Buch lesen: «Жажда»
© Валентина Ульянова, 2023
© Общенациональная ассоциация молодых музыкантов, поэтов и прозаиков, 2023
Жажда
Кто жаждет, иди ко Мне и пей…
кто будет пить воду, которую
Я дам ему, тот не будет жаждать вовек.
Ин. 7:37; 4:14.
Высшая и самая резкая характеристическая черта нашего народа – это чувство справедливости и жажда ее…Никаким давлением… не искоренишь в сердце народа нашего жажду правды, ибо эта жажда ему дороже всего.
Ф. М. Достоевский
Глава 1
Бунко
– Уж ты не брани его, Федор Лукич, парень-то прав, хоть и го-ря-ченек! – ласково усмехаясь в густую черную бороду, неторопливо пробасил Данила Романыч, сосед по поместью и добрый, давнишний друг хозяина дома, рязанского дворянина Федора Лукича.
– Горяченек! – ударил кулаком по столу Федор Лукич, с гневом взглянув сверху вниз на стоявшего перед ним малыша.
Рубашонка его была разорвана на плече, щека расцарапана и перемазана кровью. Он вздрогнул от стука отцовского кулака, но не поднял упрямо уставленных в угол глаз, только сильнее сдвинул темные бровки.
– Ты почто Андрейку-то так избил?! Как рука твоя поднялась на гостя?! – грозно пророкотал Федор Лукич.
В ответ мальчонка поднял наконец глаза и прямо посмотрел на отца. Глаза оказались сухие, возмущенные и отважно-упрямые.
– А что он Юшку дразнил?! – его голос звенел возмущением. – Юшка заплакал даже! Что же, что он дурачок – он добрый! А Андрейко злой!
Федор Лукич растерянно промолчал.
– Ну что ты скажешь! – вновь усмехнулся Данила Романыч. – Племянник мой виноват. Теперь он уснул, а ужо утром я с ним побеседую.
– Все едино не дело с гостем так обходиться, – нашел наконец что сказать Федор Лукич. – Слышишь, Егор?! Нецело!
Мальчик снова нахмурился, уставив в пол непокорный взгляд. И вдруг твердо изрек:
– А Юшку он больше дразнить не будет.
Гость поглаживал ладонью усы, скрывая улыбку, а глаза его так и искрились смехом. А отец сказал почти примиренно:
– Ну, будет перечить. Ступай-ко спать.
Егор быстро взглянул на отца, на гостя – и его точно ветром сдуло.
В темных сенях, сразу за дверью, его удержала за руку мать:
– Егорка, поди умойся!
Он послушно прошел за нею на кухню, наклонил умывальник над деревянной лоханью и, пофыркивая, стал умываться. Мать, разглядывая его исцарапанное лицо, сказала с ласковым укором:
– Экой ты у меня… заступник… горяченек… Ах, трудно будет тебе, буйной головушке…
– Ну и пусть, – упрямо поднял мокрый подбородок Егор, – ведь я прав, ведь прав же?!
Детские ясные глаза смотрели на нее снизу вверх требовательно и возмущенно.
– Эх ты, – вздохнула мать. – Прав! Экой ты… Буянко… Бунко!
– Ну и пускай – Бунко! – повторил малыш – и вдруг засмеялся звонко, рассыпчато, захлебываясь в радостной беззаботности девяти мальчишеских лет. – Бунко!
С этого дня никто никогда не называл его иначе.
Глава 2
«Чтобы свеча не угасла»
В этот же вечер, в этот же час, в дальней дали от рязанской маленькой деревушки, в самом сердце стольного града Москвы, в кремлевском кабинете великого князя прозвучали те же слова:
– Трудно будет тебе, сынок… – задумчиво произнес великий князь Московский и Владимирский Василий Димитриевич, с тяжкой думой в усталых глазах глядя на неоконченное завещание, над которым склонился дьяк Тимофей.
Писец старательно вывел последнее продиктованное слово, положил перо и поднял ожидающие глаза на князя.
