Buch lesen: «Красный сокол»

ПРЕДИСЛОВИЕ

22 июня 1941 года памятная дата для бывшего советского народа, жизнь которого разграничилась на довоенную и послевоенную истории. В это июньское утро, когда по древней легенде рождается бог Хорс, для нас произошла смена времен.

Тысячи германских бомбардировщиков и истребителей на рассвете вторглись в наше пространство, и не испытывая должного сопротивления ни от нашей авиации, ни от зенитной артиллерии, начали терзать могучее тело Союза. Этот момент можно описать строками нашего поэта Велимира Хлебникова:

Он умер, подымая бивни, опять на небе виден Хорс.

Его живого знали ливни – теперь он глыба, он замерз.

Союз замер в оцепенении. Знали, готовились, но не ожидали такого ливневого превентивного удара от «нашего партнера».

Это утро запомнилось пятилетнему Вовке Лютому на всю оставшуюся жизнь. Оно застало Вовку во Львове, куда он вместе со своими родителями, военнослужащими Харьковского пограничного отряда, прибыл 17 сентября 1939года. В то летнее утро он оказался один в пустой квартире, потому что родители оба были по тревоге вызваны в расположение отряда. С неба на город падали бомбы, а из окон домов, с чердаков, из-под ворот советских работников и их автомашины обстреливала пятая колонна. Бандеровские подразделения, вышколенные немецким Абвером, заняли в городе все удобные огневые позиции.

После Победы семья Лютых вернулась во Львов. Налаживалась мирная жизнь, восстанавливались разрушенные здания, строились заводы и фабрики. Люди имели работу и заработок. Но мирную жизнь в прифронтовом городе надо было охранять. Владимир Лютый закончил училище МВД, и по служебным делам оказался в районном городке Львовской области. Трудно поверить, но через пятнадцать лет после окончания войны, в молодого лейтенанта стреляли из кустов.

Мои родители жили в одном доме с родителями В. Лютого. Я рос с ним на одной улице, в одном доме и учился в одном классе в послевоенной Львовской школе. Наша дружба с ним длится 75 лет. За это время много событий произошло в мире и в нашей стране. Наиболее яркие, запомнившиеся своей необычностью, события предлагаю вспомнить своим читателям в этой повести.

Керчь, январь 2020г. В. Гринев

Посвящается В. М. Лютому

борцу с беззаконием властей

ОТЦЫ

22 июня 1945 года, к моему дню рождения, мы получили письмо от отца. Он впервые прислал свою военную фотографию. Он поздравил нас с Победой, сообщил, что жив и невредим, и скоро приедет за нами. Отслужив войну в дивизионной разведке 3-го Белорусского фронта, отец был направлен на работу во Львовский городской военкомат.

Во Львовском гарнизонном госпитале работала сестра матери. Отец в конце июня перевез всю семью во Львов и уехал. Мать с детьми поселилась в комнате у своей сестры. Это была довольно просторная комната, на первом этаже, с отдельным входом на улицу Карловичную, в южной части города, рядом с летним бассейном и польской гимназией. В комнате проживали три медсестрички. И вот поселилось еще трое. Но нам было не тесно, так как медсестры работали посменно, и их троих я никогда не видел вместе.

Отец прибыл во Львов только в середине сентября, когда я пошел уже в школу, в здание бывшей польской гимназии. Отец нашел для семьи съемную квартиру на улице Дзержинского, рядом с площадью Пруса и Стрыйским рынком. Перед Новым 1946-м на свою капитанскую зарплату отец смог купить у одной престарелой польской пары квартиру на четвертом этаже в доме «Люкс». Поляки уезжали во Вроцлав к родным.

Отец начинал свою офицерскую карьеру военным летчиком перед войной. Был призыв: «150000 тысяч комсомольцев – советской авиации». Отец в семнадцать уехал из глухого белорусского села Могилевской области на большую стройку Харьковского тракторного завода. Стал контрольным мастером в сборочном цеху. С завода и был призван в Чугуевское летное училище. В авиацию тогда старались брать технически грамотных специалистов.

