Луна над пустыней

«Да и само слово «биржа» (по-немецки «Бёрзе»), как говорят, – пишет Н. Ф. Золотницкий, – возникло даже от жившей в гор. Брюгге знатной фламандской фамилии ван-дер-Бёрзе, уступавшей под такого рода собрания (где продавцы и покупатели сговаривались. – Ю. А.) свое роскошное помещение». Филиалы бирж стихийно возникали чуть ли не во всех общественных местах – в трактирах, кабаках и т. д. За вывод особых сортов с заранее заказанными признаками богатые меценаты назначали огромные премии, достигавшие нескольких сот тысяч гульденов, по случаю выведения организовывали праздники. Один из таких праздников как раз и описан в романе Александра Дюма.

Были и курьезные случаи. Например, один матрос, случайно зайдя в лавку, взял с прилавка луковицу ценного сорта тюльпана, думая, что она съедобна. Хозяин догнал матроса, когда тот уже разрезал луковицу, посолил ее и собрался завтракать. Напрасно матрос уверял хозяина, что луковица совсем не вкусна и не стоит так переживать за нее. Хозяин передал дело в суд, и матрос получил шесть месяцев тюрьмы. В другом случае молодой человек случайно в разговоре стал чистить небольшую луковку, взятую со стола. Оказалось, это луковица знаменитого сорта Ван-Эйк. Молодой человек был присужден к уплате штрафа в 4000 гульденов с заключением в тюрьму до полной выплаты…

«Тульпомания» достигла таких размеров, что в конце концов вынуждено было вмешаться правительство. И вот 27 апреля 1637 года в Гаарлеме издали закон, «которым всякие сделки по тюльпанным луковицам были признаны безусловно вредными, и всякая отныне по ним спекуляция каралась законом».

Своеобразной памятью об этой истории осталась каменная плита, приобретенная голландским садоводом Креелаге. Эта плита была установлена на одном из двух каменных домов, стоявших на улице Гоора в Амстердаме и снесенных в 1878 году. На плите написано, что оба каменных дома куплены в 1634 году за три тюльпанные луковицы. После закона 1637 года «тульпомания» стала сходить на нет, однако через сто лет Голландия увлеклась новым цветком – гиацинтом. И вот уже 500 – 1000 гульденов за луковицу считается обыкновенной ценой, а луковица ярко-желтого Офира приобретается за 7650, луковица сорта Адмирал Лифкен – за 20000 гульденов. «И это тогда, – восклицает Н. Ф. Золотницкий, – когда воз сена стоил чуть ли ни несколько копеек и на копейку в день можно было отлично прокормиться». Копейка – это, надо думать, одна сотая гульдена…

А в начале XX века массовое увлечение цветами возникает еще в одной европейской стране, народ которой как будто бы славится своей сдержанностью, – в Англии. Только здесь героем выступает не тюльпан и не гиацинт, а нарцисс…

Если же заглянуть в более давнее прошлое, то как не вспомнить, например, пиры Нерона, во время которых с потолка сыпались миллионы лепестков роз и пирующие иногда насмерть задыхались под ними.

Конечно, во всех этих случаях дело не только в любви к цветам. Люди очень подвержены крайностям, а крайности, как известно, ни к чему хорошему не приводят. Однако цветы здесь не виноваты.

Наоборот. В Японии, например, до сих пор существуют праздники цветения сакуры, цветения хризантем. Мастер составления букетов, то есть специалист по икебана, пользуется не меньшей, а то и большей популярностью, чем знаменитый спортсмен или кинозвезда. Цветы в Японии – непременный элемент быта, и это не мешает японцам быть не только культурным, но и весьма деловым народом, обогнавшим все страны мира и по производительности труда.

Что же, поговорим и о производстве. Что бы мы делали без растений? Скажем хотя бы то, что именно растения находятся в основании пирамиды жизни, именно им, так называемым первичным продуцентам, все живое обязано своим существованием на Земле. Всякая жизнь начинается с растений – именно они преобразуют солнечную энергию в энергию питательных веществ, которые потом усваиваются животными, в частности, человеком. Хотя ученые и добились кое-каких успехов по части синтезирования органических веществ из неорганических, однако успехи эти очень невелики и опять же достигнуты только благодаря тому, что ученые не поленились пойти на выучку к растениям и животным.

