Восстановление здоровья в домашних условиях: как самому поставить себя на ноги и вернуть подвижность суставов

Но вернемся к моей деревенской жизни.

Проработал я там не четыре месяца, как рассчитывал, а два года.

И эти годы были одними из лучших в моей жизни.

На старенькой скрипучей машине меня привезли к пункту назначения – в больницу. Я увидел перед собой крепкое, добротное здание бывшей церковно-приходской школы. Одноэтажное здание, но с высокими потолками и большими окнами. Водитель, который меня привез, предложил сначала завезти домой, оставить вещи, передохнуть. Но мне не терпелось приступить к работе.

Внутри я увидел, что больница делится на два крыла: в левом находится стационару а в правом – амбулатория. Между ними – приемная, где ожидали больные. Сейчас в приемной было столько людей, что они стояли вдоль стен, и от их количества, как мне показалось, в помещении было темно. А может быть, это у меня потемнело в глазах от страха.

Оказывается, весть о том, что приезжает новый врач из столицы, мгновенно облетела все близлежащие деревни, и практически весь мой участок пришел на прием. А мой участок – это 15 деревень. В приемной стоит стол, стул. На стуле висит белоснежный выглаженный халатик. Рядом сидят медсестры. Молчат, смотрят на меня, ждут. Я постоял еще несколько минут с чемоданом в руках – просто не знал, как себя надо вести.

А потом решительно задвинул чемодан под стол, надел халат и начал прием. Когда я выполз на улицу, уже было темно. Я кое-как добрел до дома, где для меня сняли комнату, и не раздеваясь рухнул на кровать. Мне казалось, что я только прикрыл глаза, а когда открыл – за окном было светло.

Уже на второй день работы я понял, что через четыре месяца я никуда отсюда не уеду. Я решил для себя, что проработаю здесь год.

Это была потрясающая врачебная и жизненная школа!

Ну сколько мне было, когда я приехал? 24 года! Какой врач? Да никакой. Московский интеллигентный наивный мальчик, комсомолец. Я не знал настоящей жизни. Я не понимал, что и как нужно делать, когда остаешься один на один с пациентом. Это хорошо, когда ты практикант или стажер, ты работаешь под присмотром опытных специалистов. А тут? Тут все смотрят на тебя. И ждут, что ты скажешь. И будут делать то, что ты скажешь. А вот как сказать так, чтобы получилось правильно?

Первое медицинское мероприятие, которое я там организовал, – навел порядок со стерильными инструментами. Я увидел, что перевязочный стол был застлан газетами, а на нем стоял бикс – кастрюля для стерилизации. Внутри лежали салфетки и марлевые шарики, которые когда-то были стерилизованы. Сестры туда лазили руками, доставали необходимые предметы и ими делали перевязки.

Так вот, я немедленно убрал газеты и застелил стол простыней. Рядом с биксом поставил поллитровую банку с дезинфицирующим раствором, горлышко которой затянул марлей. И воткнул туда пинцет. И сказал медсестрам, что в бикс мы теперь залезаем не руками, а только пинцетом. Так и было. Надо сказать, что мой авторитет был непререкаем. Они видели во мне доктора из Москвы.

Но сложности возникали в отношениях со старшей фельдшерицей. Немолодой уже дамой, которая несколько месяцев до моего приезда заведовала этой больницей. Она была не новичок, почти пятнадцать лет работала в больнице и, конечно, много чего знала и умела. А я-то только после института. И учился исключительно на хирурга. Но здесь мне пришлось заниматься и ушами, и глазами, и гинекологией, и позвоночниками. И детьми!

Основные инструменты настоящего доктора: глаза, уши и руки. Если врач не способен поставить предварительный диагноз, руководствуясь только своими знаниями и ощущениями, полученными во время осмотра, это не врач.

В общем, честно скажу, было страшновато. И я искренне хотел, чтобы она была другом и помощником. Я стал ее привлекать к работе активнее: спрашивал совета в каких-то сложных случаях. Она подсказывала мне, а потом… рассказывала всем, что я ничего не понимаю в лечении, поэтому и зову ее. И на этом мое привлечение ее к лечебным делам ограничилось.

