Buch lesen: «Тайна старинного портрета»

Тайна старинного портрета

Формирование характера зависит от окружения в которой рождается и живет человек. Автор на собственном опыте постарался рассказать, как происходила его жизнь в сельском социуме с ранних лет, взросление и формирование характера в разных жизненных ситуациях, от детского садика, школьных лет и в период учебы в авиационном институте.

Книга 1. Безответная Любовь

Персонажи их имена и фамилии вымышлены, что предусмотрено автором, так как истории списаны из жизненных ситуаций, совпадения имен в изложении случайны....

Пролог

В мглистой синеве безоблачного неба медленно, расправив крылья, парит высоко над землей сокол. Зоркому глазу птицы открываются бескрайние просторы расстеленной внизу равнины. Глубокая морщиня оврага тянется внизу с востока на запад, разрезая разноцветный покров обработанных полей и тянется до небольшой возвышенности, на которой в синем серпантине просматриваются крыши домов и купол старинной церкви. Там село Шпитьки, в котором располагается колхоз миллионер «Большевик», а пространство полей – это угодья колхоза. Южнее морщинистого оврага лесополоса из разных видов деревьев, прикрывающая густой зеленой листвой возделанные поля от выветривания почвы южными жаркими ветрами. А с севера от Шпитек тянутся до самого горизонта сосновые леса, между ними сверкают на солнце небольшими заплатами на зеленом фоне лесных крон небольшие и кажущие с высоты птичьего полета осколки разбитых зеркал озера. Волнистые старицы, сплошь укрытые пахучими травами с полевыми цветами, и спрятавшимися в их густой поросли птичьими выводками. В прохладной тени сосен и елей можно встретить зайца, в ветках бесшумно, одетые в рыжие шубки, хозяйничают белки. Часто на лесных просеках встречается лось, и подчас можно увидеть дикого кабана. Среди лесов располагается хутор Лесное, а ближе к Брест-Литовскому тракту село Бузовая, примыкая к шоссе тянущегося из Киева в сторону Житомира и далее на запад, с белесыми, красными и серыми кровлями домов. Со всех сторон к селу подступают леса. И только южнее, длинною километра с два тянется лесная просека, по которой вьется дорога, соединяющая хутор Лесное с равниной. Эта выложенная брущаткой дорога от шоссе ведет к селу Шпитьки до улицы Центральная. В нежной, прозрачной голубизне летнего пространства, над хлебами разносится трель жаворонка. Его трепетное пение не умолкает не на минуту и сливается в единый хор летнего оркестра, стрекочущего в душистых травах равнины. Покой и мир царит над землей, и только изредка черная тень сокола мелькнет по залитой солнцем равнине, предупреждая жителей полевых и лесных просторов о смертельной охоте ее хозяина.

