Ступи за ограду

Часть I

Одиночество

1

Звонок залился так оглушительно громко, что мог перебудить спящих всего квартала. Впрочем, многие ли спали в эту ночь? Улица, мокро блестящая булыжниками в желтых пятнах света под раскачиваемыми ветром фонарями, была безлюдной, и безлюдность – он не мог избавиться от этого ощущения – была какой-то затаившейся. Те, кого не было сейчас на обмытых дождем тротуарах, не просто отдыхали в своих домах – они прятались, ждали и прислушивались.

– Кто там? – спросил за дверью настороженный женский голос.

Пико еще раз оглянулся – на улице не было никого – и приблизил лицо к дверной решетке.

– Прошу прощения, сеньора, мне нужен доктор Ларральде, – сказал он внятно, стараясь не повышать голоса. – По очень важному делу…

– Моего сына еще нет, – помедлив, отозвалась женщина из-за двери. – А кто его спрашивает?

– Ретондаро, – сказал он еще тише, снова оглядываясь. – Пико Ретондаро, к вашим услугам, сеньора. Мы с Хилем друзья. Когда он может вернуться? Мне совершенно необходимо…

Дверь отворилась, и женский голос из темноты пригласил его войти. Потом дверь захлопнулась за его спиной.

– Сейчас включу свет, – сказала сеньора Ларральде, продолжая возиться с запорами. – Я до сих пор не могу опомниться… Какой день, сеньор Ретондаро, какой день! Все эти бедные люди, которые ничего не ожидали, а были, говорят, и с детьми…

Щелкнул выключатель. Пико увидел себя в обществе пожилой женщины с испуганным выражением лица.

– Очень рад, сеньора. – Он поклонился. – Как поживаете?

– Проходите, сеньор. – Донья Мария открыла дверь в гостиную. – Я дам вам кофе, вы совсем промокли. Сын должен вот-вот вернуться. С этими событиями – вы сами понимаете – воображаю, что делается там, в госпитале! Иисус-Мария, какой ужасный день…

Донья Мария повторила приглашение сесть и чувствовать себя как дома и вышла. Пико, держа руки в карманах плаща, обвел взглядом маленькую, старомодно обставленную гостиную. Семейные фотографии, маленькая статуэтка Луханской мадонны, какие-то сувениры из ракушек. Большая цифра 16 на отрывном календаре. Он шагнул к календарю, сорвал листок и долго смотрел на него, словно пытаясь разобрать иероглифы. 1955, 16 июня, четверг. День поминовения святого Иоанна-Франциска Р. Что означает это «Р.»? Римлянин? Был разве такой святой – Иоанн-Франциск Римлянин? Возможно, был. Возможно, не был. Какое это теперь имеет значение?

Он сложил листок пополам, потом вчетверо и зачем-то спрятал его во внутренний карман. Какой адский холод в этой комнате, здесь, очевидно, никогда не топят. Черт, он весь промок. Сколько прошло часов? Сейчас уже полночь, а началось это около полудня…

Точнее – около полудня началось в городе. Для них все это началось еще сутки назад. На рассвете они – штурмовая группа, обозначенная в диспозиции под кодовым именем «Хота», – уже шестой час томились в прокуренных комнатах чьей-то пустой квартиры в Палермо, ожидая условного сигнала по телефону. Задача, стоявшая перед ними, заключалась – если вспомнить слово в слово текст диспозиции – в «содействии захвату казарм Первого моторизованного полка Мальдонадо». Кто, собственно, должен был захватывать Мальдонадо, кому они должны были в этом содействовать – они не знали. По крайней мере, лично он не знал. Плохо представлял он и то, каким образом тридцать человек с пятью «томпсонами» могли содействовать захвату одной из самых крупных казарм столицы. Пистолеты-то у них были, еще бы. У кого из студентов в наши дни нет пистолета! Но автоматов было всего пять. Конечно, может быть, те, кому они собирались содействовать, были вооружены лучше…

– Чашечку кофе, молодой человек? – Донья Мария поставила на стол сахарницу и кофейник. – Что же вы не садитесь? И плащ лучше сняли бы, – он у вас весь мокрый… Впрочем, здесь холодно…

Она говорила что-то еще, Пико ее не слышал. Присев к столу, он выпил кофе почти залпом, не размешав сахар; хозяйка немедленно налила ему еще.

