Садовский заметил, что возле его джипа кто-то вертится. Он подкрался к своему полноприводному другу и схватил за шиворот кучерявого, который, склонившись над раскрытым багажником, внимательно изучал его содержимое. Тот потрепыхался немножко и затих, как котенок, взятый за шкирку.
– А ты лопату не брал? – спросил вражеский лазутчик, чтобы как-то объяснить свои недвусмысленные манипуляции.
– Грозный брал, Гудермес брал, Бамут брал… А лопату не брал, – спокойно глядя ему в глаза, сказал Садовский. Даже в немецкой пилотке и символом дивизии СС «Totenkopf» в правой петлице этот типчик мало напоминал истинного арийца. Почему-то вспомнился «некий жидовин», о котором упоминал блаженный Алексий.
Кучерявый поелозил еще чуть-чуть, но видя, что версия с лопатой явно не лезет ни в какие ворота, потерянно спросил:
– А туда ли я попал?
– Ты попал, но не туда, мой немецко-фашистский друг. Скажем так: ты просто попал.
– Эй, прикурить не найдется? – в отчаянии пискнул кучерявый.
– Прикурить фашистам давал мой дед. В этой самой местности. В сорок втором, – уточнил Садовский.
– Отпусти, блин… Хватит лютовать, земляк… – совсем уж по-сиротски проскулил он.
– Папаша Мюллер тебе земляк. А теперь слушай внимательно. Сначала я тебя придушу. А потом прикопаю. В твою могилку я положу шмайсер, эсэсовский нарукавный ромб и томик Бальмонта. Для эстетического равновесия.
– Поделись сигареткой – будешь мне лучшим другом после Гитлера, – все еще жалобно, но понемногу начиная хорохориться проговорил кучерявый.
– Кури, гитлерюгенд, – сказал Садовский, отпуская одессита и протягивая ему сигаретную пачку.
Надо было, конечно, как следует проучить его. И вместе с тем хотелось все-таки понять, что за каша у него в голове. Откуда вообще берутся эти ребята с характерной челкой, глазами оттенка гашеной извести и пузырящимся от идей расового превосходства мозгом. И самое главное – как такое стало возможным на Украине, потерявшей в годы войны едва ли не каждого пятого. Тем более в городе-герое Одессе. Почему в ней взяли верх беснующиеся толпы озверевших нациков и футбольных фанатов, не отличающих эсэсовскую символику от пиратского флага?
Это было непостижимо.
– Зачем ты нацепил на себя все это? – спросил он.
– Не твое дело, – буркнул кучерявый, понимая, что опасность миновала.
– А как же холокост?
По жгучему взгляду, брошенному исподлобья, Садовский понял, что в своих догадках блаженный Алексий был недалек от истины.
– Ты шо, Циля Израилевна, допрос мне как первоклашке учинять?
– Икону у старика ты украл?
– Не. Я и у тебя ничего не крал. Сам искал краденое…
– И что пропало?
– А что упало, то и пропало. Zero problemo!
– Ясно…
Докурили молча. Стало очевидно, что разговор не получится. Нелегко достучаться до человека в человеке, если в нем разбужен примат. А стихия примата – стая…
Давно замечено, думал Садовский, что все беды наших соседей начинаются, как только они поворачивают свои алчущие взоры на Запад и проникаются верой в свою исключительность. За этим неизбежно следует лихорадочное перекраивание истории и мифотворчество без границ. В этом перевернутом мире русофобия становится не только профессией отдельных одиозных личностей, но и способом существования целых партий и государств.
Конечно, трудно любить Россию – страну, где разбиваются дороги, асфальтируются цветники и цементируются детские площадки. Где вор крадет у вора и от бюрократии не застрахован никто, даже сами бюрократы. Это то волшебное место, в котором удивительное уже не удивляет, а поразительное – не поражает. Здесь клопов и тараканов исстари сжигают вместе с избами, воду носят в решете, а абсурд обрел крепость и незыблемость традиции. И не понятно – то ли гениев перестала рождать земля русская, то ли дурак измельчал.