Глава 1. Депутат

В воздухе стоял пряный аромат трав. Легкий ветерок, чуть, чуть касаясь, ворошил верхушки высокой сочной травы. Перебирал листики на стеблинках, и от этого казалось, что травинки шепчутся между собой о сказочном заветном таинственном, спрятанном в их непроходимых чащах. Вот бы залезть туда, в зелень этих «джунглей», стать хотя бы на мгновение таким как труженик муравей, помочь перетащить муравью «большущую» в три его роста стеблинку. Затем влезть по скользкому блистающему, словно лакированная жердь, стеблю к роскошному цветку клевера и вкушать вместе с пчелой нектар. Вдруг с басовитым жужжанием казалось не от куда возник над цветком черным комочком мохнатый шмель. Закружил над цветком клевера, как бы прицеливаясь на розоватый бархат бутона. И вот уже деловито, с легкостью передвигая неуклюжее кудлатое тело от кувшинки к кувшинке цветка, с наслаждением вкушает сладость нектара и не видит, что за шмелем наблюдает внимательный взгляд, с любопытством за его шмелиным завтраком. Да и как тут увидишь, когда глазами мальчишки смотрит само небо, такие они синие-синие, или это шмелю чудятся два синие цветка, что повернули к нему свои цветочные головки под легким вздохом лета. Русая голова мальчика, замерла в зарослях разнотравья, заколдованная увиденным таинством природы. Широко открытые глаза смотрят на нетронутую красоту трав, на суету озабоченных насекомых, на деревя старого колхозного сада и внезапно встречаются с небом. Мальчик прилег на спину. Ему хотелось взлететь журавлем в синий бескрайний простор, взглянуть с высоты на родное село Великановка, на сад, в котором он сейчас лежит, на пасеку, на старинный парк, на свой дом, что стоит вот тут рядом, лишь перелезть через забор и перейти дорогу. Солнце тем временем поднимается все выше и выше. Утренние краски постепенно теряют свой сверкающий разноцветьем оттенок, превращаясь в блеклые и тусклые тона. День запылал жарким дыханием, прохладу спрятав в тенистые места под фруктовые деревя сада и липы старинного парка. В эту обеденную пору на солнце становилось невыносимо от жарких его лучей и лежать уже в духоте трав, где расположилась по-хозяйски жара не было мочи. С неохотой, оторвавшись от приютившей утренней прохлады на зеленом пахучем травяном ковре, мальчишка поднялся и медленно побрел по мякоти трав в сторону хозяйского домика пасеки. Стройные ряды ульев с обтекаемой крышей, аккуратными рядами расставлены по огороженной территории забором из длинных двух жердей по периметру, прикрепленных к столбикам. Мальчишка перемахнул через эту незамысловатую ограду и по протоптанной пасечником тропинке мимо гудящих пчелами улей, подошел к окну хозяйственного домика. Пчелы не нападали на пришельца, было для них понятным по их ведомым знакам, что этот малыш свой среди пчелиных семей. Деловито парнишка заглянул в окно домика. Сквозь стекло большого окна на дощатый пол подал сноп солнечного света, оставляя отпечаток аккуратных квадратов оконной рамы с шевелящимися на полу тенями листвы. В притул к подоконнику приставлен стол, выполняющий роль одновременно и стола, и для столярных работ верстака. За столом-верстаком сидит пожилой мужчина. Он держит в руках толстую книгу и внимательно читает сквозь спущенные на нос круглые очки. Шаги мальчишки заставили мужчину оторваться от чтения и посмотреть на дверь. На пороге появился русый мальчишка и сразу ощутил смолистый терпкий запах свежей сосновой стружки, смешанной с пряным ароматом пчелиного воска, который исходит от рамок, навешанных на стенах комнаты. Обстановку подсобки пасечника дополняла печка, выложенная до самого потолка. В углу размещена центрифуга с отполированной металлической ручкой, за которую, наверняка надо крутить, чтобы под напором центробежных сил выплескивался из сот мед на стенки центрифуги, стекая по ним вниз в сборный сосуд для меда.

– Здравствуйте дедушка! – поздоровался мальчишка.

– А, это ты Валик, ну заходи, заходи, – сказал пасечник добрым мягким голосом.

– Дедушка, а пчел пора уже смотреть?

– Так, уж росы сошли, надо было ранше прийти, сынок. – Настоятельно заметил пасечник.

– Да я и так рано пришел. – оправдался мальчишка.

– Ну, ничего, – хитро улыбаясь сказал дедушка, – а я тебе тут меда приготовил.

Пасечник кряхтя поднялся с табуретки, подошел к центрифуге и вынул рамку с наполненными сотами меда. Отрезал острым, как бритва специальным для этого ножом, аккуратный и большой кусок сот, сказал:

– Бери кружку и набирай быстрее воды из ведра. – Кладя сочный кусок сот мальчику на салфетку возле кружки.

Валик, взяв со стола тяжелую медную кружку, зачерпнул из ведра холодной чистой родниковой воды, взял сочные соты и с аппетитом откусил. Мед таял во рту и был на много вкуснее за того меда, который надо было просто черпать просто ложкой с посуды. Мальчик вынимал со рта собранные из откусанного куска сот аккуратные жеванные кусочки и складывал в ведро, куда старик собирал разные куски воска, для того чтобы сплавить в достаточные восковые слитки и поменять их на восковые пластины в виде заставок рамок в ульях, с заранее сделанной разметкой шестигранниками для будущих пчелиных сот. Наевшись меда, мальчишка делал два, три глотка воды и снова ощущал медовый голод. И так, вкушая, малыш ел и ел до тех пор, пока старик не сказал:

– Ану покажи живот?

