МГБ

Командующий Первым Украинским фронтом маршал И. С. Конев решил к неожиданности немцев раздробить их армейскую группировку «Северная Украина». Он одновременно наносил удары и на Львовском, и на Рава – Русском направлениях. Благодаря этому стратегическому плану мощные удары советской артиллерии, танки и самолеты загнали немцев в окружение под Бродами, из которого вырваться им не удалось.

Лишь после сокрушительного и полного переваривания немецких дивизий в Бродовском котле, мы решились оказывать польским партизанам посильную помощь оружием и взрывчаткой. С удовлетворением мы узнали, что под Бродами была большей частью уничтожена и разогнана по лесам добровольческая дивизия галичан. В конце июля войска 1-го Украинского фронта освободили Львов. И вскоре фронт вступил на польскую территорию. Участилась выброска советских диверсионных разведгрупп в Краковском и Келецком воеводствах. К осени 44-го на железных дорогах этих воеводств было уничтожено более ста германских эшелонов. Эстафету активной рельсовой войны наша команда запустила в августе 1943-го на Ковельском железнодорожном узле. Немцы так и не нашли эффективной защиты своих железнодорожных перевозок. Не помогли ни охранные войска СД и СС, ни авиация, ни местные колаборационисты. Фашистский зверь был смертельно ранен и уже не мог быстро передвигаться, как в 1941-ом.

В конце мая Центр информировал нас о реорганизации, происшедшей в управлении Абвера. Все три абверовские структуры – «Абвер 1», отвечавший за разведку, «наш – Абвер 11», занимавшийся спецоперациями, и «Абвер 111» – контрразведка (где служил полковник Бизанц), были переданы РСХА и СД – объединенной службе безопасности. Центр предупредил о возможных провокациях и потребовал продержаться до удобного момента по нашему возвращению на Родину. Активная деятельность команды «Абверштелле Украина 202» завершалась. Связь со штабом «Орион» стала редкой. Сотни подразделений немецких спецслужб сдавалось в плен.

С середины лета 44-го немцы начали тщательно укреплять Краков. Эту столицу польского дистрикта они планировали превратить в неприступную крепость на пути советских войск, прорывавшихся в промышленную Верхнюю Силезию. Вокруг города были созданы кольца земляных валов с дотами и артиллерийскими установками. На улицах города смонтированы противотанковые бетонные надолбы, баррикады и блиндажи. Краков немцы решили превратить в свой «Гитлерград». Они заминировали все промышленные предприятия, театры и даже Вавельский замок. На земляные работы сгонялось не только население города, но и заключенные концлагерей, в том числе из Освенцима. В главе «Ваша родина Палестина» я описывал ужасы, которые мне пришлось увидеть в Тремблинском концлагере. В еще большем «промышленном» масштабе уничтожались люди со всей Европы в Освенциме. До четырех миллионов – по данным международной комиссии. При этом, как и в Тремблинке, ведомство Гиммлера за годы войны «заготовило» множество ценностей для «германского народа». На территории лагеря было обнаружено: 35 складских помещений с одеждой и обувью их сожженных владельцев. Семь тонн женских волос, рожавших и не рожвших женщин. Личные украшения и ценности, часы и золотые коронки фашисты успели упрятать в тайниках и швейцарских банках.

