Buch lesen: «Крымское ханство XIII–XV вв.»

© ООО «Издательство «Вече», 2016

* * *

Предисловие

Крымский полуостров, несмотря на свой малый территориальный объем, столько соединяет в себе разнообразных свойств и условий, что судьба его с давних времен сосредоточивала на себе внимание пытливых наблюдателей с различных точек зрения – и естественно-исторической, и политической, и этнографической. Особливо в последнем отношении Крым составляет такой пункт, около которого кружится целый рой ученых догадок, соображений, гипотез. В числе их есть такие, которым едва ли суждено быть когда-нибудь доведенными до степени ясных и окончательных положений.

Соприкасаясь одной своей стороной с той частью европейского материка, которая служила проходным пунктом для народных масс, постепенно двигавшихся из Азии в Европу, Крым искони был какой-то впадиной, в которой застревали отрывки этих масс, разнствовавших между собой и по племенному происхождению, и по языку, и по религии. Они, эти отрывки, иногда оседали в нем на вечные времена, продолжая совместно жить в течение веков бок о бок, не сливаясь друг с другом, или же образуя чрез взаимное соприкосновение этнографическую амальгаму. Наглядным признаком такого наслоения народностей, некогда обитавших в Крыму, служит многоименность разных географических пунктов и некоторые археологические памятники, уцелевшие еще до наших времен¹.

Открытый с другой стороны той свободной стихии, которая ранее других физических средств облегчала сношения народов, отделенных один от другого непроходимыми сухопутными преградами, Крымский полуостров также довольно давно стал доступен пришельцам отдаленных стран, которых заносило туда искание материальных выгод посредством торговли и завоеваний.

В этом-то любопытном по своему историческому прошлому и благодатном по своим физическим свойствам уголке суждено было, в числе прочих населявших его народностей, играть одно время выдающуюся роль народности тюркской, имевшей тут своими представителями разные племена свои и образовавшей особый политический центр, известный под именем Крымского ханства.

8 апреля 1883 года праздновалось столетие утраты этим ханством своего самостоятельного политического существования чрез окончательное присоединение его к России. В эти сто лет в Крыму немало совершилось такого, что весьма видоизменило не в одном только политическом отношении характер полуострова: одно выселение татар и прилив множества колонистов других национальных типов придали новую физиономию Крыму в отношениях населенческом и экономическом. Трудно сказать, что станется в будущем с тою горстью тюркского населения, которая еще осталась теперь в Крыму, прошлое же этого населения не настолько было ничтожно, чтобы не заслуживало сохранения памяти о нем в истории. Зауряд с остальными татарами, некогда образовавшими огромное государство, известное под именем Золотой Орды, крымцы памятны нам тем, что в пору своего могущества досаждали нам своими варварскими опустошительными набегами на наши окраины, сопровождавшимися уводом и продажею в рабство жителей этих окраин. Но справедливость требует, впрочем, не забывать взаимности обид, которые были причиняемы татарами русским и обратно: плюндрования крымских владений, которыми в свое время хвастались наши казаки, мало в чем уступали чапулам крымских ордынцев, вторгавшихся в русские пределы. Помимо этого, история показывает, что каждый народ чаще бывает мученик, чем баловень судьбы своей; что один народ, творя дела, которые вызывали удивление или досаду и зависть в других современных ему народах, тем самым тогда лишь полагая основание своей последующей гибели. Вот почему войны, набеги, насилия, жестокости, навлекавшие в свое время проклятия на тех, кто их совершал, впоследствии, когда виновники страданий рода человеческого сойдут со сцены бытия, так же охотно созерцаются издали позднейшими поколениями в преданиях истории, как созерцаются никогда не существовавшие в действительности, вымышленные происшествия в творческих произведениях поэзии, как одинаково любопытные для нас явления в области человеческого духа. И в истории, как и в поэзии, люди прежде всего только любуются собой, мало помышляя о практических уроках, которые, говорят, составляют одну из существенных полезных сторон истории. С этой точки зрения Крымское ханство представляет любопытный предмет исторического исследования не одним тем, что оно было в свое время страшно для нас своим воинственным варварством; не тем также, что оно послужило узлом, около которого впервые начал очевидно запутываться нескончаемый восточный вопрос; а и тем еще, что оно представляет некоторый своеобразный центр народной жизни, имевшей свои интересы, свои стремления со всей их страстностью и суетой.