История распространения ценных для человека растений по странам и континентам изобилует тайнами, приключениями, необычайными событиями и драматизмом. Вспомните истории с похищениями семян какао, кофе, хинного дерева, чая, каучука. Они читаются, как захватывающий роман. А судьба картофеля? Любимая наша картошка, к которой мы все так привыкли и без которой просто немыслимо обойтись, привезена к нам из Южной Америки, и всего каких-нибудь лет триста назад о существовании вкусных рассыпчатых клубней жители России даже не подозревали. Больше того – когда картошку стали вводить на Руси как культуру, то это встретило резкое противодействие населения. Люди боялись есть подозрительные, ни на что не похожие клубни, некоторые думали, что, может быть, их хотят отравить… А помидоры? Их тоже привезли из Южной Америки, в диком виде они могут расти и нормально плодоносить только в Перу. И тоже поначалу многие боялись есть эти большие странные «ягоды».

Новому Свету мы обязаны и тем, что в наш пищевой рацион прочно вошла фасоль. То же и с кукурузой, которой на ее родине, в одном из южных штатов Америки, поставлен золотой памятник в знак признания великих заслуг этого растения, дающего 250 зерен на каждое посаженное зерно, или вдесятеро больший урожай, чем любая из других зерновых культур.

Старый Свет не остался в долгу. Пшеница – первейшая из всех зерновых культур Земли, пшеница, которой засевается сейчас одна треть всех земель, отведенных под зерновые, в диком виде встречается только в Азии, на Балканах, в Крыму. Кофе, знаменитый кофе, которым так славится сейчас Южная и Центральная Америка, завезен туда и во все остальные страны из Африки. Яблоки, рис, чечевица, ячмень, овес, с успехом произрастающие сейчас во многих странах мира, – это тоже богатства Старого Света.

Возможно, когда-нибудь будет написана история растений, и это будет одна из интереснейших книг Земли.

Но не менее важно лекарственное значение растений. Об этом написано множество книг. Огромный трактат Авиценны «Канон врачебной науки» содержит несколько тысяч страниц и посвящен главным образом исцеляющему действию растений. Множество целебных свойств корней, коры, листьев, цветов, соков, плодов, к сожалению, забыто, еще больше, видимо, не открыто. До сих пор не известны медикам многие секреты народной медицины, а многие из известных просто-напросто не исследованы. У тибетских, китайских, индийских, африканских и индейских знахарей по части знания лекарственных свойств растений нам следовало бы учиться и учиться…

Но и это не все. Растения необычайно интересны психологически и философски. Многообразие их форм потрясает. Как и среди животных, здесь тоже есть труженики, хищники, паразиты. Возьмите, к примеру, заразиху, или стригу. Еще одно ее название – колдунья-трава. Это растение широко распространено в Африке, Южной Азии и Австралии, меньше – в Европе. В 1956 году оно проникло в Северную Америку. Это обманчиво красивое растение – один из самых страшных сорняков на Земле…

У нас стрига часто паразитирует на подсолнечнике. Скромненькая, симпатичная, она растет прямо под сенью его широких листьев. Но от такого соседства мощный подсолнечник вдруг начинает хиреть, листья его высыхают, гордая корона цветка сморщивается, семечки завязываются хилые, тощие или совсем не завязываются. В чем дело? А дело в том, что трогательная стрига не имеет собственных корней. Прорастая, семечко стриги пускает всего один корешок-трубочку, который впивается в корень подсолнечника. И сосет его соки. Если стриги много, корни подсолнечника не справляются с такой нагрузкой, и мощное растение засыхает. То же самое происходит со многими злаковыми культурами – пшеницей, ячменем, – а также клевером, люцерной, сорго, сахарным тростником… Стриге что – к моменту гибели своего кормильца она успевает тихонько отцвести, дать семена, которые ветром разносятся по полю и ищут нового полнокровного хозяина. Один-единственный экземпляр заразихи может дать в год до полумиллиона мельчайших, едва различимых невооруженным глазом семян. Эти семена в ожидании растения-кормильца способны пролежать в земле, не прорастая, по крайней мере 20 лет! Для практика-полевода колдунья-трава – непримиримый враг, для ученого-биолога – предмет настойчивых исследований, для философа, художника – загадка природы, источник раздумий, сопоставлений. Бывают ведь и люди-подсолнечники и люди-стриги…

Одним из антиподов стриги по части, так сказать, психологии является грецкий орех. О том, что это за дерево, я расскажу позднее. Сейчас хочу лишь заметить, что природа неисчерпаема, и недаром, по мнению многих ученых, биология пока находится на самой первой стадии своего развития, только-только еще занялась заря. Ботаника же – особенно – при всей своей древности до сих пор не выбралась из пеленок, до сих пор еще она не перестала быть наукой больше описательной, чем проникающей в суть. Да что там… До сих пор ученые ботаники не пришли к единому мнению по поводу систематики растений! И все еще дискутируется вопрос: какие растения считать высшими по эволюционному развитию – однодольные или двудольные? Что говорить о глубинах, если даже не все растения (как, впрочем, и животные) Земли открыты, описаны. Сколько еще белых пятен!

