятого дня разведка сообщила, что Красс не менял маршрута и ведет свои войска в Рим. На следующий день стало известно, что мы оторвались от Лукулла, который вместе со своими легионами до сих пор не покидал Калабрию. Очень скоро вести об этом распространились по лагерю и окончательно умиротворили моих бойцов. Никто из них, включая Рута и Тирна, не разделял моих опасений, что умиротворенность эта обманчива. Для гладиаторов лагерь был единственным за последние несколько месяцев шансом перевести дух, на какое-то время забыться, отстраниться от реалий военного времени с помощью вина и женщин. Я же видел в лагере шанс переосмыслить произошедшее с тех пор, как я попал в мир, ставший для меня родным, настоящим и, как мне казалось теперь, таким понятным. Однако мысли, посетившие меня в первый же вечер, едва не свели с ума. С остатками своего войска я оказался зажат между губок одних больших невидимых тисков.

С одной стороны, над нами нависла угроза Лукулла. Варрон предпринял неудачную попытку захода в брундизийский порт, после чего высадился в порту одного из калабрийских городов, обогнув побережье. Там полководец приводил свои войска в полный боевой порядок, готовился к выступлению, сподручно собирал информацию о нашем местоположении и возможностях. С другой стороны, никуда не делся Красс. Марк Лициний подступил к Риму и вступил в жесткие переговоры с сенатом, лишившим богача полномочий в этой войне. Стоило Крассу выправить свое положение, вернуть себе прежние регалии, как он вновь с головой окунется в нашу незаконченную войну. Тщеславный, самонадеянный, Марк Лициний не даст Варрону Лукуллу шанса поставить точку в подавлении восстания. С проконсулом у нас остались личные несведенные счеты. Размышляя, я понимал, что скоро невидимые тиски сомкнуться. Ударит Лукулл, ударит Красс, и в восстании гладиаторов будет поставлена точка. Подход римлян отрежет нас от продовольственной подпитки италиков. Что останется тогда? Попытка обороняться за неприступными стенами, пока голод не вынудит нас открыть ворота и принять схватку в открытом бою? Я знал, что Красс не поведет свои легионы на пролом, не рискнет брать лагерь штурмом. Слишком свежи были раны Марка Лициния, он хорошо помнил горечь своих поражений. Назвать же дураком Лукулла не поворачивался язык. Римлянин выжидал, чтобы ударить наверняка, оттого осторожничал. Мне понадобился не один день, чтобы смириться с мыслью – наш лагерь, размером и размахом ничем не уступавший лучшим римским образцам, а то и превосходивший их, был огромным мыльным пузырем, полумерой. Он занял умы гладиаторов, заставил потратить силы на возведение высоких стен, но ничего не мог дать нам взамен. Остаться в лагере значило проиграть. У решения разделиться под Гераклием была обратная сторона. Несколько тысяч моих гладиаторов ничего не могли противопоставить десяткам тысяч римских легионеров. За разгром Скрофы под Брундизием и уклонение от схватки с Лукуллом мы заплатили слишком дорогую цену. Сейчас настал мой час расплачиваться по долгам. Я понимал, что нам придется покинуть лагерь, будь иначе, и холм у Канн станет огромной братской могилой восстания. Но передать пустой лагерь в руки римлян… Мысль заставляла расписаться в собственном бессилии. Не в моих привычках было опускать руки. Я искал выход из сложной ситуации, в которой мы оказались.

Мой взгляд устремился к просторам, раскинувшимся далеко за пределами римских земель. Там, куда пока только тянулась жадная рука Рима, с каждым годом отхватывающая все больший кусок. Мы все еще могли наступить на горло собственной гордости, плюнуть, отступить. Рвануть через Альпы, пока тиски Красса и Лукулла не сомкнулись, пока не пролилась кровь…

Я поймал себя на мысли, что какой-то месяц назад еще готов был бы увести с Апеннинского полуострова людей! До чудовищного прорыва с Регия, до жертвы Ганника у Гераклия и сражения у брундизийских стен. Тогда были живы тысячи тех, кого я теперь называл братьями и поклялся отомстить за их смерть! Каждый из нас поклялся, что восстание закончиться с последним оставшимся в живых рабом, сбросившим с себя оковы неволи! Теперь я понимал, что это не просто война рабов и господ, в центре которой я оказался благодаря случаю! Нет, война мёоезийца Спартака оказалась моей войной, войной Спартака Гладкова.

