Держава

Рубанов с остатками своего батальона передислоцировался на новое место стоянки. Измотанные, израненные люди шли напролом по лесной чаще, с трудом неся на плечах винтовки и амуницию – ни всегдашнего говора, ни шуток. Запавшие глаза безразлично глядели на сентябрьский лес.

«Это не тот осенний золотистый лес, – думал Рубанов. – Этот пропитан кровью… И лист на деревьях не жёлтый, а красный, и капли хрустальной романтичной утренней росы капают с ветвей как кровь с пальцев рук… Опять ненужная лирика, – осудил себя, – Словно не офицер, а поэт декаденствующий…»

За успешное руководство войсками Юго-Западного фронта и за военную операцию, получившую наименование «Брусиловский прорыв», генерал-адъютант Алексей Алексеевич Брусилов был награждён золотым Георгиевским оружием с бриллиантами.

В середине ноября, прогулявшись перед обедом и подышав свежим воздухом, Максим Акимович Рубанов не спеша подошёл к губернаторскому дому и привычно кивнув часовым, сделавшим винтовками «на караул», поднялся на второй этаж, где, пройдя сквозь толпу приглашённых на обед, столкнулся с высоким стройным генерал-адьютантом – единственным из военных одетым в черкеску с газырями, подпоясанную узким поясом с кинжалом и с ярко-алым башлыком на плечах, который, сняв, тут же передал подлетевшему скороходу, давнему рубановскому знакомцу.

– Ваше высочество, простите, что сразу не признал вас, – улыбнулся брату императора Максим Акимович.

Ответно улыбнувшись и кивнув на полупоклон отставного генерала, великий князь демократично пожал ему руку и, перебросившись парой вежливых, ничего не значивших фраз, прошёл в столовую

После обеда государь пригласил брата и Рубанова в кабинет, побеседовать и выкурить по папиросе.

– Михаил, тебе очень идёт черкеска, – улыбнулся младшему старший брат. – Курите, господа, – пододвинул гостям портсигар.

– И особенно Георгиевский крест на ней, – закурил папиросу Максим Акимович.

– Заслуженная награда, – тоже закурил император. – Кавказская туземная конная дивизия под началом Михаила Александровича проявляла удивительную стойкость. Там, где они оборонялись, враг не мог заставить их отступить. Кавказские полки с честью выполняли поставленную перед ними боевую задачу. Если получали приказ наступать – враг был повержен и бежал с поля боя. И, что немаловажно, в шесть полков «Дикой дивизии», как её прозвали в просторечье, пошли по собственному желанию, а не принуждению, самые смелые и воинственные представители горских племён, освободив Кавказ от «горючего материала». В отличие от русских, у них не наблюдалось ни одного случая дезертирства.

– Как можно дезертировать, опозорив свой род, если ими руководил родной брат Белого Падишаха, – загасил папиросу Рубанов.

– Горцы, бывшие дотоле врагами империи, покорившей когда-то их племена, перестали быть ими, отдавая свои жизни за Россию и гордясь этим, – дотронулся до рукояти кинжала Михаил Романов. – Последний имам Чечни и Дагестана – Шамиль, ожесточённо воевал с нами, и пленённый, был окружён почётом – в знак уважения к его доблести ему оставили оружие. Долго жил в Калуге, а жизнь окончил в Мекке, куда разрешили ехать на поклонение. Сын его на совесть служил России, и даже был флигель-адьютантом у нашего деда – Александра Второго. И сейчас многие сотни всадников, как называют в Дикой дивизии нижних чинов, награждены Георгиевскими медалями «За храбрость» и Георгиевскими крестами. Причём боевые награды кавказскими горцами очень ценятся, но принимая от меня крест, они всегда просили, чтоб он был не с птицей, а с храбрым джигитом, – рассмеялся Михаил. – По твоему указу, господин Белый Падишах, кресты для мусульман чеканились с двуглавым орлом, а не с Георгием Победоносцем.