Легче, конечно, отгородиться от нее. Вырыть ров, натянуть колючую проволоку, установить пограничные столбы. Это самый простой путь. Ведь Россия – враг и агрессор. А как же иначе? Кто веками угнетал незаможных украинских селян и устроил голодомор? Кто отжал Крым? Кто затеял заваруху на Донбассе?
Застарелые обиды и вздорные обвинения, национализм изо всех щелей, пор и дыр, местячковый фашизм… Упав на благодатную почву, все это рано или поздно переходит в стадию ярко выраженной паранойи.
Жаль, конечно, Украину. Из самой богатой республики Советского Союза она превратилась в беднейшую страну Европы, униженную, выпрашивающую подаяние у Международного валютного фонда и раболепствующую перед сильными мира сего. Но мог ли избежать этой участи народ, который отрекся от своей истории, упразднил День Победы и сделал национальным героем Бандеру?
– Ладно, иди, – сказал Садовский, тычком в челюсть провожая непрошеного гостя. – Поймаю еще раз – убью. Честное пионерское…
– Шоб я тебя так забыл, как я тебя помню! – с обидой произнес кучерявый.
– И поосторожнее там. Старожилы говорят – последние солнечные деньки. Потом пойдут дожди, грибы, партизаны…
Садовский окинул взглядом свои вещи, пытаясь определить, не пропало ли что-нибудь. Заглянул в рюкзак и по некоторым признакам понял, что там завелась мышь. Осторожно выложив все крупные предметы, он устроил ей показательный шурум-бурум. А когда заглянул в рюкзак снова встретился взглядом с поседевшим в одно мгновение зверьком.
– Беги скорей, – проворчал он. – И расскажи всем своим, что бывает, когда пакостишь целому подполковнику запаса…
Тут он заметил записку, прижатую дворником к лобовому стеклу.
«Не спрашивай, кто я. Просто приходи. В полночь. Крайняя по дороге в Пустыню изба. И не зажигай света. Я буду одна…» – было написано в ней.
Почерк ему ни о чем не говорил, бумага – полоска, оторванная от старой газеты – тоже. Никаких геральдических знаков, выходных данных или следов губной помады. Кто бы это мог быть?
Возможно, предположил Садовский, ответ кроется в тексте послания, между строк. Впрочем, это было бы слишком просто. Света с маленькой буквы и пропущенной запятой может оказаться кем угодно. Инженером, к примеру. Полковником. Кем-то из его нукеров. И даже всеми ими вместе взятыми. Женщина как приманка. Что не исключает вероятности того, что Света именно Света, а не группа товарищей, какая-нибудь другая особа женского пола или банальное электромагнитное излучение.
Конечно, надеяться на это было бы наивно. Как бы это ни тешило его мужское самолюбие. Трудно представить себе, чтобы женщина-экскурсовод, воспылав к нему внезапной страстью и забыв себя, бросилась в его объятия. Не тот темперамент. Да и воспитание не позволит. Алена? Слишком эмансипирована и самодостаточна. Принадлежит к тому типу людей, которые лет до ста катаются на скейтах и прыгают с парашютом, а потом начинают задумываться, не поря ли остепениться и слетать в космос. Всегда окружена толпами поклонников. Зачем ей отставной козы барабанщик? Юля? Эта может. Но слишком сложная для нее комбинация. Проще было бы под каким-нибудь пустяковым предлогом пригласить его в палатку. Остается Аля. Отвергнутая, но не отмщенная. По простоте душевной готовая выплеснуть на своего обидчика кастрюлю горячего борща. И что? Ей тем более незачем под покровом темноты тащиться в Пустыню. Все можно устроить и здесь.
А вдруг это крик о помощи? Точно, ему назначила свидание какая-то таинственная незнакомка. Отсюда и все эти меры предосторожности. Но как она могла пробраться сюда незамеченной? И почему хочет остаться неузнанной? Кто-то из деревни? Тоже маловероятно. Что-то связанное с исчезновением иконы блаженного Алексия? И, кстати, что искал в его багажнике застигнутый на месте преступления гитлерюгенд?