– Обожди меня здесь, – велел великий князь, поднялся с тронного кресла и направился в верхние покои попрощаться на ночь с сыном.
Старушка нянька давно уже уложила его в постель, но спать ему совсем не хотелось, он безжалостно теребил мягкий мех одеяла и, едва она окончила сказку, немедленно попросил:
– Нянюшка, пожалуй, еще что-нито расскажи…
Та устало вздохнула:
– Спи, засыпай, Васенька, голубчик! Завтра к утрене рано вставать, потом отец Иоанн учить тебя придет: будет бранить меня, что ты-де сонный, как намедни бранил. И истинно: тебе, государь мой, много учиться надо. Великий путь пред тобой! Ведь ведаешь, тебе даже имя сам ангел Господень нарек!
– Расскажи! – послышалось из пышных подушек.
– Да я рассказывала тебе! Сколь раз…
– А ты изнова расскажи!
Нянька устало оперлась полными локтями о подлокотники стула, прикрыла глаза, вздохнула и тихо, напевно заговорила:
– Ну, коли так, слушай, княжич… В самый тот день и час, когда Господу было угодно даровать тебя твоей матушке, духовник батюшки твоего молился Господу в келье своей… И вдруг слышит он, как некто ударил в дверь и проговорил: «Иди нареки имя великому князю Василию». Он тотчас же встал и вышел, но никого не оказалось за дверью. Подивился он тому диву дивному и пошел на княжеский двор. И вот, по дороге сюда, встретил он посланного к нему, и тот посланный ему говорит: «Иди нареки имя рожденному сыну великого князя». Инок его вопросил: «Ты ли сейчас приходил к келье моей?» Но тот сие отрицал. Еще пуще подивился инок. И пошел ко двору, и нарек имя тебе: «Василий», – и всем поведал чудо сие, и всех удивил.
– Так это ангел? Ангел прорек ему обо мне?! – сев на постели, восторженно воскликнул малыш.
– Вестимо так, ангел Божий, – ласково подтвердила старушка. – Знать, дела велии тебя ожидают, княжич!
Мальчик гордо и даже торжественно кивнул головой. А нянька вдруг спохватилась, всплеснула руками:
– Ох, да что это я, неразумная! Так-то ты засыпаешь, голубочек наш! Ложись-ко в подушечки, а я укрою тебя!
И она с таким усердием захлопотала вокруг ребенка, что не заметила, как колыхнулись завесы, скрывавшие дверь, что вела в покои его отца…
Великий князь, расстроенный тем, что услышал, вернулся к себе, так и не благословив сына на ночь.
«Глупые бабы! – досадовал он. – Испортят, захвалят мальчишку! Пора отдавать его в мужеские руки. Завтра же назначить дядьку. А то – загордится, возомнит о себе. А что его ждет? Престол его будет шаток: родные дядья первые бросятся на него, как голодные волки, – сами зарятся на Москву».
Вот только что – и свежа еще боль от ссоры – он, Василий, согнал с удела брата Константина, взял под стражу его бояр. Не желают признать права племянника на престол Московский, завещание их отца, Димитрия Иоанновича, толкуют по-своему. Криво толкуют! Себе все хотят! Брат Константин, злобствуя на него, великого князя, уехал в Новгород, вечное гнездо бунтарей, и что-то еще он там затевает! Да и братец Юрий ему под стать, если не хуже…
И не разумеют того, что наследовать престол великого князя не следует братьям, а только сыну его. Чтобы не сменялись без конца на престоле князья, а возле него – бояре-советники, чтобы не лихорадило власть, чтобы крепка была Русь преемством правления.
Ведь мало внутренних нестроений, мора и голода, сколько врагов у многострадальной русской земли? Татары, немцы, ляхи, литва – все норовят покорить ее! Что-то будет?!.
Тяжко вздохнул великий князь. Чувствовал он, что ему недолго осталось жить. На кого оставит он сына?! На кого оставит он Русь? Всю жизнь он трудился, чтобы держава была крепка, чтобы ее не сгубили, не растерзали междоусобные брани, «чтобы свеча не угасла», как некогда написал в духовной дядя отца, князь Симеон, как завещал и отец, Димитрий Донской.