Летом 1939-го отец упал вместе с самолетом под Винницей, не дотянув чуть-чуть до посадочной полосы аэродрома. Самолет начал входить в штопор. Отец до конца пытался выйти из штопора, но самолет ударился крылом о землю и перевернулся. Отцу повезло, – он покалечился, но остался жив. Его военврачи собирали по частям. Руки, ноги в молодом организме срослись, а вот все зубы были заменены на металлические. Из нержавейки. Списали из авиации, но оставили в армии. Сохранили офицерское звание. Ходить он научился за полгода до войны и получил назначение в г. Сталино (Донецк). Там и застала его война в должности заместителя военного коменданта. Занимался эвакуацией промышленного оборудования и технических специалистов. С семьями этих специалистов отец отправил и свою семью.

Четверо суток в товарном вагоне женщины с детьми добирались до Казани. На крупных станциях, не подвергшихся бомбежке, я со старшими ходил с чайником за кипятком, а мать оставалась в вагоне с двухлетней сестрой.

Отец в начале июня 45-го получил отпуск и перевез свою семью из поволжского городка Актаныш в Москву, где мы все четверо ночевали в тесной однокомнатной квартире на шоссе Энтузиастов у жены его брата, так и не вернувшегося с фронта. Потом он перевез нас в Конотоп к моей бабке Бобровой Акулине Лукиничне. В конце сентября он забрал свою семью из Конотопа во Львов.

После широких московских улиц узкие львовские улочки и город в целом показались мне игрушечными. Львову повезло. Город мало пострадал от бомбежек и боевых действий. Немецкие авианалеты в начале войны разбомбили здание железнодорожного вокзала и несколько зданий в центре города. В период оккупации немцы взорвали несколько жилых трехэтажных домов в восточной части города, в еврейском гетто. При освобождении города наши танкисты проутюжили хрупкие австрийские мостовые, уложенные из тесаного дробного камня. Вездесущие мальчишки находили в разрушенных зданиях, в подвалах на свалках, в парках оружие и патроны. Много погибло пацанов. В том числе от небрежно хранившихся отцовских пистолетов.

Я как – то спросил отца:

– Почему мы приехали жить во Львов?

– Мне предложили хорошую должность в военкомате Киева или Львова на выбор. Я выбрал Львов. Киев был сильно разрушен. В Киеве у нас никого не было, а во Львове можно было остановиться на первое время у тети Веры.

–А, куда делась губная гармошка, которую ты мне подарил? На этой гармошке были серебряные колокольчики и они красиво звенели.

–Ты открутил колокольчики и разобрал гармошку. Нам надо было быстро ехать во Львов, и твою гармошку мы не успевали собрать. Если мамин младший брат Алеша сможет собрать гармошку, он привезет ее во Львов.

После новогодних праздников мы переехали в новую трехкомнатную квартиру в доме люкс на последнем четвертом этаже. Наш дом под семнадцатым номером располагался в верхней части улицы Коцюбинского, недалеко от старой квартиры. Новая квартира была просторной и имела три балкона: один выходил на улицу, другой во двор и третий небольшой балкончик был на кухне.

Поляки оставили нам кроме старинной мебели и красивых комнатных люстр с розовыми плафонами еще и вешалку оригинальной конструкции, которая стояла в прихожей. На открытой стенке вешалки были закреплены массивные крюки для верхней одежды. По центру вешалки было вмонтировано большое зеркало, а под ним ящички для щеток. Слева и справа от зеркала крепились никелированные гнезда для зонтиков. Рукоятки зонтиков защелкивались в гнездах, а верхние части зонтов помещались в две специальные металлические ванночки для стока воды. Для чистки ванночки могли выниматься из деревянных узких ящичков.

