Buch lesen: «Эхо тишины»

Глава 1: Две частицы

“А что, если мы всегда спим? То есть спим во сне, но спим и вне сна тоже. Мы выполняем одни и те же действия каждый день, мы хотим одного и того же, но мы не хотим тех же вещей, что и вчера и год назад. Делаем одни и те же ошибки. В сущности мы можем быть просто проекцией чьего-то сна, не обязательно даже самих себя. Но если мы это мы, то мы спим всегда. Просто разные фазы сна днем и ночью. Грёзы о прошлом, фантазии о будущем и редкие мысли о настоящем. Мы не осознанны наяву, и совершенно бесконтрольны во сне. Если я увижу во сне, как человек трансформируется в собаку и продолжает со мной говорить не меняя даже тембр голоса я удивлюсь этому во сне? Вряд ли. А если что-то происходит наяву, что я неспособен контролировать, я этому удивляюсь? Сейчас уже едва ли. Мы просто проекции какого-то другого “я”, но не большего чем мы сами, возможно. Чтобы всё это осознать нужно проснуться, чтобы увидеть себя со стороны, настоящим, внутри и снаружи нужно проснуться.”

– Саймон, о чем ты думаешь? – спросила дверь.

Мысленный поток мальчика остановился в этот момент. Ему казалось, что он утопал в мыслительном процессе. Мысли превратились в умиротворенный темный вихрь, уходящий за горизонт, куда то в космос, где в центре вихря, в невесомости висел сам Саймон. Но за долю секунды он был прерван этим вопросом. Упоительный и меланхоличный тоннель мыслей растворился в открытых глазах юноши, смотрящих в потолок. Вероятно, сам того не замечая мальчик впал в некое подобие медитативного потока, но от мыслей не осталось и следа. В воздухе повис этот никчемный вопрос.

Дверь в комнате была абсолютно белая, со слабым геометрическим орнаментом, маленькой широкоугольный камерой в верхней трети двери и несколькими тускло горящими скругленными контурами огоньков вокруг камеры, подающими сигналы на реакции.

– Ты хочешь сейчас поговорить, Саймон? – повторил голос из двери еще раз – Я почувствовал, что ты хочешь.

“В чем смысл существования, если мы никогда не можем проснуться? Мы спим, когда едим и ходим, мы спим, когда говорим и слушаем. Мы не слышим даже себя. Нам трудно с собой договориться на яву. Нам трудно занять себя чем-то и труднее не занимать себя ничем. Побыть в пустоте еще сложнее, а иногда противнее.”

Саймон постарался подавить легкое раздражение и закончить начатый поток мыслей, но мысли становились горьковатые. Ритм рассуждения стал вязким. Маршрут мыслей был блокирован, вкусом раздражения осевшим в горле. **

– Нет, говорить сейчас особого желания не имею. Прости. – ответил Саймон.

– Ничего страшного. Если захочешь поговорить, то дай мне знать. Я буду тут.

“Да ты всегда тут, хочу я того или нет. Мне казалось, что ты мой друг, пока я был маленьким ребенком, но теперь я уже не знаю, хочу ли я такого друга или лучше бы я был всегда один в этой комнате.”

– Хочется прогуляться, – сказал Саймон вставая с кровати.

– Обычно в это время все уже спят и детям не советуют просто так гулять по станции, без необходимости, и в твоем голосе я слышу меланхоличные ноты, которые…

– Да знаю я наши правила! – перебил его Саймон, – Я же хорошо всегда себя веду. Просто хочу размяться перед сном. Мне и в туалет нужно.

– Состояние жидкостей твоего тела в норме. Но я понял… Ты хочешь пройтись.

“Вот поэтому лучше уж я был бы один в этой комнате. Ты не даешь мне покоя даже в моей голове. Как же хочется побыть одному! Как будто никогда нет подходящего времени!”