Василий вошел в кабинет, где терпеливо ждал его дьяк, склонясь над неоконченным завещанием, и велел:
– Пиши: «А сына своего князя Василья благословляю своею вотчиною великим княженьем, чем мя благословил мой отец».
Потом задумчиво прошелся по комнате, остановился возле дверей, обернулся… Дьяк старательно выводил буквы духовной, а сверху, из красного угла, с древней иконы, освещенной лампадой, взирали на них очи Спасителя… Глядя на образ, князь твердо добавил:
– А закончить надобно так: «А кто сию мою грамоту порушит, судит ему Бог, а не будет на нем мое благословенье в сей век, ни в будущий».
Он перекрестился, и тихо сказал: «Аминь».
Даже дьяк не расслышал этого слова, но прозвучало оно, как приговор.
Глава 3
Благодарность великого князя
Смутная, но назойливая тревога терзала боярина Всеволожа. Казалось, что даже серое, низкое осеннее небо душило предчувствием неотвратимого…
Боярин перебирал в уме череду событий последних дней, обдумывая, откуда подстерегает беда. Что за смущение начало вдруг нападать при нем на юного великого князя? Отчего стал уклончив и неуловим его взгляд? Почему, нарушив обычай, не позвал он его сегодня к обеду? Что происходит?!
Так, томясь и тоскуя, боярин спустился с крыльца великокняжеского дворца и направился через площадь в свои палаты. Высокий и грузный, в собольей крытой вишневым бархатом шубе, он двигался неторопливо и величаво, высокомерно кивая в ответ на поясные поклоны и искательные приветствия придворных. Ведь он по праву был первым сановником великого князя.
Князь Василий до последнего времени не скупился на выражения благодарности. Да и было за что. Не быть бы ему великим князем в Москве, не получил бы он согласия хана, кабы не Всеволож. Сидел бы на Московском престоле князь Юрий – дядя Василия, ведь по обычаям старины он старший в роду, и хан Махмет это знал. Да и Тегиня, любимый ханский мурза, поддерживал Юрия. А шестнадцатилетний Василий пугался в Орде собственной тени!
Но ум и хитрость его, боярина Ивана Димитриевича Всеволожа, решили все! Он сумел пробудить в ханских вельможах ревность и зависть к власти Тегини. И наперебой стали они чернить мурзу перед ханом, и Юрий лишился защитника. А потом и хана улестил боярин хитросплетенными сладостными речами. И победил. Хан согласился, что сам, шестилетним своим молчанием, давно уже утвердил духовную грамоту великого князя Василия.
– Навечно я в долгу у тебя, Иван Димитриевич! – говорил в тот же вечер в своем шатре счастливый Василий. – Нет такой меры, чтобы измерить благодарность мою тебе!
– Есть, государь, – вкрадчиво возразил вельможа, – и об этом уж речь была. Помнишь ли?
Юный князь потупился, и румянец залил все его лицо. Смущенный взрослой откровенностью разговора, он еле слышно пролепетал:
– Помню… Вернемся в Москву – будет свадьба… моя с твоей дочерью… Я ведь и слово дал…
Казалось, что, вернувшись в Москву, князь Василий сейчас же оповестит о помолвке мать, и свадьба не за горами. Но время шло, а Софья Витовтовна ничем не давала понять, что знает о данном Василием обещании. И вот теперь – явное охлаждение великого князя, его уклончивость…
«Что же, – решил боярин, – я и сам могу поговорить с великой княгиней! И сегодня же, после вечерни!»
С этими мыслями он взошел на свое крыльцо.
В доме было неладно. Девицы в сенях странно переглянулись при его появлении, как-то поспешно, неловко, смятенно поклонились ему. С лестницы, ведущей в светлицу, доносились рыдания, возбужденные женские голоса. Боярин подошел к лестничному пролету и властно позвал:
– Авдотья!