Тесные соприкосновения Крымского ханства с окрестными народами – турками, русскими и поляками – оставили следы в документальных памятниках, накопившихся в большом обилии на языках всех этих народов. Такое обилие и разнообразие этих памятников делает вначале невозможным совокупное изучение их до предварительной разработки по частям. Нельзя сказать, чтобы турецкие источники имели абсолютное преимущество пред прочим богатством своего содержания, но, тем не менее, они не могут быть обойдены; а необщепринятость и нераспространенность турецкого языка в ученом мире возлагает на специалистов, посвящающих себя изучению этого языка, справедливую обязанность исследования и приведения в общую известность того, что имеется на этом языке любопытного и важного для истории Крымского ханства, чтобы таким образом для других исследователей, могущих обнять предмет шире, было под руками средство наводить, когда встретится надобность, справки в данных, которые заключаются в памятниках турецкой письменности. Эта задача и должна составить сущность настоящего труда. Настоящее исследование не претендует представить полную историческую картину Крымского ханства, а только свод тех известий, которые находятся в турецких письменных источниках, литературных и документальных, и которые могут или окончательно, категорически подтвердить факты, уже ранее констатированные наукой, но только предположительно, и без достаточных данных; или же пролить свет на явления, доселе пока мало выясненные; или же, наконец, обратить внимание на такие стороны исследуемого предмета, которые оставались вовсе незамеченными.

Нельзя сказать, чтобы предмет настоящего сочинения раньше не подвергался обработке ученых исследователей: на всех почти европейских языках существуют опыты истории Крымского ханства, то в виде специальных сочинений, какова, например, Гаммера Geschichte der Chane der Krim unter Osmanischer Herrschaft. Wien. 1856; то, чаще, в виде отделов в трудах более обширного содержания, какова, например, Говордза History of the Mongols. London. 1880, седьмая глава которой, стр. 448–626, содержит в себе историю Крымских ханов; то, наконец, в виде добавочных статей в сочинениях, сюжеты которых ничего не имеют общего с Крымским ханством, как, например, Notice chronologique des Khans de Criméе, par L. Langlès, в приложении к Voyage du Bengale à Pétersbourg, Paris. An X (1802), t. III, pp. 325–492. Написанная сперва на французском языке и потом переведенная по-русски «История о Таврии» Сестренцевича-Богуша, СПб., 1806 г., книга шестнадцатая которой (т. II, стр. 218–409) тоже посвящена изложению истории «Таврии под властью монголов или татар с 1223 года по 1783», сколько нам известно, есть единственное систематическое сочинение по истории Крымского ханства на русском языке. Для оценки относительных достоинств вышеназванных сочинений не лишне прежде всего сослаться на отзывы, данные о них другими учеными, с которыми нельзя в этом случае не согласиться. Гаммер-Пургшталль в своем реферате, читанном им в заседании Венской Академии Наук 7 ноября 1852 г. «О напечатанных в Константинополе османских историях», передает содержание только что вышедших тогда в свет двух первых томов истории Джевдета. Говоря про статью первого тома, трактующую об отношениях между Высокой Портой и Крымскими ханами, он делает такое замечание: «Хотя этот отрывок и не содержит в себе “истории Крыма под османским господством”, которая еще должна быть написана, несмотря на Histoire de la Tauride Сестренцевича и Histoire de la Nouvelle Russie маркиза Кастеляна, но все же заключает в себе некоторые важнейшие и блестящие пункты ее» (Sitzungsberichte der Philosoph. –histor. Classe der Kaiserl. Akademie. Wien. 1856. Band XVIII: 5). Это замечание, таким образом, есть вместе с тем и приговор над «Историей о Таврии» Сестренцевича-Богуша, и приговор вполне справедливый. Несмотря на то, что сочинение Богуша беспрестанно цитируется всеми последующими авторами, писавшими о Крыме, оно более чем какое другое требует осторожного к нему отношения: столько в нем неточностей, анахронизмов и даже, местами, путаницы, как это будет видно из тех разъяснений и заметок, которые мы должны будем сделать в соответствующих случаях.

