Большой чёрный автомобиль с мигалкой на крыше катил по проспекту. Было пасмурно, накрапывал дождь. Серые мыши с мокрыми хвостами и казавшиеся от сырости какими-то облезлыми хомяки куда-то бежали вдоль тротуаров, спешили, уворачивались от летевших в них из-под колёс брызг. Другие машины пропускали посверкивающего жёлтым проблесковым маячком полированного монстра, не чиня ему препятствий.

В отделанном бежевой кожей и дорогим деревом салоне было просторно, свежо и уютно. Дома, витрины, тротуары с разбегающимися по ним от падающих с неба крупных холодных капель неудачниками сменялись за окнами, словно кадры кинофильма.

Кузьма Кузьмич сидел, развалившись на диване, курил сигару и смотрел то вперёд, то в окно справа. Его квадратный широкий афедрон накрывал едва ли не половину всей площади дивана; шерсть его лоснилась, кожа на холёных лапах была розовая, а карие глазки-бусинки навыкат смотрели сыто, нагло и безразлично.

Выпустив кольцо густого дыма, Кузьма Кузьмич протянул лапу с сигарой к позолоченной пепельнице и стряхнул пепел наманикюренным когтем.

«Вот он, успех! – сказал про себя Кузьма Кузьмич. – Я – самый обычный хомяк с окраины, добился от жизни многого, и теперь сижу здесь, в приличной машине. (Автомобиль в этот момент остановился на светофоре.) А вон тот, – взгляд его упал на одного из прохожих, – с мокрыми усами… Топчется на остановке, мокнет, автобус ждёт… Неудачник. Вот какая нормальная баба станет жить с таким лохом, что на автобусе ездит! А эта… – он перевёл взгляд на молоденькую мышку, – шлюшка хвостатая… Стоит. Косится. Ха! Заме-етила! Может подобрать? Ведь спит и видит, как бы сесть солидному мужчине на… хвост. Знаю, знаю, что за мысли крутятся в этой милой серенькой головке… (Машина тронулась.) И их таких в стране миллионы! Серое быдло…

Хомяк затянулся из сигары, отчего карие глазки его покраснели сильнее обычного. Выпустив облако дыма, он ткнул сигарой в пепельницу.

«Дурачьё криволапое. Зачем живут – сами не понимают. И правильно! Для этого и работаем… – Надменная ухмылка покривила хомячью морду. – Эх, мне бы больше власти… Чтобы как у крыс! – Он мечтательно прикрыл глазки-бусинки, при этом два передних резца выдвинулись из пасти сильнее обычного. – Но, увы, родился я хомяком, а не крысой, и всего положенного моему брату достиг. А дальше – всё, потолок…»

За окном смеркалось. Большой чёрный автомобиль ехал по широкой улице, где с минуты на минуту должны были включиться фонари; витрины магазинов, кафе и ресторанов уже светились, добавляя в дождливый вечер ощущение праздника. Настроение у Кузьмы Кузьмича было не плохое, нет – так, легкая сытая меланхолия, которая ему даже нравилась.

Зазвонил телефон. Хомяк подобрал лежавший рядом на сиденье смартфон, посмотрел на экран и ответил:

– Да, моя мышка!

– Дорогой, – пропищал из трубки голос жены. – Ты еще не дома?

– Нет. Буду позже. А ты где?

– У мамы. Я немного задержусь. Мама приболела… Я уже распорядилась, чтобы тебе приготовили ужин, а я поужинаю здесь… у мамы…

– Хорошо. Машину прислать за тобой?

– Не надо, я с водителем.

– Если что, звони.

– Конечно-конечно! Целую, дорогой! Пока-пока!

Гудки.