До освобождения Кракова в январе 1945-го оставалось четыре месяца. Мои офицеры успели до середины осени обследовать наиболее важные центры Нижней Силезии – Катовице и Сосновец. Они были недалеко от Кракова. В Верхней Силезии, в Бреслау, нам Центр не рекомендовал появляться, опасаясь гибели и провала. Армейское командование немцев при остром дефиците солдат, каждодневно гибнувших, и от пуль партизан, и от бомбежек авиации, гнало на передний край всех подряд. Мы решили не рисковать и в лесах между Тарнувом и Жешувом по приказу Центра «сдались» советской части. Генерал, командовавший частью, связался со штабом 1-го Украинского фронта и выяснил, кто мы такие. Неделю мы ожидали спецсостава. Наши машины, вместе с машиной, в которой еще оставалось Бургундское, которым мы щедро поделились с нашими, были погружены на платформы. Всех моих солдат и офицеров разместили в двух плацкартных вагонах и отправили в Москву. Я вспоминал 1938-й, когда нас везли домой из французского лагеря для пленных интербригадовцев. Кажется моя вторая длительная эпопея войны с европейскими фашистами заканчивалась. Свои отчеты каждый командир своего подразделения и я, как командир всей команды, мы писали в московском подмосковном санатории. Кажется это было в Марьиной роще.

НАПРАВЛЕНИЕ ВО ЛЬВОВ

После непродолжительного отдыха нас собрали в Кремле, и М. И. Калинин вручил всем членам команды правительственные награды. Награждение состоялось в том же зале, в котором в начале мая 1942-го И. С. Сталин нас напутствовал на выполнение опасной миссии. После вручения наград все получили отпуска для отдыха в своих семьях. Заключительное слово было предоставлено генералу из контрразведки:

– Свой отдых от работы в тылу врага и право на мирную, спокойную жизнь, вы товарищи чекисты заслужили. Спору нет! – обратился к нам генерал, – но Родина нуждается в вашей помощи! Считайте это просьбой товарища Сталина. Вы знаете, что на Западной Украине другой враг поднимает голову – украинские буржуазные националисты из ОУН. Организованные в бандеровские банды и повстанческую армию, они терроризируют мирное население, совершают диверсии на предприятиях, убивают советских партийных и комсомольских работников. Их поддерживает католическое духовенство и Ватикан, а также военные круги Англии, США и других капиталистических стран. В ряде городов и населенных пунктов они оказывают упорное сопротивление нашим внутренним и регулярным войскам. Многие из них получили военный опыт, воюя на стороне фашистской Германии. Я имею ввиду недобитых вояк из дивизии СС Галичина. У наших контрразведчиков не хватает специалистов, хорошо знающих этот край. Управлениям госбезопасности на местах не хватает опытных оперативников. Во многих районах бандеровцев активно поддерживает греко – католическая церковь и местное население. Товарищ Сталин и Министертво госбезопасности, мы возлагаем большие надежды на ваш бесценный опыт, – заключил генерал.

После двухнедельного отдыха в своих городах несколько командиров подразделений бывшей «абверкоманды» и я получили предписания явиться во Львовское управление госбезопасности. В феврале 1945-го я прибыл во Львов. Что собой представлял Львов и в целом Западная Украина,– лучше всех рассказывают Л. П. Берия и его заместитель П. А. Судоплатов в своих воспоминаниях.

08. 1940 Новые территории это хорошо. Но надо крепко чистить…Надо крепко охранять новую границу. Много нарушений и больше серьезных. Не контрабанда, не в гости, а разведка. Как всегда много возни с ОУН. Работают сами и на немцев. Тяжело. Местную обстановку они знают не хуже нас и даже лучше.

09. 1940 На украинском участке границы доходит до прямых боестолкновений с бандами националистов. Идут в Германию, из Германии. Руководители подполья получили приказ переходить в Германию и следовать в Берлин.

09. 03. 1941 Мыкыта все еще сидит в Москве. Не пойму, у него что на Украине дела нет? Там надо день и ночь, огромное хозяйство и подполье там самое сильное, крепко вредят. Я ему так и сказал, мы с ОУН еще помучаемся! От открытой пятой колонны мы Украину почистили, а подполье сидит. И банды ходят. А он в Москве. И все у Кобы набивается в гости».

01. 02. 1944 Закончилась Сессия Верховного Совета. Провели, хотя и война. Почти все в форме, а крепко запахло миром. Сразу столько женщин в одном зале. Съехались все Республики.

