Дежурный по КТуркВО

Командировка за боевой машиной

На основе воспоминаний Якоба Деринга

Срочная двухлетняя служба мне выпала в Могилёвском артиллерийском полку, передислоцированном в столицу солнечной Туркмении в первые годы после Великой Отечественной Войны. Войсковая часть под №02855 располагалась в микрорайоне Киши на окраине города Ашхабада.

Наш дивизион из сорока-пятидесяти человек имел статус прикомандированного к артполку, имел свою казарму в дальнем углу военного городка и отдельные боксы для ракетно-артиллерийских установок, считавшихся в те года секретными. На вооружении девять боевых машин, и восемнадцать отстаивались в боксах на НЗ. Другим однополчанам вход на «нашу территорию» был запрещён. Дедовщины как таковой в полку не было, порядок в те времена был установлен обычный для вооружённых сил. Чем больше солдат отслужил, тем меньше к нему притязаний по поводу обеспечения жизнедеятельности части.

В середине января 1975 года четверо человек нашего дивизиона, а именно я, Виктор Недосекин и Анатолий Родионов под командованием старшего лейтенанта Рената Муртазина были командированы в город Киев за БРДМ-1, находившейся на переоснащении электронных систем и узлов. Учебно-тренировочная машина служила основным тренажёром для обучения солдат применению противотанковых управляемых ракет, и была отправлена на доработку ещё до нашего появления в воинской части. Переоснащалась она на заводе года полтора, так случилось…

И вот, самолётом из Ашхабада приземляемся на аэродроме города Киева. В полной экипировке, с автоматами, на руках пара цинков с патронами. У трапа уже встречает нас представитель киевской комендатуры и на бортовой шишиге отвозит в казарму, где размещали приезжавших за техникой солдат срочной службы. Выделили нам отдельную комнату, Муртазин жил в городе в гостинице.

Следующим днём заявляемся на завод по ремонту военной техники, там сообщают, машину выдадут через три дня. А нам только радость от таких новостей. Муртазин ежедневно выписывал увольнительные, мы гуляли по городу. Знакомились с девчонками, ходили с ними в кино, в кафе, гуляли по Крещатику, спускались смотреть метро, попивали даже винцо. Старлей не запрещал, но с негласным условием – чтобы в меру, и чтобы зрачок не мутился!

Подошёл срок получать машину, Муртазин подзывает: «Якоб, надо сделать так, чтобы мы ещё на неделю задержались!» Надо – значит, надо, товарищ комантир! Я в моторе что-то подкрутил, а старлей Муртазин, головастый в этих делах специалист, электронику из строя вывел – дополнительной недели, в общем, добились.

День на пятый от приезда у нас закончились финансы. Прогуляли-истратили, а на носу два дня рождения. У Толика 20-го января, вскоре и мой – 25-го января. Исполнялось нам по двадцать лет, денег и до этого много не было, надо понимать, а теперь и вовсе нет. И взять неоткуда.

Отрадно, что с Толиком нашим безденежно пропасть не получалось. Толик Родионов был москвичом, притом при всём, мама его – начальник почты, отец – директор какого-то знаменитого ресторана. Служил Толик честно, перед сослуживцами не задавался, не мажорил, но в таких обстоятельствах пришлось отбивать телеграмму. Родители, люди понятливые, не жмутся. Получаем перевод, отмечаем его день рождения, гуляем сладостно.

Достаточно весело отгуляв неделю, настал день окончательной приёмки машины. Получаем технику, сухой паёк выбиваем на неделю вперёд. На обратную дорогу Толику присылают ещё один перевод. К консервам из сухпая закупаемся на рынке хлебушком и разными овощами.

Машину грузим на железнодорожную платформу, сами занимаем соседний товарный вагон. Пульман казался небольшой, но мы делили его ещё пополам. Навешали плащ-палаток, соорудили нехитрую лежанку для командира и два настила для солдат, так как каждый из нас поочерёдно должен был нести охранение машины на платформе.