Глава 1

– С рассветом мы покинем лагерь…

Непродолжительная речь была эмоциональной.

Я чувствовал напряжение, ловил на себе недоуменные взгляды и хотел донести до полководцев, что мое решение окончательно, но запнулся. Мне не дали закончить. Как только я предложил собрать к рассвету десяток мобильных групп, которые покинут лагерь и разойдутся по Апулии, слова были восприняты в штыки. Меня перебил Рут. Гопломах буквально подпрыгнул на месте, словно ошпаренный, и засыпал меня вопросами.

– Мёоезиец, – Рут смотрел на меня внимательно, томным взглядом исподлобья. – Перенесем совет! Видят боги, ты не отдаешь отсчет своим словам! Зачем ты собрал нас ночью? Что-то случилось? Если нет, соберемся днем, а ты ляг да хорошенько отдохни? К чему такие поспешные решения? Ты рискуешь, если собираешься выводить из лагеря тысячу человек разом! Ты узнавал обстановку? Посылал в округу разведчиков?

– Нас не так много, – подхватил Тирн, молодой галл обеспокоился не меньше опытного гопломаха. – Может, стоит все взвесить? Кто останется в карауле?

Я с трудом сдержал бурлящий внутри меня гнев, глубоко вздохнул, чтобы успокоиться. Полководцев выдернули из-за стола, где они коротали время в компании других гладиаторов и каннских шлюх. Все до одного, военачальники были поддаты, а Рут вовсе с трудом держался на ногах и теперь позволял себе вольности. Донести до них информацию представлялось крайне затруднительным делом. Военачальники ничего не хотели слушать и воспринимали сказанное мной в штыки. Сказывалась навалившаяся на меня усталость. Глаза буквально слипались, да и говорил я с трудом.

– Нет, продолжим совет. Я отдаю отчет своим словам! Я сказал, что все произойдет на рассвете! Если не сделать этого, все пропало! Никаких промедлений! Как раз потому, что нас не так много, шансы в войне видятся мне совсем призрачными!

– Спартак, ты выглядишь отвратительно… – Тирн поймал на себе мой тяжелый взгляд, осекся, не стал развивать свою мысль. – Хорошо… Что значит на рассвете? Твои слова… – осторожно продолжил галл, но его перебил Рут, у которого после выпитого вина не в меру развязался язык.

– Бредятина, – раздраженно фыркнул гопломах. – Ты уж извини, мёоезиец, но это так! Такое скажешь, что хоть стой, хоть падай!

– Объяснись, – спокойно ответил я.

Рут уставился на меня осоловевшим взглядом.

– Мы не успеем подготовиться за одну ночь, – пояснил он и скрестил руки на груди. – У нас не хватит времени выступить из лагеря на рассвете! Да и не кажется ли тебе, что мы возвращаемся к прежним позициям?

Я смачно выругался. Рут понятия не имел, почему я предлагал выступить из лагеря на рассвете, но готов был биться головой о стену, чтобы доказать свою правоту. Черта, за которую мне так нравился гопломах, сейчас безумно раздражала.

– К Гераклию? Хочешь сказать, я возвращаюсь к Гераклию, Рут? – вспылил я.

– Твои слова! – безразлично кинул гопломах в ответ. – Я не видел смысла разделяться под Гераклием, не вижу необходимости сейчас. Ты убедил меня, что на войне нет места пахарю или кузнецу? Так почему теперь говоришь об обратном! Как это понимать? Ты же предлагаешь набрать в войско неумех!

– Выслушай до конца! – устало выдохнул я.