– Это ещё задолго до меня Высочайшим приказом установили, чтобы Георгиевские кресты для тех, кто исповедовал ислам, выдавались с государственным гербом, а не с изображением Святого Георгия. Я и не знал, что для них он «храбрый джигит», – улыбнулся Николай.

– А в Думе есть болтливый джигит – Милюков, – нахмурился великий князь. – Это же надо такое наговорить с думской трибуны… Начал с обличения преступной халатности и воровства высших должностных лиц, а закончил обвинениями в адрес царской семьи и её ближайшего окружения: Распутина, Питирима, Штюрмера – назвав их придворной партией, которая группируется вокруг царицы. «Что это – глупость или измена?» – закончил риторическим вопросом, являющимся перифразом слов военного министра Дмитрия Савельевича Шуваева, испугавшегося обвинений в измене и произнёсшего: «Я, может быть, дурак, но не изменник!»

– Мерзавец, а не человек, – в сердцах воскликнул Рубанов. – И неизвестно, к каким последствиям приведёт его речь.

– Подозревает Александру Фёдоровну в желании заключить мир с Германией. Какие отличия в обществе от прошлой войны. Тогда все ратовали за мир с японцами… Кроме вас, Максим Акимович и большинства военных, – уточнил государь, закуривая другую папиросу. – Подозрения в Думе усилились после того, как немцы привлекли для нашего убеждения в пользу сепаратного мира фрейлину императрицы княгиню Васильчикову. Ещё весной прошлого года сия дама обратилась ко мне с тремя письмами о стремлении Германии восстановить мир. Вилли следовало об этом в четырнадцатом году подумать, прежде чем войну объявлять. Все три письма я оставил без ответа. А на телеграмму датского короля Христиана Десятого направить в Копенгаген доверенное лицо для переговоров, в июне прошлого года, был отправлен отрицательный ответ. Так же безрезультатно окончился июльский визит в Петроград государственного советника Дании Андерсена. После встречи со мной и министром иностранных дел Сазоновым, он получил негативный рескрипт. И нашей склонности к сепаратному миру не нашёл, как отписался потом в вышестоящие инстанции. А в декабре прошлого года эта настырная мадам, вернее – фрау Васильчикова, прибыла в Питер с посреднической миссией, но я не принял её и лишил придворного звания, выслав в Черниговскую, а затем в Вологодскую губернию. Все об этом знают, кроме господина Милюкова. В том же декабре Фредериксу прислал письмо его старинный приятель гофмаршал берлинского двора граф Эйленбург, призвав «положить конец недоразумению, произошедшему между государями, и способствовать сближению, которое позволит их правительствам начать переговоры о мире на почётных условиях». Я поручил Сазонову подготовить графу ответ в том смысле, что предложение Германии о заключении мира должно быть обращено ко всем союзникам, а не только к России. Однако, по размышлении, оставил письмо без ответа, поскольку любой ответ, каким бы он ни был, может быть принят как свидетельство готовности вступить в переговоры. Фредерикс так просительно глядел на меня… Кажется, первый раз в жизни он был не согласен со мной. Когда я заключил мир с Японией, так вы, Максим Акимович, в качестве протеста, в отставку ушли. И я вас теперь хорошо понимаю.

– Если бы вы, ваше величество, сегодня заключили мир с Германией, то я бы со службы не ушёл, – ввёл в глубокую задумчивость императора.

– Будьте любезны, Максим Акимович, обоснуйте ваше умозаключение, – нервно забарабанил пальцами по столу великий князь, а император, сдвинув над переносицей брови, не моргая, требовательно уставился на Рубанова.