Однако, все это выглядело крайне неубедительно. Тут крылось что-то другое. Засада? Но кому он стал помехой и зачем придумывать такой примитивный способ выманить его из лагеря? Можно было просто подкараулить его возле джипа…
Если это Инженер, вызвавший его на поединок, то к чему такая секретность? На рыцаря тубуса и биты это как-то не похоже. С Полковником у него вечный мир. Что касается его подручных, то без ведома своего главаря они не сделают и шагу.
Тогда кто же?
В любом случае готовиться ему следовало не к алькову с деревенской периной и пирамидой пропахших нафталином подушек, а к контактному бою в замкнутом пространстве. К встрече без свидетелей. По невыясненному пока поводу и с неясной целью.
Но чем бы не была продиктована необходимость этой встречи – для него это был вызов. Самое благоразумное, что он мог сделать – не подвергать себя опасности и попросту уклониться от нее. Посмотреть, что будет дальше. Перспектива получить тяжелым тупым предметом по голове, попасть в скверную историю с криминальным подтекстом или провести ночь с особой неопределенных лет и уклончивой наружности, скрытой под непроницаемой вуалью ночи, выглядела малопривлекательной. Человеку немолодому, умудренному жизненным опытом и не отличающемуся крепким здоровьем не пристало ввязываться в такие авантюры. Да, не пристало. Себе, как говорится, дороже…
И потому он твердо решил, что пойдет.
Вечером, стараясь не привлекать к себе лишнего внимания, он обошел окрестности Пустыни. Вся женская половина в лагере Петровича, устав после долгого трудного дня, завалилась спать. Сам Петрович со товарищи пек в догорающем костре картошку и пил недопитый накануне самогон. В стане Полковника было непривычно тихо. Садовский видел, как нырнула в свою палатку Алена. Некоторое время спустя, выпорхнув из «буханки», за ней последовала Светлана-экскурсовод. После «совещания с руководством» разбрелись по стойбищу и остальные члены зондеркоманды. Судя по всему, никто никуда не собирался, все готовились к отбою.
На мгновение Садовский засомневался, стоит ли ему всерьез воспринимать историю с запиской. Если это чья-то глупая шутка, то тут без вопросов. Он и сам большой любитель розыгрышей. А если нет? Если кому-то понадобилось, чтобы именно в полночь он отсутствовал в лагере? Уж не задумал ли Полковник нападение на поисковиков? Перед отъездом он на всякий случай посоветовал Петровичу не терять бдительности и предупредил его о том, что собирается побывать в крайней избе на выезде из деревни.
– Так она вроде заброшена.
– Тогда познакомлюсь с привидениями, которые там обитают…
– Что-то не нравится мне все это, – нахмурился Петрович, но отговаривать не стал.
Садовский отогнал джип к дому бабы Любы и, выждав некоторое время, пешком вернулся к избушке на окраине Кузьминок. Выглядела она неказисто и мрачновато, словно в ней давно и прочно поселилась нечистая сила или чья-то заплутавшая смерть. Окна были наглухо заколочены, покосившаяся печная труба напоминала вывернутый с корнем пень. Особенно зловеще выглядела яблоня, расщепленная пополам, будто ударом молнии. Отсвет луны в дорожной колее, наполненной водой, казался почти багровым. И даже размытый узор на закрытых ставнях напоминал рисунок гюрзы и вызывал ощущение угрозы. Казалось, вот-вот с треском распахнутся и прозреют слепые оконца и в образовавшихся черных проемах запляшет вырвавшаяся на свободу нежить.
Он дважды обошел вокруг дома, пытаясь понять, есть ли там хоть одна живая душа и продумать пути отступления. Мало ли что. Даже попав в сказку, ты должен знать, где запасной выход. Вдруг, это страшная сказка.
«Куда тебя несет, старый черт? – ругал он себя. – Угомонись, наконец. Да, есть такое волшебное место, на которое мы всю жизнь ищем приключений. Там сначала играет детство, потом колобродит весна, а если доживешь до преклонных лет – хороводит геморрой…»
Он поднялся на крыльцо и осторожно приоткрыл дверь. Никаких растяжек. Значит, взрывать его, по крайней мере, сию минуту никто не собирался. Еще не поздно было повернуть обратно. Но желание разобраться во всей это чертовщине оказалось сильнее…
– Кто ты, добрый молодец или Идолище поганое? Если добрый молодец – давай потолкуем, а если Идолище поганое – выходи на честный бой! – вполголоса проговорил Садовский и шагнул в избу, как в портал, ведущий в другой мир или врата ада, с надеждой, трепетом и страхом, исполненный решимости отбить нападение врага или обнять друга.