Со стороны мое предложение выглядело отвратительным. Собственные принципы загнали меня в тупик. Я осознавал это не хуже полководцев и смирился с тем, что совет постепенно превратился в базар. Главным сейчас было показать, что между разделением наших войск под Гераклием и моим новым стремлением расширить войско пришлыми рабами пролегает огромная пропасть. Чтобы показать разницу полководцам, следовало донести до них свою мысль, пока же военачальники не давали мне возможности высказаться и продолжали галдеж.

Рут отмахнулся, не став слушать. Его язык заплетался.

– Я знаю тебя лучше всех, Спартак, имею право называть тебя братом! – он покачал головой. – Уверен, с утра ты не повторишь в свои слова!

– Рут…

– Не надо, Спартак, выслушай меня. Оставлять лагерь пустым, уходить в поле с армией наших лучших рубак? Ты полагаешь, римлянин будет наблюдать за нами сквозь пальцы? Да ты подставляешь нас под удар! Ради чего? – гопломах завелся, лицо его покрылось красными пятнами. – Ты предлагаешь пополнить наши ряды пахарями и свинопасами? Лишняя обуза, лишние рты…

– Дослушай до конца и не задавай глупых вопросов! – взъярился я, перебивая Рута, готового говорить без умолку. – Прекрати трепаться, и мы начнем совет, как полагается?

Рут замолчал, виновато потупил взгляд, оперся на стол.

– Без обид, Спартак, каковы слова, такова реакция, – в разговор вступил Аниций.

Высокий галл имел рельефную мускулатуру, туловище от ключицы до бедра рассекал рваный шрам. Украшение, как заверял интересующихся сам Аниций, гордившийся своим шрамом и выставляющий его напоказ перед публикой. Так и сейчас, сагум на Аниции был накинут на голый торс, каждый желающий мог поглазеть на шрам своими глазами. По слухам, ходившим среди гладиаторов, за бой, в котором Аниций получил этот шрам, гладиатору преподнесли рудий.

Я буквально просверлил Аниция глазами, но не торопился с ответом. Помимо меня в просторной палатке собрались Тирн, Рут, Аниций и Лукор, мое ближайшее окружение. Последние двое появились в совете уже в лагере. Их же двоих я выдернул из-за игрального стола. Аниций и Лукор коротали время за игрой в кости и пили местное вино. У Аниция заплетался язык, он не далеко ушел от Рута по части выпитого. Неудивительно, кувшин на игральном столе оказался наполовину пуст, еще несколько пустых кувшинов стояли под столом. Впрочем, ни Аниций с Лукором, ни выпивший Рут, ни даже Тирн, выдернутый из палатки, где он проводил время с городской шлюхой, знать не знали, что сегодня ночью состоится совет. В час, когда я собрал своих полководцев, перевалило за полночь, давно закончился ужин, был дан отбой, а на стены выступил ночной караул. Обвинять кого-то из них в том, что он явился на чрезвычайный совет поддатым или в непотребном виде, было глупо. Возможно, в чем-то Рут был прав, когда предлагал перенести совет на завтра, эти четверо протрезвеют и проснутся на утро с холодной головой. Однако время, которого до недавнего момента у нас было хоть отбавляй, теперь поджимало. Откладывать разговор до утра я не мог, пусть после многих бессонных ночей, проведенных в думах, выглядел я действительно паршиво. Все, что я мог сделать сейчас, – дать военачальникам успокоиться, чтобы они выслушали мои слова и поняли, что я хочу сделать на самом деле.

Я сидел на бревне, медленно водил подушечками указательного и большого пальцев друг о друга, когда ко мне подошел Рут. Гопломах положил свою мозолистую ладонь на мое плечо.

– Ты сделал все, что мог, мы в полной безопасности за этими стенами! Красс в Риме, Лукулл на восточной границе Апулии! Я знаю, что все эти дни тебя тревожит наша судьба, но сейчас нам не о чем беспокоиться, брат! Совет подождет до завтра, а твой сон нет. Лагерь – надежное место, я не вижу причин его покидать.