– Вы бесконечно любезны, сеньора, – пробормотал он сквозь сжатые зубы, чувствуя, что его начинает колотить озноб. – Но вы должны знать, что я замешан в сегодняшних событиях. Может быть, мне лучше выйти и подождать Хиля на углу квартала…

– Еще чего, в такую погоду! – возразила донья Мария. – Вы думаете, мой сын никогда не был замешан в событиях? Извините, я вас оставлю, – ужин еще не готов…

Донья Мария вышла. Пико сидел, нахохлившись в своем мокром плаще, и грел руки о кофейник. Потом он налил себе еще чашку и выпил так же, залпом. Напоминание об ужине вызвало у него голодную спазму в желудке. Впрочем, он где-то что-то съел. Несколько часов назад. Прежде всего нужно восстановить в памяти – как, в какой последовательности все это случилось.

Утром они были там, в Палермо, – вся «группа Хота». Сидели и ждали сигнала, чтобы идти брать это проклятое Мальдонадо. Но сигнал так и не был получен, вместо этого около одиннадцати им позвонили и сказали, что весь список «Хоты» попал в руки полиции, что план меняется соответственно этому и все тридцать человек должны немедленно исчезнуть. Не только из района Палермо, не только из Буэнос-Айреса – предпочтительно вообще из Аргентины. На хорошем кастильском языке это означало: «Спасайся кто может».

Они вышли втроем – он, Эрнандо и маленький Кёрман с инженерного факультета. Разобранный автомат Эрнандо рассовал по специально приспособленным для этого карманам под плащом, а магазины отдал им. Два унес Керман, а два остались у него. Он хорошо понимал, что если его арестуют сейчас, пока у него еще нет фальшивого удостоверения личности, то судьбу его решат не эти два магазина, а имя и фамилия, фигурирующие в захваченном полицией списке штурмовой группы. К тому же, кроме магазинов в кармане лежал пистолет. Подумаешь, одной уликой больше или меньше!

Он добрел пешком до Пласа Италиа. На улицах было спокойно, жизнь шла своим обычным чередом. Только в баре, зайдя выпить кофе, он вдруг сообразил, что произошло что-то очень важное с самим планом восстания и дело вовсе не в захваченном списке. Его привыкший к логике ум юриста не мог согласиться с тем, что атака на Мальдонадо отменена только потому, что полиции стали известны фамилии некоторых из тех, кто должен был в этой атаке участвовать. А распоряжение «исчезнуть из Буэнос-Айреса и предпочтительно из Аргентины» – к чему оно? Значит ли это, что руководство восстанием уже заранее, еще ничего не начав, предвидит провал? Или восстание вообще отменено? Но ведь им же сказали, что речь идет лишь о частичном изменении плана. Если заговорщикам все же предстоит действовать, то в силу какой логики они перед этим распыляют свои силы и лишаются определенной их части?

Он хорошо помнит, что думал обо всем этом, сидя в открытом на площадь баре против памятника Гарибальди, а проклятые магазины упирались ему под ребра и оттягивали карманы – два тяжелых прямоугольных бруска, отштампованные из черной вороненой стали, теплые и какие-то скользкие на ощупь. А потом вокруг него стало очень тихо, и он услышал вдруг, как кто-то срывающимся голосом рассказывает, что полчаса назад самолеты морской авиации атаковали правительственный квартал, сбросив бомбы на Розовый дом и военное министерство. Началась паника, люди повалили к выходу. Кто-то кричал, что метро и троллейбусы уже стали, а автобусы будут пока ходить по кольцевым маршрутам, минуя центр. Он продолжал сидеть в почти опустевшем помещении, охваченный внезапной и отвратительной слабостью, и с каждой секундой картина всего происшедшего становилась ему все более беспощадно ясной…

– Ну, вот вы и дождались, – сказала донья Мария, заглянув в комнату. – Хиль приехал, кто-то подвез его на машине. Сейчас будете ужинать.

Он поднялся из-за стола и отошел к окну, оттягивая кулаками карманы плаща. Совершенно отчетливо ему вдруг вспомнился характерный звук набитого патронами магазина, падающего на кафельный пол. Он выбросил их в уборной, там же, в баре на Пласа Италиа. Такой тяжелый дребезжащий удар, резкий и вместе с тем глухой, короткий и совершенно без резонанса. Он их выбросил потому, что уже там, в опустевшем баре, еще не побывав на Пласа-де-Майо и не увидев всего своими глазами, он уже все понял, и понял, что для него «революция» уже окончена…

Дверь распахнулась. Хиль Ларральде, небритый, отчего его ястребиное лицо казалось еще более худым, в пальто и криво нахлобученной шляпе, заглянул в гостиную.