Больше всего в новой квартире меня и мать восхитила газовая колонка фирмы Гермес. Ранее ни мне ни матери газовыми колонками пользоваться не приходилось. Мать поначалу боялась сама зажигать колонку. Всегда ждала, когда отец придет с работы. К нам в новую квартиру по воскресеньям приходили редкие знакомые отца и сестра матери. Тетя Вера нашла себе из раненных, лечившихся в госпитале, симпатичного голубоглазого парня из Курска. Выхаживала тетка будущего мужа долго. В Потсдаме его грудь была прошита наискосок автоматной очередью, и отвалялся он в госпитале целый год. К нам он пришел в дом вместе с теткой на майские праздники в солдатской форме, без погон и с орденом Славы. После свадьбы Иван Панкратов закончил шоферские курсы и остался работать при госпитале. Какое-то время молодожены жили у нас, а потом им выделили комнату в коммуналке в центре города возле кинотеатра им. Коперника.

Напротив нашей квартиры по лестничной площадке тоже в трехкомнатной квартире проживала стройная красивая блондинка Клавдия Андреевна Никитина. Ее муж летчик-истребитель погиб в Бродовском котле, и она одна воспитывала сына Костю, который был старше меня на год и ходил в шестую школу на улице Зеленой. Клавдия Андреевна много курила, пока не вышла замуж за бывшего летчика, который работал после войны диспетчером во Львовском аэропорту. У них вскоре родились две девочки, двойняшки: черноглазая Танечка, похожая на отца, и голубоглазая Светочка, похожая на мать. Их рождение отмечалось с близкими соседями – Лютыми с третьего этажа, и с моими родителями. Точно не помню какой это был год, но хорошо помню, что новогоднее застолье с соседями было в нашей квартире. Мне поручено было приглядывать за соседскими девчонками. После тостов за живых и не вернувшихся с войны начались воспоминания. И, наконец, я услышал в каких местах воевал мой отец. От него мне трудно было что-либо вытянуть интересное, приключенческое. Он отделывался от моих расспросов стандартной фразой – «подрастешь, – узнаешь!». Наблюдая за девчонками, я прислушался к тому, что говорил отец:

–При взятии Кенигсберга в среднем на одного немца погибало десять наших! Я там был, видел и знаю, что творилось! Мужчины переглянулись.Клавдия Андреевна воскликнула:

– Это ж сколько поубивали гады наших солдатиков!? Как же вы, Федор Никифорович, в этой проклятой Пруссии не погибли?

– Меня, как штабного разведчика, берегли. Наших солдат гнали на тевтонские крепости, как телят на убой. Все спешили войти в Берлин. Надо было опередить американцев. Так спешили, что свои же убили командующего третьим Белорусским фронтом.

– Как это свои, Федор Никифорович? – спросил Лютый, сосед с третьего этажа.

–А вот так! При этой трагедии я не присутствовал, но мой непосредственный начальник говорил, что убийство было случайным, и его спровоцировал Смерш! Нам, в войсках, запретили тогда под страхом трибунала, что-либо говорить об этой смерти.

Обстоятельства смерти маршала, дважды героя СССР И. Д. Черняховского (1906-1945) были обнародованы спустя много лет после Победы. Он тогда в феврале 45-го спешил на совещание. Его машину сопровождала машина смершников. Внезапно на дороге появился советский танк. Водитель машины маршала съехал в кювет и остановился,чтобы пропустить танк. Остановилась и машина сопровождения, из которой выскочил старший смершевец. Он потребовал выйти из танка его командиру. Когда тот вышел из танка, смершевец его тут же на глазах у экипажа пристрелил, вернулся в свою машину, которая поехала первой. Машины отъехали от танка недалеко. Пушка танка выстрелила. Снаряд, вероятно, предназначался для машины смерша, а попал в машину командующего. Вот такие нелепые смерти. Первая спровоцировала вторую.

– Вы побывали в самом Кенигсберге? – спросила отца Анна Ивановна, жена Лютого.

– Да, после взятия. Но раньше мне пришлось вместе с небольшим отрядом с неделю поползать по этой земле. Нас забросили в районе Гумбиннена. Это в каких-то ста километрах от Кенигсберга. Мне, как командиру отряда, была поставлена задача разведать расположение огневых средств противника и возможные подходы к ним. Мы знали, что оборона вокруг самого города и крепости глубоко эшелонирована, а на основных транспортных артериях выставлены танки. Нужно было составить подробную схему. Чем подробнее, тем меньше потерь. Нас трех офицеров и двоих крепких сержантов переодели в комбинезоны немецких строительных рабочих. Для ориентировки нам выдали топографические карты российского Генштаба времен первой мировой. Других не было.