Тов. Сталин принимал украинцев с Мыкытой. Были их поэты, Довженко из кино. Плакали. Довженко плакал потому, что тов. Сталин его разгромил. Представил киноповесть «Украина в огне». Сильный национализм, тов. Сталин был в гневе…Национализм на Украине – это серьезно, мы это поняли сразу после присоединения Западных областей. Но тут нужна тонкая политика…Мыкыта это всегда плохо понимал, и сейчас не исправился. Мешает выполнять моим ребятам на Украине проводить мои указания. С Ленинграда снята блокада.

04. 04. 1944 Освобождаем Украину, сразу новые проблемы. ОУН, националисты. То же будет в Белоруссии и Прибалтике. Надо работать с населением и головкой. Это я хорошо выучил в Закавказском ЧК. Нациналисты тоже люди, не все звери и пособники фашистов. Национализм – это каша. Всего намешано и прилипает крепко. Это их земля, массовая база среди населения есть, пусть и не большинство. Легализованный бандит лучше убитого. У него семья, родственники не озлоблены, если отец и муж не убиты. Это борьба на долгие годы.

Мыкыта, недоумок, сказал Кобе, что вопрос о национальных бандах сильно преувеличен, он скоро наведет на Украине порядок. А вот тебе, наведешь скоро. Это дело долгое, надо вести с умом.

08. 1944 Все освобожденные территории поражены бандитизмом. Навалилось. Наступать надо, снабжать фронт. Есть уголовный бандитизм и политический. Сложно со Львовом. Поляки, уехавшие из Варшавы – 40 тысяч, львовская шваль, спекулянты. Сильный польский национализм. На улицах Львова висят польские флаги. С ОУН поляки враждуют, но без стрельбы, против нас. Это цветочки. Когда возьмем Польшу, будет хуже. У поляков даже обыватель болтает о Польше от моря и до моря.

Для более глубокого понимания галицкой проблемы обратимся к наблюдениям, сделанным П. А. Судоплатовым:

«…Галиция всегда была оплотом украинского националистического движения, которому оказывали поддержку такие лидеры, как Гитлер и Канарис в Германии, Бенеш в Чехословакии и федеральный канцлер Австрии Энгельберт Дольфус. Столица Галиции Львов сделалась центром, куда стекались беженцы из Польши, спасавшиеся от немецких оккупационных войск после сентября 1939 года. Польская разведка и контрразведка переправили во Львов всех своих наиболее важных заключенных – тех, кого подозревали в двойной игре во время немецко-польской конфронтации 30-х годов. О том, что творилось в Галиции, я узнал лишь в октябре 1939 года, когда Красная Армия заняла Львов. Первый секретарь компартии Украины Хрущев и его нарком внутренних дел Серов выехали туда, чтобы проводить на месте кампанию советизации Западной Украины. Во Львове процветал западный капиталистический образ жизни: оптовая и розничная торговля находилась в руках частников, которых вскоре предстояло ликвидировать в ходе советизации. Огромным влиянием пользовалась украинская униатская церковь, местное население оказывало поддержку организации украинских националистов, возглавлявшейся людьми Бандеры. По нашим данным, ОУН действовала весьма активно и располагала значительными силами. Кроме того она обладала богатым опытом подпольной деятельности, которого, увы, не было у серовской «команды». Служба контрразведки украинских националистов сумела довольно быстро выследить некоторые явочные квартиры НКВД во Львове. Метод их слежки был крайне прост; они начинали ее возле здания горотдела НКВД и сопровождали каждого, кто выходил оттуда в штатском и… в сапогах, что выдавало в нем военного: украинские чекисты, скрывая под пальто форму, забывали такой «пустяк», как обувь. Они, видимо, не учли, что на Западной Украине сапоги носили одни военные. Впрочем, откуда им об этом было знать, когда в советской части Украины сапоги носили все, поскольку другой обуви просто нельзя было достать. О провале явочных квартир доложили Центру…Серов и Хрущев игнорировали предупреждения Журавлева, считавшего, что по отношению к местным украинским лидерами деятелям культуры следует проявлять максимум терпения. Многие из них были достаточно широко известны в Праге, Вене и Берлине. Так, Серов арестовал Кость-Левицкого, являвшегося одно время главой бывшей независимой Украинской Народной Республики. Хрущев незамедлительно сообщил об этом Сталину, подчеркивая свои заслуги в деле нейтрализации потенциального премьера украинского правительства в изгнании. Кость-Левицкого этапировали из Львова в Москву и заключили в тюрьму. К тому времени ему было уже за восемьдесят, и арест этого старого человека сильно повредил нашему престижу в глазах украинской интеллигенции.