Первой же ночью перемёрзли. Раскочегарили дровами небольшую буржуйку, но к утру в пульмане было, как и не топили. Вышли из положения, что наворовали на перевалочных станциях антрацита. А его и надо с гулькин клюв, чтобы горел всю ночь и поддерживал теплоту в вагоне. А сыпнёшь не жалея, буржуйка раскаляется аж докрасна.

На второй, третий ли день пути наступило 25-я января, мой день рождения. Офицер, добрая душа, подарил бутылочку вина, разрешил немного выпить. Выпили, конечно, накушались харча от пуза, что называется, полегли спать. Недосекин, неспокойная душа, держал охрану платформы и видимо в обиду, что пришлось стоять в карауле, выжег на каком-то фанерном щите все свои переживания «Мерке х@йня, Воронеж что надо!» Злился человек…

Мерке – это небольшой город в Казахской ССР, расположенный на середине дороги между тогдашним Фрунзе и тем самым Джамбулом, где тепло, где жила мама всем известного Василия Алибабаевича. Я был родом из Мерке, а своею писулькой Недосекин так поздравлял меня с двадцатилетием. Естественно, что я не обиделся, но его дружеский выпад захотел парировать. Подумывал бы устроить чат на той фанерке, думал, что в ответ написать, но…

В неком городишке наши платформы ждали перецепа, и тут под предлогом внезапной проверки к нам в вагон заявилась военная комендатура во главе с молодым лейтенантом. Проверил он документы, полазил тут и там, заглянул куда голова пролезла – непорядка не выявил. Особо придраться было не к чему, но хотелось же?

Уже уходя, литёха заметил начало нашего нецензурного чата и встрепенулся: «Что за ерунда у вас тут написана и почему это Мерке х@йня, позвольте спросить?!» Недосекин поведал ему «по-дружески» подноготную про мой день рождения, про свой караул, про свои детские обиды… Якоб, говорит, меркенский парень, я воронежский – таким способом перешёптываемся любезностями.

Литёха расплывался в улыбке: «Я ж тоже меркенский!» Присмотрелись друг к другу, обменялись ориентирами – да мы же встречались в прошлые времена? И даже футбол гоняли вместе! Случаются же встречи на бескрайних просторах Советского Союза?! На радостях встречи земляки побратались, естественно, а перед уходом лейтенант ещё и подкинул мне деньжат в связи с днём рождения.

Добрались до Узбекистана, под Ташкентом на сортировочном полустанке снова встали на перецеп. Утром будит всех Недосекин, зовёт смотреть нашу секретную машину. Смотрите, мол, на последствия ночной атаки неизвестных лиц. Под утро дело было, рассказывает, едва остановился состав, ватага подростков решила меня подразнить. Шугнул их автоматом, а те раззадорились и в ответ закидали платформу камнями. Бочину располосовали, булыжником разбили боковой триплекс. Стрельнуть в воздух надо было, дескать, сетовал командир, а мы прибежали, распугали бы или задержали самых яростных хулиганов…

На стоянках свою машину мы охраняли по двое. Когда становилось совсем холодно, лазили в машину, заводили мотор, включали печку и так грелись. Движок-то новый, работал безотказно. Провиант поиссяк к моменту стоянки под Ташкентом, а добирались мы всего дней восемь, хлеб вообще закончился. Огляделись, купить негде. Командир дошёл до машиниста, сколько, мол, ещё стоять будем, и где бы тут хлебом закупиться? Машинист наобещал два часа стоянки, а за хлебушком, говорит, надо идти в посёлок… Который там… в километре, в двух ли ходьбы…

Добежали до магазина, закупились, идём обратно. Выходим на прямую видимость, метров двести пройти, а поезд показал последний вагон и благополучно набрал ход.