Когда Гаммер читал свой отзыв о предыдущих историках Крымского ханства вроде Сестренцевича-Богуша, сам он, вероятно, уже готовил свой собственный труд, который, по его мнению, должен был восполнить пробел, столь решительно указанный им в 1855 году пред сонмом венских академиков. В самом деле, в следующем 1856 году этот труд и вышел под заглавием: Geschichte der Chane der Krim unter Osmanischer Herrschaft. Aus türkischen Quellen zusammengetragen, mit der Zugabe eines Gasels Schahingerai’s. Als Anhang zur Geschichte des Osmanischen Reichs. Wien. 1852. Это сочинение, написанное, как гласит эпиграф его, «Mit Wahrheit und Liebe», нашло своего ценителя в немецком ученом Цинкейзене, который, еще не читавши книги, уже скептически отнесся к ее достоинствам. «Новейшее и последнее, – говорит он, – сочинение Гаммера Gesch. d. Ch. d. Krim unter Osman. Herrschaft. Wien. 1856, которого сейчас еще нет у меня под руками, кажется, как я усматриваю из некоторых полученных мною сведений, не содержит в себе никаких существенных обогащений этой интересной отрасли истории татар»². Строгий критик не переменил своего мнения и после того, как познакомился с книгой Гаммера. Цитируя ее довольно поздно, в шестом томе своей Geschichte des Osman. Reiches, хотя уже и раньше неоднократно представлялись случаи к упоминанию о ней, г. Цинкейзен выражает свое недовольство ею в едком замечании, что Гаммер «стяжал бы себе большую заслугу, если бы он в заключение вместо скучной газели татарского принца Шагин-Герая (из начала XVIII столетия), передал по крайней мере главнейшие речи, которые велись по этому предмету (т. е. по вопросу об уступке Крыма) в Диване и относящееся сюда документы»³. Мы, со своей стороны, можем прибавить в этому отзыву еще следующее. Труд Гаммера вовсе не есть приложение (Anhang) к его же «Истории Оттоманского Государства», а простое извлечение из нее с незначительными добавками из «Гюльбуни-ханан» Халим-Герая и из двух первых томов «Тарихи-Джевдет», которых не было на свете, когда писалась «История Оттоманского Государства». Далее, из двадцати пяти турецких источников, поименованных в начале книги, большая часть остались нетронутыми, не будучи ни разу цитированы; другие цитируются одними своими названиями, без точного указания листов или страниц, на которых находятся излагаемые факты. Наконец, в довершение всего, некоторые факты, правильно изложенные в «Истории Оттоманского Государства», являются искаженными в специальной «Истории Ханов Крымских».

Гаммер, ставя на вид, что его история составлена на основании турецких источников (aus türkischen Quellen zusammengetragen), игнорировал Notice chronologique des Khans de Crimée Ланглеса, а между тем этот очерк сочинен также по писателям турецким и персидским (composée principalement d’après les auteurs Turks et Persans). Правда, число этих авторов, которыми он пользовался, очень невелико – всего только три, и то не первостепенных; но способ пользования ими производит менее безотрадное впечатление, нежели прием Гаммера, который имел в своем распоряжении гораздо большее количество источников, но, не подвергая их тщательной разработке, зачастую довольствуется одним лишь упоминанием тех или других из них.

Сравнительно более полный очерк истории Крымского ханства принадлежит Говордзу, который с полной добросовестностью исчерпал все, что только было ему доступного в европейских и восточных источниках. Но почтенный труд его есть наглядное доказательство того, как опасно пускаться в исследование такой исторической области, для надлежащего уразумения которой требуются специальные познания, например, в данном случае знание восточных языков. Не будучи ориенталистом, г. Говордз нередко искажает и перемешивает собственные имена и впадает в другие странности. Так, например, известный персидский историк Гаффари у него стал Gassari; турецкого историка Мюнедджим-баши он называет «the author of the Munejimbashi» (Op. cit., 448); вместо Масъуд-Герая у него является «Maksud Girai» (Op. cit., 588); верховный везирь Али-паша Молдаванджи превращен им в «Mo1dowanji, the residence (sic!) of the grand vizier» (Op. cit., 594). Наконец, увлекшись, должно быть, заглавием истории Крымских ханов Гюльбуни-ханан, что значит «Розовый куст ханов», он называет сочинителя этой истории Халим-Герая «the author of the poetical (sic!) history of the Krim Khans» (Ibidem), хотя там поэтического не больше, чем в сочинении самого г. Говордза.