Дверь в комнату, откуда шел голос собеседника Саймона, сложилась в центр, там, где была камера. Складывалась дверь подобно бумажному оригами, внутрь, стремясь укомплектовать все компоненты вокруг ценртального механизма. Это было похоже на бумажный паззл, состоящих из разного размера треугольников, которые шаг за шагом складывают в несколько раз. Саймона, этот весьма привычный для него процесс открытия и закрытия двери в комнату, завораживал даже спустя годы. Он всегда смотрел на эти несколько секунд превращений одного состояния в другое не отводя глаз. Когда дверь-оригами сложилась внутрь себя, то в воздухе, на уровне лица человека, остался висеть дрон, в центре тела которого был все тот же глаз камеры. Теперь сложившись дрон бесшумно и быстро хлопал по воздуху четырьмя небольшими белыми крыльями. Это напоминало остроугольный, геометрический силуэт чего-то среднего, между стрекозой и бабочкой, как будто бы вырезанной из бумаги.

– Мне сопроводить тебя на ночной прогулке или ты хочешь побыть наедине? – голос продолжал звучать теперь из зависшего перед лицом Саймона дрона.

– Я бы хотел побыть один, – на глубоком выдохе сказал Саймон, подавляя в себе легкое раздражение от назойливого напарника.

– Я тогда просто буду здесь, но ты знаешь, как меня вызвать, если буду нужен, – ответило висящее в воздухе устройство. Дрон отлетел резкими и элегантно точным движением в сторону, как обычно двигается стрекоза, уступая мальчику тем самым дорогу.

– Спасибо, – ответил Саймон и шагнул в общий корридор. Дрон вернулся на исходную позицию, там где в воздухе находится дверной проем и развернулся обратным раскрытием, превращаясь в дверь. С обратной стороны двери камеры уже не было и виднелись только полукруглые трубчатые подсветки.

В ночное время в общем холле свет был приглушенный и только полосками в нижних частях стен пульсировала аккуратная теплая подсветка, чтобы жители станции не споткнулись по пути ночью и не врезались в препятствие или стену.

Саймон повернул налево от двери и мягкой походкой побрел вдоль подсветки, которая указывала путь по коридорам. По пути движения мальчика по левую руку были комнаты других постояльцев. На трех дверях впереди от Саймона и на двух за его спиной горели теплым светом огоньки индикации того, что внутри кто-то есть. Комната самого Саймона была посередине. Однако коридор продолжался и дальше, только все следующие двери были потухшие и не горели никакой подсветкой. Это всегда немного будоражило воображение мальчика. Особенно в вечернее время, когда подчеркнуто холодно и бездушно выглядели эти участки прохода. Глухие и темные двери напоминали ему законсервированные емкости для раствора, которые он видел в лаборатории. В них нет ни жизни, ни смерти, ни оптимизма, ни пессимизма, просто не заполненная пустота. Справа по ходу движения Саймона большие стеклянные колонны, в которых также мягкой подсветкой блестели листья деревьев и растений, внутри колонн. За колоннами направо уходил просторный пустой зал. Только несколько мест для чтения и отдыха располагались по бокам и в центре зала. На противоположной стороне зала виднелись такие же колонны и вторая, правая стена с такими же дверями и комнатами. Все без подсветки. Внутри комнат давно никого не было.

Он шёл вдоль коридора, куда сами вели его ноги. В конце прохода было просторное смотровое окно, с очень толстым стеклом. По разговору двух ученых, который услышал как-то Саймон, стекло защитило бы даже от ракетного удара. Окно выходило никуда иначе, как на ночной океан. В свете луны мальчик завороженно уставился взглядом на бьющиеся блестящие волны титанического размера. Дыхание могущественного океана, особенно сильно волнующегося в непогоду, нравилось Саймону больше, чем любые фильмы, которые он видел на станции. Маленький кусочек настоящего мира, куда выходило массивное окно – чуть ли не единственное напоминание о потерянной жизни человека на планете. Больше созерцать живую природу снаружи, за стеклом, не представлялось возможным. При любом выпавшем шансе мальчику нравилось проводить время наблюдая за волнами. Так он чувствовал себя в настоящем, так он чувствовал себя живым. Саймон приложился лбом к стеклу и от его глубокого выдоха стекло запотело.