Мальчишка задрал высоко рубашонку и демонстрируя живот, почему-то ставший вздутым, и круглым, твердым как барабан.

– Ого?! – вопросительно глядя на гостя, сказал, – Так тут уже мед стал выходить? – ощупав вздутие шершавой ладонью. Не хорошие мысли зароились в голове малыша:

«А может я объелся и у меня стался заворот кишок?!» С тревогой хотелось спросить у старика об этом, но смелости не хватило, и вместо этого решил отвлечь пасечника от и себя от этой затеи вопросом:

– Дедушка, а, что это у вас такая кружка необычная, как великанский обрезанный охотничий патрон из меди?

– Почему не обычная? – старик взял в руки кружку и стал рассматривать, поднеся ближе к глазам.

– Ну такая вот, как и маленькая, а тяжеленая? – в глазах у пасечника засветилось вместе с улыбкой любопытство, и малыш решил продолжить, – Вот у нас кружка и большая, и одновременно легкая?

– Ну так-то ж у вас, а то у нас, – пасечник взял со стола толстую книгу, углубился в чтение. Мальчик рассматривал книгу, исписанную коричневыми старинными буквами на прочной желтоватой бумаге в старинном кожаном переплете с потрескавшейся кожаной обложкой некогда инкрустированной драгоценными камнями, с кожей выдранными с из мест крепления, но обложка оставалась еще целой и прочной со следами красной краски на ней. Старик давал понять, что разговор окончен, но малышу хотелось поговорить еще и он продолжал, задавать свои вопросы:

– А, что это вы читаете? – с любопытным азартом спросил старика.

– Что, что читаю? Э-э, это тебе сынок еще рано знать. – Пасечник закрыл книгу и положил ее на край стола. Потом поднялся с табуретки, внимательно разглядывая начерченные карандашом под линейку прямые линии на подоконнике. Тень от рамы окна в это время совпала с одной из линий. Удовлетворенно крякнув, старик сказал:

– Ну от уже и дамой пора собираться?

Мальчику стало жаль того, что пасечник почему-то не пожелал с ним разговаривать, пугает его чрезмерным аппетитом к меду, который вышел уже на поверхность, как бы появляясь на животе. Валик наконец-то понял, что ему пора уже идти и не ждать того, что скажет пасечник, и он быстро, не прощаясь, сиганул за дверь подсобки. Пробежав по вспаханном от сорняков саду фруктовых деревьев, остановился у забора, ограждающего колхозный сад. Задумчиво, посмотрел по сторонам, быть может кто из заблудившихся детей в саду может его увидеть, и никого не обнаружив быстро задрал рубашку до самого подбородка. С усиленным вниманием осмотрел свой живот. И не обнаружив ничего подозрительного, с облегчением выпустил из легких воздух, опустил рубашонку, и хотел уже перелазить через высокий забор, как мелькнула мысль: «Ого, так тут уже мед стал выступать на животе …»; не выходило с головы замечание пасечника. И парнишка снова задрал рубашонку, повернулся к солнцу, и еще внимательнее рассмотрел свой живот. Но, кроме маленьких блестевших на солнце блесточек пота меда нигде не было. «Так значит старик меня обманул, – с обидой подумалось мальчику, – никогда больше не пойду к пасечнику» – твердо решил он. Но, не ходить до колдовского жужжания пчел, запаха воска, сладости свежего из сот меда, и запахов источающей канифоли со свежей снятой рубанком сосновой стружки; он уже не мог. Как не мог не чувствовать красоту, которую вдыхал в дыхании утреннего ветерка, в трепетании листья в саду на фруктовых деревьях, в ароматах цветков, росших повсюду. По среди комнаты стоит округлый стол, убранный белоснежной скатертью. За столом с ложкой в руке Валик. В дверях комнаты показалась стройная женщина с добрым лицом. Мальчик повернул голову к ней, спросил:

– Мам, а кто такой пасечник?

Женщина недовольно повела плечами, затем сказала:

– Ты лучше спроси у бабушки?

Бабушка в это время вынимала с горячей печи печными вилами горшок с борщом.

– Бабушка, а кто такой пасечник?