– А, – сказал он, увидев гостя, – Ликург пожаловал? Привет. Я сейчас помоюсь, минутку.

Донья Мария накрыла на стол, Вернулся Хиль.

– А ты? – спросил он у матери, увидев два прибора.

– Я давно поужинала, – ответила та, – ты же знаешь, мне запрещено есть на ночь…

Поставив на стол сифон и початую бутылку дешевого «тинто», она пожелала приятелям доброго аппетита и вышла.

– Давай поедим сначала, – сказал Хиль хмуро, придвигая свою тарелку. – Я еще ничего не ел… Сестры там раздобыли пару бутербродов. Устал, как мул. Ешь, после поговорим. Или ты куда торопишься?

– Нет, – ответил Пико и машинально посмотрел на часы.

Они покончили с ужином молча и очень быстро. Хиль собрал тарелки, кости, пустую бутылку, унес все это на кухню и вернулся с уже знакомым Пико кофейником.

– Ну, рассказывай, – пригласил он, разлив кофе. – Ты что, тоже влип?

– Да, – сказал Пико. – Понимаешь… Список группы, в которую я входил, попал в руки полиции. А мы должны были выступить сегодня утром. Да, и вдобавок после обеда полиция заняла все наши явки… насколько мне удалось узнать.

– Фальшивки у вас есть у всех? – угрюмо спросил Хиль.

– Ни у кого их нет. Этот вариант не был предусмотрен.

– А что было предусмотрено? Устроить бойню в центре столицы, накрошить человечины – и потом что? С комфортом переселиться в Уругвай? Что же ты молчишь? Ты всегда обвинял меня в политическом дилетантстве. Ладно, мы играли в политику. Но мы не убивали детей!!

После выкрика Хиля в комнате стало очень тихо. Слышно было, как за окном, в вымощенном плитками патио, равномерно журчат стекающие с крыши дождевые струйки. Пико отодвинул нетронутую чашку.

– Давай договоримся, – сказал он, сдерживая голос. – Или ты веришь мне на слово, потому что никаких доказательств у меня сейчас нет, или я лучше уйду!

– Куда ты к черту собираешься уйти без фальшивки? Говори, раз пришел. Хотя я заранее могу сказать, что ты будешь говорить. Вы, невинные голуби, ничего не знали, не правда ли?

– Да, мы ничего не знали. Мы – я, по крайней мере, говорю о своих друзьях, – мы вошли в гражданское крыло заговора, будучи уверены, что наши руководители обо всем осведомлены и будут держать нас в курсе. А военных мы вообще не знали. Нам были только известны имена некоторых высших офицеров флота – Кальдерон, Оливьери и еще двое-трое. А в результате получилась гнусная история…

Он вытащил из кармана плаща смятую пачку, расковырял ее – сигареты были сырыми. Хиль молча протянул ему свои.

– Я понял все, когда услышал о бомбардировке, – продолжал Пико, не сразу раскурив сигарету. – Эти проклятые миликос¹ просто решили в последний момент устранить нас из игры… и действовать своими обычными методами. Я еще не совсем уверен, что наши имена попали в полицию без их содействия…

– А они действительно там?

Пико помолчал.

– По крайней мере, за мной уже приезжали, – сказал он, усмехнувшись одной стороной лица. – Я побывал у своей невесты… Ты ее, кажется, знаешь… Лусиа Ван-Ситтер. Она съездила к нам и разговаривала с прислугой. Приезжали около пяти вечера – спрашивали, где я и что я. Ну ладно, это несущественно…

– Существенно здесь то, что вы все – ты и все твои р-р-революционно настроенные сеньоритос, – все вы оказались сопляками. Ясно? Самые настоящие безмозглые сопляки – вот кто вы такие, и я рад, что вам хоть таким образом немного прочистили мозги. Ты мне хвастал когда-то, что близок со стариком Альварадо – помнишь? Еще расхваливал его до небес: «Гордость аргентинской науки, настоящий классический ум», – ты уже не знал, какими еще эпитетами его обвешать. А когда старик порвал с вашей бандой – тебе, что же, этот факт ни на что не раскрыл глаза? Или ты тогда решил, что ум у дона Бернарда не такой уж классический, а вот ум вице-адмирала Кальдерона действительно…