И что теперь делать, как догонять? Подходим к станционному смотрителю, так и так, мол, отстали от эшелона – как теперь поступить? Смотритель, отзывчивая душа, обещает, через полчаса пассажирский пойдёт в том же направлении, остановку здесь сделает, подсажу вас, а часа через два нагоните свой эшелон на перегоне. Всё равно его в отстойник загонят ждать, пока этот не пройдёт…

И так вернулись в Ашхабад. Приехали утром, разгрузились, покушали, конечно, пульман и платформу за собою почистили. Старлей пошёл звонить с докладом о прибытии. Вернулся, ругается, что дивизион вышел на учения, приказано немедленно прибыть в расположение. Мы уговаривать, что и так с дороги, и сразу на учения – может, найдём отмазку? Но… приказ есть приказ, сели, поехали…

Вот такая случилась командировка за нашей секретной боевой машиной, схожая с краткосрочным отпуском…

Первая провинность и первые лычки

Из воспоминаний Игоря Кислицина, КТуркВО 1982 – 1984 гг

Одноэтажное здание штаба 2069 обс во времена моей службы находилось сразу за казармой. Вход был как раз напротив комнаты дежурного по части, в центре здания. Коридор можно описать литерой Т, где вертикальная черта вполовину короче накрывающей. С правой длинной части коридора находился постамент с застеклённым высоким и узким шкафом для хранения боевого знамени войсковой части.

На моей памяти знамя покидало опечатанное место хранения только на присягу и на построение, связанное прощанием с командиром части майором Мироновым Василием Петровичем, переводимым на другое место службы.

С противоположной стороны коридора было встроено единственное окно, позволяющее, например, тому же начальнику караула бесшумно и не заходя в помещение проверять состояние часового. Караулка находилась метрах в тридцати от штаба, начкары этим пользовались, проверяли пост как минимум раз за ночь. Часовые об этом знали, естественно, положенные два часа крепились и старались бодрствовать.

Хотя один из сослуживцев обладал даром спать стоя, с открытыми глазами и просыпаться только от громких звуков. Штабной писарь Дроздовский, который, часто бывало, продолжал свою работу после отбоя, рассказывал, что не раз слышал, как засыпающий часовой терял равновесие и устремлялся вперёд, нарушая тишину пустого здания топотом сапог. Многие просыпались в момент короткой пробежки, возвращались на постамент, но были и такие, кто с грохотом падал на пол.

Первые полгода службы, будучи в звании рядового и статусе «чижа», когда приходилось заступать в караул, почти всегда меня ставили часовым первого поста. Человеком я был ответственным и дисциплинированным, находясь на посту не позволял себе спать, но пару раз бывало, так уставал, что тоже «бегал» по коридору штаба. После такой пробежки, сон, естественно, пропадал.

Но однажды я позволил себе расслабиться. Накануне мы вернулись с учений, где я второй раз самостоятельно разворачивал и сворачивал станцию и «качал» связь радиостанцией Р-140. Учения длились дней пять, включали в себя один дневной и один ночной марш, во время которых я спал в кабине станции.

Водителем был узбек в статусе «дедушки», помощи от него не было никакой. По прибытии на место развёртывания он сразу удирал на ПХД, а ночью отсыпался в кабине. Канал связи требовалось поддерживать постоянно, на вызовы отвечать без задержек, дежурить следовало бы по очереди, но не в нашем случае. Поэтому, если я и засыпал, то спал достаточно чутко, всегда сидя в кресле с надетыми на голову наушниками в максимальной громкости, чтобы через эфирный шум вовремя распознать вызов.

В общем, днём мы вернулись в расположение, а уже вечером меня назначили в караул на первый пост. В предыдущий раз, находясь на первом посту, увидел писаря Дроздовского, который, выходя с бумагами от начштаба Арефьева, взглянул на меня, подмигнул и положил два пальца на свой погон и как бы перекинул их на мой. Это был знак, что я попал в списки тех, кому полагалось присвоение звание младшего сержанта.

В батальон я попал без соответствующей учебки, но увлекался электроникой в школе, неплохо разбирался в технике. Был знаком с теорией распространения радиоволн, понимал, как функционально устроены тракты приёма, передачи, усиления, согласования цепи управления и коммутации. Что за что отвечает и что происходит в блоках станции, когда вращаешь верньеры на панели управления или включаешь тумблера. Короче, эти знания позволяли мне быстро осваивать любую технику связи на уровне пользователя. В остальном я был обычным, наивным и честным, ответственным и дружелюбным молодым человеком, далёким от всяких интриг, зависти и прочей мерзости, с которой пришлось несколько раз сталкиваться во время службы.