Таким образом, некоторые турецкие источники для истории Крымского ханства оказываются не настолько исчерпанными, чтобы новый пересмотр их был бесплодным повторением; другие же остались нетронутыми или обнаружились позднее, не бывши прежде вовсе известны ученому миру.

В числе источников первой категории должно быть названо сочинение крымского историка Сейид-Мухаммед-Ризы, известное под заглавием Ас-себъу-с-сейяр фи ахбари мулюки татар – «Семь планет в известиях о царях татарских», напечатанное еще в 1832 году покойным профессором Казем-Беком в Казани.

О личности автора этого сочинения известно, что он был накыбу-ль-эшраф, т. е. глава потомков Пророка, следовательно, принадлежал к важным персонам турецкого общества столицы Оттоманской империи. Историк Васыф-эфенди почтил его память некрологом, отметив, что этот знатный по происхождению и добродетельным качествам муж скончался в месяце зи-ль-хыджэ 1169 – в сентябре 1756 года, и что он, из приверженности к дому Чингизскому, перевел «Тарихи-Газан», в которой он изящным слогом изобразил судьбы Крымских ханов⁴. Есть упоминание о Ризе у позднейшего турецкого библиографа Ахмеда Ханиф-задэ (умершего после 1180 = 1766 года), сочинение которого называется Асари-нэу⁵ – и целиком напечатано Флюгелем в виде прибавления к библиографическому словарю Хаджи-Кальфы. У Ахмеда Ханиф-задэ значится два нравоучительных трактата Ризы: один под заглавием «Горние вертограды верующего»⁶, а другой – «Лучеизлияние благодати»⁷. Затем сообщается, что мевляна Ассейид-Мухаммед-Риза-эфенди Эль-Кырыми сочинил «Историю дома Чингизов» в 1150 = 1737 г.⁸; а в другой библиографической заметке сказано уже, что молла Шериф Мухаммед-Риза, предстоятель потомков Пророка в Оттоманской Державе, умерший в 1166 = 1756 году, составил турецкий сборник Ассебъу-с-сейяр, содержащий повествования о татарах Крымского ханства⁹. Сам Риза в предисловии к своей истории говорит, что он довел ее до времен Менглы-Герай-хана II, который вторично возведен был на ханство в 1150 = 1737 году. Так значится и в печатном издании «Семи планет»¹⁰, и в рукописном кодексе Учебного Отд. М-ва И. Д., № 369, написанного в 1206 = 1791 году¹¹. В кодексе же Азиатского Музея Ак. Наук, № 590 ic, имеющем датой конец шаъбана 1193 = октябрь 1779 года и близком по тексту к предыдущему, даже с одинаковыми пропусками, есть любопытное прибавление в предисловии. В нем Мухаммед-Риза заявляет, что, предприняв сочинение истории, он сперва замедлил было его окончанием; но случай вторичного назначения Эльхадж Мустафы-эфенди на должность реису-ль-кюттаба заставил его довершить свой труд, чтобы посвятить и преподнести его этому просвещеннейшему государственному человеку в такую радостную и знаменательную в его жизни эпоху¹². Это обстоятельство довольно немаловажно и при определении времени появления сочинения и для характеристики самого автора. Упомянутый реису-ль-кюттаб Эльхадж Мустафа-эфенди по прозванию Тавукчу вторично получил должность в 1150 = 1737 году¹³.

Профессор Казем-Бек говорит: «Судя по чистоте, правильности и красноречию в слоге, Риза был турок, или по крайней мере воспитывался в Турции. В этом убеждает и образ его мыслей, и беспристрастие, с которым описывал он происшествия»¹⁴. Но близкое знакомство Ризы с фактами татарско-крымской истории и оценка этих фактов скорее заставляют думать, что он и по рождению и по воспитанию был коренной крымец; а его происхождение, ученость и связи могли открыть ему путь к высокому положению в Оттоманской империи, подобно тому как бывали и другие примеры приглашения ученых из Крыма в Турцию для занятия там важных служебных постов. Пребывание же его в Стамбуле среди тамошнего ученого общества окончательно развило в нем литературный вкус современных ему турок. Оттого-то его история и отличается всеми стилистическими прелестями турецкого слога, но зато необыкновенная длиннота и вычурная хитросплетенность огромных периодов, сплошь переполненных метафорами, требуют большого внимания и иногда неимоверных усилий для того, чтобы добираться до заключающегося в них смысла. Примеры на каждой странице от начала до конца сочинения. Литературные указания и заметки, во множестве рассеянные в сочинении Мухаммед-Ризы¹⁵, свидетельствуют о широком его знакомстве с восточными, преимущественно турецкими, писателями, а часто встречающиеся отзывы о достоверности или сомнительности тех или других известий и о достоинстве самых сочинений доказывают его критическую разборчивость.