– Ну, теперь главное не ударить харизмой в грязь… – прошептал он и внезапно, как это уже не раз бывало с ним в минуты опасности, успокоился.
Его встретил запах плесени, нежилого дома и едва различимая музыка – кажется, это был один известный итальянский певец; его можно было узнать по характерному тембру голоса, словно пел он с зажатым прищепкой носом.
Садовский подумал, что вместо ожидаемой драки с несколькими неизвестными его ждет вполне предсказуемый эрос с гнусавинкой. Трудно сказать, что бы он предпочел, если бы ему предоставился выбор.
– Кто ты, незнакомка, отзовись! – подал голос он.
Тут его губ коснулась чья-то легкая, очевидно, женская рука и вслед за этим он почувствовал, как она спускается к его рубашке, расстегивая одну за другой верхние пуговицы. По его груди скользнул долгий, жгучий, растянутый, как полыхающий хвост кометы, поцелуй. Он обвил талию женщины-невидимки руками и, испытывая легкое головокружение, подался вслед за ней в непроницаемую тьму. Вестибюлярный аппарат подсказывал ему, что он изменил вертикальное положение на горизонтальное, рухнув в ворох постельного белья, расстеленного поверх мягчайшей перины на скрипучей железной кровати. Дальше все произошло само собой – жадно и нетерпеливо с ее стороны, чуть насторожено и не слишком настойчиво – с его. А когда объявший их жар немного спал он вновь попытался заговорить с ней. И снова ее ладонь преградила его уста, словно в этом старом заброшенном деревенском доме давным-давно были позабыты все слова и все они, образовав косяки фраз, целую вечность назад улетели в неведомые края.
– Мучительно хочется курить, – выдавил он из себя. И получил символическую пощечину, означавшую – «нет».
Как странно, думал Садовский, оказаться в этом невозможном, сотворенном каким-то неведомым магом срубе, в который проваливаешься, будто в бездонный колодец и летишь, потеряв счет часам и минутам до полного своего исчезновения. И тем более удивительно, непостижимо, что в этом гиблом, замороченном, кем-то проклятом месте, несмотря на все видимые страхи и опасения правит любовь. Ее незримое присутствие выдает лишь легчайшее, как дуновение ветерка, дыхание и игра чутких, почти благоговейных прикосновений. И это вовсе не иллюзия, не сон и не бред одинокого, истосковавшегося по женской ласке мужчины, понимающего, что даже самые сильные из нас, вдосталь побитые жизненными ветрами, огрубевшие и одичавшие нуждаются в подпитке нежностью любящей женщины. Принимая столь щедрый дар, он молил лишь об одном – чтобы это длилось как можно дольше. И было неважно, что за этим последует – горечь прощального поцелуя, возмездие Венеры или тупое вероломство зазубренного кухонного ножа. Мгновение за мгновением кто-то продолжал гладить и ерошить его волосы, ласкать губами, сжимать и покусывать плоть, словно возвращая его себе после долгой разлуки и пытаясь запечатлеть в тактильной памяти таким, каким он был здесь и сейчас – надолго, навсегда. А он лежал с воображаемой сигаретой во рту, наблюдал за поднимающимся к потолку воображаемым дымом и гадал, кто же та, что находится рядом, прижавшись к нему всем своим податливым, текучим, удивительно нежным, не имеющим четких границ телом. И что будет дальше.
А потом до его слуха донеся едва различимый, будто шелест сонных камышей с противоположного берега реки, отзвук: «Уходи». Он подчинился. И как околдованный, чем-то навеки опоенный побрел неизвестно куда, утопая в клочьях дремлющего над лесным разнотравьем тумана.
На раскопе он оказался лишь поздним утром.
– Ну что? – спросил Петрович.
– Там – ничего. А тут?