Коновалец, единственный украинский лидер, имевший доступ к Гитлеру и Герингу, был, как известно, ликвидирован в 1938 году ( когда-то он служил полковником в австрийской армии и пользовался в кругах немецких «наци» неуоторым уважением ). Другие националистические лидеры на Украине не имели столь высоких связей с немцами – в основном это были оперативники из абвера или гестапо, и британские или французские власти не придавали этим людям сколько-нибудь серьезного значения и не делали на них ставки, когда ращразилась война. Поэтому заявление Хрущева о том, что он якобы сорвал западные планы создания украинского временного правительства в изгнании, арестовав Кость-Левицкого, попросту не соответствовали действительности, и когда мне приказал дать оценку того, насколько важно задержание Кость-Левицкого в Москве, я в своем докладе Берии, который затем был послан Молотову, подчеркнул, что задержание это ни с какой точки зрения не оправдано. Напротив, следует предоставить Галиции специальный статус, чтобы нейтрализовать широко распространенную антисоветскую пропаганду, и необходимо немедленно освободить Кость-Левицкого, извиниться перед ним и отослать обратно живым и невредимым, дав возможность жить во Львове с максимальным комфортом. Это должно быть сделано, естественно, при условии, что он, в свою очередь, поддержит нашу идею направить в Киев и Москву влиятельную и представительную делегацию из Западной Украины для переговоров о специальном статусе для Галиции в составе советской республики Украины. Тем самым было бы оказано должное уважение местным традициям. Молотов согласился. Кость-Левицкий был освобожден и выехал обратно во Львов в отдельном спецвагоне. Это предложение было моей первой открытой конфронтацией с Хрущевым и Серовым».

В этом отрывке Павел Анатольевич, имея в 1939-ом всего 32 года от роду, показал себя зрелым политиком. Ведь Молотов «согласился» с его предложением об образовании Галицкой автономии, наверняка, после обсуждения проблемы Кость – Левицкого со Сталиным. Однако, пока последний возвращался в «спецвагоне» во Львов, 27 сентября 1939-го был осуществлен более варварский и глупый политический акт против греко – католического митрополита Андрея Шептицкого. На его загородное имение в Прилбичах совершено было бандитское нападение оперативников НКВД. На родовой двухэтажный дом митрополита были сброшены с самолета две зажигательных бомбы. ( Об том рссказвл автору в 1991-ом попутчик – кэгэбист, см. Первую книгу «Рождение красного сокола»). Люди выбегали из, охватившего дом пожара, а их 13 человек безжалостно расстреляли. Однако, сам митрополит уцелел, – он во время акции находился во Львове. Кому пришла в голову эта грубая идея ликвидации первосвященника Галиции – Хрущеву с Серовым, или самому Сталину, неизвестно. Исполнители оказались бездарными преступниками. Митрополит имел перед Российской империей много «грехов»: он был германофилом и осуждал публично на всю Европу голодомор на Украине. Но надо было учитывать его известность в Ватикане и его положение в общественно – религиозной жизни галичан. Под военный «шум», происходивший в Польше, особого резонанса в Европе совершенные убийства не получили. Однако, ненависть галичан к Советам возросла многократно.