Теплая подсветка вдоль стен внезапно превратилась в алую и красный цвет начал пульсирующими волнами идти в сторону Саймона, вдоль всего коридора. В полутемном помещении и полной тишине мальчик услышал негромкий пульсирующий сигнал важного оповещения, который быстро к нему приближался. Таким звуком сопровождался летящий к нему дрон, в том случае, когда ситуация критическая или нужна помощь. Он даже знал, что это летающий помощник из его собственной комнаты.

Дрон стремительно приблизился прямо к лицу Саймона и завис в воздухе. Звук индикации важного сообщения максимально близко отразился в ушах мальчика. Юноша к этому моменту уже повернулся спиной к стеклу и вжался в него, пытаясь представить, что стекло мягкое и может его поглотить, как раствор для депривации в лаборатории, и просто выплюнуть наружу, по ту сторону, в бушующий океан.

– В первой комнате, Маттиасу опять стало плохо во сне, Саймон. Нужна твоя помощь, – произнес голос из дрона, зависшего над его лицом.

– Но я же сказал, я не уверен, что в прошлый раз именно я помог спящему, – ответил мальчик.

– Доктор Дэниел считает, что именно твоя помощь стала решающей и он вызывает тебя на нижний ярус. Маттиаса уже увезли из его комнаты туда. У него судороги во сне, а пробудить, как и в прошлый раз, невозможно.

– Идем же, идем, – Саймон уже начал делать первые шаги по коридору, пока дрон договаривал последнее предложение.

– Доктор также сказал, что твоя помощь повлияла на выход из сна Маттиаса даже лучше, чем препараты. Поэтому он без сомнения хочет попросить тебя еще раз попробовать и ускорить процесс, – говорил голос из летящего рядом с плечом мальчика дрона, пока он быстро шёл обратно по коридору.

В другой стороне крыла станции находились проходы, лестницы и лифты на другие этажи. Он подошёл к закрытому гейту, загорелись лампочки индикации, ставни мягко и почти неслышно разъехались в стороны, освобождая проход в технический коридор. Все это время алая пульсирующая подсветка сопровождала путь Саймона, указывая путь. Он спустился на лифте на этаж ниже и вошёл через еще один распахнувший двери проём в лабораторию, где уже были несколько ученых и мальчик на кушетке. Маттиас бился в судорогах и мимика его лица говорила сама за себя. В его сне происходило что-то жуткое.

– Саймон, наконец-то мы тебя нашли! Нам опять нужна твоя помощь, дорогой, – взволнованно, но мягко сказал профессор Дэниел. Он же являлся отцом мальчика, что вдвойне осложняло эмоции самого Дэниела. Но нервозность была и на лицах находившихся вместе с ним двоих ученых. Маленькая капля пота стекала по его виску. – Я дал ему успокоительное, но это только ослабило мышечные судороги, однако существенно ситуацию не поменяло, – продолжил Дэниел – Нам нужно, чтобы ты подключился к нему и также, как в прошлый раз мягко вывел его из этого состояния.

– Прошлый раз прошел как-то не очень гладко, Дэниел, – ответил Саймон.

– Нет, что ты! Без тебя бы вообще ничего не получилось! Сможешь попробовать и в этот раз? – деликатно настаивал ученый.

– Все так же, как в прошлый раз? Ложусь рядом?

– Да, мы все сделаем. Пожалуйста, коллеги, подготовьте Саймона, – жестом руки Дэниел указал другим ученым в сторону приборов.

Перед его глазами Саймону вывели на экран интерфейс состояния его же тела, предварительно подключив к телу мальчика всего два датчика. Один чуть ниже левой ключицы, второй на виске. Небольшие аккуратные силиконовые накладки, которые по беспроводному соединению передавали сигналы состояния всего тела, органов, желез, эмоций и даже состояние сновидений.