– Аналогично. Ночь прошла спокойно. Звонки в дежурную часть не поступали…
– Наши все на месте? Никто никуда не уходил?
– Все как обычно. А почему ты спрашиваешь?
– Да так, показалось…
– Ну, тогда – за дело. Бойцы ждут…
Но работа как-то не заладилась. Одолевали мысли и воспоминания о событиях минувшей ночи. Ну вот, рассеянно думал Садовский, я и познакомился с хорошей, хотя и немного загадочной женщиной. Буду ухаживать за ней, поливать комплиментами, удобрять цветами и конфетами… Только вот не известно, где ее теперь искать, кто она и как выглядит. Может, уродина какая. Но это, в общем, и не важно. Главное, что женщина хорошая. Хотя, как уже отмечалось выше, и немного загадочная…
Он специально утрировал, опасаясь признаться даже самому себе, что несмотря на выработанный годами гомеопатический иммунитет к любви и к серьезным привязанностям отравлен ее чарами. Волшебница, кудесница, ворожея или просто ведьма. Все в ней есть – и обаяние ромашки, и отрешенность ковыли, и колючки чертополоха. Чем берет – непонятно. Но запомнилась вспышка ярко пережитого, блаженного почти до боли состояния, словно на какое-то мгновение тоска о несбыточном вдруг отступила и несбыточное – сбылось. Подаренный ею мир и совершеннейший покой оказался светел, свят и непреложен. И слишком короток, слишком обманчив, чтобы не понимать: наступит ночь и все это исчезнет, и в нем вновь закипит кровь и проснется непреодолимая тяга к ее темным прелестям, звериная тоска по сучьему теплу…
Покопавшись в земле, Садовский зачехлил саперную лопатку и направился в лагерь. У костра вовсю кошеварила затянутая в топик с рискованным декольте Аля.
«У нее, кажется, был ребенок. С него, с ребенка, и начнем», – решил Садовский.
– Ну как наш мальчик? – спросил он у поварихи.
– В смысле?
– Ну, растет?
– У меня девочка…
– А… Вообще-то, чтобы получилась девочка нужен сначала мальчик.
– Железная логика… А с мужем у меня все в порядке. Прошу не беспокоиться и не беспокоить…
«Да нет у тебя никакого мужа», – чуть было не сказал Садовский, но удержался, не сказал.
«Нет, не она», – подумал он, покосившись на ее декольте, из которого просилась наружу, как дрожжевое тесто из квашни, исполненная величия грудь. У его ночной шептуньи эта часть тела была не столь объемна и рельефна.
«Тогда кто»?
– Ты чего уставился? – вывела его из задумчивости Аля. – Не про тебя товар…
– Не мешай мне получать эстетическое удовольствие. Ты – отдельно, грудь – отдельно.
– Небось, осуждаешь?
Привычка к кокетству оказалась в ней сильнее напускной неприязни, которую она так старательно ему демонстрировала.
– Я еще не впал в старческий маразм. У меня нет потребности заседать в президиуме, делать замечания девчонкам по поводу слишком коротких юбок и ругать власть за удорожание проезда в общественном транспорте.
– Ну тогда полный порядок. А то я грешным делом тут подумала… Может, сгоняешь за кока-колой? Чтобы погасить пожар…
– Сегодня я немного нездоров. Как физически, так и финансово.
– Нужны деньги? Так я дам…
Прозвучало это несколько двусмысленно.
– Не надо. Гуляем на все! Да… Недолго же мы будем гулять, если на все…
– Кое-кто уже нагулялся. Кое-кому уже достаточно, – подходя к костру, сказала Юля. Выглядела она обычно – никаких голубоватых теней под глазами или обнадеживающих искринок в глазах.
– Не ревнуй, подруга, мне этот пустоцвет и даром не нужен, – усмехнулась Аля.
– Привет тебе, Дейенерис из дома Таргариенов, Кхалиси Дотракийского Моря, Матерь Драконов, трижды выжившая после шаурмы…
– Ты пьян?
Юля была явно не расположена к шутливому тону.
«Ну вот, – подумал он, – опять не с тех зашел».