– Мы все знаем, – независимо глянул на великого князя, – что как только союзников прижимает к земле немецкий сапог, они начинают скулить перед нами и вилять хвостом, умоляя о помощи. Для подтверждения этого тезиса можно проанализировать поведение французского посла Мориса Палеолога. После прошлогодних летних неудач нашей армии его тон стал вызывающим… Беседовал с ним в Ставке. В марте этого года он заявил… причём не без злорадства, что если Россия не выдержит роли союзника до конца, она тогда лишит себя возможности участвовать в плодах нашей победы и разделит судьбу Центральных держав. Это уже их победа… Забыл, лицемерный лис, как в четырнадцатом году умолял вас, ваше величество, спасти Францию от разгрома и поскорее начать Восточно-Прусскую операцию. И в самый тяжёлый для нас момент, французы стали вести с Польшей переговоры о возможности отделения от России.

– Подлецы! – грохнул кулаком по столу Михаил. – В этом году, насколько мне известно, Англия потребовала отдать ей весь русский торговый флот, находящийся в свободных морях, в виде компенсации даже не за поставки, а за прикрытие перевозок британскими крейсерами. А когда ты, Николай, отказался от этого подлого предложения, то стали сокращать поставки, – разгорячился великий князь. – И во время конференции в Шантильи союзнички стали вырабатывать экономическую программу для России, совершенно не интересуясь нашим мнением на этот счёт. По сути, договаривались о разделе русского рынка.

– Всё это так, господа, но они рано списали Россию со счетов. Брусиловское наступление и разгром генералом Юденичем турок на Кавказе прошли на фоне их неудач под Верденом и на Сомме… Сейчас тон опять сменился на просительный. Французы свернули, по их мнению, секретные переговоры с польскими сепаратистами, за которыми мы внимательно наблюдали, и я даже получил несколько предложений о кредитах. А самое главное, союзники подтвердили свои обязательства по поводу проливов.

– Ваше величество, англосаксы с лягушатниками, извиняюсь за простонародный сленг, реально понимают – главной сверхдержавой грядущего переустройства Европы, в случае победы в войне, будет Российская империя. Того же мнения и американская политическая элита. Судя по одной из газетных публикаций, советник президента Вильсона полковник Хаус пришёл к следующему выводу: «Если победят союзники, то это будет означать господство России на Европейском континенте». Не больше, не меньше…

– От кого, Рубанов, узнали о статье?

– От генерала Спиридовича, ваше величество. Разве их правящие круги допустят, чтобы Россия после победоносной войны диктовала им свои условия? Они сделают всё, дабы наша держава эту войну не выиграла, и наши усилия и жертвы пошли на пользу их либеральным государствам. Вы, ваше величество, высшее звено в той цепи, что сковывает их амбиции, потому постараются разорвать цепь, удалив скрепляющее её главное звено.

– Как же они это сделают? – воскликнул Николай, в волнении закуривая папиросу.

– Думаю, ваше величество, попытаются свергнуть вас с престола, для чего активно уже подготавливают общественное мнение.

– Так называемое «общественное мнение» куётся в великокняжеских, думских и первогильдийных купеческих кругах для Москвы и Питера, редко проявляясь в гостиных высших чиновников губернских городов, а в уездных городках и тем более сёлах, я по-прежнему «царь батюшка», коего ненавидят господа и «антиллехенты», за что, по мнению простых людей, всем им следует подпустить «красного петуха». Вы, Максим Акимович, согласно своему статусу, знакомы в основном с представителями трёх верхних ступеней Табели о рангах. Я не верю, что элита в союзных нам государствах станет поддерживать нашу великосветскую фронду, – не слишком уверенно произнёс император.

– Вы потому не верите – что единственный рыцарь среди торгашей… А у торгашей нет чести. Главное для них – выгода.

– Это вас Распутин надоумил? Слышал от него подобные речи.

– Нет! Это мои мысли, основанные, правда, на «Записке Дурново», которую Пётр Николаевич прислал вам в четырнадцатом году. Россия, ваше величество, в ближайшем будущем положит на алтарь победы сотни тысяч солдат, и, если соблаговолят союзники, за их жизни получит Босфор и Дарданеллы. В чём я сомневаюсь… А насколько мне известно… И ни только мне… Кайзер в случае заключения мира с Германией, сам преподнесёт вам эти проливы. И Турция никуда не денется, согласится…

– Не думал, что вы, Максим Акимович, станете толкать меня на предательство… Я согласен заключить мир с Вильгельмом лишь в одном случае – если Германия сядет за стол переговоров не только с Россией, но и с её союзниками. Предметом обсуждения может быть лишь общий мир. Полагаю, вы соскучились по семье… Завтра можете отправляться в Петербург… Простите, в Петроград, – поднялся из-за стола император.