Потом мы, конечно, наладили отношения, и я нашел для нее занятие. У нас не было лаборанта, поэтому я отправил ее на курсы, где она научилась лабораторным исследованиям – считать лейкоциты, эритроциты. Она с удовольствием стала этим заниматься.

Гораздо сложнее мне было даже не с медицинскими, а с хозяйственными делами. Это и заготовка дров, и продукты для больных, и многое другое.

С дровами был такой эпизод.

Выписали нам на больницу 100 кубометров дров.

Но деревья надо сначала срубить, а потом напилить. Как меня научили, нанимаю бригаду рабочих из местных работяг. И вот, когда они напилили, позвали меня принимать работу. Я поехал не один – что я понимаю в дровах? К тому времени я одну медсестру – Клаву – назначил завхозом. Это была такая боевая, румяная и очень деловая девушка, у которой все горело в руках. И когда мы сделали ее завхозом, то оба поняли, что теперь она на своем месте. Следить за хозяйством больницы ей нравилось больше, чем делать уколы.

И вот мы едем с Клавой в санях с лошадкой. Зима, снега навалило по колено. Мороз щипал за щеки. Мы увидели поляну, на которой лежали напиленные дрова. Меня научили, что надо обязательно пересчитывать дрова, прежде чем перегружать их в машину. Я честно пересчитал – получилось ровно 100 кубов.

Но когда мы стали перегружать поленья в машину, чтобы вывозить, выяснилось, что в середине куба – пусто. Там воздух, а не дрова. Я понял, что меня обвели вокруг пальца, как мальчишку и спрашиваю у мужиков: что же вы делаете, это же обман! Они так откровенно отвечают:

«А мы, Михалыч, для государства всегда так пилим». Я был в шоке. У меня не хватало слов и аргументов, чтобы объяснить им, как они не правы.

В тот раз мне пришлось принять работу. Но в следующий раз я все переворошил, перебрал каждое полено, сложил заново так, как должно быть и стало видно, что там много дров не хватает. И сказало мужикам, что работу не приму, пока они не напилят необходимое количество. Деваться им было некуда, поэтому они допилили и сложили, как надо.

Вот так мне приходилось на практике узнавать правду жизни и, если я чего-то не понимал, на ходу ориентироваться в непривычных для меня ситуациях. Я никогда не стеснялся спросить совета или посмотреть в профессиональную литературу.

В моем кабинете лежали два толстенных справочника – «Справочник практического врача» и «Очерки оперативного акушерства». Когда у меня возникали затруднения с принятием решения по тому или иному диагнозу, я открывал справочник и искал недостающую информацию.

Когда к нам в больницу приезжали обычные роженицы, я не волновался. У нас работала замечательная акушерка, которая с легкостью принимала роды. Но когда возникала какая-то нестандартная ситуация, например акушерская патология, то тут уже должен был вмешиваться я. А у меня не было опыта! Я волновался ужасно! Было несколько очень сложных моментов, из которых меня судьба как-то вывозила.

Вот, например, была ситуация, когда после рождения ребенка должен выйти послед, а он не выходил. Послед состоит из отдельных долек. Когда он вышел после ребенка, его надо обязательно осмотреть, чтобы понять, целый ли он вышел или только дольки. Если какой-то дольки не хватает, она остается в матке и является источником кровотечения.

Вот у нас только что родила женщина, и у нее никак не останавливалось кровотечение. Моя акушерка говорит: «Ничего, обойдется. Все наладится!» Нет, говорю, мне это не нравится. Я внимательно рассмотрел послед, и мне показалось, что одной дольки в нем не было. Что с этим делать – не знаю. Никогда не сталкивался. Решил позвонить в районную больницу, проконсультироваться. Врач – гораздо опытнее, чем я, говорит, что надо сделать ручное обследование полости матки. Меня прям холодом обдало – я же никогда этого не делал. Понимаю, что эту процедуру надо делать только под наркозом – дал женщине хлорэтиловый наркоз. Хлорэтил жидкий, в ампуле. Отламываешь носик ампулы, но продолжаешь ее держать в руке. От тепла руки раствор начинает испаряться: из носика выходит струйка, которая направляется прямо в нос пациенту.