А все почему? Женщина ждет продолжения со счастливым концом, мужчина – с открытой концовкой. Ждут они, как правило, разного.
– Из всех видов опьянения – алкогольного, наркотического, токсикологического или любого другого я выбираю опьянение любовью.
– Точно пьян. Это ты в деревне так наугощался, что до сих пор очухаться не можешь?
– Кто сказал?
– Петрович. Он тут объявил нам высшую степень боеготовности. И как-то так намекнул, что может быть этой ночью нам придется тебя выручать. Вижу ты сам справился…
– Я бы так не сказал…
Увидев, что дело близится к обеду, к ним присоединился Андрей.
– Садись, касатик. Накормлю, – нежнейше пропела Аля, помешивая поварешкой борщ в кастрюле.
– И ты тоже, – бросила Садовскому она, вложив в это «тоже» всю силу своего сарказма. – А где?
– Петровича с напарником не ждите, он придет позже.
Разговор за столом не клеился. Андрей пытливо поглядывал то на Юлю, то на Алю. Аля, страдальчески подперев подбородок, смотрела, как он орудует ложкой в солдатском котелке и по-бабьи вздыхала. Юля отмалчивалась и старалась не обращать внимания на Садовского, словно его тут и не было.
Он терялся в догадках – она, не она. Если она, то более талантливой актрисы видеть ему еще не приходилось. Ведь бывает так: встретились два тихих омута. Познакомили своих чертей. И устроили ад, гореть в котором приятно и весело. Но ничто не свидетельствовало о том, что это случилось или могло бы случиться именно с ней.
Сама собой навалилась накопившаяся в последние дни усталость. Итоги его пребывания в Пустыне были неутешительны. Его попытка отыскать деда, как это ни прискорбно, не увенчалась успехом. Оставалось лишь засвидетельствовать свое почтение Петровичу и под каким-нибудь благовидным предлогом убраться восвояси. Но прежде – выяснить, кто же все-таки та таинственная незнакомка, которая всякому времени суток предпочитает ночь…
До вечера он проспал в своем джипе, а когда проснулся – увидел на берегу речки Алену, которая нещадно хлесталась со своим тренером в спарринге. Его всегда поражал несокрушимый боевой дух этой легкой и хрупкой, как фарфоровая статуэтка женщины. Этого боевого ангела. Но то, что он видел перед собой не имело отношения ни к универсальному бою, ни к спорту как таковому. Казалось, еще немного и тренировка превратится в настоящее побоище. Тренер витал над Аленой, как коршун над ласточкой и искал лишь удобного случая, чтобы закогтить ее. Однако в самый последний момент ей все же удавалось выскользнуть из-под распростертых крыльев его черного кимоно и разорвать дистанцию. Все это могло закончиться серьезной травмой, поэтому Садовский решил вмешаться. Но не успел: тренер, очевидно не выдержав взятого темпа, выдохся и скрестил руки. Затем без лишних объяснений развернулся и направился к дереву, на котором висело белое, как знак капитуляции полотенце. Алена, переводя дух, присела на корточки.
– Привет, драчунья! – сказал Садовский, подходя к ней.
Она лишь устало кивнула ему.
– Я смотрю тут на набережной работают клубы по интересам. Разрываюсь между двумя желаниями – записаться в кружок бальных танцев или заняться кувалдоверчением на пляже. Но ты, я вижу, нашла себе дело по душе – молотить старого больного хулигана…
– Этот старый больной хулиган любого молодого в гроб загонит. Не мне тебе объяснять – ты все видел сам…
– На тебе лица нет. Плохо спится?
– Спиться всегда плохо, – скаламбурила она. – Поэтому веду здоровый образ жизни…
Она не без усилия поднялась на ноги и нетвердой походкой направилась в сторону своей палатки, бросив на ходу.
– Извини, мне надо умыться и переодеться. Пообщаемся как-нибудь в другой раз…
– А как поживает твоя соседка? – спросил он, неохотно отпуская ее.
– Светлана? Переводит с немецкого и обратно.
– Мне бы с ней увидеться…
– По какому вопросу?
В глазах Алены вспыхнул искренний интерес.
– По личному.