Спящего мучительным сном Маттиаса переложили с переносной портативной кушетки в камеру сенсорной депривации. Так называемая флоатинг-капсула, с раствором гептагидрата сульфата натрия или в народе известная, как английская горькая соль. Растворенная в воде имела для тела человека нужную плотностью вещества, чтобы человек погруженный в раствор почувствовал себя как будто в невесомости. Таким образом человек лишался дополнительных источников воздействия на тело и раздражителей, и мозг активизировался сильнее, чем обычно. Связывают это обычно с тем, что даже, когда мы спим на тело человека наибольшее воздействие в этот момент оказывает гравитация. Редко человек спит в правильной и полностью расслабленной позе. Частый случай, когда у людей не подходящие подушки и матрасы. Все это вызывает дополнительное давление и воздействие на тело, что приводит к регулярной стимуляции мозга. Камера сенсорной депривации позволяла избавить от ненужных телу ощущений и сконцентрировать мозг только на значимых. Многие люди не выдерживают и нескольких минут в таких камерах, так как ощущения весьма непривычные для тела и мозга.

Но это был далеко не первый и даже не сотый сеанс для Саймона, поэтому он был абсолютно спокоен.

Следом за Маттиасом в точно такую же, вторую, рядом стоящую камеру, ученые помогли погрузить Саймона. Мальчик почувствовал как в момент погружения в жидкость плотный кисель горького солевого раствора туго обволакивал кожу. Раствор в точности соответствует температуре человеческого тела, оставаясь всегда комфортным. Ни жарко, не холодно точно не будет, даже от испарения воды и раствора. В дополнение камеру сверху закроют крышкой. Капсула сконструирована так, что в нее не должен проникать свет, звуки и запахи.

Когда Саймон погрузился в раствор и расположил свое тело в комфортной позе, то на поверхности продолжила оставаться значительная часть его тела. Овал его лица, грудная клетка, живот, передняя часть бедер и колени. Самое неприятное в процессе погружения это позволить раствору проникнуть в ушные раковины. Плотная студенистая и почти вязкая жидкость как будто бы делает в ухе подобие человеческого пальца и пропихивает его внутрь до самой барабанной перепонки. Но это только инициирующий момент погружения. Через несколько секунду к этому чувству привыкаешь и неприятные ощущения сменяются расслабляющим эффектом. Особенно, если процедура проводится не в первый раз. Саймону удалось сосредоточиться и расслабить тело, но ум его по понятным причинам расслаблен не был. Мысли витали между прогнозами того, что его ждет и предсказаниями какими словами быстрее успокоить Маттиаса во сне, чтобы мягко вывести его в реальность и бодрствование.

– Ты готов к запуску процедуры, Саймон? – голос доктора Дэниала прозвучал в его ушах довольно отчетливо. Звук хорошо передается под водой, лучше даже, чем по воздуху.

– Да, – прошептал мальчик, переживая и за предстоящее действие и одновременно за то, что случайно можно глотнуть неприятного горького раствора натрия, если широко открыть рот. – Начнем, – еле открывая рот и шепча добавил он.

Саймон закрыл глаза, хотя и так ничего не видел в полной темноте камеры. Внутрь поступал ровным и медленным потоком пар содержащий снотворное, а также препарат стимулирующий необходимые участки мозга. Такой же состав препарата, но исключающий снотворное поступал в камеру Маттиаса. В этот момент мальчик продолжал нервно дышать, но его судороги были уже не настолько сильными.

Дети провели на базе ни первый год. Они только и занимались тем, что ходили на учебные занятия и проходили подобные этой процедуры. За это время выявилось, что Саймон единственный из всех оставшихся на базе детей, который способен напрямую, с помощью дополнительного препарата подключиться ко сну другого человека. Пассивно наблюдать сон партнера и быть его внутренним вторым голосом.

Это работало таким образом, что спящий слышал в голове голос Саймона как бы наложенным поверх своих собственных мыслей. В этой синхронизации Саймон не мог контролировать волю человека, к которому подключался. Но время от времени самопроизвольно выходило так, что одновременно высказанная мысль Саймона и второго человека могли пересечься в точности до милесекунды и тогда чья то мысль вытесняла другую. Этот эффект воспроизводился в обе стороны и на Саймона, и на “владельца сознания”. Одновременно озвученная мысль бесконтрольно перебивала чужую мысль и вытесняла ее, на мгновение становясь “волей” того, чью мысль вытеснили.