Бабушка выставила горшок на под печки, печные вилы поставила в угол у печи и повернула в сторону Валика изрытое глубокими морщинами лицо с вечно трепещемся подбородком.

– Это же Федось Кузьмич, дьячок!

– Бабушка, а бабушка, а что такое дьячок?

– Это тот, кто в церкви псалтирь читает, вот пойдем со мною в воскресенье, там и увидишь!

Бабушка была у Валика его наилучшим другом. Всегда защищала от соседских детей, и от злых нападок расстроенной на работе матери, которая свои неурядицы с сослуживцами часто незаслуженно вымещала на сыне. Мать часто ругала и бабушку, коря ее за излишне заступничество, считая, что дитя должно учится себя защищать, не понимая того, что этим отталкивает сына от себя. В такие минуты остро Валику ощущалось одиночество, и желание иметь сильного друга рядом с собой. Таким другом и защитником была для него бабушка. Однажды, как всегда утром, когда не требовалось холить в детский сад, Валерка после завтрака вышел во двор. Стоял чудесный утренний день, светило еще не злое солнце, разбросав свои ласкающие лучи на зелень трав в седых космах обильной капели рос и сверкающих в лучах, как ожерелья на отяжелевшей от росы траве. На кустах смородины вызревали налитые плоды, кое где еще зеленые и еще не вкусные, а на росшей у забора малине уже было чем полакомится сладковатыми плодами, и Валик решил покушать малиновых плодов, подошел к малиннику.

– Эй ты, депутат! – мальчишка покрутил головой, разыскивая, кто его зовет, – Ану иди сюда?! – наконец его взгляд остановился на заборе.

Там на самом штакетнике в одних джинсовых шортах с запачканным лицом восседал конопатый мальчишка с надетым на голову офицерской фуражкой с разломанным на двое козырьком. Это был знакомый мальчик из соседнего двора, любил лазить по чужим садам и лакомится вкусностями, то малиной, то клубникой, то ранними яблоками особенно вкусными паданками, что падали на траву под яблони.

– Чего тебе?! – спросил Валик.

– Иди расскажи о Верховном Совете, как там твоя мамаша речь толкает, а?! – ехидно улыбаясь, сидя на заборе кривлялся, дразня Валика мальчишка.

– Моя мама народная избранница! – гордо заявил Валик, – А я вот пойду к твоему отцу и расскажу ему, что ты меня дразнишь депутатом?!

– Иди, ябеда! Депутат!

Валик взял засохший ком земли с огорода и запустил в обидчика. Мальчишка не успел спрыгнуть с забора и получил болезненный удар твердым комком в бок. Заплакал и зацепился за штакетник забора, разорвав шорты на двое. Далее Валик перелез через забор и догнал дразнившего. Между ними завязалась драка. Домой Валик пришел оборванный и грязный. Белая заботливо выстиранная матерью рубашка была черная от грязи. Он подошел к матери:

– Мама меня Коля Каленик избил! – слезы текли грязными струями по щекам мальчика, он растирал мокроту кулачками на лице и жалобно, жалуясь матери, ныл.

Мать с досадой, без силы глядела с жалостью на сына, затем, молвила в пространство:

– Вот что, сынок, скажи этому Коле, когда встретишь, чтобы он пришел ко мне, я ему за это рубль дам! – глухо сказала мать, жестким тембром без жалостного голоса.

Не сдержавшись от материнской «защиты», мальчик вышел во двор и встретив на огороде бабушку. Женщина, выпрямилась от прополки огородных насаждений, ни слова не говоря, только всплеснула натруженными руками, взяв мальчика за руку потащила к умывальнику, стоявшему около дверей входа в коридор дома. Бабушка умыла внука, вытерла лицо чистым полотенцем, висевшим рядом на гвозде, подтянула штанину, поправила рубашонку, отряхнув с нее пыль и кусочки прилипшей земли.

– Ну не надо плакать, сейчас пойдем в церковь, – заботливо сказала бабушка.

– А что, сегодня воскресенье, а бабушка? – шмыгнув носом и окончательно успокоившись спросил малыш.

– Да, уже выходной. Печку я натопила, борщ варится, свиньям мама даст. Ну, подожди меня я быстро! – и она скрылась в доме. Валик стоя во дворе, смотрел, как по дороге шли и шли нарядные бабушки и дедушки, опираясь на палки, к церкви, что стояла в центре поселка. Священник длинной рясе стоял спиною к прихожанам и басомна распев читал псалмы и молитвы.