– Жди здесь. Я ее позову…
Он присел на пригорок и стал ждать. Ждать пришлось довольно долго. За это время немного подрос лес, пожухла нежно алеющая на закате солнца трава. Все вокруг в одночасье изменилось, стало другим. Даже речка-Ларинка зажурчала как-то иначе – тише и задушевнее.
Где-то здесь лежит его дед. Но встретиться им уже не суждено. Где-то здесь встречает рассветы женщина, которая могла бы избавить его от одиночества. Но она так и осталась неузнанной. Обычная история. Еще одно многоточие в бесконечно длящейся, безостановочно куда-то бегущей, ни на мгновение не замирающей жизни. А ты все ждешь, что кто-то большой и сильный возьмет тебя за руку и отведет туда, где твое существование обретет смысл, душа – покой, а сердце любовь. Не жди. Никто и никуда тебя не отведет. Ты сам должен сдвинуть себя с мертвой точки, взять за шиворот и швырнуть туда, где все это возможно, где есть шанс родиться заново и стать, наконец, тем, кем ты был всегда. И в конце пути, когда тебя просветит последний и первый наш рентгенолог тебе будет чем оправдаться. Тогда и обретешь ты свое место, о котором ныне не ведаешь. И будешь достоин этого места, и это место будет достойно тебя…
– Вы хотели со мной поговорить? – услышал он за спиной голос Светланы. Неуверенный, как будто чувствующий за собой какую-то вину. В то же время в этом голосе ощущалось недоверие. Быть может, к мужчинам как виду. Или к нему конкретно как представителю этого вида. А может ему просто показалось.
– Да,– сказал Садовский, вставая.
– О чем?
– Я зашел в тупик. И мне нужна ваша помощь…
– Чем же я могу вам помочь? – слегка удивилась Светлана.
– Я хочу знать содержание бумаг, которые вы перевели для Полковника. Возможно, это последний шанс найти моего деда.
– Там нет ничего, что может вам помочь. К тому же я обещала не разглашать…
– Зачем же разглашать? Поделиться…
– Нет, не могу.
– А карта местности у вас есть? Меня интересует, как выглядела Пустыня во время войны.
– Карты нет. Но можно поискать в интернете.
– Был бы очень признателен.
– Здесь очень плохо берет. Но я попробую…
Она уткнулась в свой гаджет, отгородившись от него челкой. А он, пользуясь возможностью внимательно рассмотреть ее фигуру, попытался сравнить свое визуальное впечатление с тем, что помнили его руки. И чтобы притупить ее бдительность непрерывно развлекал ее разговорами.
– Трудно в этом признаться, но я технологически отсталый мужчина. С недостаточно развитой инфраструктурой. У меня нет ни дома, ни дачи, ни престижной иномарки. Кстати, я до сих пор не умею пользоваться скайпом, у меня старенькая Нокия, убитый внедорожник. В музыке предпочитаю ретро. Да, еще я держу томик Тютчева под подушкой. Помните?
И отягченною главою,
Одним лучом ослеплены,
Вновь упадаем не к покою,
Но в утомительные сны…
В общем, готовый пенсионер! Стоял как-то в дьюти-фри в очереди – с бальзамом на травах и двумя сотенными в руке. Передо мной какой-то хорошо одетый мужчина. В облаке дорогого парфюма. Смотрю – купил подарочный коньяк за 10 тысяч. Расплатился с помощью телефона. И тут я почувствовал себя каким-то редким ископаемым. Ржавым комбайном на ржаном поле. Но не это главное. Я теперь не знаю, с какой стороны подходить к женщине. Они все с айфонами. И рождены, чтобы жить в айфоне. А я не хочу жить ни с айфоном, ни с женщиной в айфоне, я хочу жить с женщиной…
– Вот, нашла, – сказала Светлана, протягивая ему смартфон, на экране которого мерцала расплывчатая зеленая клякса с топографическими знаками.
– Если девушка доверила тебе самое ценное, что у нее есть – свой телефон – то как порядочный человек ты обязан на ней жениться, – сказал Садовский, разглядывая нанесенную на карту обстановку – немецкий опорный пункт и очень приблизительное расположение наших войск. Масштаб карты не позволял вникнуть в детали. А без них она была бесполезна.