– Миша, голова кругом идёт от навалившихся дел и событий, – пожаловался брату государь. – А главное, не стало верных людей. Вот и Рубанова потерял… А ведь он во многом прав…

– Да в чём же прав этот старик? – возмутился великий князь, поправив кинжал. – Неужели в том, что советует заключить сепаратный мир с Вильгельмом? Но у нас же сердечный договор с Францией и Англией.

– Не всё ты знаешь, брат мой. С нашей стороны договор сердечный, а вот с их, – вынул из папки бумагу. – Докладная начальника департамента полиции Васильева, в коей изложены агентурные данные о замышляемом дворцовом перевороте и возможных покушениях на Вырубову или Распутина-Новых. И всё это происходит ни только с ведома, но и с финансовой поддержкой оппозиционеров и заговорщиков со стороны посольств Англии и Франции. Точнее, лично послами этих стран Бьюкененом и Палеологом.

– Вот тебе бабушка и Юрьев день, – опешил Михаил. – Так гони их из страны к чёртовой матери…

– Нельзя-я. Потому как – дипломатия…

– Ники, они тебя свергнуть хотят, а ты – дипломатия… Я начинаю понимать Рубанова, – вытащив наполовину, звонко вогнал кинжал в ножны. -«Зарэжэ-эм любого, только скажи, князь», – как-то обратились ко мне всадники «Дикой дивизии». Ох, Ники, доиграешься ты в дипломатию, несмотря на то, что наш английский родственничек, король Георг, отослал тебе жезл фельдмаршала своей армии.. Но мы-то знакомы с его лицемерием и философской доктриной: «У Великобритании нет друзей, а есть лишь собственные интересы». – Прав был наш папа', ответивший на эту сентенцию: « У России есть только два союзника: её армия и флот». – И что же ты предпринял, ознакомившись с донесением Васильева?

– Писать на титульной странице его доклада резолюцию, одобряющую установление наружного наблюдения за дипломатическими представительствами не стал – кругом доносчики найдутся, но поставил известный в министерских канцеляриях символ, носящий название «парафа», и состоящий из косой чёрточки между двумя точками, что означает моё согласие. Васильев толковый чиновник и тут же поймёт, что следует установить негласное наблюдение за посольствами, а также, непосредственно за сэром Джорджем Бьюкененом и господином Морисом Палеологом. А Вилли, как нарочно, искушает меня «миром», понимая, что в войне ему нужна хотя бы пауза, дабы с Германией не произошла катастрофа. А тут ещё австрийский император Франц Иосиф на днях преставился, и вступивший на престол Карл Первый первым делом предложил мне мирные переговоры.

– Ники… А Рубанов, по-моему, умный человек, – задумчиво произнёс младший брат, оставив, наконец, в покое свой кинжал.

– Я в этом никогда и не сомневался. Но сейчас, Михаил, меня больше заботит – кого министрами назначать… Совершенно кандидатуры иссякли.

– Вот на место Шуваева Рубанова и поставь. Чем тебе не военный министр!?

– Я хочу довести войну до победного конца… И он, победный конец то есть, если заграничные «друзья» с доморощенной оппозицией не помешают, наступит в следующем, семнадцатом году. Для того имеются все предпосылки… А Рубанов тут же мир с немцами заключит и начнёт оппозицию отлавливать и на кукан сажать. Начитался советов Сабанеева о рыбалке, – невесело улыбнулся государь. – А когда я так в прошлую войну поступил – в отставку ушёл, – обидчиво поджал губы. – Вот и пойми этих генералов… Девятого ноября принимал в Ставке председателя Совета министров Штюрмера, который своими высказываниями стал для Думы, что красный флаг для быка.