– Сучка хитрожопая! – тихо пробормотал себе под нос Кузьма Кузьмич. – Мама приболела… – И добавил зло, уже про себя: «У старой шалавы батальон любовников. Насмерть затрахает кого угодно, болезная… – Он открыл мини-бар и достал оттуда новую сигару. – «С води-ителем»… – передразнил он мысленно. Щёлкнул золотой зажигалкой, прикурил. – За дурака меня держит, тварь усатая…»

Он давно не любил жену, и та отвечала ему взаимностью. Иногда ему казалось, что он вообще никогда и никого не любил. Молоденькие хомячихи и мышки, которых он часто менял, были для него – так, обслуживающий персонал… как вот, к примеру, официантки, или как швейцары. С той лишь разницей, что швейцары открывали перед ним двери и получали за это чаевые, а остроносые молодушки раздвигали лапки, и тоже вознаграждались. Единственной и по-настоящему честной любовью всей его жизни была любовь к власти. Власть – вот её Кузьма Кузьмич любил всем своим хомячьим существом.

Нажав кнопку связи с водителем, хомяк распорядился ехать домой. Погода совсем испортилась: начался ливень, за окном уже не на что было смотреть. И курить больше не хотелось. Машина свернула в направлении выезда из города.

Кузьма Кузьмич рассеянно смотрел в окно на сносимые ветром капли воды, что горизонтально бежали по пуленепробиваемому стеклу. В голове было пусто – никаких мыслей – и он словно выпал из времени, просто смотрел в окно.

Когда ливень закончился – внезапно, будто на небе повернули кран – он очнулся от забытья и ему нестерпимо сильно захотелось выйти наружу, вдохнуть свежий после дождя воздух полной грудью, пройтись прямо по лужам. Кузьма Кузьмич снова нажал кнопку.

– Останови, – приказал он.

Водитель взял к обочине и остановил машину.

Это была окраина города. С одной стороны широкого проспекта, превращавшегося где-то здесь в федеральную трассу, вереницей выстроились торговые центры и гипермаркеты с огромными как футбольные поля автостоянками перед ними, с другой росли в небо многоэтажки нового микрорайона, а между проспектом и многоэтажками протянулся жиденький сквер с коваными фонарями и ажурными скамейками.

Кузьма Кузьмич потянулся к бару, взял сигару, понюхал её и, поморщившись, вернул на место, после чего открыл дверь и, пыхтя, выбрался из машины. Снаружи воздух пах озоном; вдохнув его полной грудью, хомяк потянулся лапами в разные стороны, махнул вышедшему, было, вместе с ним водителю и по совместительству охраннику:

– Побудь здесь. За мной не ходи.

Осмотревшись, он грузно побрёл в сторону ближайшей скамьи…

…Кот Василий был молод, силён и красив. Работал в охране на большой стройке; жил, как и миллионы других котов, в непримечательном микрорайоне на окраине мегаполиса вместе с женой Марфой. (В свое время не один клок шерсти был выдран из наглых морд самых породистых ухажёров, ради завоевания лапки и сердца трёхцветной зеленоглазой красавицы.) Василий был честным и принципиальным котом, благодаря чему пользовался уважением соседей и товарищей по работе. В молодые годы он успел надрать морду едва ли не каждому второму котанý на районе, за что теперь представители подросшего поколения усатых задир почитали за честь с ним поздороваться при встрече, потому что знакомство с Васей – плюс к авторитету.

Выйдя из автобуса на остановке возле сквера, Василий вдохнул полной грудью свежий вечерний воздух, потянулся, вытянув трубой полосатый хвост, и направился домой по привычному маршруту. В животе у него урчало. Как всегда после смены, ему хотелось поесть, помыться и завалиться спать.

«Интересно, – подумал кот, – что там сегодня дома на ужин?» – Только он так подумал, как произошло нечто странное…

…Непонятно, как и откуда на только что пустовавшей скамейке, мимо которой он как раз проходил, появился здоровенный жирный хомяк! Секунду назад никакого хомяка там не было, скамья была пуста, и вот он на ней, сидит! Сидит, морщится, сощурив красные глазки-бусинки и выставив вперёд штакетины жёлтых передних зубов.