– Отче наш, иже еси, на небесах …

Церковный хор, состоящий из боговидных старушек, звонкими голосами подпевали ему. По среди хора, в черном костюме и до блеска начищенных хромовых сапогах стояв Федось Кузьмович в круглых очках и белой накрахмаленной рубашке. После каждой паузы хора прихожане старались перекрестится, и этот жест, и хор, и триумфальная тишина наполняли воображение малыша ощущением торжественности, и подчиняясь всеобщему порыву набожности мальчишка сложил три больших пальца правой руки в «пучке», как учила бабушка, и с замиранием сердца крестился. Мальчик ожидал от содеянного жеста чего-то неимоверного какого-то чуда, но чуда не происходило, только бабушка смотрела на внука большими глазами, полными трогательного чувства …

Пришло лето и заработал колхозный детский сад, как-то утром, когда Валик еще спал на печке, бабушка, разбудив мальчишку сказала:

– Ты давно не ходил в садик, собирайся сегодня идем?

– А где мама? – протирая сонные глаза кулачками спросил мальчуган.

– Она на собрании в Киеве, на депутатском собрании, – ответила бабушка.

Валик терпеть не мог ходить в детсад. Там дети часто дразнились, называя его кличкой «депутат», и от этого ему было не ловко перед остальными детьми, он порою даже сердился на мать. И считал, что у всех детей матери, как матери, а у него какая-то не похожа на всех. Вечные ее дела, везде ей надо успеть, побывать везде; то на работе в колхозе, то на сборах, то на занятиях в партийной школе. Поэтому Валик редко видел мать. Но когда она приезжала, то двоюродная сестра Нюся, которая жила с ними всегда спешила пожаловаться на Валика за какие-то незначительные проступки. Ну там за костер под копною сена в садике возле дома, или за перевернутою бочку с дождевой водой. И тогда Валик получал вместе с гостинцами еще и подзатыльник от матери на радость зловредной Нюски. Мальчику становилось обидно на вредную кузину, на матерь за то, что она депутат Верховного Совета и редко бывает дома через свою занятость и не занимается с ним. На детей в детском саду, которые дразнятся оскорбительным для него словом «депутат». И, наконец, на весь мир за то, что он такой приветливый и прекрасный допускает существование этих обид. Мальчишка остро ощущал себя одиноким. Ему хотелось иметь верного надежного товарища, с которым он играл бы, бывал вместе везде, с которым ему было бы легко, даже в окружении неприветных детей. Но такого друга не было. Одиночество волнами накатывалась не все естество мальчика в минуты непонимания его близкими людьми и детей. Тогда малыш стал придумывать себе друзей, каких видел в разных предметах, придумывать им разнообразные свойства характера. Так вот его друзьями стали складной карманный ножик, который помогал ему делать из разных прутиков казацкие сабли, или винтовки для поражения врага, и мальчик потом вел войну со злой крапивой и разными сорняками, ощущая себя смелым, сильным и храбрым воином. Разноцветное синие, синее стеклышко, через которое он видел другой мир и птиц, и листву на деревьях, и траву в этом стеклышке все было окрашено в синий цвет, а небо как ночью темно-синее. Только солнце было очень ярким и смотреть на него сквозь синее стеклышко было больно, как и просто без всякой защиты. И еще мальчик считал своим другом петушка задиру. Он гордо ходил по двору среди своих курочек с разноцветными перьями в хвосте. Он здорово умел драться и всегда лез в драку с мальчишкой. Валик боялся его, однако все равно считал своим другом, потому что он никогда не был мирной птицей и всегда поддерживал свой имидж задиры во дворе среди курочек. Было так, распустит свое крыло, как легионер щит, и наступает боком, боком на мальчишку, торчком перышки на шее, воинственно клокочущей атакой. Валик саблей отгоняет задиру, но все напрасно. С диким клокотом он взлетает на голову мальчишки, топчет когтистыми ногами, бьет по ушам крыльями и клюет его русую голову, заставляет мальчишку спасаться бегством и прятаться за дверью в коридоре деревянной пристройке.