Из прежних историков, сочинениями которых пользовался Риза, у него упоминаются турецкие бытописатели Нишанджи-паша¹⁶ и Наъима-Челеби¹⁷, персидские – Мирхонд¹⁸, Вассаф¹⁹ и Севендер²⁰; из арабских писателей есть ссылка на автора географического сочинения «Табели стран»²¹, т. е. Абульфеду. Из произведений отечественной литературы у него есть упоминание об истории Крыма некоего Хэйри-задэ, под заглавием «Табель»²² о «Сборнике» – Абду-ль-Вели-эфенди, с критическим отзывом о нем²³, и о «Сборнике происшествий» – Масъуда-эфенди, советника царевича Шегбаз-Герая²⁴, убитого черкесами в 1111 = 1699–1700 году²⁵. Сообщает Риза также некоторые интересные биографические сведения об ученом астрологе, друге и собеседнике хана Сахыб-Герая I, Кайсуни-задэ Недаи-эфенди, который за свое астрологическое искусство стал известен среди татар под прозванием «Реммал-ходжа»²⁶, но написанная им история черкесских походов и трагической кончины его патрона Сахыб-Герай-хана, по-видимому, была неизвестна автору «Семи планет», потому что он ничего не говорит о ней, упоминая лишь вообще, что «мевляна, сидя в заключении, написал разные сочинения»²⁷.

Воздавая похвалу литературным качествам истории Сейид-Мухаммед-Ризы, профессор Казем-Бек не особенно высоко ценит ее внутренние достоинства по содержанию. Вскоре после издания текста он напечатал «Извлечение из истории Семи планет», а именно рассказ о вторичном царствовании Мухаммед-Герая II в 1654–1660 годах. Вот что г. Казем-Бек говорит тут в своей заметке: «Сейд-Мухаммед-Риза не входит в подробное описание (сих) походов Мухаммед-Гирей-хана. Он совершенно умалчивает как о военных подвигах его против соседственных Держав Христианских, так и о храбрых его предприятиях, соделавших часть Европы, на долгое время, театром кровопролития и ужасов. Он довольствуется здесь, как и во многих других местах, одним только намеком, и тем подробнее описывает некоторые маловажные происшествия, случившиеся в Крыму. Я, с своей стороны, считаю приличнее, упомянувши вкратце о сих последних, изложить здесь подробнее, в хронологическом порядке, те любопытные факты, которые изображают военные действия сего Хана против России и Польши, отысканные мною в других Авторах: они послужат объяснением краткого намека, сделанного нашим Автором»²⁸. Из этого видно, как в разное время видоизменяются воззрения ученых на предметы научных исследований. В глазах г. Казем-Бека имеют цену в изданном им историческом памятнике лишь сведения, касающиеся военных подвигов и храбрых предприятий Крымских ханов, и он ставит Мухаммед-Ризе почти в упрек, что он «подробнее описывает некоторые маловажные происшествия, случившиеся в самом Крыму». По теперешним же понятиям эти-то маловажные происшествия и представляют наибольший интерес «Семи планет», потому что, как случившиеся в самом Крыму, они дают материал для изображения внутренней жизни Крымского ханства. Вообще можно сказать, что это сочинение по богатству и разнообразию своего содержания превосходит все, что только у нас было под руками по части турецких источников для истории Крымского ханства; это, можно сказать, есть энциклопедический сборник по части крымско-татарской старины, и потому автор совершенно верно называет свое произведение сборником²⁹.