Как и полагается всякому нормальному коту, Василий среагировал молниеносно…

…Кузьма Кузьмич сидел на сырой скамье, широко раскинув лапы и расслабленно откинувшись назад на удобно изогнутую спинку, и мечтательно воображал себя настоящим крысом. Налитые кровью глазки-бусинки вальяжно скользили по проезжавшим по проспекту машинам, редким прохожим, не задерживались на деталях. Он не думал ни о чём, он просто ощущал это: он, Кузьма Кузьмич, настоящий, пусть и маленький, но крыс – хозяин. Хозяин жизни.

В какой-то момент на периферии зрения Кузьмы Кузьмича мелькнуло что-то странное, что-то недолжное быть. Он повернул морду, и взгляд его остановился на ужасающем и вместе с тем удивительном явлении. Только что никого рядом не было, и вот из ниоткуда посреди аллеи появилось огромное полосатое чудовище с жёлтыми глазами, двигавшееся невероятно быстро. Чудовище тотчас метнулось к Кузьме Кузьмичу и…

…«Кабздец!» – успела пронестись в хомячьем мозгу последняя мысль, за мгновение до того, как здоровенная когтистая лапа ударила хомяку в голову…

…Инстинкт охотника, в мгновение пробудившийся в уставшем после смены Василии, превратил его в боевую машину: все чувства его обострились, ум стал быстр как компьютер, а мышцы налились силой и лёгкостью. В секунду он разобрался с грызуном, пробив тому когтем череп аккурат за ухом, а когда азарт охотника снова уснул, оставив в теле заряд бодрости, взял добычу двумя лапами, прикидывая вес:

– Ух ты, удача-то какая! – радостно сказал он сам себе. – Какой, сука, здоровый! И жирный, жирный-то какой! Целая крыса!

Перекинув тушку хомяка через плечо, кот достал из кармана жилета мобильник и, втянув один коготь, ткнул подушечкой лапы в иконку быстрого вызова на экране.

– Да, мой котик, – тотчас ответила ему Марфа. – Ты где? Скоро будешь?

Вася обожал слушать, как она мурлычет.

– Я недалеко, в сквере, – сказал он, совладав с охватившими его чувствами. – Уже иду. У меня для тебя сюрприз, Марфуша… Нет, не скажу какой, иначе это будет уже не сюрприз… Нет, это не красивое… Но вкусное! Всё, жди. Целую!

Ветка дерева склонилась возле фонаря так, что отбрасываемая ею тень полностью накрывала стоявшую неподалёку скамью и сидевших на скамье влюбленных. Ливень застал их в этом самом сквере, и они не стали никуда убегать. Дождь был тёплый, июльский. Они просто сели на лавку, прижались друг к другу и парень открыл зонт.

Теперь, когда дождь закончился, зонт лежал рядом на лавке, а двое оставались сидеть на сухом месте. Он держал её руки в своих руках, смотрел на неё, и с увлечением что-то ей рассказывал, а она слушала и улыбалась. В общем, им было хорошо вместе.

– Ой! Смотри! Кот! – сказала вдруг девушка.

Парень прервал рассказ и проследил взгляд подруги.

Метрах в двадцати от них, под соседним фонарём по аллее шёл крепкий полосатый котяра, неся в зубах добычу – здоровенного грызуна. Хвост кота торчал вверх крейсерской мачтой, спина прямая, походка как у рыси, или манула, или какого-нибудь другого лесного зверя.

– На Матроскина из «Простоквашино» похож, правда ведь?– заметила девушка.

– Да, есть что-то. – Парень улыбнулся. – И важный какой! Вон, поймал уже кого-то…

– Ага! Крысу, кажется…

– Нет. Это или морская свинка, или хомяк большой. У крысы хвост длинный, а здесь хвоста не видно. Хотя… может и отгрыз… – Парень осёкся, заметив, как подруга поморщилась. – И ведь сам не съел! Как думаешь, несёт кому-то?

– Может быть, кошке с котятами? – предположила девушка.

Она почти угадала. Почти – потому, что котят у них ещё не было, и Кузьму Кузьмича Василий с Марфой съедят вдвоём. А их первые котята появятся на свет только через неделю.