– Или для полиции, – пошутил Михаил, но старший брат не воспринял шутку.

–… И объявил ему об освобождении от занимаемых должностей премьера и министра иностранных дел, коим он стал с июля-месяца после смещения Сазонова. На министерскую должность думаю поставить Николая Николаевича… Да не Романова, глаза-то вытаращил, а Покровского. На премьерскую – Александра Фёдоровича Трепова, который в данный момент является министром путей сообщения. Приняв предложение исполнять высокую должность, он попросил меня отправить в отставку министра внутренних дел Протопопова. Я дал согласие, хотя и доверяю Александру Дмитриевичу. Но в Думе его считают сумасшедшим, убедив в этом и общественность. А Трепов – старый крепкий бюрократ, в положительном смысле этого слова, с огромным административным опытом и пониманием необходимости идти рука об руку с Госдумой.

– Да зачем с ней рука об руку ходить? – удивился Михаил. – Скрутить ей руки или распустить, ударом сапога под зад.

– Ты не политик. Ты – генерал.

– Вот именно. Не полковник, как некоторые… – вновь пошутил младший брат. – Фамилия у него больно хорошая. В пятом году имя –Трепов, было для так называемого культурного общества равноценно имени Малюты Скуратова – главного опричника и палача царя Ивана Грозного. Но министры меня не интересуют, брат. Только генеральские вакансии, – в третий раз пошутил Михаил. – Здесь давать тебе советы не берусь…

Однако давать советы полюбила в последнее время государыня.

Узнав о намерении супруга сместить душку-Протопопова, тут же переубедила его, и министр внутренних дел остался пока на своём посту.

Трепов склонил голову перед высочайшею волею, но остался при своём мнении.

В столице, ничего не боясь уже, провели ноябрьскую встречу в «Новом клубе» представители «русских карбонариев», как шутливо назвал заговорщиков, точнее, борцов с правящим режимом, друг Гучкова князь Дмитрий Вяземский, являющийся членом-учредителем аристократического Бегового общества Петрограда, а параллельно Уполномоченным Красного Креста по Северному фронту, командующий коим генерал-адъютант Рузский прислал на встречу доверенное лицо – генерала Крымова.

Князь, устроившись на диване перед камином, бросил пренебрежительный взгляд на севшего рядом грузного, в осыпанном перхотью мундире и тусклых сапогах, Крымова, иронически подумав, что даже перхоть не хочет держаться на редких, немытых, зачёсанных на пробор волосах, и перевёл взгляд на весёлые языки пламени над берёзовыми поленьями, брезгливо отодвинувшись от вояки.

Бодро вошедший в зал маленький Гурко, заменяющий в данное время заболевшего Алексеева и прибывший в Питер, якобы, к военному министру, высоко держа голову, чтоб казаться повыше, гремя шпорами на высоких каблуках начищенных до зеркального блеска сапог, за руку поздоровался с князем и неопрятным генералом, отойдя затем пошептаться о чём-то к Гучкову.

Последними прибыли несколько депутатов Думы во главе со своим председателем, и церемонно раскланявшись, уселись за уставленный закусками овальный стол.

– Александр Иванович, – обратился к Гучкову, как хозяину обеда, Родзянко, попутно уцепив рюмку водки и опрокинув её в себя. – Пардон! Замёрз, как бездомная собака, – вызвал улыбки на лицах гостей.

«Как бы не накаркал, – вздрогнул Вяземский, – а то все станем бездомными собаками».

–… Предлагаю перекусить немного, в лёгкую выпить, и перейти к повестке дня. А уж затем можно будет и отобедать. Проголосуем предложение? – пошутил он, приговорив вторую рюмку и не обошедшись на этот раз лишь кряканьем, а закусив «сердешную» солёным груздочком, а по зрелом размышлении, ещё и солидным куском окорока.