Вместе с советскими войсками, под командованием маршала С. К. Тимошенко, 17 сентября 1939 г., согласно пакту Молотова – Риббентропа, в Галицию вошли и войска НКВД. Эти войска и милицейские органы должны были обеспечить беспрепятственную работу советской администрации по массовой советизации в кратчайший период населения бывшей буржуазной Польши. В больших и малых городах чекисты непокорным и упрямым «украинским буржуазным националистам» предлагали отдать управление своими частными предприятиями в «общенародную» государственную собственность. В небольших районных городках и селах крестьянам предлагалось записываться в колхозы по примеру Восточной Украины. Националисты не желали записываться в колхозы, не признавали «товарища Сталина вождем мирового пролетариата» и, что самое страшное, Москву не считали первопрестольной, и хотели подчиняться только духовной власти Ватикана. Сопротивление античеловеческой большевизации и советизации со стороны греко – католиков стало всенародным. ОУН и украинская греко – католическая Церковь организовали народ не только идейно и духовно, но, по сути, подняли вооруженное восстание против сталинского большевизма. В дальнейшем, в период немецкой оккупации Львова и всей Галиции, это сопротивление чужому гнету и чуждой власти привело к созданию в немецком тылу Украинской Повстанческой Армии, возглавляемой Романом Шухевичем.

В январе 1945 г. война между армиями Гитлера и Сталина переместилась с территории СССР в страны Европы. Несмотря на военные успехи по уничтожению гитлеровцев на внешних фронтах, Сталина крайне беспокоил внутренний фронт, образовавшийся на Западной Украине еще в 1939-ом. Сталин приказал Хрущеву, первому секретарю компартии УССР, ликвидировать УПА до 15. 03. 1945 г. Первая акция по ликвидации отрядов УПА была провалена. Не хватило сил. В Западную Украину были направлены новые дивизии и бригады внутренних войск НКВД. Но, и этой уже 200-тысячной армии оказалось недостаточно. Леса и Карпатские горы плюс симпатии и помощь населения помогли отрядам УПА сохранить боеспособность. Руководство МГБ СССР требовало активизировать агентурно – оперативную работу по поимке и ликвидации главных руководителей ОУН и УПА. Во Львове был введен необъявленный комендантский час.

УПРАВЛЕНИЕ МГБ ВО ЛЬВОВЕ

Мое направление и прибытие во Львовское обл управление МГБ УССР произошло спешным порядком. Я едва успел написать отчёт о работе, проделанной в оккупированном Львове. Не закончив отдых в крымском санатории, я съездил в Харьков к жене и детям и через три дня перевез их к матери в разрушенное Запорожье. Мать получила дом на правом берегу Днепра, в станице Новой, куда переселились многие станичники из старого, затопленного после строительства Днепровской плотины, посёлка Кичкас. Эти встречи с родными и друзьями были желанными и радостными. Но они меня и расстроили; по существу, я вновь отправлялся в неизвестность, покидая их, и не зная, сколько на этот раз продлится наша разлука.

Поезд во Львов тащился медленно. Дорога заняла двое суток. Разрушенные здания станций и вокзалов, отсутствие столовых или ресторанов, непомерные цены на продовольствие – всё это продолжало напоминать о войне, которая, как будто бы закончилась. Иногда негде было купить простого хлеба, и я вынужден был обращаться в привокзальную комендатуру с просьбой о пропитании. Естественно, мне не отказывали, когда я предъявлял свое предписание. Офицеры сочувствовали:

– Капитан, там, на Западной Украине, идёт настоящая война. Мы воюем с бандеровцами. Их там, в лесах, целые армии! – рассказывал майор – дежурный комендатуры Днепропетровского вокзала, – Мне брат прислал с попутчиком письмо. Горячо там у них. Будьте осторожны!