Настолько яркого белого света и настолько болезненного для глаз Саймон не видел, пожалуй, никогда в своей жизни. Это был даже не ослепительный белый цвет листа бумаги, освещенного летним солнцем. Это был цвет физического истощения и пыточной боли в глазах и голове. Боль разливалась дальше по всему телу. Планета, где оказался Саймон, а ранее, где оказался Маттиас, горела, бурлила, испарялась и шипела монотонным гулом.

Чуть привыкнув к происходящему, хотя к этому сложно было бы хоть сколько-то привыкнуть, Саймон начал различать силуэты объектов в окружающем пространстве. Первыми вырисовывались самые большие формы: горы, холмы, огромные растения, похожие на привычные земные. Другие фигуры природных объектов, более мелких, были не явными в ослепительном белом жаре. Саймон не мог даже понять это элементы флоры или фауны. Вероятно флоры, предположил он, так как они вовсе не двигались.

В этом монотонном и давящем, как пресс на сознание, гуле Саймон услышал равномерный хриплый стон Маттиса.

“Точно! Я же в его теле” – спохватился Саймон. Но сложно было прийти в себя. Окружение давило на все органы чувств. “Так, соберись, важно прочувствовать как отсюда выбраться и найти путь к сознанию Маттиаса” – сказал он сам себе.

– С-сай-мон, это ты-ы? – Отрывисто и хрипло, явно с большим трудом Маттиас произнес эти слова.

– Д-да, это я. Что-о тебя опять держит во сне? Почему ты-ы просто не можешь проснуться? – Так же как и Маттиасу Саймону было трудно произносить слова в этом теле, но чуть проще, чем первому. Последний провел здесь не так много времени, как Маттиас.

– Меня-я-а как будто прижало прессом к земле. Это что-то похожее на сонный па-а-аралич, о ко-отором рассказывал папа. Какая-то новая его-о форма. Я пытаюсь проснуться, но не могу. Я-а понимаю, что вижу сон, но я-а застрял во сне и в этом пространстве-е, – сквозь хрипоту говорил Маттиас.

– Ты был здесь? – спросил Саймон.

– Да-а, был на-а этой планете. И всё опя-ать повторяется. Я застреваю в лимбе последних моментов жизни этой планеты. И мне это начинает снится опять и опя-ать, но уже, когда я у себя комнате сплю-у.

– Понял, – задумчиво и резко ответила Саймон.

Они молчали мгновение, которое тянулось толи несколько секунд, толи несколько минут. Понять было сложно. На уровне чувств тело растягивает реальное время в относительное ощущение, когда на физическое тело оказывается такое воздействие извне.

– М-м… С-саймон, ты здесь? – простонал Маттиас.

– Да-а, я тут. Никуда не пропаду и буду с тобой, пока не придумаем выход. Попробуй успокоить мысли, почувствовав момент.

– Какой момент?! На-а меня да-авит плитой вся атмосфера планеты! Как тут расслабиться то? – не сдерживая раздражения ответил Маттиас. И уже более сдержанно продолжил: – Прости, но-о я не умею как ты контролировать ситуации, особенно в таком давлении. Не понимаю, как тут медитировать, тут все отвлекает.

– Понимаю. Давай просто постараемся сконцентрироваться на дыхании.

– Дышу с трудом. А он сконцентрируйся…

– Вы-ыдох и вдох носом. Выдох и вдох, – настаивал Саймон. Он продолжал упорствовать: – Почувствуй момент, пусть и больно телу, но не сознанию. Ты можешь отделить эти две сущности. Ты – не твоё тело. Ты можешь быть любым телом. Ты – это твои мысли, которые можно взять под контроль.

– Но я-а та-ак… – попытался возразить Маттиас.

– Ты сможешь. Все могут. Это как научиться ходить. Только поначалу неудобно. Потом ты уже бегаешь, – парировал его попытку Саймон. Он говорил резко, отрывисто, но четко, чтобы в произносимых гласных не возникали такие протяжные легаты звука, как они возникают у Маттиса, чтобы звучать убедительнее: – Давай вместе. Я. Ровно вдыхаю. Носом. Ровно. Выдыхаю ртом. Думай. Только о дыхании.

– Вдох и выдох. Ровно и мягко, – дальше они говорили уже вдвоем, в унисон. – Выдох и вдох носом.