Охотник

Новый день Сер встретил в лесу, где охотился на кошек. Огненная верёвка высоко над головой засветилась сначала тускло, а потом всё ярче и ярче и вскоре осветила лес наверху, в котором охотились заклятые враги Сера – Ыр и Бур из клана Ыртыр. За ночь Серу удалось добыть аж двух котанов – полосатого и рыжего. Сер собирался вернуться в деревню посветлу, чтобы все видели его успех, и поэтому остался до утра на острове Ур, который на озере Чага, ближе к берегу клана Гыдыб, из которого и был Сер.

Он частенько ночевал на этом острове. Здесь было тайное место предков – квадратный домик с железной дверью с одной стороны, и решётками с трёх других. О месте том никто из охотников Гыдыбов не знал. В домике был круглый железный колодец, по которому можно было спуститься прямиком в подземные ходы предков, и Сер пару раз даже отваживался туда спускаться и немного там ходил, но в итоге решил, что лучше будет накрыть колодец решёткой из веток и устроить поверх решётки лежбище. В том безопасном домике с железной дверью, которую Сер наловчился открывать снаружи и запирать изнутри, он обычно отдыхал, спал, и, бывало, складывал там добычу, чтобы с собой не таскать.

Сер выбрался из домика незадолго до того, как огненная верёвка начала светиться, неспешно справил нужду в дырку под приметным камнем, из которой всегда шёл тихий гул, и разместился поудобнее на полянке, устремив взгляд вверх. Сер был любопытным: за всем наблюдал, всё примечал. В отличие от большинства соплеменников, ему всегда было интересно: как устроена огненная верёвка, и почему проклятые Ыр с Буром, а заодно и весь их лес вместе с котами и деревня с бабами и детьми не падают сверху на него; почему озеро Чага не прямое, а изогнутое, как охотничий лук, и вода из него никуда не растекается. Шаман Дыр Кар на все эти вопросы отвечал какой-то хернёй. Говорил, что мир их – большая бочка, которая летит в пустой темноте от одного огненного шара к другому, и что, когда долетит, они все о том обязательно узнают, и пойдут в священную деревню предков, где спрятаны бочки поменьше, в которых они полетят через пустую темноту к большому-пребольшому шару навроде яблока или апельсина. Гыдыбы втихую посмеивались над шаманом. Все знали, что молоть эту ерунду шамана научил его отец, а отца дед. Но, всё же, Серу было интересно – как оно всё утроено. И потому он едва ли не каждый день устраивался наблюдать за огненной верёвкой.

Посмотрев на возгорание нового дня, и послав искренние проклятия Ыру с Буром, а заодно и их старшим сыновьям Ыку и Гэку (чтоб им всем свалиться сверху прямиком в озеро!), Сер встал, отряхнулся, подобрал с травы лук с колчаном и тушки котанов и пошёл к берегу, чтобы вброд перейти с острова на большую землю.

Попаданец Аркадий Рогатов. История первая. Князь

Попал как-то раз попаданец Аркадий Рогатов в тело князя из рода… Впрочем, не будем уточнять род… Как попал? Да как и все нормальные попаданцы попадают – хрен его знает как. Жил себе жил, ходил на скучную бесперспективную работу, где коллеги его не уважали, терпел постоянные наезды тёщи, «не замечал» измен неверной жены, иногда получал по морде от соседа-уголовника Васьки Штакета… В общем, обычная была жизнь у Аркадия. А потом «бац!» и он уже князь!

…Быстро оправившись после вызванного неожиданным переселением в новое тело морального стресса, решил Аркадий, что надо приносить пользу Родине. А-то как же она, Родина, без его, Аркадия Рогатова, то есть, теперь, конечно, не Рогатова, но и не Романова, да и не Аркадия вовсе… но не будем уточнять… Как же Россия-то без него… Ведь кругом одни дураки: Государь Император ничего не понимает ни во внутренней, ни во внешней политике; чиновники все воры и бестолковые; полководцы – дураки, не умеют правильно воевать по военной науке; промышленность никуда не годится; сельское хозяйство неэффективно; учёные придурки всё никак не изобретут радио с телевидением, не откроют теорию относительности… Короче, бардак в стране сплошной. Но уж теперь-то, когда здесь, в этом отсталом времени оказался прогрессор из двадцать первого века, всё точно изменится в лучшую сторону.