Во Львове меня охватило чувство одиночества, когда серым и мглистым утром я вышел на привокзальную площадь. Мало света, камень и сырость после солнечного Запорожья удручающе действовали на меня. Никто в этом городе меня не ждал – ни мои преданные однополчане, ни родные. Как скоро мне удастся свидится с ними? Я сдал чемодан в камеру хранения и вышел на привокзальную площадь. Несколько человек строительных рабочих возводили леса вдоль разрушенных стен вокзальных строений. По пустынной площади прохаживался военный патруль. Я сел в аккуратный сине – желтый трамвайчик. После больших, с облупившейся краской, тяжелых запорожских трамваев, этот мне показался детской игрушкой. По привычке «немецкого офицера», я сел в первое отделение вагона и сразу же почувствовал перемены. Салон вагона уже не был разделён цепочкой на два отделения. Во время оккупации Лемберга в первом отделении трамвая разрешалось ездить только немцам и их гражданским друзьям. Даже, если спереди было пусто, а во второе отделение было невозможно влезть, жители города не могли воспользоваться первым отделением. Иногда под страхом смерти, некоторым смельчакам удавалось проехать одну – две остановки, но это было риском, на который шли ненормальные. Обычно, на передней площадке ехало всего несколько немцев, тогда как в задней части трамвая, люди стояли плотной сбившейся массой. Из-за этого трамвайчики проседали на задние колёса и ездили с «задранным» вверх носом.

Первый номер трамвая шел от вокзала в центр города. Оба вагона были битком набиты разной публикой. С трудом забирались внутрь сельские женщины, нагруженные за спиной огромным полотняным узлом, с завязанными вокруг шеи концами материи. Этих женщин в шутку окрестили «парашютистками». Это был, действительно, продовольственный десант, благодаря которому в послевоенном Львове были относительно дёшевы и картошка, и капуста, и даже фрукты. В салоне я затесался между двумя интеллигентами в тёмно – зелёных шляпах. Мне надо было попасть на улицу Пелчинскую, где находилось управление госбезопасности. Круто повернув, трамвайчик выехал к величественному католическому костёлу Святой Елизаветы. Три шпиля костёла, как три мощных луча, расширяющихся книзу из благих и далеких небес, возвышались над привокзальной площадью. Ниже по улице Городокской виден был купол греко – католического собора святого Юра. Австрийцы построили «Святую Эльжбету» намного позже святого Юра, перед самой Первой мировой войной, с целью укрепления католического духа в Галиции. Они не пожалели денег и пренебрегли древними обычаями, по которым храмы строились в тихих местах, на зеленых холмах, как собор святого Юра. Когда строили святую Эльжбету, площадь уже была сильно застроена, и движение через неё с вокзала и на вокзал было очень интенсивным. Этот храм был построен тут явно ни к месту. Тем не менее, это была одна из многих львовских исторических достопримечательностей, и даже в это мглистое утро портал собора был украшен живыми цветами. Миновав костел, трамвай свернул на улицу Льва Сапеги – известного польского государственного и военного деятеля 16 века. Польское название этой, одной из центральных улиц города, не воспринималось военно-историческими амбициями немецкой администрации, и улицу переименовали на Фюрстенштрассе. Советская власть также внесла свою поправку, и улица стала называться именем Сталина.