– Но, ведь можно было произвести разведку территории с самолета, – перебил отца летчик, муж Клавдии Андреевны.

– Посылали двух кукурузников, но они не вернулись. Я думаю, и десантников посылали. Когда готовят такие операции, стараются получить сведения из разных источников. Для передвижения мы думали использовать лесистую и болотистую местности, которые были обозначены на наших картах. На деле же оказалось, что карты врут. Там, где были показаны леса, оказались немецкие деревушки, фольварки, а на месте болот животноводческие фермы с хорошо развитой сетью шоссейных дорог. Вывод: мы могли незаметно передвигаться только ночью, ведь документов у нас не было. Любой сельский полицейский мог потребовать документы.

– А как же вы питались?

– Наших пайков хватило на двое суток. Днем мы прятались в стогах соломы. Одним утром мы заметили, как немецкие крестьяне, подоив коров, свозят на своих бричках бидоны с молоком на угол дороги. Промежуток времени между разгрузкой бидонов и появлением машины, которая их забирала, был не более получаса. За это время мы успевали наполнить свои фляги молоком.

– Выходит, вы воровали у немцев молоко!? – воскликнула Клавдия Андреевна, – разве немцы такие дураки, что не замечали недолива?

– Мы брали понемногу из каждого бидона. Их скапливалось более десятка. Иногда больше двух.

– А, где вы воду брали?

– Где приходилось. Из луж, из ручейков, чаще из колодцев, – по ночам. Один колодезь чуть нас не погубил. Вытянули мы ведро, а в нем куриные яйца. Десятка три. Молоко кончилось, мы были голодными и не контролировали себя. Я отобрал ведро у сержанта, когда в нем уже оставался десяток яиц. Когда рассвело, – до нас дошло, что недостающих яиц нам не снести. Мы бежали от этого колодца, как ошпаренные. Надо было принимать решение. Это был пятый день нашего похода, и мы собрали достаточно сведений. Я и предложил этому сержанту, который выпил больше всех яиц, и еще одному офицеру отправляться к своим и доставить сведения. Солнце взошло, и надо было где-нибудь залечь. Хорошо на окраине большой деревни попался длинный дровяной склад. Бревна были сложены в высокие штабеля. Нас оставалось трое, и мы решили прятаться вместе. Нашли подходящую нишу и залегли. Проходит час, проходит другой. Мы уже стали надеяться, что пронесло, как вдруг услышали отдаленный собачий лай. Мы поняли, что это по наши души. Все карты и записи мы зарыли в землю. Сняли предохранители с пистолетов. Лай приближался. Уже слышим немецкую речь. Решили не отстреливаться, а сразу пулю в висок. И тут лейтенант, из Ленинграда, вытянул кисет с махоркой и стал махорку сдувать в щели. Каждый из нас брал щепотку махорки и сдувал ее вокруг. Слышим топот сапог и лай почти рядом. Пистолеты у висков. Каждый молился Богу. Не знаю, не помню, – были ли это секунды или минуты. Вижу мой лейтенант открыл глаза. Смотрим друг на друга. Собачьего лая не слышно. Пронесло слава Богу.

Отец замолчал. Молчали и остальные. И даже двойняшки, за которыми мне поручили присматривать, удивленно поглядывали на взрослых. Чтобы снять напряжение, Анна Ивановна сказала:

– Эх, Федор Никифорович! Мы с мужем тоже молились Богу, когда удирали со Львова в июне 41-го! Слава Богу остались живы! И давайте еще раз выпьем за Победу! Пусть наши дети радуются, что мы живые!

После ухода гостей я спросил у отца, почему он не воевал летчиком. Отец был навеселе и в хорошем настроении. Он улыбнулся и спросил:

– Ты, очень хочешь это знать?