«Надо поговорить с Государем! – решил Аркадий. – Историю я знаю хорошо: немало книжек в своё время про других попаданцев прочитал. Расскажу Его Величеству пару исторических фактов, о каких никто кроме него самого сегодня знать не может, а потом, когда Государь убедится, что я – настоящий кладезь знаний, когда сделает меня своей Правой Рукой и куратором над всеми министерствами и ведомствами, вот тогда-то я и разверну бурную деятельность: изобрету электричество, телефон и телеграф, построю первый автомобиль, самолёт и трактор, внедрю в войсках унитарный патрон, налажу производство пенициллина и выпущу сборник стихов Высоцкого под своим именем…»

И пришёл Аркадий под княжьей личиной на приём в кабинет к Императору, и стал рассказывать тому о разных пикантных предметах и государственных делах, о каких ему, Аркадию, несмотря на титул, знать не полагалось. Послушал его Государь, послушал и…

…Пригласил в кабинет главноуправляющего Третьего отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии, которому и передал нашего попаданца, что называется, на руки. И отправился несостоявшийся прогрессор сначала в застенки будущей Охранки, а оттуда – в закрытое медицинское учреждение, какое в наше время в народе зовут просто: «дуркой».

В заведении том, с известным комфортом, – князь, всё-таки, – Аркадий провёл последние двадцать лет отпущенной ему Господом жизни. К его услугам были весьма приличные апартаменты, обширная библиотека, закрытый дворик и парк с прудиком, для прогулок; о нём заботились медработники и внимательная прислуга.

Поначалу его посещали родственники и какие-то незнакомые люди, которым отчаявшийся в неволе попаданец рассказывал о будущем: про войны и революции, про Советский Союз, про полёты в космос, кино и Перестройку; но со временем визиты прекратились, и осталось князю только общество всегда проявлявшего к его рассказам живой интерес лечащего врача, угрюмых медбратьев и слуг. Он часто писал письма Императору, министрам и полководцам, в которых учил как правильно управлять страной, развивать прогресс и побеждать в войнах. Письма те читали только врач и главноуправляющий Третьего отделения. Иногда, под настроение, он давал концерты для немногочисленных соседей по заведению и персонала – исполнял под гитару песни Высоцкого. Песни слушателям нравились, Аркадий имел успех. От отчаяния Аркадий стал писать романы о других попаданцах, но читателей у тех романов было по-прежнему двое…

С годами пребывания в заведении от постоянного умственного напряжения его начали мучить приступы мигрени, однако умер недужный князь, как то часто бывало в те времена у благородных господ, от чахотки. А после смерти проснулся он в двадцать первом веке в своей квартире в кровати с неверной женой. За стеной в соседней комнате орал телевизор, – это глуховатая тёща смотрела ночной повтор любимого ток-шоу для домохозяек. Аркадий подскочил с кровати и побежал в совмещённый санузел, чтобы посмотреть в зеркало, – он двадцать лет не видел своего истинного лица. Оказавшись перед зеркалом, он долго не мог узнать себя в нём, но потом, конечно, узнал и успокоился. В зеркале был он, Аркадий Рогатов, никакой уже не князь.

Постояв ещё немного и посмотрев на стареющее своё лицо, он умылся и побрёл обратно в спальню к жене. Утром ему предстояло отправиться на давно забытую нелюбимую работу.