Дыхание и стоны Маттиса заметно сбавили свой темп. Их почти не было слышно в гуле раскаленной планеты. Казалось, что ситуация взята под контроль и вот-вот наступит покой, которого так желал мальчик. Равномерное и умиротворенное дыхание детей продержалось ровно мгновение и тут же начало учащаться в дыхании Маттиаса. Еще несколько вдохов-выдохов и дыхание ребенка вернулось на свои прежние обороты.

– Не могу я! Не могу! Отстань! Мне не помогает, видишь?!

— Я придумал! Пока у нас была пауза, я понял, – спокойным, но настойчивым тоном оборвал его панику Саймон. Мальчик был как правило тихим и даже меланхоличным в обычном распорядке дня. Он даже предпочитал поменьше общаться с людьми: как с детьми, так и со взрослыми. Как правило вежлив и учтив, он старался не выказывать инициатив и даже не делился соображениями на тот или иной счет, если его об этом не просили. Но ситуация в корне менялась, когда он сталкивался с экстримальными вопросами. Вроде того, с чем ему довелось иметь дело сейчас, находясь рядом, в сознании Матиаса, на этой раскаленной планете. – Мы же все, когда в симуляции, проживаем один день или одну ночь живого существа на этой планете. Так? Но при этом после сеанса симуляции аккумулируем весь цикл эволюции этой планеты в мозгу? Так? – отрывисто и быстро говорил Саймон.

– Угум…, – пробубнил Маттиас.

– Давай прокрутим сейчас цикл этой планеты до конца. Ускорим его. Увидим смерть этой планеты. Твой сон и сонный паралич на этом должны закончиться.

– Но я-а…

– Я не уверен. Это только гипотеза. Хотя она должна сработать, – закончил Саймон на одном дыхании и сделал резкий вдох и выдох.

– Но я-а не-е знаю как…, – выпалил Маттиас.

– Я помогал как-то малышу Алексу в его повторяющемся сне, где он лепит фигуры из темного пространства. Фигуры начали нависать над ним и давить на тело. Мы ускорили их формирование во сне так, что разогнались до предела. Он оттолкнул пространство своим телом и проснулся. Главное, что это помогло. Не знаю, должно помочь и тебе, – настаивал Саймон.

– Но что мне-е делать? – недоуменно взывал к помощи Маттиас.

– Ты застреваешь. В лимбе. Некоего сонного паралича. Ты же осознаешь, что не спишь, но и не бодрствуешь?

– Да-а…

– Значит ты где-то на границе осознанного сна. Ты силой воли можешь постараться взять этот сон под контроль, – продолжал мальчик. – Давай вместе продолжать дышать и успокаиваться. Дальше. Твоя задача начать визуализировать, что ты на высокой скорости раскручиваешь весь цикл эволюции этой планеты. Затем ты продолжаешь наблюдать и даешь планете погибнуть. Думаю… Думаю это должно помочь.

– А если не-ет? – стонал мальчик.

– Должно. Помочь. Дыши.

Маттиас в этот раз более покорно послушал совет Саймона. Подростки продолжили попытки концентрироваться. Начав второй круг сеанса дыхательной практики, если можно этот тревожный процесс на горящей планете было так назвать, поначалу у Маттиаса с трудом получалось. Его ровное дыхание становилось сбивчивым и нервным. В конечном счете под настойчивыми, но умиротворенными уговорами Саймона они вместе достигли нужного ритма. Как только это продлилось дольше чем одно мгновение, Саймон начал новый этап консультаций. Такая роль и такое поведение ему давались интуитивно в стрессовых ситуациях. С другой стороны в нём не было уверенности, что все нужно делать именно так:

– Попробуй представить, что ты это частица. Маленькая, как элементарная частица. Помнишь из физики? Частица, которая только наблюдает. Смотрит, как ускоряется планета до небывалых скоростей. Представь.

Казалось, что ничего не меняется. Жар планеты оставался тем же, а подростки находились ровно в том же положении и давлении всей ситуации, что и были. Но в это же мгновение начал происходить какой-то сдвиг.

– Я чу-увствую. Я вижу, – шепотом произнес Маттиас.