– Господа, прошу всех за стол, – хлебосольно развёл в стороны руки Гучков. – Безо всякого голосования заморим червячка и побеседуем…

– Ну вот. Выпили немного и перекусили, – через некоторое время поднявшись, и для чего-то поклонившись на все стороны, промокая при этом губы салфеткой, чтоб не терять зря времени, обвёл взглядом гостей Гучков.

«Прямо как Козьма Минин перед новгородцами раскланялся», – с трудом скрыл усмешку Вяземский, довольный ещё тем, что избавился от соседства генерала Крымова, мрачно допивающего поодаль третью рюмку водки.

– Я собрал вас дабы не просто поговорить, а конкретно определиться с датой… – хотел произнести «свержения», но сказал: – отлучения от трона Николая Второго, – на секунду замер от внутреннего ужаса, но тут же взял себя в руки. – Мы уже советовались с некоторыми здесь присутствующими, – глянул на Родзянку и Маклакова, – и решили назначить этой датой первое марта будущего года. Генерал Алексеев перед болезнью поведал мне, что император догадывается о нашей затее, но точно в ней не уверен, и как всегда, на наше счастье, сомневается, – нервно хмыкнул, и чтоб успокоиться, залпом проглотил рюмку пшеничной, шумно выдохнув алкогольный воздух и подумав, что на жаргоне московских городовых, не к ночи будь помянутых, этот способ пития носит название «хлопнуть пташку», продолжил: – Общество мы подготовили. В Петрограде и Москве ждут бунта, словно оперетту в театре, – уверенно уже усмехнулся он. – Предполагают, что всё пройдёт весело и с огоньком… Прислуга доложила мне после похода в синематограф: как только покажут императора с семьёй, распоясавшийся народ орёт: «Царь спит с Вырубовой мартышкой, а царица – с блудным Гришкой…» И немудрено… В Петрограде сейчас свободно идут пьесы Зотова «Гришка Распутин», Рамазанова «Ночные оргии Распутина», Леонидова «Гришкин гарем», Курбского «Как Гришку с Николкой мир рассудил», и полиция не вмешивается… Потому – демократия… Правда, один борзой рецензент осмелился написать: «Великое дело свобода слова, но не дай Бог свободы сквернословия…» – Да где он сейчас, этот рецензент-борзописец… Это я к тому, что общество подготовлено, и за царя кровь проливать не станет. Николай должен отречься… Если, конечно, хочет жить… А общество следует хорошенько встряхнуть и дать пищу для сплетен и разговоров…

– Это как? – поинтересовался Крымов, в свою очередь с удовольствием «хлопнув пташку».

– Элементарно… Не зря я вам давеча о Гришке-конокраде, старце, ежели по-венценосному, говорил… Его следует ликвидировать… И лучше в этом году… На крайний случай – в январе семнадцатого.

– Желающие есть, – воскликнул Вяземский. – Причём птицы весьма высокого полёта, – напомнил Гучкову о «пташке», которую тот без раздумий и «прихлопнул».

– Надеюсь, такие птицы, что даже Николаю сложно будет их… пришлёпнуть, – сипло произнёс он, помахав ладонью перед губами.

– Точнее сказать – невозможно. Ибо один из них его родственник – великий князь Дмитрий Павлович, – испугался, не брякнул ли вгорячах лишнее: «Ведь и у стен, говорят, УХИ растут», – попытался внести успокоению в душу «ухами». – Надеюсь, господа, информация до времени останется между нами.

– Разумеется. К тому же сие деяние не самое важное, что нам предстоит организовать до отречения… Скорее даже – второстепенное… Для отвода, так сказать, глаз, – сделал паузу, разогревая интерес слушателей. – Основное мероприятие должны произвести военные…. Точнее – замещающий сейчас Алексеева, генерал Василий Иосифович Гурко. Мы обговорили с ним и согласовали главнейшую задачу, о коей он сейчас вкратце и поведает.