Новые люди

10 июля 1856 года, Санкт-Петербург, гостиница рядом со станцией Московской железной дороги, вечер

Нумер, в который в начале девятого часа вечера заселился Дмитрий Сергеич Борщевиков – герой этой короткой поучительной повести, был чист и в меру уютен. Тёплый июльский воздух, свободно проникавший в нумер через открытое окно, отчётливо пах шпалами и паровозной гарью, однако сомнительные ароматы железной дороги мало смущали Дмитрия Сергеича, ибо то был запах прогресса, к коему наш герой имел устойчивый пиетет. Да и не собирался он надолго здесь задерживаться. Впрочем, о том несколько позже…

Как того требует взятый автором старомодный стиль повествования, вначале надобно бы описать внешность героя (внутренняя же его сущность откроется читателям в своё время). Итак, Дмитрий Сергеич Борщевиков был крепкий молодой человек среднего или, пожалуй даже, несколько повыше среднего роста с украшенным орлиным носом и толстыми губами овальным лицом и тёмнокаштановыми волосами. Многие дамы находили таковую внешность привлекательной. Одет он был небогато, без роскоши, но чисто и опрятно, – во всяком случае, в гостиницу его в таком платье пустили.

Слуга, который перед тем внёс в нумер чемодан Дмитрия Сергеича и забрал у него паспорт на прописку, быстро вернулся с документом, и принёс заказанные им чай и котлетку.

– Благодарю, – сказал Дмитрий Сергеич, когда слуга поставил всё на стол.

– Чего ещё изволите? – вопросил слуга, не прибавив к окончанию полагавшееся «-с», ибо, сходу оценив платье и после ознакомившись с паспортом нового постояльца, точно убедился, что тот – никакой не барин, а всего лишь образованный из мещан, как и он сам.

– Нет, больше ничего не нужно. – Демократичный Дмитрий Сергеич не обратил внимания на маленькое хамство. – Прошу вас, по возможности, не беспокоить меня сегодня. Я сильно устал и хочу спать. А вот утром непременно разбудите меня, в восемь! У меня на завтра спешные дела.

– Всенепременно, – сухо ответил слуга и вышел.

Герой наш запер дверь, вернулся к столу, сел и принялся шуметь ножом, вилкою и чайным прибором, с аппетитом уплетая котлетку с чаем. Потом, отставив прибор в сторону, взял со стола бумагу, перо и чернила и достал из потайного кармана сюртука конверт, который быстро вскрыл.

В конверте были три записки, написанные рукой не нашего героя, и наш герой, внимательно прочитав и перечитав эти записки несколько раз, тщательно переписал их слово в слово. Подождав, пока чернила высохнут, он убрал записки обратно в конверт, приложив к ним две копии, и спрятал конверт в прежнее место. А третью записку положил на середину стола.

Содержание той записки было следующим:

«Для полиции.

Выхожу из гостиницы в одиннадцать вечера и уже не возвращусь. В третьем часу ночи меня услышат на Литейном мосту. В смерти моей прошу никого не винить.

Д.С. Борщевиков».

Встав из-за стола, Дмитрий Сергеич прошёл к открытому окну и выглянул наружу. За окном был пустой переулок, выходивший одним концом к железной дороге. До захода солнца оставалось ещё два часа с четвертью, но вдоль стены гостиницы уже пролегла удобная тень.

Постояв и послушав минуту, Дмитрий Сергеич чертыхнулся и вернулся ко входу, где на вешалке висела его фуражка, которую он чуть не забыл. Это была важная деталь плана: в фуражке этой его видело множество знакомых, и видела прислуга гостиницы, и видел извозчик, на котором он сюда приехал. Спрятав быстро фуражку за пазуху, вернулся к окну, ещё минуту послушал, повыглядывал и, наконец, перемахнул через подоконник. Нумер был на втором этаже.

Здесь следует сделать некоторое отступление, чтобы вкратце рассказать читателям предысторию того печального происшествия, что имело произойти в ночь с десятого на одиннадцатое июля года одна тысяча восемьсот пятьдесят шестого от Рождества Христова на Литейном мосту в Санкт-Петербурге.