– Ты раньше мне обещал, и я уже подрос.

–Ну тогда слушай.

–Кажется это было в июне 1939-го. Тебе исполнилось два годика. Летали мы с напарником вдоль нашей границы с Польшей. Долетели до Минска. Столица Белоруссии находилась почти у самой границы. Это только в сентябре наши войска вошли в Западную Белоруссию, которая была тогда в составе Польши.

– Вы разведывали эту территорию?

– Во – во! Разведку вели! Задание мы выполнили, но не рассчитали с топливом. Ветер был встречный, когда возвращались. Пролетели над Проскуровым, уже Буг видим, и тут над самой Винницей начал глохнуть двигатель! Самолет начал резко снижаться, но мог еще планировать. До аэродрома оставалось совсем немного, но уже начался плавный штопор. Мой напарник закричал: – Федя! Прыгай! и он выпрыгнул из кабины. Мне казалось, что я смогу выйти из штопора. Ведь нас этому учили! Но, случилось непоправимое. Самолет перешел в винтовой штопор, скорость падения возросла, крылом зацепило парашют моего друга, смяло купол на высоте около ста метров. Я уже не видел, кто раньше встретился с землей. Потом в санчасти друзья рассказывали, что упали мы почти одновременно, а друга еще и придавило крылом. А потом самолет ударился носом. Возможно, его тело послужило самолету подушкой, благодаря чему я и спасся. У меня поломаны были ноги, руки, челюсти, частично позвоночник. Слава Богу мозги уцелели, а то мог оказаться идиотом. Такое случалось. Через полгода меня выписали из госпиталя с заключением медкомиссии – «к летноой службе не пригоден».

– Тебя уволили из армии?

– Мне присвоили старшего лейтенанта и дали должность в штабе управления полетами. Психологически я не восстановился. Смерть друга стояла перед глазами. Вскоре перед войной меня забрали в систему НКВД. На бывших летчиков у них был спрос. Мне сказали: «Вы откомандировываетесь в распоряжение военного коменданта города Сталино». А направили меня туда, потому что я в авиацию ушел с Харьковского тракторного завода. Я знал, что такое машиностроительное производство, знал оборудование. Ведь немцы в первые дни войны усиленно бомбили промышленные центры! Надо было срочно эвакуировать заводы на Урал, в Поволжье. Этим занималось НКВД.

– Что такое НКВД?

– Народный комиссариат внутренних дел. Но во время войны этот комиссариат больше занимался внешними делами. Разведкой и контрразведкой. Из него образовался потом СМЕРШ.

– А смерш как расшифровать?

– Смерть шпионам! Правда, потом от них была смерть и не только шпионам.

– Как это?

– А вот так! Расстреливали людей и по ложным обвинениям. Война, – знаешь ли! Лес рубят щепки летят! Об этом книги когда-нибудь напишут. Главное для меня, что благодаря власти НКВД мне удалось эвакуировать тебя с сестрой и мамой в глубокий тыл. Тогда многим людям, в том числе и в Донецке, пришлось пережить фашистскую оккупацию!

–Я помню, как мы с мамой ехали долго, долго в товарном вагоне. Поезд много времени простаивал на станциях, и мама и другие женщины с трудом вылезали из вагона за кипятком. Нас даже бомбили, и все женщины молились богу. Я не помню куда мы приехали. Помню только, что нас на санях отвезли в какую-то деревню.

– Вот, когда будешь вступать в комсомол, надо будет писать в анкете: – где находился во время оккупации? Знай – это был небольшой городок Актаныш в Татарской АССР. Мама работала там в леспромхозе, и я писал вам туда с фронта письма.

– Да, я помню, как однажды мама вернулась из леса и плакала. Она рассказала мне, что их с лесником волки чуть не загрызли. Они, кажется, успели развести костер, и волки побоялись огня. Помню еще, – потолок и стены в нашей комнате были обклеены газетами, и по ночам мыши бегали по потолку и сильно шуршали. Я не спал, боялся мышей.