– Как бы я хотел ошибаться, но это не так! Продолжим, – сухо ответил я.

Все четверо переглянулись. Наконец, видя, что я не намерен переносить совет, гладиаторы насторожились.

– Мы готовы слушать, даже если ты будешь говорить до самого утра! – пожал плечами Аниций, смирившийся, что ему не удастся доиграть брошенную игру и допить незаконченный кувшин с вином.

– Спартак, что-то произошло? – Рут, знавший меня лучше всех, нахмурился, забеспокоился.

Я выразительно посмотрел на гопломаха, тот коротко кивнул в ответ. Хорошее настроение, с которым Рут зашел в мою палатку, мигом улетучилось. Показалось, гопломах разом протрезвел. Наконец, гладиаторы справились с собственным любопытством. Они разместились на бревнах, все как один сложили руки на коленях, приготовились слушать. Надо сказать, дни, что мы стояли лагерем в устье Ауфида, пошли моим бойцам впрок. На высушенных жестокой холодной зимой лицах вновь появился здоровый блеск, затянулись раны на теле, отступили болячки. Возможность сообщения с италиками и римскими купцами из Канн обеспечила нас провиантом в достаточном количестве, чтобы быть сытыми и вернуть утраченные за зиму силы. Все это радовало и объясняло негативный настрой Рута, Тирна и остальных.

– Все очень просто, братья, – начал я. – Я просчитался, когда приказал разбивать на берегу реки лагерь! Лагеря не должно было быть! Все это время мы растрачивали силы впустую! Наш лагерь – недоразумение, – я развел руками.

Мои слова поставили гладиаторов в тупик. Рут принялся чесать макушку. Тирн положил руку на затылок. Аниций прочистил горло, а Лукор потупил взгляд. Первым сориентировался гопломах.

– Что произошло, Спартак? Почему ты так говоришь? – осторожно спросил он.

– Что изменилось? – удивился Тирн. – Мы что-то не знаем?

– Может я знаю меньше твоего, мёоезиец, но мне видится, что время в лагере пошло на пользу восстанию! И пойдет впредь! – сказал Лукор.

– Пойдет! Если в лагере не появится тысяча дармоедов, которые понятия не имеют о войне, а меч видели издалека! – презрительно фыркнул Аниций, полководец не собирался скрывать своего пренебрежения. – Считаешь, что мы не справимся сами?

Я уловил на лицах гладиаторов растерянность, смешанную с раздражением, даже злостью. Военачальники пытались уловить смысл сказанных мною слов, получалось едва ли.

– Сами? – я покачал головой. – За высокими стенами ваши мозги залило каннским вином, раз вы не желаете видеть дальше своего носа! Видели бы вы свои лица! Может быть, мне извиниться перед тобой Тирн? За то, что оторвал тебя от городской шлюхи? Или перед вами, Аниций, Лукор? Вам, наверное, хотелось закончить свою игру? Кстати, чей был ход? А?

– Спартак…

– Я знаю, как меня зовут, Рут, или ты хочешь попросить меня долить вина в свою чашу? – взорвался я.

– Не горячись, Спартак! Вернемся к обсуждению! – приподнял бровь на своем единственном целом глазе кельт Лукор.

Я отмахнулся, принялся мерить шагами палатку. Внутри меня все кипело. Захотелось съездить по физиономии кому-нибудь из гладиаторов, спустить пар, но я сдержался. Перекладывать вину с больной головы на здоровую было не в моих правилах. Ошибку допустил я, и груз ответственности следовало взвалить на свои плечи. Глупо винить кого-то в собственных промахах. Я несколько раз глубоко вздохнул, успокоился, наконец остановился.

– Мне не следовало говорить эти слова, – прошептал я.

Гладиаторы молчали.

– Останься все так, как есть, и у нас не будет ни единого шанса, в этом и заключается мой просчет… – выдохнул я.