Потом с видом победителя, гордо и чинно не посрамив своего достоинства перед курочками, вышагивая с чувством выполненного долга защитника птичьей домашней стайки. Валик понял, что это был лишь утренний сон, когда сквозь сновидения услышал:

– Ты снова лег? – бабушка подошла к печке, – Ану слезай, а то уже девять часов скоро!

Мальчишка с неохотой слез с печки, снял с себя длинную сестрину ночную рубашку, которая являлась и его ночнушкой, быстро надел трусы, и выбежал во двор. Там уже его ждал петушок. Птица увидела Валика, покосилась острым, как у сокола, глазом и было уже направилась затевать сражение, воинственно переступая с ноги на ногу, продвигаясь навстречу, но скрип открывающихся дверей заставил петушка отступить. Вышла во двор бабушка. Она надела на Валика чистую рубашонку, бриджи немного ниже коленок на одной шлейке пристегнутой пуговицей до пояса штанишек и сандалии на босые ноги, затем взяв мальчика за руку вышла с ним на дорогу. Путь к детскому садику проходил сквозь аллею из необхватных стволов, колоннами старинных лип, обросших бородавками наростов величиной с мяч, росших с незапамятных времен еще до появления рядом пасеки. Кроны этих цветущих лип облепило гудение, доносившееся с верхушек, создавая монотонное хоровое пение тружениц пчел, собирающих липовый нектар и снующих в вышине маленькими черными комочками с высоты крон к пасеке и с пасеки новыми труженицами за сладостью цветущих лип. Неожиданно бабушка остановилась и стала с вниманием осматривать внука, комментируя:

– Боже-ж мой?! – всплеснув руками, протянула она в слух, – На кого ты похоже, а?!

Она притиснула мальчика к темно-синему фартуку на легком и длинном платье из хлопчатобумажной ткани светло-серых тонов, и стала языком слизывать грязные пятна со щек малыша, сплевывая слюну из слизанной грязью. «Обмыв» таким образом лицо Валика, она повела малыша дальше по тропинке, среди пахнувших расцветших липовых деревьев и высоких старинных елей, дубов и сосен парка к расположенному невдалеке колхозному детскому саду.

– Ты только не говори некому, как я тебя умыла, хорошо?

– А я расскажу! – в ультимативной форме объявил малыш.

– Тю, дурной, та с тебя ж дети будут смеяться! – возмущенно ответила бабушка.

Валик ничего не сказал ей, только скривил недовольную гримасу на лице, так не хотелось идти в детский садик. Не хотелось расставаться, хоть и на непродолжительное время, со своими «друзьями»; ножиком, синим стеклышком и задирой петушком; которых не разрешалось с собой брать в детский сад. Вот поэтому ему не хотелось идти в детсад, вот поэтому он нехотя плелся зад бабушки на длинном расстоянии.

– Да иди же быстрее? – торопила бабушка.

Внук поддавал скорости, да, как только бабуся не следила за ним и не оборачивалась в его сторону, он снова отставал, и в конце концов спрятался за стволом высокого и толстого каштанового дерева.

– Ты видишь?! Нету, убежало? Вот разбойник? – бабушка завертела головой во все стороны, и крикнула в пространство, – Ану выходи! – бабушка проходила мимо.

А внук выскакивал из своей засады и насмешливо звал:

– Ба-а-б! А кого вы там ищите?