Все звуки мгновенно стихли. Недолго спустя сверху раздался испуганный голос жены:
– Иду, Иван Димитриевич! Иду!
Всеволож прошел в столовую горницу, сел на лавку.
«Какой-нибудь бабий вздор и более ничего», – унимая тревогу, подумал он.
Жена явилась простоволосая, в расстегнутом летнике.
– Беда у нас, батюшка, – пролепетала она, неверной, неровной поступью приближаясь к нему. Расширенные глаза ее глядели растерянно и беспокойно скользили, каку безумной. – Великого князя только что сговорили с княжною Марией Ярославной…
Боярин поднялся.
– Кто говорит?! – рыкнул он.
– Настасья Фоминишна наверху… – выдохнула жена.
– Та-ак… – тяжело протянул боярин.
Сомневаться в известии не приходилось.
Это был позор. Бесчестье. Но, может быть, еще не поздно?..
– Боярышню поди успокой, – отрывисто бросил он. – Пусть знает: я ее в обиду не дам. Сегодня, сейчас пойду к великой княгине. Ступай.
Жена удалилась без слова, без звука, лишь с трепетом ужаса и сострадания взглянув от дверей на его лицо – темное, страшное, неузнаваемое от гнева…
Глава 4
Благодарность княгини
Великая княгиня приняла его в комнате сына. Они только что отобедали, и юный князь уже удалился в опочивальню.
Княгиня Софья Витовтовна стояла посередине комнаты, между Всеволожем и дверью в опочивальню, загораживая ему проход. Всем своим видом она являла нетерпение и недовольство.
– Случилось что? – с высокомерным, подчеркнутым удивлением спросила она. – Что так спешно? Говори, а то почивать пора.
Но боярин смотрел на нее спокойно и твердо. Его невозможно было смутить.
«У, настырный лис!» – злобно подумала заносчивая литвинка. Она давно ожидала этого разговора, сознавая с досадой, что его не миновать. Слово, взятое Всеволожем с ее сына в безвыходном положении, без ее согласия, за ее спиной, беспредельно возмущало ее. Сын ее женится лишь на той, которую подберет для него она. Что ей до русских обычаев! Она – великая княгиня и мать! А теперь еще этот наглец явился требовать от нее каких-то оправданий и объяснений!
В ярости, она словно сделалась выше ростом. Будучи намного ниже боярина, она каким-то образом смотрела на него свысока, из-под надменно прикрытых век. Он увидел, как, вовсе не крася ее, углубились морщины возле тонких, возмущенно поджатых губ. Но, словно не замечая этого, старый вельможа заговорил спокойно и неторопливо:
– Дело неспешное, государыня, однако, мню, и откладывать его далее не годится. Дети наши с тобою сговорены, ныне октябрь, а об эту пору у нас на Руси принято свадьбы справлять. Так не пора ли и нам подумать о сем?
Княгиня София, не ожидавшая столь прямого хода, на мгновение онемела. Но лишь на мгновение.
– Не пойму, о чем ты толкуешь? – с таким естественным недоумением спросила она, что обманула даже такого искушенного лицедея, как Всеволож.
– Оно верно, – с сомнением разглядывая ее, отозвался он, – князь Василий Васильевич уже не в малых летах и волен сам решения принимать… И коли он тебе еще не поведал, знай: вот уже год, как он с дочерью моею младшей помолвлен. Мню я, настала пора слово великокняжеское сдержать.
– Да полно, Иван Димитриевич, – с холодной беззаботностью возразила княгиня, – ты, верно, его не понял. Али он не понял тебя, али, может статься, по юности пошутил…
– Пошутил?! – изменившимся голосом воскликнул вельможа.
– Не ведаю я, – быстро, но твердо перебила его она, – но только сын мой о браке том и не мыслит. И ты, боярин, – на этом слове голос гордой литвинки исполнился ядом уничижения, – об этом забудь. Великий князь Василий Васильевич сговорен с Мариею Ярославной, внукою великого князя Владимира Храброго.