– Мне казалось, что за крепкими стенами, за рвом и валом шансов в борьбе с римской тварью у нас больше, нежели на открытых равнинах и холмах? – озадаченно протянул Лукор. – Мы каждый день укрепляем лагерь, делаем все, чтобы сбить с римлян спесь, когда дело дойдет до сражения. Провались я на месте, если им придется по вкусу сражение у этих стен! Ты же предлагаешь покинуть лагерь и дать бой в лоб? Ха, я отдаю должное твоему гению, но римлян слишком много, чтобы принимать бой в поле, а стены лагеря уравняют наши шансы!

– Полагаешь, Лукулл сломя голову полезет на наши стены? – я насупился. – Не потому ли он тянет с маршем, что до мелочей просчитывает каждый последующий шаг?

– Много чести римлянину! Лукулл обделался, когда узнал, что Красс подошел к Риму со своими легионами. Теперь Лукулл ждет, кому достанется власть в Республике и как верный пес будет готов вылизать хозяину яйца, а сейчас стоит на задних лапках и машет хвостом! – отмахнулся Аниций.

– А ты не думал, что он ждет Красса? Чтобы ударить по нашему лагерю с двух сторон и просто перемолоть? – возразил я.

Аниций вздрогнул. Мысль не приходила в голову храброго воина и стала для него откровением.

– Красса? – прошептал он.

– Красса, – подтвердил я.

– Не думал, – честно ответил Аниций. Обдумывая мои слова, галл потупил взгляд.

В наш разговор вступил Рут.

– Предположения, Спартак! Объясни, чем нам помогут неумехи, самое время это сделать! – гопломах всплеснул руками. – Лучше, чем терять на них время, укрепим наш лагерь! Армия Лукулла в нескольких дневных переходах от нас, а Красс со своими легионами остановился у стен Рима!

Вновь поднялся галдеж. Гладиаторы перебивали друг друга, не давали высказаться.

– Рут! Тирн! Лукор! Аниций! – я врезал кулаком по столешнице, привлекая внимание военачальников.

– Что бы не надумал римлянин, пусть попробует взять наш лагерь, ничего не выйдет, – Аниций наморщил лоб, уставился на меня косыми от выпитого вина глазами. – Я со своими людьми костьми лягу, но захвачу не одного римлянина на тот свет, прежде чем паду сам, попомни мои слова, Спар…

Слова Аниция стали последней каплей. Короткий хук свалил Аниция на пол, я выхватил гладиус и приставил острое лезвие к шее гладиатора.

– Еще раз перебьешь меня, и я не посмотрю на твои былые заслуги, галл! – прошипел я, обводя взглядом присутствующих на совете. – Не потерплю самоуверенности, и если вы не вытащите ее из себя, за вас это сделаю я! Возражения? – я кивнул на выход. – Проваливайте, я никого не держу!

Разгром Скрофы под Брундизием и оставление флотилии Лукулла в дураках дали повод гладиаторам рассуждать о своем превосходстве над римлянами на всех фронтах. Самоуверенность играла с гладиаторами злую шутку. Они не боялись своего врага и утратили способность мыслить трезво. Это было той непростительной ошибкой, за которую мы все могли поплатиться очень дорогой ценой. С гладиаторов следовало сбить спесь, ведь римляне отнюдь не были мальчиками для битья. Уверенность ни в коем случае не должна была переходить в самоуверенность. Теми силами, что есть, мы не справимся с римлянами. Полководцам стоило принять этот факт и намотать себе на ус.

Никто не сдвинулся с места. Я нехотя убрал гладиус, помог ошарашенному Аницию подняться. Галла шатало после пропущенного удара, но алкоголь из его головы разом улетучился. Полководец был подавлен и испуган.

– Когда римляне подведут к лагерю войска, как ветром сдует италиков, исчезнут каннские торговцы! Это надо объяснять? Или догадаетесь сами? Кто тогда скажет, сколько времени мы проведем за стенами лагеря, не высовывая носа? – ударение пришлось на последнее слово. – Наших сил едва ли хватит для полноценной обороны лагеря! А маневр? Тактика? Кто прикроет нас, если понадобится совершить вылазку за стену, прорвать оцепление?