Началом всех последующих событий, что привели нашего героя на Литейный мост, послужила его женитьба четыре года назад на милой девушке осьмнадцати лет Вере Павловне Ромашкиной, дочери мелкого чиновника и ростовщицы. Свадьба состоялась вопреки воле родителей Веры и в пику её тогдашнему жениху, каковой, по мнению Дмитрия Сергеича, девушку не любил, а имел к ней одну только похотливую страсть, совершенно реакционную и крепостническую. Герой же наш реакционной похоти к девицам не имел, хотя и порядком кутил в своё время, вследствие чего было у него довольно много любовных приключений, но его похоть не была реакционна, потому как был он из передовых людей своего времени – то есть, из тех, кого позже станут называть «новыми людьми». А у «новых людей» всякая похоть сопряжена с высоким нравственным чувством. Вот и в брак с Верой Павловной Дмитрий Сергеич вступил из сугубо прогрессивных соображений: чтобы освободить её от обязательств перед родителями, что осьмнадцать лет растили дочь, вкладывая в её воспитание немалые по их меркам средства, и рассчитывали через выгодный брак устроить её жизнь, а заодно и свою – уж не без того – старость.

Вера Павловна была девицей схожих с Дмитрием Сергеичем взглядов, и ей вовсе не хотелось супружеского закрепощения. А ещё Вера Павловна видела иногда мистические сны. И вот приснился ей сон, в котором она сидела в сыром подвале, вместе с другими девушками, а потом к ней в подвал пришла некая потусторонняя сущность женского полу с непрерывно меняющимися лицами, представившаяся «невестой многих женихов и сестрой своих сестёр» и выпустила её на волю, плясать и веселиться, наказав при этом, чтобы Вера Павловна поскорее выбрала себе жениха из числа её, сущности этой, многочисленных кандидатов. «Хочу, чтобы мои сёстры выбирали себе мужей из числа моих женихов!» – сказала сущность Вере Павловне. Когда девушка рассказала Дмитрию Сергеичу этот свой сон, он сразу понял, что является одним из женихов многоликой сущности и, полный решимости «вызволить Веру Павловну из подвала», предложил ей заключить брак. Не обычный реакционный брак, в котором девушка переселяется из родительского «подвала» в «подвал» к мужу, чтобы рожать и воспитывать детей, а такой брак, в котором супруги свободны ходить налево и направо, вступая в связи с кем пожелают, и ничем друг другу не обязаны – в брак «новых людей». И Вера Павловна, будучи по духу и сама из «новых», конечно же, согласилась.

И стали они жить как прилично «новым людям». Сняли квартиру на Васильевском острове, в которой расселились по разным комнатам, заведя правило: не входить в комнаты друг к другу без разрешения и не задавать друг другу лишних вопросов. Чтобы содержать жену, Дмитрий Сергеич бросил учёбу в медицинской академии, где учился до женитьбы, и стал перебиваться случайными заработками – репетиторством и переводами. Вера же Павловна, узрев очередной мистический сон, в котором ей снова явилась многоликая сущность и дала наставления – как дальше жить и что делать, открыла швейную мастерскую.

Дело у Веры Павловны пошло. Вначале она наняла несколько швей, с которыми вместе шила одежду на заказ, там же, на съёмной квартире. Потом, когда штат работниц увеличился, она сняла отдельное помещение, гораздо больше первоначального, в котором устроила то, что позже станут называть «кооперативами», заодно с общежитием. То есть, у трудившихся в мастерской женщин, как в овэновской общине, было всё общее – стол, кров, досуг, и, чтобы от первого, второго и третьего перейти к главному – к работе, достаточно было пройти в соседнюю комнату. Доходы при этом швеи делили поровну, в складчину покупая всё нужное и даже нанимая кухарок и бухгалтеров, а Вера Павловна была у них за предводительницу. Заказами прогрессивное предприятие нового типа и по совместительству кузницу «новых людей» обеспечивала хорошая подруга Веры Павловны француженка Жюли Ле-Блядье – бывшая парижская проститутка, которую в Петербург привёз состоятельный любовник, полковник, содержавший её уже несколько лет. Ведущая беспечную жизнь содержанки, Жюли бывала во многих петербургских домах, где и рекомендовала мастерскую подруги; и ни одна из тех дам, которые раз заказывали что-либо у Веры Павловны, не уходила уже к другим портным.