– Ну, мыши – не волки, чего их бояться! Вот маме было страшно! Ей было страшно, что ты и твоя двухлетняя сестричка могли остаться одни без мамы!

– Помню мама после работы каждый вечер слушала черный репродуктор, который висел в нашей комнате на стене.

– Тогда, сынок, весь народ слушал Левитана! Ведь он ежедневно, по несколько раз на день, доносил до наших людей важные сводки с фронтов. Это придавало людям уверенности в Победе. И в тылу и на фронте.

Я помнил этот голос. Его хотелось слушать.В этом голосе, как мне тогда казалось, звучала и тревога и уверенная сила: «Говорит Москва! Говорит Москва…Сегодня наши войска вели упорные бои под Ленинградом и Москвой…» Я уже не вспомню, о чем Юрий Левитан говорил дальше, но его голос, хотя я и был мал, завораживал и меня и сестричку. Мама даже переставала ужинать и просила, чтобы мы не скребли ложками по металлическим мискам.

ОДНОКЛАССНИКИ

    Открою я вам, друзья одноклассники, одну простую истину: в детском возрасте, пока еще ваши души не замутнены соперничеством правительств ваших стран, и вы еще не обременены родительскими проблемами, вся ваша любовь принадлежит первым людям в вашей начинающейся жизни. Вы любите свой класс и всех своих одноклассников. Эта любовь естественна и проста. Ваш класс это ваша первая и большая семья, которой вы принадлежите на всю оставшуюся жизнь. Неспроста социальные сети Интернета заполнены сайтами одноклассников. Встречи с одноклассниками, где бы и когда бы они не происходили, всегда желанны и трогательны. И забываются все обиды и злые слова, и души вновь и вновь раскрыты для объятий…

Вовка Лютый

Моим одноклассникам и друзьям, соседским мальчишкам Вовке и Женьке повезло также, как и мне, – у нас троих отцы остались живы и радовались жизни вместе со своими семьями в послевоенном Львове. С Вовкой Лютым мы жили до десятого класса в одном четырехэтажном доме. Женька жил в доме напротив, через улицу. Наша улица при поляках именовалась ул. Супинского, а при советской власти – ул. Коцюбинского. Но это разные писатели: Супинский – поляк, а Коцюбинский украинец. Это была тихая крутая улочка, взбиравшаяся от площади Пруса(польский писатель) и близлежащего Стрыйского рынка на холм Цитадель, обустроенный австрийцами крепостными сооружениями. На этой улице семья Лютых поселилась в сентябре 1939 года после раздела польской территории между немцами, украинцами и русскими.

Родители Вовки оба служили в мобильном погранотряде, сформированном в Харькове. Этот механизированный отряд вошел во Львов сразу вслед за советскими танками. Основное материальное имущество отряда (автомашины, разного вида оружие, ограждения для границы, обмундирование и множество других предметов) было размещено в западной части города, по ул. Городецкой недалеко от центрального железнодорожного вокзала. Приведу некоторые выдержки из статьи Д. Веденеева «В преддверии великой войны», напечатанной в «Секретных материалах» №8, 2013, которые дают представление о масштабах противостояния НКВД и ОУН:

«Приказом НКВД СССР №001121 от 20 сентября 1939 года создаются Белорусский и Украинский пограничные округа, которые с 15 октября взяли под охрану государственную границу. В составе Украинского округа погранвойск (УО ПВ) действовало 9 отрядов, для их усиления перебросили 6-й Львовский, 16-й мотострелковый и 21-й кавалерийский полк оперативных войск, авиаэскадрилью НКВД. На украинском и белорусском отрезках границы сосредоточили до половины погранвойск западной части СССР. Только в 1940г. состоялось 95 боевых столкновений между ПВ и боевыми группами (боевиками) ОУН (убито 82, ранено 41, захвачено в плен 387 повстанцев, однако 111 сумело прорваться в СССР, а 417 – за границу из Украины). На пограничников возложили перекрытие каналов связи между подпольем в Украине и его руководящими заграничными центрами, пресечение перехода границы вооруженными формированиями ОУН. Лишь по обвинению в причастности к ОУН арестовали в 1940-м свыше 35 тыс. граждан.Каждый десятый осужденный получил «высшую меру».