Женщина по моей просьбе считает до десяти и «проваливается». Значительно позже, когда я стал это рассказывать анестезиологам, они были крайне удивлены – хлорэтил очень токсичный. И нормальный анестезиолог им наркоз давать не будет. Его применяют исключительно для поверхностного замораживания.

Но у меня не было другого выхода! Нужно было что-то срочно делать, поэтому обошелся тем, что было под рукой. Короче говоря, женщина спит, я залезаю в матку рукой, нащупываю этот кусочек и вынимаю его. И матка сразу же сокращается с такой силой, даже руку мою захватывает. И кровотечение сразу же останавливается.

Я так был рад этому и горд собой, что самому удалось справиться со сложным случаем. А на ощупь уже понял, какой должна быть чистая полость матки, и в следующий раз, когда мы столкнулись с таким случаем, легко все сделал.

Тогда я, конечно, очень уж смелый был. Мне казалось, что я все могу. Через много лет вспоминал, что я там вытворял, и меня ужас брал просто. С опытом приходит мудрость. Теперь сто раз взвесишь, прежде чем что-то сделаешь. А тогда – море по колено!

Ну а в моей деревенской больнице я очень многому научился. Сформировался и как врач, и как человек.

Например, научился принимать роды. У нас был стационар без дверей. То есть в одном большом зале, разделенном занавесками, лежали и мужчины, и женщины. Поэтому, когда женщина рожала, тужилась и кричала, мужчины, находящиеся недалеко за занавесками, все слышали и очень волновались.

В молодости врачу море по колено. Кажется, что все можешь, все в твоих руках. Но чем становишься старше и опытнее, тем менее уверенно прогнозируешь исход операции или лечения.

Я влюбился в процесс родов с первой минуты и на всю жизнь. Это самый удивительный и прекрасный процесс, который я когда-либо видел. Прием родов – это огромное счастье! Когда женщина трудится, и ты трудишься вместе с ней. Столько эмоций, переживаний, усилий! Все вокруг работает только ради этого. Не было человека на земле, и вдруг он появляется! Это настоящее чудо происходит на твоих глазах. И тут же, на твоих глазах, меняется женщина. То, что я испытывал, даже словами нельзя описать. Знаете, я потом даже жалел, что больше не занимался акушерством. Даже одно время сомневался, на чем же все-таки остановиться – на хирургии или на акушерстве. Хирургия победила.

Приходилось мне заниматься и детьми, что, конечно, гораздо сложнее, чем взрослыми.

Привели как-то мальчишку лет двенадцати с дыркой в мягком небе и кровотечением.

Оказывается, они развлекаются в школе таким образом. Жуют кусок бумаги, который превращается в жесткий шарик – в пулю. И этими шариками через трубочку стреляют друг в друга на перемене – в войну играют. И вот во время игры один другому попадает в мягкое небо. Удар оказывается такой сильный, что у мальчишки остается дырка. С кровотечением, напуганного его привозят ко мне. Я должен зашить дырку во рту. Но как? Это ж ребенок, он не будет сидеть смирно. Да и вообще, я детьми никогда не занимался.

Посадили его на колени к медицинской сестре. Она обхватила его руками и ногами – зажала изо всех сил. А пальцем вдавила ему щеку в полость рта таким образом, чтобы он не мог закрыть рот. И я начал зашивать. Времени у меня было немного: неизвестно, насколько у сестры хватит сил удерживать мальчишку. Сначала нужно было прошить в глубине. Это полдела. А вот завязать ниточку, чтобы шов не разошелся – самое сложное. Надо иметь сноровку.

Но, на наше счастье, все закончилось хорошо: сестра крепко держала мальчика, поэтому я все успел сделать. Остались довольны все – я, сестра, мама пацана. И мальчишка, потому что его, наконец, отпустили.

А как научился рвать зубы! И даже корни! Зубной врач принимает за 15 км. Разве наездишься, особенно, если острая боль? А так, все инструменты для лечения зубов у меня под рукой. Анестезию тоже знал, как делать. Поэтому смело рвал и зубы, и корни.