В общем, жили Дмитрий Сергеич с Верой Павловной четыре года. И даже отношения между странными этими супругами на некоторое время приобрели характер нормального – то есть такого, какое бывает у обычных, а не у «новых» людей – супружества. Мастерская Веры Павловны давала твёрдый доход, да и Дмитрий Сергеич, наконец, нашёл себе работу – поступил на службу в контору к одному фабриканту. Так что, нужды в средствах, как попервóй, супруги не испытывали. А потом приснился Вере Павловне новый мистический сон, из которого она поняла, что вспыхнувшая, было, в ней любовь к мужу – не настоящая любовь, а лишь благодарность за «вызволение из подвала», и что любит-то она по-настоящему не его, а его друга Александра Матвеича Рамзанова…

Сей Александр Матвеич был, как читатели уже наверное догадались, тоже из «новых людей». Мещанин – сын писца уездного суда, в отличие от друга, он таки закончил медицинскую академию и стал сначала врачом в гошпитале, а потом и профессором в академии. Как и друг, Александр Матвеич был чужд безнравственной и реакционной похоти к девицам, а ту, что имел, сопрягал с высоким нравственным чувством. Так, к примеру, ещё будучи студентом, встретив однажды чахоточную проститутку и алкоголичку, он уплатил её долги хозяйке публичного дома, в котором оная служительница Афродиты непосильно трудилась, вылечил её от чахотки и отучил от пьянства, и только после стал с ней сожительствовать. Разумеется, «свободно», не обременяя бывшую гетеру реакционными узами брака и какими-либо обязательствами. Они прожили вместе два года, прежде чем расстались. К слову, барышня та потом трудоустроилась в мастерскую к Вере Павловне, но речь не о ней… Был Александр Матвеич не просто другом Дмитрия Сергеича, а другом семьи, и был влюблён в Веру Павловну. И потому, как только узревшая мистический сон симпатия его объяснилась с мужем, охотно занял его место.

И вот чтобы не мешать счастью образовавшейся новой пары из числа «женихов и сестёр» мистической многоликой сущности, то есть, из числа «новых людей», оказавшийся третьим и, следовательно, лишним (те «новые люди» были, всё-таки, консервативнее других «новых», что придут позже, для которых жительство втроём уже не будет предосудительным), Дмитрий Сергеич Борщевиков согласился на отчаянный шаг…

Тремя часами позже, в тёмном переулке недалеко от Пантелеимоновской церкви…

– Друг мой! – приветствовал Борщевикова неожиданно появившийся из темноты человек. – Я рад, что ты пришёл.

Они сблизились.

– Ну, как там, в гостинице? – тихо спросил человек, пожимая руку нашему герою.

– Я сделал всё, как ты сказал, – ответил Дмитрий Сергеич и тотчас, не разнимая рукопожатия, полез свободной рукой в потайной карман за конвертом.

– Помни о конспирации, друг мой! – перейдя на шёпот, предостерёг его визави и, ухватив левою рукою за лацкан сюртука, прикрывая таким образом уже появившийся конверт от возможных посторонних взглядов, шагнул назад в тень, увлекая за собой Дмитрия Сергеича. – Помни о конспирации, – повторил человек сквозь зубы ещё раз, когда их лица сблизились.

Затем человек быстро забрал конверт у Борщевикова и тотчас сунул ему в ладонь другой:

– Здесь инструкции и пáспорты. Австрийский, французский и Северо-Американских штатов… В последних для тебя будет особое поручение: для пользы нашего общего дела нужно будет установить связи с американскими аболиционистами… Об этом – в конверте… Вот пистолет. – В только что освободившуюся от рукопожатия ладонь Дмитрия Сергеича ткнулась тёплая стальная рукоять оружия. – В половине третьего, на углу у Таврического сада тебя будет ждать извозчик Пантелей. С ним поедешь, и пистолет отдашь ему. Пароль: …

Они говорили недолго и негромко, не называя друг друга по именам. Ведь разговор могли случайно услышать, или даже специально подслушать, а уж имена – особенно имя не представленного читателям человека – непременно заинтересовали бы господ из Третьего отделения, окажись поблизости филёр.

Но удовлетворим интерес читателей, и представим им этого загадочного человека.