Ответов на мои вопросы не было ни у Аниция, ни у остальных. Споры закончились, военачальники слушали меня внимательно. Я продолжал. Слова приходилось подбирать, поэтому между предложениями я делал паузы.

– Римляне утонут в крови у стен нашего с вами лагеря! Сколько их умрет здесь? Десять тысяч, двадцать тысяч? – при озвученной мной цифре полководцы гордо задрали подбородки, но я поспешил остудить их пыл. – Что делать с остальными? Аниций? Тирн?

– Не знаю, Спартак, – ответил Аниций.

Тирн промолчал.

– Я тоже не знаю, – заверил я. – Не затем мы громили Красса и ускользнули из-под носа Лукулла, чтобы теперь бездарно проиграть свою войну в устье Ауфида? Я хочу выиграть в этой войне! И скажите мне, я похож на идиота? Рут?

Я уставился на гопломаха. Рут покачал головой.

– Едва ли, Спартак, на идиота ты не похож, – ответил он.

– Так не выставляйте меня идиотом, который не понимает, что происходит! – взревел я. – Я не хуже вашего понимаю, к чему приведет появление в лагере неумех! Но если вы наконец дадите мне высказаться, то поймете, почему я так уверен в своих словах! – слова, все это время сидевшие глубоко внутри меня, дались с трудом.

Первым пришел в себя Тирн.

– Ты прав, каннские шлюхи и вино вскружили нам голову! – прошептал он.

– Хорошо, что ты это понимаешь! – Я спрятал лицо в ладонях, сосредоточился. – Повторюсь, нас слишком мало, римлянам нечего противопоставить, вот то главное, что я хочу вам донести. Красса и Лукулла не остановят наши стены, а мы не сдержим их легионы, если будем сидеть сложа руки.

– Что исправит появление невольников с латифундий? – недоверчиво спросил Рут.

– Дай мне карту, – попросил я.

Гопломах развернул на столе карту полуострова, я подозвал гладиаторов. Широкие апулийские просторы с севера омывались водами Адриатического моря, на востоке граничили с Калабрией, на юге с Луканией, а на западе с Самнием, Кампанией и Умбрией. Регион славился громадного размера пастбищами для выпаса скота и землями, на которых выращивали лучший на Апеннинах хлеб. Апулию издревле населяли мессапы, педикулы и певцеты, народы, долгое время сопротивляющиеся романизации, помнящие римскую несправедливость. Именно эти италийские племена помогали нам противостоять Республике, на их землях возникли первые латифундии в Апулии. На карте, лежавшей на столе, латифундии были обведены линиями. Я провел несколько часов, чтобы рассчитать примерные расстояния, разделяющие наш лагерь и виллы латифундистов, но время не было потрачено попусту, это стоило того. Мой палец остановился на точке, неподалеку от Канн и устья реки, в том месте, где мы остановились лагерем.

– Наш лагерь, – кивнул Рут, озадаченно растирая испарину, выступившую на лбу.

– Все верно, – согласился я.

– Рядом с Тарентом и Каннами целая куча римских латифундий, на которых еще трудятся невольники, – заметил Лукор, с любопытством рассматривая карту своим единственным глазом.

– Тебе что-то известно о них?

– Не думаю, что мне известно больше твоего, Спартак, но скажу, что это типичные римские угодья, – Лукор начал загибать пальцы. – Вилла, поля, охрана, куча невольников.

– Бывал там? – поинтересовался я.

– Бывать не бывал, но слышать слышал, – заверил кельт и оскалился. – В одно из таких мест попал мой соплеменник, я оказался на арене цирка, а он попал в поля. Рабам там приходится не сладко, как-то так.

– Не сладко? – возмутился Аниций. – Хозяин ценит жизнь свиньи выше человеческой жизни! На полях умер мой брат… – гладиатор не договорил, запнулся.

– За что на поля угодил твой брат? – спросил Рут.