– А мы, стало, вам не под стать! – вспыхнул боярин, но вспомнил о дочери и сдержался: – Одумайся, государыня! Роду нашему не впервой с великими князьями родниться. Сам я из смоленских князей, а жена моя – внука великого князя нижегородского, сестра великой княгини Евдокии Димитриевны. Так что и мы не худого рода и вам – родня. Дочь моя летами юна и красива. Одумайся! Я ли вам не служил! Благодарность и слово великого князя…
– Долго ли ты будешь нам Орду поминать?! – с досадой вскричала Софья. – Неужто и впрямь думаешь ты, что без тебя князь Василий не получил бы Москвы?!
Ответом ей было молчание.
Боярин молчал. Багровая краска гнева залила исказившееся лицо, и так темны и страшны стали его глаза, что Софья невольно отступила назад, в сторону двери, за которой – она это знала – стоял ее сын.
– Я хочу говорить с великим князем, – глухим, неестественно ровным голосом потребовал Всеволож и шагнул вперед.
– Нет! – вскрикнула Софья, уже откровенно загораживая собою дверь в опочивальню сына. – Он уже спит и нынче боле не выйдет. Он… захворал.
Боярин сделал еще один шаг – и Софья увидела над собой его искаженное откровенной ненавистью лицо. Она в ужасе отшатнулась, ударилась о стол… На столе звякнул, упав, колокольчик. Софья схватила его и затрясла что было сил. На звон в палату вбежал постельничий – и в испуге замер в дверях.
Софья, не глядя на растерявшегося дворянина, велела Всеволожу:
– Ты свободен, можешь идти.
– Да! – медленно подтвердил боярин, и от его тихого голоса озноб пронизал княгиню. – Да! Я свободен! Воистину так! И ты еще узнаешь, княгиня, что это значит!
Он повернулся и вышел, не кланяясь, и оставил распахнутой дверь.
Этой же ночью Всеволож покинул Москву.
В ночной тишине, в безмолвии, похожем на траурное, выехало из Кремля несколько тяжелых возов. В переднем, крытом, за глухими темными занавесками сидел сам боярин с притихшими, испуганными женою и дочерью.
Иван Димитриевич молчал. Черным огнем пылал в нем гнев. Он, казалось, был больше, чем может вместить в себя человек. Он жег, как раскаленный уголь, он душил, точно угар. Умирить, утолить, погасить его можно было только одним: возмездием.
Глава 5
Старший в роду
Князь Юрий Димитриевич терзался сомнениями. Он никак не мог решиться на то, что почитал своим долгом. Если что-то пойдет не так… Он понимал, что решает свою судьбу.
Да, вновь и вновь говорил себе князь, он, старший из живых сыновей Димитрия Донского, имеет несомненное право на московский престол. Никто не может оспорить сего. Что хан?! Русь окрепла, а в ставке раздоры – у хана теперь ни силы, ни власти нет. Сила – у него, у Юрия. Боярин Всеволож прав: Василий – безвольный мальчишка, ни на что не способный. Сместить его ничего не стоит, и Юрий лишь восстановит справедливость.
Но другая, больная мысль подтачивала его решимость. Все братья отвернулись от Юрия. Все они, забыв старину, отвергнув исконное право, – все они признали Василия Московским великим князем. Покорились ему. А ведь и они могли бы надеяться когда-нибудь, после смерти Юрия, занять московский престол! Они отказались от этого. Ради чего? Ради чего некогда согласился отказаться от власти князь Владимир Андреевич Храбрый – герой Куликовской битвы? Ради чего уговорил его на то Димитрий Донской? Разве им не дорога была старина?! Говорят, князь Владимир любил отечество больше власти. Но разве разумная власть зрелого мужа не более на пользу отечеству, нежели правленье мальчишки, неспособного даже на благодарность?!
Рассуждения казались верны, но почему-то не утешали и не убеждали…
«Не лучше ли отступиться?» – снова и снова терзался князь. Да, его право на власть было для него неоспоримо. Но как будто чего-то, ясного для других, он не понимал…
И как решиться на открытую междоусобицу, неизбежную войну, на этот последний, непоправимый шаг… Не прогневит ли он Бога?!