Возле Политехнического института я вышел из тесного трамвая и решил немного пройтись. Я миновал трехэтажное мрачное здание бывшей тюрьмы гестапо на ул. Лонского. Его серые фасадные стены были отделаны декоративным рустом, – с выпуклыми прямоугольниками, отделенными глубокими разрезами, по которым ловкий скалолаз мог бы подняться до самой крыши. В период немецкой оккупации города, мне однажды пришлось побывать в этой тюрьме. По рекомендации Бизанца, с которым я был в хороших приятельских и служебных отношениях, я попытался, якобы с целью подбора агентуры, проникнуть в камеры к некоторым заключённым. Меня интересовали советские военнопленные. Как только о моем появлении в тюрьме стало известно шефу львовского гестапо, генералу Генриху Мюллеру, он тут же запретил мне посещать эту тюрьму. «Тюрьма – это детище и предмет особой заботы именно гестапо. Абверу – нечего в ней делать», – так заявил нам генерал. С тыльной стороны, которая выходила на монастырь святого Лазаря, тюрьма имела просторный дворик, отгороженный от улицы трёхметровым каменным забором. Во дворе, над тюремной крышей возвышалась металлическая конструкция, собранная из уголков, образующих опорные фермы, и четырех труб, проходящих внутри ферм. На самой верхней площадке конструкции была установлена ёмкость. Бизанц говорил мне, что это сооружение было построено по замыслу и приказу Мюллера. С помощью капли воды, падающей на темя заключенного с высоты пятнадцати метров, сотрудники гестапо добивались нужных признаний. Фашистский рейх славился подобными изобретениями.

Миновав тюрьму, я вышел на хорошо знакомый мне перекресток шести улиц. Воспоминания, связанные с одной авантюрой на улице Кадетской, дали мне повод потешить собственное самолюбие «молодца – чекиста». Тогда мне казалось, что сам Сталин мог бы гордиться мною. С тех пор прошел только год, а как всё переменилось во мне! Тогда чувство опасности требовало концентрации всей моей внутренней энергии, на какую только были способны моё тело и мозг. Чувство опасности и жажда действий гальванизировали меня. Сейчас я стоял усталый, в одной минуте ходьбы от здания, где раньше размещалось управление гестапо.и заставлял себя действовать. Тогда, на этом перекрестке, проезжая в машине с молодой женой престарелого Мюллера, я развлекал её легкомысленными шуточками, одновременно обдумывая все детали предстоящих опасных действий. Три года нелегальной работы сделали из меня подобие авантюриста, не представлявшего себе жизни без побед, связанных с ловким обманом вышколенной охраны. Проникнуть в частный дом шефа гестапо, который нутром чувствовал опасного зверя, удавалось, я уверен, не каждому охотнику. Его дом находился на тихой боковой улочке, отходившей от улицы Кадетской, в верхней её части, в сторону заброшенного холмистого парка. Идеальное место для спокойного отдыха в старинном двухэтажном особняке под островерхой крышей. Этот особняк напоминал древний замок немецкого феодала. По правде говоря, попасть в резиденцию генерала для меня не составило особого труда. Дело в том, что на одном из вечеров я был представлен его супруге Эльзе моим приятелем Бизанцем. Эльзе было под тридцать, и она была симпатичной и аппетитной женщиной, довольно стройной при её надвигавшейся полноте. Эльза работала в канцелярии своего мужа. Она скучала. Бизанц, познакомив меня с ней, оказал ей светскую услугу. Мне тогда было чуть за тридцать. А, возможно, это был такая попытка со стороны Бизанца взять меня под контроль. Бизанц возлагал большие надежды на агентов, которых я, как командир абверкоманды, готовил из узников трудовых лагерей, во множестве сооруженных не только в небольших местечках вокруг города, но и в самом Львове.

Я вспоминал, как в далёком 1943-ем, Бизанц сводил меня на «экскурсию» в Цитадель, в лагерь для военнопленных со всех стран Европы. Львовская Цитадель – это довольно обширная плоская вершина холма, возвышающегося к югу от центра города с круглыми оборонными башнями и массивным зданием австрийских казарм. Башни были вынесены на самый край плато по его периметру, по всем сторонам света, для охраны территории от возможных неприятельских штурмов. Цитадель австрийцы возвели во Львове 100 лет назад – после того, как по всей их обширной империи прокатилась волна революционных событий «Весны народов» 1848 года. Нависая всей своей могучей громадой над городом, Цитадель должна была держать в страхе и повиновении местное польское население. Однако, ей не суждено было защитить своими толстыми стенами разваливающуюся империю. В сентябре 1914 года Львов без боя сдался русским войскам. Австрийцы отступили, так и не успев испытать в бою эту твердыню. При поляках, до 1939 года, в их казармах находился пехотный полк, а немцы, захватив город в июле 1941-го, устроили там концлагерь.