Аниций поежился, возможно, припоминая какие-то свои переживания, тут же отразившиеся на его лице. Он ответил гопломаху таким взглядом, что задавать вопросы перехотелось. Впрочем, я без того знал, что на латифундии попадали в основном те, кто совершил страшные преступления, включая убийство и изнасилование. Вряд ли брат Аниция был исключением из этого правила. Рут повернулся ко мне.

– Люди там быстро гибнут, а выжившие превращаются в дикарей, у которых остается мало чего человеческого. Но винить их за это ни я, ни ты не имеем никакого права. Лукор прав, для раба это самая незавидная участь, – пояснил он.

Мои обрывчатые знания о латифундиях целиком складывались из разговоров, которые мне доводилось слышать в лагере. Услышанного тогда и теперь хватило, чтобы понять – рабам на латифундиях приходилось не сладко. Доминусы относились к невольникам как к производственному инвентарю и обращались с ними как с вещью. У человека на латифундии не было личного времени. Если раб не спал, он работал, что было золотым правилом римского латифундиста, распоряжавшегося десятками, а то и сотнями рабов единовременно. Латифундисты боялись, что будь у раба свободное время, и в голову невольника обязательно придут дурные мысли, потому раба следовало чем-то занять. Подход римлян выжимал из людей, попавших к ним в рабство, все жизненные соки. Пахота в поле, подсобные работы, сбор урожая, все это за короткий срок превращало молодого, полного сил мужчину в дряхлого старика. Доля раба-латифундиста, если речь не шла о вилике-управленце, была самой страшной из всех. Даже гладиаторы, постоянно доказывающие свое право жить перед многотысячной возбужденной толпой, имели шанс выжить и обрести свободу, получив в бою рудий. Шанс раба с латифундии виделся в избавлении от мук посредством скорейшей смерти. Но и трудился в полях самый настоящий сброд. Как бы то ни было, в дальнейшем мне стоило узнать об этих местах подробнее. Мой палец заскользил по карте, к Гидрунтуму, городу-порту в самой восточной части Калабрии на побережье Адриатического моря.

– Что мы знаем сейчас? Здесь Лукулл высадился, форсировал переход к Аппиевой дороге, где встал лагерем неподалеку от Тарента. Известно, что он готовится к выступлению, которое может произойти в любой миг, – палец скользнул в другой конец карты. – Красс с легионами стоит у стен Рима и решает там свои одному ему известные задачи. Мы понятия не имеем, когда они захотят выступать, ошибочно было бы считать, что они не знают, как обстоят дела в нашем лагере!

– За это могу ручаться, мы ловили разведчиков, Спартак, – подтвердил гопломах. – Вот только всех не переловишь, увы!

Я одарил его улыбкой в ответ. Контрразведка работала без нареканий, мы не раз ловили римских разведчиков неподалеку от наших стен. Однако, Рут был прав, вести о нашем местоположении и план лагеря давно лежали на столе обоих римских полководцев. Лукулл и Красс лезли из кожи вон, дабы получить подобные сведения, и не жалели на это ни сил, ни денег, ни жизней своих людей.

– Важно другое, – продолжил я. – Мы понятия не имеем, что римляне предпримут дальше, тогда как наши действия для них кажутся очевидными!

– Подробнее, Спартак, – попросил Тирн.

– Вполне логично, что если мы выстроили лагерь с прочным гарнизоном, то именно отсюда захотим принять бой? – я приподнял бровь, ожидая реакции молодого галла.

Тирн охотно кивнул, соглашаясь с моими словами.

– Оба полагают, что мы готовимся к осаде, и даже вы на начало совета были уверены в этом на все сто! Ты, Рут, или ты, Тирн, не вы ли думали, что мы запремся в лагере и примем неравный бой? – я усмехнулся. – В их руках право ударить первыми, тогда как мы лишены всякого маневра! Тебя это устраивает, Аниций? А тебя, Лукор?

Гладиаторы промолчали, превратившись во внимание.

– Это никого не устраивает, – заверил Тирн. – Что ты предлагаешь?