– Благодарю, Александр Иванович. Вы избавили меня от вступительного слова, и я сразу, т-э-эк скэ-эть, возьму быка за рога. Знаете ли вы об этом или нет, потому как здесь не все военные: «в основном штафирки», – пренебрежительно сморщился он, продолжив: – В царской армии главным хранителем боевого духа является полк. Именно эти подразделения лелеет Николай, часто навещает их, устраивает смотры, обедая затем с офицерами в Собраниях. В результате кадровые офицеры и унтера, которых за годы войны практически не осталось – главная его опора. Потому полки следует как можно скорее развалить, перемешать, словно колоду карт. Перевести заслуженных офицеров, которых уважают нижние чины, в другие полки, где их знать не знают, и потому не будут иметь к ним уважения.

– Да разве же государь на это пойдёт? – опешил Крымов.

– Государя следует убедить в необходимости увеличения количества полков пехоты, а в результате – дивизий и корпусов, в связи с резким удлинением линии фронта с тысячи двухсот – до тысячи девятисот вёрст. Начну с того, что переведу четырёх батальонный состав полка в трёх батальонный. А дивизии из четырёх полкового – в трёх полковой состав.

– А кавалерию? – недоверчиво глянул на исполняющего обязанности начальника штаба Верховного главнокомандующего Крымов.

– Переформирую, как и пехоту, и поможет убедить в этом государя генеральный инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович. Поскольку пушек и снарядов теперь поступает огромное количество, а лошадей не хватает для пристяжек, мы пожертвуем конницей ради бога войны – артиллерии. Ну, в самом деле, не на себе же артиллеристам пушки таскать!? Кавалерийские полки к январю, а может и раньше, планирую свести из шести эскадронных в четырёх эскадронные. Никто подвоха и не заметит, так как когда-то такого состава они и были, а спешенных кавалеристов следует растворить в толпе новобранцев. Молодые солдатики их там своей численностью забьют и руководства над собой не потерпят. А в марте, как придём к власти, вернём всё, как говорится, на круги своя. И новая армия начнёт одерживать новые победы, – под аплодисменты закончил он.

– Господа, позвольте небольшую ремарку, – поднялся со своего места Гучков. – Послы Англии и Франции в общих чертах ознакомлены с дворцовым переворотом, а через них и высшие круги этих стран. Возражений от них не последовало. Условие одно – Россия и впредь должна воевать на стороне Антанты, – водрузил на нос пенсне и взял в руки какой-то документ.

Все приготовились слушать, но Александр Иванович надавил на кнопку электрического звонка и к облегчению гостей произнёс, обращаясь к вошедшему лакею: – Распорядитесь подавать обед.

В обществе, особенно столичном, с аппетитом промывали косточки новому российскому премьеру, вспоминая, что в его отца Фёдора Фёдоровича Трепова, в бытность того градоначальником и обер-полицмейстером Петербурга, в 1878 году стреляла Вера Засулич. А она жива, и если младший Трепов начнёт злоупотреблять должностными полномочиями, вполне может повторить удавшуюся «акцию» и вновь выйти сухой из воды. Но особенно народ злорадствовал по поводу провалившейся попытки подмаслить Гришку-конокрада.

Неудачный жизненный эпизод председателя Совета министров оживлённо обсуждали холодным декабрьским вечером в одном из питерских ресторанов подполковник Банников и генерал-майор Спиридович, назначенный в августе ялтинским градоначальником и прибывший в столицу по своим делам.