Отзыв о сочинении Мухаммед-Ризы, данный г. Хартахаем в статье «Историческая судьба крымских татар»,³⁰ в значительной степени обнаруживает влияние на него мнения г. Казем-Бека; а встречающиеся в нем неточности заставляют предполагать, что этот отзыв составлен не на основании близкого ознакомления с самым сочинением. Достаточно того, что словам г. Хартахая, будто бы повествование Ризы основано «не на преданиях и рассказах, а на письменных источниках», противоречит заявление самого Ризы, что он пользовался и устными преданиями»³¹. Г. Хартахай задает вопрос, почему Мухаммед-Риза «начал с Менгли-Гирея, не включив в свое повествование и отца его Хаджи-Девлет-Гирея», а между тем такого пропуска на деле и не существует: целая статья посвящена Ризой родоначальнику династии Гераев³². Впрочем, статья г. Хартахая заключает в себе много любопытных фактов; жаль только, что в ней иногда недостает точных указаний источников, из которых эти факты почерпнуты.

Важное подспорье к «Семи планетам» составляет рукописная «История Крымского ханства» на турецком языке, которая предоставлена была в мое пользование многообязательным Исмаиль-мурзою Гаспринским, редактором газеты «Переводчик», издаваемой им в Бакчэ-Сарае. Рукопись эта написана на толстой серой бумаге разными почерками – нэсхи, таълигк и сюлюси вперемежку, по 23 строки на странице. Ни имени автора, ни переписчика, ни ясной даты нет; но, судя по внешнему виду, она может быть отнесена к концу прошлого столетия, тем более что на последнем, совсем чистом листе, из 126 листов in-4°, находится посторонняя приписка, заключающая в себе начальные слова заемного письма какого-то Осман-аги с обозначением времени займа – 15 шаъбана 1209 = 7 марта 1795 года. Сличение текста этой рукописи с русским переводом нескольких статей из другой турецкой рукописи, сделанным г. Негри и помещенным в первом томе Записок Одесского Общества Истории и Древностей, стр. 379–399, приводит к заключению о совершенном тождестве содержания нашего кодекса с текстом, бывшим в руках г. Негри. Перевод сделан замечательно хорошо: г. Негри умел сохранить близость перевода к тексту при чистоте и правильности русской речи, с придатком оттенков стиля турецкого. Жаль только, что г. Негри ограничился несколькими отрывками, а не перевел всего текста сполна. Говорим это потому, что в основании своем кодекс есть сокращенное изложение «Семи планет» Мухаммед-Ризы, на сочинение которого неизвестный автор делает неоднократные ссылки (например на листе 25 verso, 69 recto, 72 v., 98 r. и 101 r.); но предпочтительность этого кодекса заключается в том, что пространные, переполненные нескончаемыми метафорами периоды «Семи планет», сплошь и рядом непереводимые на русский язык, в этом кодексе заменены краткими и ясными по смыслу фразами, весьма легко передаваемыми по-русски. Отношение размера фраз в этой краткой истории к объему текста «Семи планет» всего виднее на отрывках параллельных по содержанию мест из обоих сочинений. Простому предложению в шесть слов, находящемуся в краткой истории³³, соответствует в «Семи планетах» такой пространный период (см. текст оригинала)³⁴. Независимо от этого, в кодексе краткой истории встречаются факты или подробности, которых не находим в «Семи планетах», и это придает ему значение самостоятельного источника: заметно, что автор, делая извлечение из «Семи планет», пользовался в некоторых случаях и другими памятниками, которыми дополнял свое повествование. В цитатах мы будем называть эту рукопись «Краткой Историей», или сокращено: Кр. Ист.

Для одной из наиболее выдающихся эпох истории Крымского ханства – конца XVII и начала XVIII в. имеются два замечательных турецких источника, также пока в рукописях. 1) Сочинение Мухаммед-Герая, который в своей книге называет себя полным именем – Дервиш Мухаммед-Герай-бен-Мубарек-Герай Чингизи³⁵ и был племянник Сеъадет-Герай-хана³⁶. Рукопись эта, принадлежащая Венской библиотеке (Н.О. № 86), не имеет особого заглавия, ибо находящиеся в начале ее слова, очевидно, приписаны кем-нибудь другим, содержа в себе похвальный отзыв о ней. Внешний вид кодекса и особенность правописания заставляют предполагать, что если это не автограф сочинителя, то во всяком случае современный ему экземпляр. Кроме фактов чисто внешнего свойства, случившихся за 1683–1703 годы, в нем заключается много частностей, характерных для внутреннего быта Крымского ханства и взаимных отношений членов рода Гераев. Другого экземпляра, кроме венского, нам не приходилось встречать ни в одном каталоге европейских и константинопольских книгохранилищ.