Итак, в этот раз, заступив на первый пост ночью, находясь в третьей смене, не выдерживаю, приседаю на постамент в обнимку с автоматом и засыпаю. Начкаром был пожилой старший прапорщик из бригады, когда меня выводили на пост, спал на топчане у себя в каморке. По привычке, дремлю чутко и услышав, как открывается входная дверь штаба, успеваю вскочить на ноги и к моменту появления начкара в длинном коридоре уже стою на положенном месте. Понимая, что все мои трепыхания были хорошо слышны, тем более, прежде чем заходить в здание штаба, начкар наверняка посмотрел в окно.

Так и оказалось. Начальник караула вышел в коридор, назидательно смотрит в мою сторону. Я стою посту, как штык торчит на автомате! Старший прапорщик не стал подходить, кричать, казнить, вообще ничего не сказал, только ухмыльнулся, покачал головой, развернулся и ушёл. Жизнь пролетела перед глазами, но теперь уже ничего не исправить. О нарушении будет доложено командованию батальона, и моя армейская карьера полетит коту под хвост.

Хорошо, всё обошлось, прапорщик поговорил со мной наедине, я рассказал, что у меня только одно оправдание. Что сильно устал на учениях и заступил в караул прямо с колёс, не отдохнувшим. И вообще, такое со мной произошло первый раз, готов стойко понести всю тяжесть наказания.

Прапорщик оказался человеком понятливым, меня пожалел, понимаю, в батальон докладывать не стал. Свои первые лычки младшего сержанта я вскорости пришивал на погоны, оставляя позади самые тяжёлые полгода армейской службы.

Спиртовой угар и присяга на верность Родине…

Из воспоминаний Игоря Кислицина

История произошла в начале лета 1984 года. Первый ПУС 2069 батальона связи вернулся на место дислокации с очередных учений. Технику загнали в боксы, но малая её часть, в том числе и моя аппаратная, была запаркована прямо на территории батальона рядом со спортгородком.

На следующий день должно было состояться торжественное собрание части и присяга для солдат весеннего призыва. Курс молодого бойца проходили они на Золотом Ключике под руководством двух сержантов из взвода КШМ. В батальон вернулись днём, командиры зачитали нам задачи и поспешили по домам к своим жёнам. Из офицеров на весь батальон остался один дежурный по части.

День был пятничный, сходили в столовую на обед, после чего я с водителем и помощниками отмыли нашу станцию. Дело сделано, чувствовалось скорое наступление скуки. У меня, как у человека с незапятнанной репутацией, на станции в канистре хранилась часть спиртового запаса роты. Спиртом мы обслуживали аппаратуру, и иногда я заимствовал малую долю из запаса для внутреннего употребления.

Время к ужину, сливаю фляжку спирта и прихватываю с собой в столовую. Не особо скрываясь, но и явно не афишируя, начинаем дербанить её прямо за столом. Я тогда был дедушкой, угощал и дембелей и черпаков, но больше всех нагрузились трое погодков – я, Вишневский и Смирнов. Нагрузились достаточно крепко, слово за слово, Вишневский повёл нас знакомить с какой-то безотказной дамой, у которой был ребёнок лет пяти, и которая жила недалеко от штаба корпуса. Буквально за забором части. Такая полненькая хохотушка, с которой мы допивали остатки из фляжки.

Пока проходил ужин и троица связистов отрывалась в самоходе, с учений вернулся Второй ПУС. Хохочем мы, значит, с хохотушкой, слышим стук в дверь. Сослуживцами из батальона к нам был отправлен «посыльный», чтобы сообщить о том, что на вечерней поверке нам надлежит обязательно присутствовать, ибо могут вычислить наше отсутствие.

Это были мои последние явственные воспоминания, что происходило дальше, помню эпизодами или по рассказам сослуживцев. Знаю теперь, что через забор в расположение пролезали мы возле санчасти, как петляли вдоль казармы буквой «зю», поддерживая друг друга, чтобы не упасть, не дойдя до построения.