В общем, к концу первого года работы в деревне я стал настоящим врачом.

Могу это сказать со всей ответственностью. Я научился даже тому, на что студенты не обращают внимания во время обучения, – перкутировать, например. Перкутировать – это значит выстукивать грудную клетку, чтобы понять, есть там пневмония или нет. У меня же не было рентгена, а диагноз надо было ставить. А как обнаружить очаг пневмонии? Только методом перкуссии. Когда простукиваешь пальцами грудную клетку, то слышишь притупленный звук. Это означает, что пневмония есть.

В городе врачи не умеют перкутировать. А зачем? Есть же рентгеновский аппарат. А здесь эти навыки жизненно необходимы. Без них ты ни диагноз не поставишь, ни пациента не вылечишь. Так и жили. Стучу. Ставлю диагноз. Лечу. Через две недели отправляю больного в районную больницу на рентген. Получаю заключение: остаточное явление очаговой пневмонии. И испытываю огромное удовлетворение от того, что поставил правильный диагноз.

Но бывали моменты, когда я пугался не на шутку.

Помню такой случай. Как я уже говорил, на территории моего участка располагалось 15 деревень. И венчали их три колхоза. Самый захудалый колхоз по расстоянию был самым дальним от нас. В то время для поднятия отстающих колхозов присылали членов партии – неважно, какая у него была специальность. Главное, чтобы был член партии, непьющий и хороший организатор.

И вот в наш развалюшный колхоз присылают нового председателя – бывшего летчика. Молодой мужчина 36-ти лет, летчик-герой, но у которого проблемы с сердцем. Его списали на землю и отправили поднимать колхоз. Приехал он с женой и дочерью. И в середине зимы вызывают меня к нему домой. Оказывается, он тяжело заболел. Все дороги завалены снегом. Еле-еле добрался я до них. Осмотрел, послушал и понял, что у парня просто катастрофа с сердцем. Но кардиограмму сделать не мог – не было кардиографа у меня. Приходилось ставить диагноз, собирая анамнез и исключая те заболевания, которые точно не подходили.

По всем данным получалось, что у него инфаркт. Пришлось поселиться у них в избе и лечить летчика. Лечу, но волнуюсь, по телефону консультируясь с районным терапевтом. Через пару суток приезжает терапевт с кардиографом. Делает кардиограмму, подтверждает диагноз и вносит некие коррективы в мое лечение. А потом мне говорит: «Поздравляю, вы правильно поставили диагноз и правильно стали его лечить». Я был счастлив!

С этим семейством у меня и потом были переживания. Спустя полгода заболевает его дочь. У нее несколько дней держится температура. Приехал, осматриваю и понимаю, что я не знаю, чем она больна. Диагноза у меня нет! Я даю девочке антибиотики, температура не снижается. С большим трудом дозваниваюсь в Москву маме. А я уже, кажется, рассказывал, что моя мама – отличный педиатр. Ее знали и уважали, по ее книгам учились многие врачи. Она внимательно выслушала меня и говорит, что это похоже на ревматическую атаку. Посоветовала дать аспирин. Я дал аспирин, и температура пошла на убыль. Девочке на глазах стало лучше.

Ревматическая атака – это заболевание, которое чаще всего бывает в детстве. Трудно назвать причину ее возникновения. Но заканчивается она не очень хорошо: у человека формируется порок сердца. И потом, когда мне уже встречались больные с пороком сердца, я точно знал, что в детстве у них была ревматическая атака. Так что ревматизм бывает не только суставный. Когда процесс идет на убыль, то сморщивается клапан сердца и развивается порок сердца.

И так, незаметно пролетел год, и я почувствовал себя более уверенно. Это не значит, что сложностей было меньше. – просто я уже знал, как с ними справляться, и довольно быстро принимал решение. В первые месяцы на прием больных у меня уходило много времени, потому что я долго их выслушивал. Узнав, что приехал молодой врач из Москвы, все деревенские бабки слезли с печки и пришли ко мне со своими жалобами. И, прежде чем дойти до момента, что же их беспокоит, они пересказывали мне всю свою жизнь, от рождения и до того момента, чем утром кормили корову.