– Ну, подожди, вот скажу тете Оле, она тебя крапивой, крапивой, то будешь знать, как издеваться над старыми людьми! – сказав это схватила внука за руку и крепко держала его, и тащила до самого садика, не обращая внимания на все выкрутасы, в садик они теперь уже будут приходить вовремя. На этот раз бабушка пожаловалась воспитательнице, и та обещала наказать непослушного малыша. Наказание происходило следующим образом; всех детей после завтрака тетя Оля, полная и не поворотливая женщина, страдающая диабетом, выводила в дубовую рощу парка на мягкую бархатистую траву небольшой поляны под раскидистым дубовым деревом. Разославши покрывало под узловатым стволом дуба, она располагала свое необъятное тело, доставала деревянный грибок для зашивания дырок на недоступных местах в одежде и принималась латать чулки или вязать шерстяные носки и прочие вязания. Или, когда забывала дома грибок, то вместо этого инструмента под рукой всегда оказывалась любая электрическая лампочка. При этом детей она распускала играть по территории рощи, строго настрого приказывая не заходить дальше окраин рощи. А провинившимся запрещала отходить от нее. И наказанные изнемогали от запрета на игру в то время, когда их ровесники с веселым и зовущим криком носились по роще, с воображаемом племенем индейцев, то пиратов, или просто играли в догонялки под названием «игра в Квача». Некоторые дети собирали воспитательнице грибы «Сыроежки». У сыроежек красные шляпки и в этой дубовой рощи их было много, тетя Оля перебирала их и объясняла детям какой гриб настоящий и съедобный, какой ядовитый и не съедобный, и которых не следует брать. Таким образом воспитательница собирала в чистый платок хорошие грибы и несла их после смены домой.

– Валик, – подбежал до скучающего мальчика худенький щуплый мальчишка, ровесник его с широко открытыми серыми глазами и чуть вздернутым носом. Он заговорщицки жестами стал приглашать за собой. Валик осторожно, так чтобы не увидела воспитательница, которая сосредоточилась на штопанье чулков, поднялся с пледа и зашел за ствол дерева.

– Ну, чего тебе Павлик?

– Пошли поиграем в Квача?

– А если кто наябедничает, а, что тогда?

– Да никому дела нет до тебя и меня, все так увлечены игрой, не видят ничего кругом!

Валика долго уговаривать не пришлось, и он неслыша голоса воспитательницы уже носился с детьми в веселой детской игре. Как вдруг Павлик остановил товарища, до сознания мальчиков донеслось:

– А, вот я тебе сейчас задам, – вопила истерически тетя Оля, – ты же провинился! Ану иди сюда?! – звала воспитательница.

Валик опустил на грудь голову, медленно побрел в сторону пледа к восседающей на нем тети Оли, возле которой стоял с ехидной улыбочкой Леня Очколяс. Когда мальчик подошел ближе, воспитательница уже была на ногах и держала правую руку за спиной. Валик подходил к воспитательнице с боязнью глядя на спрятанную за спину руку воспитательницы. Он интуитивно догадывался, что там спрятанное что-то негативное у нее за спиной. И то, что-то, конечно принес ей Очколяс и, чтобы выслужится перед злой воспитательницей доложил ей о нарушении дисциплины Валиком, и теперь с наслаждением дожидался его наказания. Когда наконец мальчик приблизился к воспитательскому пледу, то это что-то внезапно появилось из-за спины, прошумело в воздушном пространстве, и опустилось на щиколотки, обжигая болезненным касанием сотен впивающихся жалящих иголок в кожу. Слезы обиды и горечи выступили в глазах и потекли по щекам мальчика. Он тихо заплакал, почесывая возникшие красные волдыри на ногах.

– А, что, получил! – с какой-то не здоровой улыбочкой, радостно воскликнул Леня.