Светлана никак не отреагировала на его тираду. Трудно было представить себе, чтобы эта внешне холодная, пребывающая в эмоциональной заморозке женщина оказалась страстной, ненасытной, щедрой любовницей. Но он бы не поручился, что это невозможно. Ее способность к преображению однажды приятно удивила его. Хотел бы он удивиться еще раз? Пожалуй. Ведь именно такие тихушницы зачастую оказываются тигрицами в постели.
– Ну, я пойду? – робко, словно отпрашиваясь у него с урока, спросила Светлана.
– Что ж, тогда задача не имеет решения.
Похоже, подумал Садовский, встреча в ослепительном мраке заброшенной избушки больше не повториться. Чары развеялись. Тут и сказке конец…
«Зачем я на это пошла? Чего хотела добиться? Не знаю…
Конечно, я сразу его узнала. Хотя за эти годы он сильно изменился. И внешне, и внутренне. До неузнаваемости, если уж говорить начистоту. И эта неузнаваемость характеризовала его отнюдь не с лучшей стороны. Но, говорят, именно с возрастом в человеке проявляется его истинная суть.
Теперь это был потрепанный жизнью уставший мужчина, типичный неудачник, пытающийся сохранить лицо. Его выдавали только глаза. Глаза, которым по-прежнему хотелось верить. И безоговорочно подчиняться…
У меня не укладывалось в голове, что передо мной – человек, которого я любила всю свою жизнь. Или мне так только казалось? Если бы я встретила его таким, каким он стал – разве смогла бы я в него влюбиться? Риторический вопрос. Или во всем виновата литература? Слишком рано прочитала я новеллу Стефана Цвейга «Письмо незнакомки». Слишком сильное впечатление она на меня произвела…
Но всему есть объяснение. И моему безрассудному поступку – тоже. Потратив столько душевных сил, испытав все – и муки неразделенной любви, и унижение, и крушение всех своих надежд, я решила положить всему этому конец. Взять реванш. Отомстить. За свою исковерканную жизнь. За то, что при встрече он даже не удосужился меня вспомнить. За все плохое, что привносят в этот мир, задуманный благостным и совершенным, представители так называемого сильного пола – сексизм, мужской шовинизм, либерализм, бюрократизм, парламентаризм и глобальное потепление. И не просто отомстить. Мне страстно захотелось заставить его без памяти влюбиться, довести до белого каления, до умопомешательства. Потом вырвать из его груди дымящееся сердце, а тушку выбросить на неорганизованную свалку. Таким, в общих чертах, был мой план.
Но почему, спрашивала я себя, все сложилось так, а не иначе? Почему теперь и навсегда я – раненая птица, а он – сбитый летчик? Неужели моя любовь с самого начала была обречена?
Чтобы понять это, надо, наверное, как следует покопаться в себе, обратиться к ранним своим годам и впечатлениям, ставшим определяющими в моей дальнейшей судьбе. Положить себя на кушетку и с бесстрастием психоаналитика пропальпировать всю свою жизнь.
С чего же начать?
Историю своей семьи я знаю плохо. Можно сказать, не знаю совсем – многое из того, что рассказывала мне моя бабушка, а потом и мама уже подзабылось. В Новгородскую область мои предки пришли откуда-то с Украины, кажется, с Ровенщины, где они мыкали свое горе-злосчастье до конца девятнадцатого века. Но и на новом месте беды преследовали их по пятам. Видно, суждено нашему роду вечно строиться, сгорать дотла и без конца бродить по свету в поисках лучшей доли. Один мой двоюродный дедушка сам себя сжег. Вместе с домочадцами. Было это недалеко отсюда, в деревне Пустыня. Сейчас ее уже нет, осталось только урочище. Он был священником, служил в местном храме. В 1937 году, когда за ним пришли, чтобы арестовать, он запер изнутри дверь и поджег дом. Понимал, что его как врага народа рано или поздно расстреляют, а семью сошлют в Сибирь на верную смерть. Сам священник, его жена и дочь сгорели заживо. А вот маленького сынишку вытащила из огня старшая сестра священника, моя бабушка.