– Ты знаешь, Игорь, как я уважал старшего брата вновь испечённого премьера, Дмитрия Фёдоровича Трепова, который выдвинул меня в далёком шестом году на должность начальника дворцовой Охранной агентуры. Его младший брат, хотя и считается консерватором, и занимал должности камергера, егермейстера и сенатора, той воли в решении государственных дел, коей обладал Дмитрий Фёдорович, не имеет. Это относится и к уму. В обществе смеются, что послушав своего шурина, генерала Мосолова, уважаемого Распутиным за умение хорошо выпить, Трепов-младший решил «купить» старца, предложив ему двести тысяч рублей с просьбой не поддерживать дурака Протопопова. Распутин рассказал о подкупе венценосцам, чем очень возвысил в их глазах свою бескорыстную персону и подмочил репутацию премьера. Думаю, долго наверху он не продержится. А государь зря заигрывает с Думой и Военно-Промышленными Комитетами. Ещё в бытность свою начальником Охранной агентуры, узнал, что в начале года в Петроградском ВПК подспудно шли приготовления к революции. Той самой, что не удалась в пятом-седьмом годах. Занималась подготовкой рабочая фракция Комитета под председательством социал-демократа Гвоздева, чему покровительствовали Гучков и Коновалов, наивно думая, что если случится революция, рабочие будут им подчиняться. Первый из них поддерживал требования Рабочей группы перед правительством, второй помог образованию самостоятельной Рабочей группы при Московском ВПК, назначив секретарём, – иронично хмыкнул генерал, – харьковского гласно-поднадзорного Соломона Моносозона. В Москве согласились. Тогда же организовали Рабочую группу в Киеве, где её поддержал председатель Киевского Военно-Промышленного Комитета миллионщик Терещенко. В последние февральские дни сего года в Питере состоялся Всероссийский съезд представителей ВПК, за которым я внимательно наблюдал. На нём Гвоздев огласил революционную декларацию, призывающую бороться за мир без аннексий и контрибуций, и за свержение царя, вручив затем власть правительству, ответственному перед народом. Представитель Самары товарищ Кацман, картаво возопил: «Мы габочие, не только на словах пгизываем к богьбе за власть, но и сумеем это сделать», – передразнил еврейского эсдека, вызвав смех Банникова.

– Где лакей? Почему гюмки пустые? – скартавил подполковник, в свою очередь, рассмешив генерала.

Подошедший лакей, почесав выдающийся багратионовский нос, поинтересовался у господ:

– Гюмки поменять? – чем вызвал у них взрыв гомерического хохота.

– Ну, быть добру, Александр Иванович, – отсмеявшись, поднял рюмку Банников.

– Согласен! Быть посему! – поддержал тост Спиридович, и вновь потекли разговоры о политике: – Представляешь Игорь, общественность, наплевав на министра внутренних дел Протопопова, с девятого по одиннадцатое декабря провела в Москве съезды Земского и Городского Союзов, приняв резолюции, которые даже до Ялты докатились, где говорилось о том, что Госдума, опираясь на народ, должна довести дело борьбы с нынешним политическим режимом до победного конца. И всё опять сошло им с рук.

– И чему удивляться, Александр Иванович? Нет дыма без огня. В нашей епархии ходят слухи, что Протопопов масон… А им царь поперёк горла…

Через несколько дней, 17 декабря, утром, исполняющий обязанности министра Двора генерал-адъютант Максимович, вызвал в свой кабинет подполковника Банникова и, поздоровавшись, предложил сесть в кресло.

– Полчаса назад Анна Вырубова сообщила мне, что Григорий Ефимович не вернулся домой ночевать. Дочери со слезами на глазах поведали ей, будто отца пригласил в гости князь Феликс Юсупов, дабы познакомить с женой, но как оказалось, она в данное время отдыхает в Крыму. Вырубова обзвонила знакомых – нигде его нет. Взволнованная случившимся Анна Александровна поспешила во дворец и рассказала об исчезновении Друга императрице. А вы знаете её трепетное отношение к старцу. Царица потрясена обрушившимся на неё известием. Недавно мне, а значит и Александре Фёдоровне телефонировал министр внутренних дел Протопопов, сообщив, что до него дошли сведения о покушении на Распутина в доме Юсуповых, и он отрядил для специального дознания жандармского генерала Попова. Поэтому прошу вас сию же минуту отправиться в ближайший к дому Юсуповых полицейский участок и вместе с Поповым приступить к розыску. Может, – понизил голос генерал-адъютант, – и преступления никакого нет, а Григорий Ефимович задержался в номере какой-нибудь танцовщицы.