– Продолжай, – ответил Саймон и настоятельно, но деликатно его речь потекла дальше: – Ты частица, которая видит оборот планеты за секунду. За долю секунды. Представь. Ты летишь так быстро, что ты не видишь даже вращения планеты, ты видишь её циклы, обороты вокруг звезды, но даже эти обороты становятся непрерывной линией вращения плане…

Не успев договорить полностью оба ребенка начали наблюдать стремительно развивающийся процесс хождения планеты по орбите вокруг её звезды. Сначала закаты быстро сменяли рассветы и на мгновения становилось то так же горячо, то пронзительно холодно. Через несколько мгновений даже эти циклы восходов и закатов перешли в непрерывную фазу мерцания, как экран с низкой отчетливо видимой частотой. Затем и эта фаза перешла в ускоренный ритм, сглаживая мерцания света. Частота оборотов росла. Пространство начало тянуться шлейфом позади них. Детям казалось, что они видят собственные копии. Но это было не тело мальчика. Саймон с Маттисом находились в сознании существа. Какой-то вид населяющий эту планету. Они видели шлейф существа, в сознании которого они находились. Наконец-то светило этой планеты не слепило так сильно и им удалось по тянущемуся шлейфу, больше похожему на полупрозрачную вытянутую цветную тень, увидеть, что они находились в теле чем-то похожим на большое насекомое. По растянутым в простанстве копиям было неотчетливо видно, что это большой то ли жук, то ли членистоногое, с массивным шершавым панцирем песочно-коричневого цвета, красиво переливающегося в лучах света звезды всеми цветами радуги, при попадания света на панцирь под определенными углами. Движение планеты вокруг её звезды становилось настолько быстрым, что они начали физически ощущать, как вес тела увеличивался и их прижимало к земле. Вскоре обороты по орбите стали предельными и казалось, что движение всей планеты вырисовывалось в одну сплошную линию окружности.

Так ускорение планеты длилось то ли минуты, то ли часы. Понять было совершенно невозможно, как невозможно было сказать и слово ни одному из парней. Тяжесть в теле становилось все больше и им казалось, что тело вот-вот раздавит, но этого не происходило тоже. Они просто наблюдали. В хоть и молчаливом, но невыносимом состоянии организма существа. Нахождение в его теле давило на их сознания. Невозможно было всего этого не чувствовать через физику тела. Плавно, мгновение за мгновением, они почувствовали как начало становится холоднее на этой планете. Саймон помнил из астрономических уроков, которые им преподавали на станции, что вариантов полной гибели экзо-планеты со стабильной атмосферой много, но на деле вполне исчисляемое количество причин. Не имея ввиду форс-мажорные обстоятельства, такие как внезапно прилетевший гигант-метеорит, перечислить причины для эволюционной гибели планеты с атмосферой можно коротким списком. Одной из них, Саймон помнил, может быть уменьшение вулканической активности. Со временем геологическая и вулканическая активность планеты снижается из-за остывания внутреннего ядра, что ведёт к уменьшению выделения в атмосферу газов, например, углекислый газ, необходимых для поддержания парникового эффекта. Затем в следствии первого, как помнил мальчик, может произойти ослабление магнитного поля планеты. По мере остывания внешнего ядра замедляются процессы, генерирующие магнитное поле планеты, что делает атмосферу уязвимой для солнечного ветра. Примерно это и происходило с огромной силой и скоростью на глазах двух наблюдателей в теле странного жука. На такой скорости вращения планеты оба ребенка увидели эффект похожий на то, как лопается пузырь. Казалось, что атмосфера планеты начала попросту “отставать” и как бы расширяться вокруг планеты. Небеса сперва стали шире, начал меняться цвет атмосферы, вероятно из-за изменения преломления лучей света от звезды. После и вовсе начал пропадать яркий оттенок неба, до тех пор пока атмосфера полностью не растворилось, как сахарная вата в воде, обнажая черный вакуум космоса. Они почувствовали, как тело существа, в котором находились оба мальчика тоже угасает. Угасало и его сознание, больше им не за что было цепляться и они почувствовали, как их сознания покидают тело существа.