В задумчивости он поднялся и, зябко кутаясь в шубу, вышел в сени. Бояре сразу замолкли и поднялись. Всеволож стоял впереди. И вновь подивился Юрий, как изменился этот старик за какой-то год. Ни единого темного волоса, а взгляд, когда-то ясный и быстрый, – тяжел и темен. Как оскорбили его в Москве! Неблагодарен, малодушен и глуп Василий! Такой ли государь нужен Руси?! Нет! Нет! Не заслуживает Василий престола!
Князь Юрий Димитриевич выпрямился:
– Пойдем-ко, Иван Димитриевич. Сыновьям хочу написать.
Словно всполох огня осветил сумрачное лицо боярина. Он понял: быть войне!
Совершится отмщение.
Глава 6
Пояс раздора
Роковое письмо отца братья Василий Косой и Дмитрий Шемяка получили в Москве, перед самой свадьбой великого князя.
– Вот уж некстати, – буркнул князь Василий Косой, застегивая на жемчужные пуговицы нарядную парчовую ферязь1, – ведает ведь, что мы званы на свадьбу. Охота была от самого пира – и утекать! Да и к чему?
– И верно, что ни к чему, – поддержал его брат и небрежно бросил письмо на стол. Оно, коротко прошелестев, сейчас же свернулось в трубку. – Это все твой будущий родственничек мутит. Всеволож! Он-то обижен, как и отец, ну а для нас это все – на чужом пиру похмелье.
– Верно! – громко и резко хохотнул Косой. – Мы лучше сами на пир пойдем! Филька! – позвал он слугу. – Пояс неси!
– И то! – усмехнулся Шемяка, сощурив черные шальные глаза. – Помирим их. На что им враждовать?! Все едино по старине более не бывать: миновали те времена.
– Помирим! – весело подхватил Косой и нетерпеливо обернулся к слуге, вошедшему с поясом.
Тот торжественно подошел, держа перед собой на вытянутых руках золотой кованый пояс, сверкавший искрами алых, синих, голубых самоцветов.
– Ого! – воскликнул Шемяка. – Откуда такое сокровище?
Бледное, с рыжей остренькой бородой лицо Косого расплылось в самодовольной улыбке.
– Всеволож за внукою дал! Они этот пояс из рода в род перед свадьбой нареченному зятю дарят. И хорош, а?! – Слуга застегнул на нем пояс, и Косой повернулся, красуясь.
Золотые цепи на поясе качнулись и зазвенели, россыпью ярких огней заиграли драгоценные камни.
– Да-а-а, – покачал головой Шемяка. – Ай да Иван Димитриевич! Подарок поистине княжеский!
Не знали они, как не знал и боярин, что в прошлом драгоценного пояса кроется тайна поистине роковая. Не случайно наряд Косого сразу же приковал к себе изумленный взгляд старого московского боярина, некоего Петра Константиновича. Он-то знал, он помнил…
Давным-давно, когда сам Петр Константинович был безбородым юнцом, он видел уже этот пояс, поразивший и его своей красотой, – и видел его не где-нибудь, а в казне великого князя Димитрия Донского. Князь тогда как раз собирался жениться и на свадьбу должен был надеть этот пояс. Но на торжестве на нем почему-то оказался пояс совсем другой, куда более скромный… Однако никто ничего не заметил, не понял и не сказал, и молодой Петр Константинович никого не посмел ни о чем спросить. И все бы так и сошло, и забылось, но месяца через два его пригласил к себе Николай Вельяминов.
Пояс, украшавший хозяина, был тот самый, незабываемый, можно ли было его не узнать! Юный Петруша в немом изумлении разглядывал пояс и не посмел ничего спросить. Но позже, поразмыслив, он все представил так ясно, словно сам был свидетелем подмены.