– Пошел ты к черту, Ларральде! – крикнул Пико. – Я тебе уже сказал, что в таком тоне нам разговаривать нет смысла! Легче всего указывать на чужие ошибки, когда сам ничего не делаешь…

– Я-то как раз делаю! Я сегодня всю вторую половину дня только тем и занимался, черт бы вас драл, что чинил и штопал последствия ваших невинных ошибок! Тебе известно, что одна из первых бомб – на углу Пасео Колон и Альсина, прямо перед министерством, – разорвалась в пяти метрах от переполненного троллейбуса? Я это знаю, потому что некоторых пассажиров потом привезли к нам… Тех, у кого осталось что к чему пришивать. Остальных сгребали лопатой. Понял, революционер?

Пико снял очки, вытащил из кармана плаща скомканный платок – мокрый, в прилипшем табачном мусоре – и стал бесцельно тереть стекла.

– Я этих бомб не бросал, – сказал он наконец, близоруко моргая. – Ни я, ни мои товарищи к этому непричастны. Способен ты наконец это понять, кусок кретина?!

– Не вопи, истеричка. Я тебя и не обвиняю в том, что ты лично приказал бомбить Пласа-де-Майо. Я только знаю, что вина за случившееся лежит и на вас, потому что это случилось только потому, что существовал этот ваш заговор. Военные не отважились бы на восстание в одиночку, без поддержки гражданской оппозиции.

– Однако они без нее великолепно обошлись!

– Да, в последний момент. А до самого выступления они хотели создать видимость сотрудничества и единомыслия с гражданскими кругами. Но ведь вы ни черта не поняли! И даже когда из игры вышла группа Альварадо, вы старику не поверили, вообразили себя умнее…

Пико надел еще более помутневшие очки, посмотрел на лампу, снял и снова принялся протирать – на этот раз бумажной салфеткой.

– Дело совершенно не в этом, – возразил он. – Никто из нас не воображал себя умнее доктора Альварадо, мы принципиально не были согласны с его основным тезисом. Мы считали, что к проблеме создания революционного блока нельзя было подходить с такой… с тем чрезмерным «пуризмом», что ли, какой проповедовала группа Альварадо.

– Ну, теперь и собирайте, что посеяли, – кивнул Хиль и встал из-за стола, посмотрев на часы. – Так… Каррамба, уже второй час! Я тебе постелю у себя в комнате, сейчас все устрою. Что ты думаешь делать завтра?

– Завтра мне нужно во что бы то ни стало пробраться в Энсенаду.

Хиль задержался у двери и обернулся:

– В Энсенаду?

– Ну да, в Рио-Сантьяго.

– Верно, я же забыл, что сеньор связан с флотом тесными узами! Ну-ну.

Ларральде вышел. Пико допил свой остывший кофе, обошел комнату – промокшие туфли попискивали при каждом шаге, – потрогал стоявшее на полочке странное сооружение из ракушек, с вклеенной в него фотографией пляжа и надписью «Мар-дель-Плата, 1929». Это сочетание цифр было каким-то привычным; он постоял с минуту, разглядывая выцветшую фотографию, и только потом сообразил, что 1929 – это год его рождения. Вздохнув, он поправил очки и отошел к окну. Тонкие струйки дождя продолжали журчать так же монотонно.

Дождь начался вечером. Когда он был на площади, дождя еще не было. Возле министерства военно-морского флота еще стреляли, за Розовым домом – у памятника Колумбу – догорали автомобили на исковерканной бомбами площадке паркинга. Там же, правее, поближе к военному министерству, солдаты устанавливали зенитки. А на самой площади – путаница оборванных троллейбусных проводов, битое стекло и какие-то обломки под ногами придавали ей непривычный хаотический облик, – на самой площади ревела толпа перед разгромленным зданием папской курии². Здание уже горело, но из верхних этажей еще выбрасывали на площадь книги и мебель. Он стоял поодаль в каком-то оцепенении и равнодушно думал о том, что, если сейчас ветер отогнет борт его плаща и кто-нибудь увидит сине-серебряный значок с крестом, его убьют тут же, ни о чем не спрашивая. У него даже не будет времени вытащить пистолет. А если бы нашлось время? Все равно он бы не стрелял. И не только потому, что это было бы бессмысленно…

– Ну, идем укладываться, – сказал вошедший Хиль. – Ты у меня еще никогда не был? Это наверху. Оружие с тобой?