Этот мальчик рос с надломленной психикой из-за вопиющей нищеты в его многодетной семье, он был ровесником Валика. Он был самым маленьким мальчишкой из всех детей в детском садике. Тонкие, как две тростинки из стеблей камыша, ноги и большой живот – это характерные признаки рахита, делали неприметную, затеняющую его игрушечной внешности лицо. Всегда скользкая, презрительная улыбка в отношении других детей особенно из благополучных семей и склонность доносить воспитательнице обо всех шалостях мальчишек, сделали из него ябеду. Валику было уж слишком обидно не сколько из-за воспитательницы, выполняющей свой воспитательский долг, сколько за ябеду Леню Очколяса, который не только донес о нарушении наказания Валиком, но, и в том, в чем был уверен наказанный мальчишка, что ябеда даже выбрал крапиву с толстым и прочным стеблем и принес для воспитательницы, за это она давала ему два стакана компота и старалась давать больше сладостей, положенных детям. Радостная и угодливая улыбка не сходила с лица Лени; месть удалась, за свою безрадостную жизнь с братьями и сестрами с одинокой и несчастной матерью и этот день для Очколяса в детском садике не прошел зря, тешилось его сердце. Валику хотелось в эти минуты унижения убежать, побыть в одиночестве. Он присел на край пледа. В это время вспоминался его дом, петушок задира, от которого он получал хлесткие удары и совсем не обижался на «друга», потому, что птица никогда не была ему близким другом, это был друг-враг и ничего больше. А Леня Очколяс умел быть и тем и другим, и это вселяло недоверие до Лени, как до друга, и не вызывало ощущения злобной мести к нему, и желания победить, как врага. Единственное ощущение, которое возбуждал Леня в воображении Валика, это ощущения жалости. Оно возникало еще тогда, когда мать, как-то сказала, что выступила перед партийной организацией колхоза, чтобы семье Очколясов, у которых было пятеро детей, построили дом, как семье колхозника, погибшего от рук бандитов-грабителей. Она рассказала в каких антисанитарных условиях живут дети и вдова погибшего коммуниста, живут в одной комнатенке с земляным полом в наспех собранной избушке укрытой соломой. Рассказала, как тяжело сейчас вдове Ганне работать от зари до зари на колхозных послевоенных полях от зари до зари и кормить детей… До обеда жгучие ощущения пораженных крапивой открытых частей ног утихло и почти не беспокоило мальчика. Настроение вернулось до Валика и он уже беззаботно смеялся в строю детей, подставляя ножку шагающему впереди него Каленику Коле. После обеда в столовой воспитательница объявила всем детям, которые достигли семи летнего возраста, в том числе и Валику, что сегодня они последний день в детском садике, что до первого сентября им осталось ровно две недели, и что они уже почти школьники. Как всегда, после обеда мертвый час, все дети ложились спать в детской спальне. Сон к Валику не приходил после такой новости взросления, начали приходить детские страхи; «Как я буду учится, когда не знаю даже не одной буквы?» С тревогой думалось мальчику. От этого он ворочался в постели; «Я же ничего не умею, ни читать, не писать, не знаю, как пишутся даже буквы?» Беспокойные мысли преследовали малыша. Напрягая свою память стал вспоминать те буквы, которые учил с матерью по букварю. Припомнилась, почему-то «А», ее было легче всего запомнить, так как она была похожа на два телеграфные столбы с перекладиной посередине, таких столбов на полях колхоза пруд пруди сколько много. Легко припоминалась буква «О», так похожа на обруч, которыми крепит бочки, бондарь дядя Федор, у матери на ее работе, на бочках для засолки помидоров и огурцов. Валик нахмурил брови, стараясь припомнить хоть одну букву, но на память не приходило больше ничего. От этого он стал вертеться на постели, лег на спину, уставился в потолок, потом повернул русую голову на бок, прислушался к сопевшим во сне детям. В такт спящим подушка отзывалась потрескиванием внутри наволочки стебельками сухого сена, которым набивали подушки для детей, и выгодно, и духмяно, и гигиенично, так как можно часто стирать наволочки и набивать, свежестью сухого и пахнущего сена. Сопение спящих товарищей по детскому садику, гудением заглушила пролетающая под потолком муха и затихла там, где-то прицепившись к своему причалу. И снова в сонной обители спящих детей воцарилась тишина, и вдруг на подушку Валика упал скомканный в тугой клубочек зеленый листик. Мальчик поднял голову, пружины его кроватки при этом предательски заскрипели, стараясь не нарушать скрипом тишину, Валик внимательно осмотрелся по сторонам. «Павлик? – мелькнула мысль, – Нет не похоже, спит, как убитый» Думалось мальчишке, глядя в его сторону на укрытого по шею, белесого друга. Взгляд скользнул в дальний угол и застыл на Кленике Коле, но его худое тело поднимало одеяло в такт сладкого сна дыханием. С открытого рта виднелись два белых зуба, как у кролика, которого он напоминал всем своим спящим видом, мирно отдыхающего на сеновале. Взгляд скользнул на кроватку Очколяса Лени, там зашуршало одеяло и в образовавшуюся щелку на Валика воровато блеснул черными бусинками очей взгляд. «Ах ты ябеда! На, получай!» Рука мальчика ухватила край подушки и в одно мгновение, описав в воздухе дугу опустилась на укрытого с головой Леню. Одеяло с молниеносной быстротой слетело, открывая перепуганное белое как мел лицо Очколяса.