Прибежали, оказалось, даже так, что пришлось ждать команды на построение. Сослуживцы вовремя запихнули нас в задний ряд и подпёрли со сторон, чтобы не падали. Поверка прошла успешно, нас быстренько провели мимо помещения дежурного по части до своего кубрика, где разложили по койкам. Так как дело было летом, нас уважительно накрыли мокрыми простынями.

Просыпаюсь ночью, простынка сухая, нестерпимо жарко и плюс сушняк во рту. Помню, в той же простыне двинулся в умывальник. Утром пробуждаюсь оттого, что на ухо мне что-то орёт старшина второго узла прапорщик Аганин. Он руководил утренней уборкой территорий и обнаружил меня спящим в кабине своей станции. Выполз я из машины в трусах и майке, и обёрнутый простынёй. Вокруг суетятся солдатики, я поспешаю в умывальник, где умываюсь и жадно хлебаю водичку.

Водичка удачно попала на вчерашнюю дозу спирта, мне снова захорошело, и я поспешаю в расположение, где меня с облегчением встречают сослуживцы, гадающие, куда я мог запропаститься. На табурете из моей одежды были штаны, рубаха, панама и носки. Ремень и ботинки отсутствовали. Парни подсуетились, принесли из каптёрки парадные ботинки, но ремня там не нашлось. Снимать ремень с кого-то – не вариант. У одного из дембелей есть «ремень на дембель», но он в станции, которая стоит в боксе. Ситуация патовая. Гонец к соседям-комендачам вернулся со словами, что поищут, где-то в каптёрке были. Кто-то вспоминает, что уже вечером на поверке я стоял без ремня.

Выхожу из казармы, бросаю взгляд на свою машину – ботинки надеты на держатели зеркал, ремня нигде не видно. Обшарил кабину, обсмотрел машину вокруг – нет ремня. Сходили на завтрак, где мой друган Саня Зубков, который прибыл прошлым вечером из караула на ключике, рассказал, что вечером перед поверкой, увидев меня пьяным, обиделся, что пил без него. Я его пожалел и отдал ему свой одеколон из станции. Правда, пить одеколон он его не смог. Я этот эпизод вообще не помнил, но понял, что искать надо внутри станции.

В общем, ремень мой висел на крючке для одежды внутри КУНГа. С экипировкой всё встало на свои места. Спустя некоторое время состоялось утреннее построение, сообщили в том числе, что сегодня намечается присяга, дали команду разойтись. И тут слышу команду начштаба майора Арефьева: «Кислицин, Смирнов, Вишневский – за мной!» Арефьев, не оборачиваясь, хмуро и неспешно направился в штаб и мы, обречённо переглядываясь, двинулись за ним. Ну, думаю, видимо ещё где-то покуролесили вчера, и кто-то уже успел доложить.

Подходим к штабу, Арефьев оборачивается, поднимает руку с указующим перстом и произносит: «Вишневский – несёшь знамя, Кислицин, Смирнов в сопровождении!» Итак, стояли мы со знаменем на присяге, пребывая в большом облегчении. Меня только всё время мучила жажда…

Дальше было торжественное собрание. Замполит рассказывал про советские атомные подлодки, которые всплыли рядом со штатами с запредельной глубины, где их не может обнаружить никакая американская разведка. Этим Союз продемонстрировал штатам, что в ядерной схватке его не победить. Предложил задавать вопросы. Заметив в графинчике воду, я вызвался к трибуне. В первую очередь поубавив дикий сушняк целым стаканом воды, я снова завеселел, развязался язык, и в конце торжественного собрания я толкнул речь с предложениями о повышении боеготовности части… Путём более тесного взаимодействия между аппаратными и снабжении радиовзвода Первого ПУСа дизель-электрическим генератором в виде прицепа, чтобы не тратить ресурс штатных генераторов.

Мне проаплодировали, командованию моё предложение понравилось, и о нём успели забыть уже до конца торжественного собрания…

Служил солдат, любитель мать-природы…

На основе воспоминаний Кислицина Игоря.