…В сентябре – декабре 1939-го в суды передали 10000 дел на социально враждебных элементов из числа зажиточных слоев населения. Секретным постановлением правительства СССР №34 от 6 января 1941г. предусматривалось принудительное переселение из региона на Восток 60 тыс. крестьянских семейств. Утвержденная приказом НКВД СССР №0064 от 28 марта 1941г. инструкция по заграничной работе наставляла на оперативную разработку националистических организаций, создание агентурных позиций в их среде. Доклады о деятельности ОУН в Украине и за рубежом систематически шли к И. Сталину».

Отец Вовки был автомехаником, а мать вела бухгалтерию отряда и заведовала складом обмундирования. Их семье начальство предоставило шикарную по тем временам трехкомнатную квартиру в доме люкс на третьем этаже. Эту квартиру покинули богатые польские граждане, эмигрировавшие в Соединенные Штаты. Отец Вовки был классным автомеханикам и к тому же разбирался и в танковых двигателях. По воскресным дням мать прогуливалась с Вовкой вдвоем по городу. Отца часто вызывали на службу и по воскресеньям.

– Смотри, Вовочка, в каких красивых домах жили польские буржуи! – восхищалась мать. А какой у них оперный театр! Мы в него обязательно сходим все втроем, когда папа будет иметь время.

Иногда с такой прогулки отец подвозил их домой на машине, имея несколько свободных минут от начальства. Отцу часто приходилось быть водителем у высоких командиров. Пока рядом в центральной Европе шла война, семья Вовки жила счастливо и относительно спокойно, если не считать одного происшествия. Вовка родился в августе 1935-го, в школу ему было рано, а во Львове детсадиков для советских служащих в ту пору не было. Поэтому за Вовкой по просьбе матери присматривала дворничиха, пани Настася. Ее квартира располагалась в полуподвале. Квартира была благоустроенной, с кухней и ванной и, как все квартиры в этом люксовском доме отапливалась газом.

Пани Настася была старой девой и жила вместе с собачкой Чарусем неопределенной породы. Материнский инстинкт пани Настаси требовал заботы о живом существе. Как-то Вовка, гуляя холодным осенним утром возле дома в небольшом скверике под балконом своей квартиры, с удивлением заметил, как из подъезда их дома выскочил Чарусь, одетый в теплую шерстяную кофту темно-зеленого цвета, контрастирующую со светло-желтой окраской собачьей шерсти. Чарусь, взбодренный густым свежим воздухом, с радостным лаем сразу кинулся к Вовке. Вовка испугался и начал отбиваться от лающей собачки ногами. Собачка разозлилась от недружественной встречи соседа и, ощеря мелкие зубы, еще громче лаяла и не отставала. Вовка заорал. К счастью в это время дворничка проветривала квартиру, и в открытое окно услышала лай своей собачки и Вовкин крик. Она через окно позвала своего Чаруся, но тот не успокаивался, пока ему хозяйка не подкинула кусок колбасы.Собачка стала грызть колбасу, и Вовка успел забежать в подъезд. Быстро, хотя и с трудом, он закрыл за собой тяжелую, с прозрачным толстым стеклом дверь. Он был не по годам рослым мальчиком и легко взбежал на свой третий этаж. Звонить по телефону матери он не стал, – ему стыдно было признаваться, что он сын пограничников испугался маленькой собачонки.