Николай Вельяминов был женат на старшей дочери Суздальского и Нижегородского князя, а Димитрий Донской – на младшей. И по праву старшинства сестер ему, а не Московскому князю принадлежало право на драгоценный пояс. И его отец Василий, один из главных распорядителей на великокняжеской свадьбе, восстановил попранную, по его мнению, справедливость – подменил подаренный великому князю пояс на другой, попроще и победнее. А когда, много лет спустя, дочь Николая выходила замуж за Всеволожа, пояс по семейной традиции подарили ему.
Тогда, в те далекие дни, молодой Петр Константинович не посмел никому ничего рассказать. Но теперь, увидя опять этот по-прежнему неотразимый пояс, он изменил былому благоразумию. Хмельной ли мед, или старость, или запоздалое желание справедливости были тому виной, неизвестно, но только он тут же, за свадебным столом, заметив завистливый взгляд великой княгини, ей все и рассказал.
Княгиня София приложила немало сил, чтобы скрыть алчный огонь, разгоревшийся в ней. Пояс принадлежит ее сыну по праву – и она это право должна была восстановить.
Княгиня медленно поднялась. Величаво приблизилась к князю Василию Юрьевичу. Остановилась возле него. Тот удивленно встал и повернулся к ней, недоуменно моргая косыми глазами.
– Всем известно, князь, – высокомерно произнесла она, и даже литовский акцент не заглушал резкости ее возбужденного голоса, – что пояс твой принадлежит отнюдь не тебе, а великим князьям Московским. Ты не по праву владеешь им.
И прежде чем Василий опомнился, она расстегнула пряжку и сорвала с него пояс. Косой, остолбенев, молча смотрел на нее округлившимися глазами. Потом попытался схватить отобранный пояс, но княгиня проворно отдернула руку и отшатнулась назад. Вся палата ахнула как один человек.
Шемяка, сидевший рядом с Косым, вскочил и схватил брата за руки.
– Княгиня! – еле справляясь с готовым кинуться в драку Косым, хрипло воскликнул он. – Княгиня! Что это ты творишь?!
Не отвечая, Софья Витовтовна величественно отвернулась и, держа пояс перед собой, нарочито медленно прошла к столу великого князя.
– Он принадлежал твоему деду, – громко, торжественно возвестила она, – теперь он по праву принадлежит тебе.
И она положила пояс перед сыном на стол.
Бледный, испуганный юный великий князь растерянно смотрел то на нее, то на пояс, то на братьев Юрьевичей.
– Не пьяна ли ты, княгиня?! – вне себя крикнул Косой.
Софья обернулась и молча, холодно смерила его уничижительным взглядом. Косой задохнулся.
– Нет, она не пьяна! – весь дрожа, воскликнул Шемяка и, отпустив руки брата, сам выступил вперед. – И тем хуже! Эдакого бесчиния белый свет не видал! – Он оглядел притихших гостей, прятавших от него глаза, и вновь повернулся к великой княгине: – Стыдись, Софья Витовтовна! Брат мой не вор. Не ведаю, кто его оклеветал, но ты бы прежде разобралась…
– Полно, Димитрий! – высоким, срывающимся голосом перебил его Василий Косой. – Дивуюсь я на тебя! Дом, где забывают пристойность, – не место для объяснений! Ты, княгиня, – он нагнулся вперед, впиваясь ненавидящим взглядом в побледневшее вдруг лицо великой княгини, – ты нечестна!
От страшного слова Софья отпрянула, как от удара. Великий князь Василий вскочил. Вслед за ним поднялись все гости.
Но Василий Косой, казалось, ничего уже не видел вокруг себя.
– Люди не слепы! – выкрикнул он. – Люди поймут, кто здесь вор!
Шемяка схватил его за плечи и повлек за собою к выходу, но и уходя, он продолжал выкрикивать, оглядываясь на княгиню:
– Срамно и быть в этом доме, где приличий не ведают! Срам на тебе! Срам!
Шемяка наконец вывел его, но напоследок обернулся – и сам произнес тяжелым голосом воеводы, громом пронесшимся по палате:
– Поистине: срам!
И захлопнул дверь.
В тот же день, в тот же час, нимало не медля, Юрьевичи ускакали в Галич: к своему отцу, готовившему войну.