В небольшой истории крымских ханов, носящей заглавие «Розовый куст ханов», автор ее Халим-Герай не упоминает сочинения своего родственника-предка в числе источников, которыми он пользовался. Можно было бы предполагать указание на него в выражении³⁷, ибо и сам Мухаммед-Герай в одном месте титулует себя дервишем³⁸; но дело в том, что Халим-Герай, повествуя о некоторых фактах времени царствования Мухаммед-Герай-хана IV (1654–1666), опять ссылается на того же шейха Мухаммеда-эфенди³⁹, между тем как история Мухаммед-Герая начинается лишь 1094 = 1683 годом. Любопытен взгляд этого последнего на значение истории. «Да будет ведомо, – говорит он, – что в глазах умных и справедливых людей считается заслуживающим порицания, если при изложении известных из писаний и заметок прежних историков – да довлеет всеми ими Бог! – фактов ступают на путь лести. А особливо, как можно утаивать и скрывать события, случившиеся в наш век, и обстоятельства лиц, считающихся важными?!»⁴⁰

2) Еще обширнее по объему и богаче по содержанию история некоего турка, известного под одним прозванием Фундуклулу. О личности автора этой превосходной, величиной в четыре фолианта, истории мы знаем только то немногое, что он сообщает сам о себе в своем сочинении: никаких других сведений о нем нигде доселе не встречается. Поэтому не лишне будет привести здесь автобиографические данные Фундуклулу, чтобы оценить значение его истории. Мы видим из этих данных, что он довольно долго состоял на службе при султанском дворе, был в близких отношениях со многими высокопоставленными в государстве лицами до султана включительно, имел шансы занять одну из высших должностей государственных в конце своей карьеры, но предпочел провести остаток дней своих в качестве частного человека. Благодаря такому своему служебному положению, Фундуклулу имел возможность быть очевидцем и даже участником многих важных событий, знать и слышать многое, что было недоступно людям, стоявшим вне круга людей, заправлявших судьбами Оттоманской империи. Так, под 1102 = 1690–1691 годом⁴¹ он рассказывает, как очевидец, скандальное происшествие, знакомящее с интимными сторонами жизни султанского гарема, который, оказывается, вовсе не был таким недоступным святилищем, как это обыкновенно думают⁴². Во время описываемого скандала он пил кофе во внутренних дворцовых покоях и беседовал с Черкес-Осман-пашой. Под 1103 = 1691–1692 годом он довольно подробно передает приключения Зу-ль-Факара, возвратившегося тогда из посольства в Австрию⁴³, и в заключение говорит: «Я, презренный описатель событий, тоже привел было новые разговоры, слышанные от Зу-ль-Факара-эфенди, и уже написал вчерне год за год, чтобы все их внести в историю, но вышло очень растянуто, на целую книгу в десять тетрадей, а потому я выбрал только самую суть его речей да несколько бед и несчастий, которым он подвергся, и написал их в этом месте»⁴⁴. Описание военных походов у Фундуклулу имеет вид дневников, веденных им на месте, так как он в них упоминает о себе, находившись в султанской свите. Так, в Австрийскую войну в 1107 = 1695–1696 году он сопровождал султана во время осмотра им взятой турками крепости Шебеша⁴⁵. Под 1108 = 1696–1697 годом он, при описании одного сражения, прямо уже говорит, что он в это время находился в числе трех тысяч конвоя, окружавшего особу султана вместе «с братьями своими, служителями внутреннего дворца, и с товарищами своими ич-огланами»⁴⁶. В рамазане 1110 = в марте 1699 г. он «удостоился степени дюльбенд-гуляма», т. е. помощника главного хранителя султанского головного убора⁴⁷, а в месяце зу-ль-каъде того же года = в мае 1699, при переезде султана на дачу в Ак-Бунарский сад, он по обычаю поселился в лагере в открытом поле с прочей внутренней свитой, при султанской палатке⁴⁸. Сообщая цифру стоимости постройки моста через р. Тунджу у Адрианополя в 1113 = 1701 году, говорит, что он слышал ее от самого дефтердаря-эфенди⁴⁹. В 