Вовка вышел на балкон и наблюдал, как Чарусь носился по скверику. Ему это надоело, и он перешел на балкон (в квартире было три балкона) с южной теплой стороны дома и стал наблюдать за полетами журавлей и других птиц в сторону югозапада. И это занятие вскоре Вовке наскучило, и он решил с кем-нибудь пообщаться по телефону. Еще не понимая смысла букв и цифр, Вовка стал крутить пальцем телефонный диск с дырочками, начиная с «0». Он набрал всего две цифры «01», и сразу же услышал мужской голос – «пожежна частына слухае». Про пожарных Вовка, как все мальчишки знал еще в Харькове, и ему вдруг захотелось посмотреть на львовских пожарных, но он не знал как это сделать.Пока он раздумывал, на другом конце телефонного провода мужской голос разволновался:

–Вас слухают! Вас слухают! Кажить адресу! Адресу швидко! Адресу кажить! – настойчиво призывал волнующийся голос. Вовка назвал улицу. – Який номер мешкання!? – орали в трубке, и Вовка, хотя и перепуганный злым голосом, назвал номер дома. Его мать заставила выучить свой адрес, несколько раз проэкзаменовав. Вовка вышел на балкон, и услышав пронзительный вой сирены с нижней части улицы, сильно перепугался. С балкона он видел, как двое пожарных в блестящих касках спрыгнули с красной машины и стали осматривать дом. Вовка заскочил в комнату, подошел ко входной двери и стал прислушиваться. За дверью было тихо. Он подошел к балконной двери, и на улице было тихо. И вдруг в коридоре раздался резкий пронзительный звонок. Вовка подбежал к входной двери, но не открывал. Снова позвонили. На сей раз звонок был долгим и тревожным. Вовка втянул голову в плечи. И снова звонок, а после него раздался голос пани Настаси:

– Влодзю! Видкрый нам будь ласка! Влодзю, не бийся, видкрывай! – узнав голос дворнички, Вовка открыл дверь. В прихожую вошли сразу трое, дворничка и пожарники. Дворничка включила освещение. Высокий пожарный стал заглядывать по комнатам. Заглянул на кухню, в ванную и даже в туалет. Потом он подошел к Вовке, положил свую огромную ручищу ему на плечо, присел, и заглядывая Вовке в лицо, сказал:

– Не можна, дзэцько бавичь так з телефоном! Розумишь? – у пожарного была добрая улыбка на лице, и Вовка ответил:

– Я больше не буду вам звонить…

– Ну,и добже! Чэкай на свою матку – Влодзю! Я зараз повернусь! – сказала пани Настася, выходя вместе с пожарными. Дворничка вскоре вернулась, сварила яйца, и они с Вовкой позавтракали и попили чаю.

Эту историю рассказал мне Владимир Михайлович Лютый, мой одноклассник и мой сосед по дому во Львове с 1946 по 1955 годы. Он приезжал ко мне в Керчь из Воронежа в 2007-ом на мое семидесятилетие. В августе 2015-го я поехал в Воронеж на восьмидесятилетие Вовки. Там он рассказал другую историю, которую мог рассказывать в школе, и которую я или забыл, или не слышал ранее.Это была его львовская история о памятном для нашего народа дне 22-го июня 1941-го.

«-Отца и мать еще ночью вызвали по телефону на службу. В квартире я остался один. Из-за перебитого ночным уходом родителей сна я проснулся поздно. Разбудил меня сильный гул и дрожание оконных стекол с южной стороны дома, в комнате, где спал. Я вышел на балкон. Солнце уже было высоко, и в сторону Солнца по небу плыла темная гудящая туча. В городе были слышны взрывы авиабомб. Это были сотни самолетов больших и малых. Все они двигались в сторону Солнца, на восток. Я сильно перепугался и стал звонить матери на работу. На мой звонок трубку никто не поднимал. Потом ко мне поднялась пани Настася.

– То ест война, Влодзю! – сказала она, входя в квартиру, – чекай на тата и маму, не выходжи з мешкання ниц ни куды! – Предупредив меня об опасности, дворничиха ушла.

– В этот день до приезда родителей, я насчитал три или четыре тучи самолетов, шедших на восток. Они шли эшелонами, один за другим все утро. Было страшно. Родители приехали взволнованными и весь вечер до сна упаковывали вещи, обсуждая стрельбу в разных районах города. Рано утром, уезжая на службу, отец мне сказал, чтобы я никому не открывал дверь и не выходил на балконы. Он сказал, что скоро за мной приедет. Он приехал уже через час и стал выносить упакованные тюки. Отец нервничал.