В холодных казематах башен, окруженных рвами и охраной с овчарками, я видел несчастных людей, зараженных трудноизлечимой формой сыпного тифа. Хотя этот лагерь и не был «фабрикой смерти», специально организованной только для массового уничтожения людей, как, например, Освенцим или Майданек, немцы проводили здесь опыты на пленных по созданию бактериологического оружия. Доктор, «научный руководитель» лаборатории, занимавшейся выращиванием специальных вшей, продемонстрировал нам метод заражения заключенных.

– Нам надо обсудить с вами проект доставки оружия в глубокий тыл врага, – сказал мне тогда Бизанц.

Медлить было нельзя. Мне срочно нужно было связаться с Центром. Учитывая большую плотность населения, вся Западная Украина могла оказаться зараженной в короткие сроки от неосторожного обращения со смертоносными вшами. Меня беспокоила возможная опасность, из-за которой тысячи невинных людей могли стать жертвами подыхающего фашистского зверя.

В офицерском клубе, который находился недалеко от оперного театра, по средам и субботам играл оркестр, и устраивались танцы. Я поднялся на второй этаж и быстро отыскал Эльзу. Она была одна, без мужа. Она обрадовалась мне и помахала рукой, приглашая за свой столик. Её, сверкающие женским озорством, глаза излучали искренность и лукавство одновременно. Теперь мне стало всё понятно. Значит Мюллер больной, и поэтому я и не увидел на привычном месте его мерседеса, который всегда стоял возле клуба, на противоположной стороне улицы. Эльза находилась в обществе адъютанта и двух незнакомых мне полковников.Мы станцевали с Эльзой два фокстрота и танго. Она хотела еще танцевать, но я, на правах знакомого генерала, предложил ей вместе поехать домой. Со своим заместителем мы обсудили в перерыве между танцами план радиопередачи шифровки из дома генерала. После одного пикника я был в их доме и знал расположение помещений. У генерала была высокая температура, и я предложил Эльзе привезти из госпиталя врача. Она не возражала. Пока мой водитель ездил за врачом, а Эльза находилась на втором этаже рядом с больным, я воспользовался туалетом, располагавшимся на первом этаже под лестницей. Место было укромное. Я тихо зашел в туалет и закрылся изнутри. Мне удалось быстро связаться с Центром. Я передал информацию о готовящейся бактериологической диверсии и о поездках Бизанца и Мюллера в Берлин. Также сообщил о том, что в обрывках фраз Бизанца прозвучала информация о намечающемся перемирии Германии с Англией и Америкой. У меня была ещё минута, и я решил пожаловаться на судьбу. Я передал им в Центр, что красавица Эльза просится ко мне в постель. Они потребовали, чтобы я и не мечтал об этом, но женщину не бросал. «После войны мы тебе выделим целый гарем»! Вот такая была шуточка. На этом сеанс связи закончился.

Все эти события, вплоть до мельчайших деталей, с молниеносной быстротой промелькнули в моей памяти, пока я переходил перекрёсток шести улиц, и входил в бывшую зловещую резиденцию Генриха Мюллера. «Чем мне предстоит заниматься в этом рационально построенном здании? С какими людьми сведёт меня судьба? Как скоро я смогу забрать во Львов свою семью?», – с такими мыслями я вошел в управление госбезопасности и предъявил своё предписание дежурному офицеру. Офицер показал, как пройти к начальнику управления генералу Воронину. Мне повезло, что в приёмной в этот момент никого не было, и милая стройная девушка, с погонами младшего лейтенанта, доложила обо мне.