– Со мной.

– Давай сюда. Завтра получишь обратно, а держать у себя это дерьмо я не хочу. В конце концов, я здесь не один.

Пико сунул руку за борт пиджака и выложил на стол большой «баллестер-молина».

– Двадцать второй? – спросил Хиль, взяв пистолет.

– Сорок пятый. У них сменные стволы, на любой калибр.

– Вон оно что. Я вижу, факультет права и общественных наук кое-что тебе дал, а? Пошли. Я это пока спрячу, до завтра.

Хиль накинул на плечи пальто. «Минутку», – сказал он, когда они вышли в слабо освещенный фонарем патио, и направился в дальний его угол, где виднелась цементная раковина для стирки и громоздились какие-то ящики. Пико ждал, поглядывая в темное небо и морщась от падающих на лицо дождевых капель.

– Ну вот, – удовлетворенно сказал Хиль, подходя к нему. – Там отличное место, ни одна собака не найдет. Осторожность никогда не мешает, дорогой конспиратор… Взбирайся наверх, только осторожно, в дождь здесь скользко. Из-за этой лестницы мне вечно не везет с любовью – представляешь, таскать девчонок на этакую голубятню?

Очутившись в «голубятне» и увидев приготовленную постель на раскидном кресле, Пико почувствовал вдруг такую смертельную усталость, что едва заставил себя раздеться. Хиль улегся на кушетке, ироническим тоном пожелал ему спокойной ночи и погасил свет.

– Спишь, Ретондаро? – спросил он негромко спустя четверть часа.

– Черт, не знаю, что со мной такое, – с досадой отозвался Пико. – Думал, что головы не донесу до подушки, а теперь какая-то идиотская бессонница…

Хиль зевнул.      .

– Да, мне тоже не спится. Хочешь снотворного? Из двух зол, старик…

– Спасибо за совет. Завтра я хочу быть с ясной головой.

– Похвальное желание, – одобрил Хиль, роясь в своей брошенной на стул у изголовья одежде. – Почему оно не возникло у тебя несколько раньше?

Он закурил сам и перебросил приятелю сигареты и спички.

– Так ты завтра едешь в Рио-Сантьяго, – продолжал он, молча докурив сигарету до половины. – Насколько я понимаю, там только пересадка. А дальше куда, если это не слишком нескромное любопытство?

– Брось ты паясничать, – раздраженно огрызнулся Пико. – Сам не знаешь, куда можно бежать из Сантьяго?

– Разумеется, в Монтевидео. О, Монтевидео! Земля свободы, традиционное прибежище всех аргентинских тираноборцев, начиная с диких и омерзительных унитариев. Так, так. Значит, доктор Ретондаро едет заканчивать свое политическое образование в эмиграции. И на чем же тебя повезут бравые питомцы адмирала Броуна – на подводной лодке?

– Иди к черту…

– Нет, на подводную лодку ты не соглашайся. Это не демократично, потому что таким образом драпали к нам недобитые наци в сорок пятом, и потом это не романтично. Вспомни, как это делалось во времена Мармоля. А? Ночь, пустынный берег, утлая бальенера³ и на палубе – изгнанник, живописно окутанный плащом. А ты? Подлодку тебе не дадут – слишком много чести и горючего, – а повезут на патрульном катере, который будет трещать и вонять на всю Ла-Плату. Подумаешь, романтика изгнания! Оставался бы лучше здесь, Ретондаро.

– Идиот, – прошипел Пико, швырнув окурок, рассыпавшийся в темноте красными искрами. – Я же тебе сказал, полиция меня разыскивает!

– Верно, я и забыл. Интересно, твои адмиралы уже успели дать интервью уругвайским газетам?

– Насколько я знаю, они уже арестованы… Так мне сказали у Ван-Ситтеров. Кто-то застрелился, остальных взяли.

– Кретины, даже удрать не сумели. А что, семья твоей невесты тоже участвует в предприятии?

Пико раздраженно фыркнул в темноте.