1115 = 1703–1704 году Фундуклулу был уже в сане дюльбенд-агасы: описывая бурную сцену между сыном шейху-ль-ислама и Хасан-пашой, происшедшую в общем заседании дивана в присутствии султана, Фундуклулу говорит: «Я сам это видел своими глазами: я быль дюльбенд-агасы; стоял насупротив его величества и держал на своих руках почетные шубы, которые должны были быть надеты»⁵⁰. Когда начались смятения янычар, Фундуклулу успокаивал растерявшегося и утратившего надежду усидеть на троне султана, говоря: «Зачем вы так отчаиваетесь? Мятежи – дело обыкновенное: ваши предки также сколько претерпели неприятностей от мерзавцев-бунтовщиков!»⁵¹ Во время волнения бустанджиев, послужившего только прелюдией последовавшего затем общего мятежа янычар, Фундуклулу первый уведомил султана о случившемся беспорядке⁵², и султан четыре раза посылал его парламентером к бушевавшей толпе⁵³. При восшествии на престол султана Ахмеда III (1703–1730) вместо своего сверженного брата Фундуклулу в числе первых придворных лиц принес присягу новому султану и подробно описывает всю церемонию восшествия на престол, справляемую при дворе Османском⁵⁴. Насколько Фундуклулу был близок к султану, это видно из того, что честолюбивый янычарский ага Чалык Ахмед-паша, добивавшийся должности верховного везиря, приставал в нему с просьбой доставить ему везирскую печать; но «я, говорит Фундуклулу, сказал ему: “я, ведь, сам только оглан среднего класса; мне не стать входить в такое важное дело; сделай милость, не делай мне этой обузы, а ступай лучше к падшаху и сам проси у него”». Ага же говорит: «Его величество уже обещал». – «Ну так, говорю, слава Богу: у царей обмана не бывает»⁵⁵. Когда же неугомонный ага стал мутить своих янычар, так что пришлось его спровадить в ссылку, Фундуклулу было поручено распорядиться сделать надлежащие приготовления для приведения в исполнение султанского хатти-гумаюна о ссылке опасного генерала⁵⁶. По смерти султана Мустафы II, Фундуклулу, состоя тогда в должности силихдаря, совершил омовение и одевание в саван султанского трупа⁵⁷. В реджебе того же года = в ноябре 1703 г. Фундуклулу вручил шейху-ль-исламу Мухаммеду-эфенди хатти-шериф об отставке и затем самолично отвел его и передал бустанджи-баши (шефу жандармов) для отправки отставного муфти в Брусу⁵⁸. Тогда же пришла очередь Фундуклулу получить везирское звание с назначением ему какого-нибудь губернаторства. «Но я, – говорит он, – убоялся тепла и холода времени, расстроенного состояния провинций и ответственности за рабов божиих, и уклонился, а предпочел отставку, и мне было пожаловано в пенсию 300 акчэ дневного содержания да несколько рационов». Вслед за этим он описывает свою прощальную аудиенцию у султана и полученные от него напоследок подарки. Затем очень трогательно рассказывает, как он сделал четыре земных поклона пред часовней священной одежды Пророка, был в гостях у великого везиря и потом поселился в купленном им доме, который выходил фасадом на море, близ Демир-капы в квартале Эльван-Задэ⁵⁹. Удалившись от дворца, Фундуклулу и на покое не переставал следить за совершавшимися событиями и не прерывал связей: так, например, еще в 1127 = 1715 году он был в близких отношениях с великим везирем Али-пашой. Изображая его самонадеянным тщеславцем, он замечает: «Я только один и смел говорить ему правдивое слово»⁶⁰. В последний раз Фундуклулу упоминает о себе под 1133 = 1720–1721 годом в статье об отставке и ссылке бустанджи-баши Сиваси Мухаммед-паши, человека негодного, но пользовавшегося большим влиянием при дворе, которое он употреблял для предоставления должностных, преимущественно все губернаторских, мест своим братьям и другим родственникам. Одного из таких, «Сейид-Оглу-Ахмеда он сделал Амасийским пашой, – говорит Фундуклулу, – вызвав его в Стамбул, поселил в своем доме, примыкавшем к моему бедному жилищу, и, переговорив с его величеством падишахом, сделал его зятем великого везиря»⁶¹.