Служил в нашей воинской части солдат по фамилии Скакун. Родом он был из глубокой белорусской деревни, и как все сельские жители, с детства приучался к тяжёлому насущному труду. По его рассказам, пастушил с малых лет, отлично ориентировался в лесу, собирал грибы и ягоды и ни разу не терялся даже мальцом. Умел ловить птиц и охотиться как ружбайкой, так и силками с капканами. В общем, чисто деревенский смекалистый и ловкий паренёк, которого забрось на необитаемый остров, он и там не пропадёт.

Характером Скакун наделялся добродушным и неспесивым. Ему было легче что-то сделать самому, чем кого-то просить или заставлять. Был он на год, на полгода ли старше меня по призыву. Не знаю, по какой причине его перевели из ПУСа на передающий центр, но общался я с ним больше всего именно там, на Ключике, прибывая туда в составе так называемого второго караула, выставляемого батальоном для охраны техники НЗ. К тому моменту я уже ходил разводящим. Свободного времени между пересменками хватало не только на отдых, а потому периодически я покидал караулку и направлялся к нему «в гости». Ходьбы-то двадцать метров через за угол…

Рабочее помещение передающего центра было достаточно большим, в нём стояли, если правильно помню, пара передатчиков средней и один большой мощности. Солидная такая махина была. Включалась аппаратура и настраивалась обслуживающим персоналом из двух бойцов срочной службы, находящихся на передающем на вечной вахте. Передача информации осуществлялась с УС «Автоклуб» по кабелю или с помощью радиорелейной станции с использованием аппаратуры уплотнения связи. Запасной передатчик в виде Р-140 стоял у нас в части за каптёрками (первые полгода я иногда на нём дежурил).

Скакун дружил, а по-другому не обрисовать, со всею флорой и фауной подгорий Копетдага, с удовольствием показывал сослуживцам какого-нибудь очередного собственноручно пойманного гада, и очень радовался реакции друзей. Прямо как Николай Дроздов из телепередачи «В мире животных». Самым удачным его «трофеем», говорили, был огромный серый варан, пойманный совместно с партизанами и привязанный к столбу ограждения антенного поля. День водил его, а по большей части волочил за собою как собачонку на поводке, уговаривал вести себя смиренно и пасть открывать только по команде. Варан оказался строптивым, дальнейшую участь пристолбового обитания быстро просёк, второй же ночью, сам или помог кто-то сердобольный, высвободился с привязи и скрылся в ухабах степи, но молве был важен сам факт поимки гиганта.

Партизаны были из местных и, кстати, соблазняли Скакуна пойти в горы на ловлю дикобразов, которых можно выслеживать по следам, похожим на следы как от ноги младенца. Парень и загорелся бы, но на учения прибыл батальон, а боевой пост на всю ночь не оставишь. Да и командование расквартировалось в «генеральских покоях», что за стенкой в соседнем помещении – вся служба на виду…

Своими глазами видел в его руках огромную чёрную короткопалую фалангу – паук ночной и диво достаточно редкое. Как человек любящий природу, хоть родную, хоть далёкую туркестанскую, Скакун не имел потворных желаний делать пепельницы из черепах, всяких там эпоксидных брелоков и сувениров из насекомых, потому живность местную не бил. Охота одно, говорил, там всё на питание и про запас, а бесцельно быть животных рука не поднимается. Поймает вертихвостку, змейку или устрашающего паучища, поиграется с ними бережно, попугает сослуживцев и отпустит безо всяких.

Скакун интуитивно разбирался в травах, собирал по весне разные соцветия, сушил и потом заваривал вместе с чаем или как-то по-отдельности. Взварами угощал сослуживцев. Мне нравился насыщенный вкусом отвар из чабреца. Видел это растение только в засушенном виде, а следующей весной, когда Скакун уже демобилизовался, будучи на Ключике на очередных учениях, я нашёл и нарвал с виду очень похожих растений. Засушил на крыше аппаратной, собрал в кулёк и уже по возвращению в часть решил порадовать сослуживцев бодрящим напитком. Надо ли говорить, что заварка оказалась не чабрецом, а непонятно чем, и на вкус оказалась горькой? В тот раз я осознал, что следопыт из меня никудышный, выживальщик в экстремальных условиях далеко не самый лучший, а вернее, что никакой. Хорошо, хоть не дристали от незнакомых трав…