– Семья? Они там сегодня все по очереди падали в обморок, пока я разговаривал с Люси! А потом этот старый бол… Словом, мой вероятный тесть начал плести мне всякую чушь насчет того, как должен вести себя настоящий мужчина, не желающий подвергать опасности дом своей невесты…

– Вообще-то нужно сказать, что ты и в самом деле поступил не очень рыцарски, посылая сеньориту к себе домой. А если бы ее там схватили?

– Ее никто и не посылал, она поехала по собственной инициативе.

– Смелая девчонка. Почему ты, собственно, до сих пор не женился? Я об этой Ван-Ситтер слышу от тебя уже года четыре. А за дочкой старика Альварадо ты не приволакивался? Помнишь, такая недотрога, с глазищами? Кстати, куда она девалась, я ее что-то давно нигде не встречаю…

– Дорита? Она в Европе, уже около года. Никогда я за нею не ухаживал всерьез. Так, шутки ради…

Пико зевнул и завозился на своей скрипучей постели.

– Да-а, Дора Беатрис Альварадо… – задумчиво произнес он после недолгого молчания. – Фатальная женщина. А в свое время и я называл ее недотрогой.

– Фатальная? – В голосе Ларральде послышалось любопытство.

– Да нет… Это я в шутку. С ней в прошлом году была загадочная история – полюбила какого-то человека, а он умер, что ли, точно не знаю. Собственно, я не знаю почти ничего – однажды случайно был свидетелем ее разговора с падре Гальярдо… Не только я один – это происходило в клубе… Выглядела она тогда совершенно какой-то обезумевшей. А потом я только слышал, что она болела, у дона Бернардо спрашивать неудобно, так что толком я так ничего и не знаю.

– Каррамба, кто бы мог подумать, – отозвался Хиль. – Такая краснеющая лицеисточка. А у нее же был жених – янки, что ли? Это не он умер?

– Думаю, что нет.

– Так, так. Значит, она имела неосторожность влюбляться каждый год в нового. Действительно, фатальная персона. Она мне почему-то напоминала какую-нибудь такую инфанту, ей всегда не хватало стоячего кружевного воротника выше макушки. Ну и чтобы полдюжины пажей волокли за нею ее собственный хвост. Честно говоря, я таких не особенно люблю, хотя маленькая Альварадо имела, в общем, лакомый вид. А старик сейчас в Кордове, ты об этом знаешь?

– Знаю.

– Ты думаешь, он там просто лечится?

– Нет, не думаю… – помедлив, отозвался Пико.

– То-то же. Погоди, он еще всем вам утрет нос! На твоем месте, Ретондаро, – только сейчас я говорю совершенно серьезно, понял? – на твоем месте я бы попытался пробраться именно туда. Не в Монтевидео, а в Кордову. Понял?

Пико долго молчал. Ларральде подумал уже, не заснул ли его собеседник, но тот вдруг спросил:

– Ты связан с группой дона Бернардо? Ты или твои друзья, я имею в виду.

– Все мы сегодня в какой-то степени связаны между собой, – неопределенно ответил Хиль. – Как говорится, одной цепочкой. Сегодня я даже косвенно связался через тебя с представителями доблестных военно-морских сил. А в чем дело?

– Нет, просто так. Видишь ли, сейчас я все равно должен ехать в Уругвай. Но это не значит, что я пробуду там долго. Слушай, Ларральде. Ты считаешь, что мы были не правы в том, что связались с военными или что вообще сделали ставку на вооруженное восстание? Впрочем, первое вытекает из второго: в наши дни вооруженное восстание мыслимо только с одобрения армии. Разве не так? Значит, по-твоему, мы ошиблись в основном?

– Ты меня спрашиваешь, будто я ваш партийный теоретик, – с позевыванием отозвался Хиль, переворачиваясь на бок. – Непременно тебе нужны обобщения, чуть ли уже не целая доктрина: «В наши дни то-то следует делать только так-то и так-то…» А мне плевать на теории, понимаешь? В политике иной раз и ошибешься, кто против этого возражает… Но нужно так делать, чтобы от этих ошибок никто не страдал. Чтоб не гибли люди от ваших просчетов! Бывает, гибнут и от наших, и это случается, но все же ни один врач не приступает к операции на ощупь, с завязанными глазами… О людях нужно прежде всего помнить, понимаешь? О людях, а не о политических теориях. На свете, Ликург, и без того хватает несчастных, чтобы еще умножать их число с помощью политики…