Вот и здесь, в Узбекистане, только недавно составлен шеститомный справочник флоры. Один из составителей его – Александр Яковлевич Бутков, лауреат республиканской премии им. Бируни, директор стационара на Кайнар-сае. А один узбекский ученый, по его словам, защитил диссертацию вот на какую тему: «Растения долины реки Пскем». Месяц или два он поднимался с палаткой в верховья Пскема. А река Пскем, между прочим, – одна из десятка рек Тянь-Шаня. И не всего, а только Западного… Можно ли говорить о том, что некуда приложить силы, что уже все открыто, исследовано, что родились поздно, что времена Пржевальских, Семеновых-Тян-Шанских, Арсеньевых и Билибиных миновали?

Синяя птица

А на плоскогорье, на небольшом хребте, отделяющем Кайнар-сай от соседнего, неизвестного мне названия сая («сай» – вообще по-узбекски «долина», «распадок» или «река»), я повстречал Синюю птицу…

Впрочем, это несправедливо, читатель. Получается так, что, оставив тебя на половине подъема, на маленьком уступчике, где хотя и растут ферула и эремурус, но негде даже присесть, где хотя и есть симпатичные итальянские клопы, но летают также и печально известные слепни, где в густом переплетении ветвей и трав вообще скрывается неизвестно что, я прочитал тебе длинную лекцию, а сам тем временем взобрался выше, на просторное плоскогорье, отдохнул, разделся до пояса, подставив кожу бархатистому ветру, да еще и Синюю птицу встретил. Нет, несправедливо это. А потому представь себе, что все перечисленное мы проделали вместе. Не считая пока Синей птицы, потому что о ней речь впереди.

Итак, сколько же здесь ферулы! Плоскогорье действительно плоское, разве что с небольшим наклоном и волнами, привольное, открытое ветру, со светлой лентой широкой полевой дороги – ну точь-в-точь русское поле, если не считать обрывов до краям и снежных пиков на севере и на востоке. И еще ферулы. Разве что наша сурепка может с нею сравниться по цвету и обилию цветков. Дорога тянется вдаль и исчезает где-то на подступах к темной, поросшей лесом горе – этакий окаменевший упрямый лоб великана (вот бы забраться!), – справа от нее – низинка, доверху заполненная желтой воздушной пеной. Ферула. И здесь ферула – по самому краю обрыва. С эремурусом вместе, конечно. А внизу – страшно далеко! – извивается белая тонкая ниточка – Кайнар-сай! – а вон и три крошечных игрушечных домика стационара, покинутых так недавно…

Летит земной шар в мироздании, поворачивается слегка, подставляя свои бока солнцу, легкий ветер шевелит листья деревьев и траву здесь, в отрогах Угамского хребта Западного Тянь-Шаня, и столько всего живого вокруг, и такая радость и полнота жизни! Красота!

Сейчас много говорят и пишут о сохранении окружающей среды, о том, что те-то и те-то виды растений или животных исчезли с лица Земли, а такие-то и такие-то исчезают. И вот что считается главной бедой: если так будет продолжаться, то скоро нам будет нечем дышать и нечего есть. То есть воздуха и куска хлеба мы скоро можем лишиться. Но как же мало все-таки в этом хоре голосов, которые вопиют о другом голоде – о духовном! А ведь он давно уже гложет нас.

Человек с сытым желудком не может ощущать себя счастливым, если не хватает пищи всем его органам чувств и – разуму. Если у него, например, неспокойная совесть, если нравственное чувство его не удовлетворено. Не случайно есть такое выражение: кусок в рот не лезет. Это тогда, когда человек озабочен проблемами нравственного порядка. Даже собаки, например, потеряв хозяина, отказываются от пищи и худеют прямо на глазах. Что же говорить о человеке? Как часто материальная пища не спасает людей, отчаявшихся в жизни! И мы знаем, что максимальное число самоубийств на душу населения приходится в самых развитых, самых материально обеспеченных странах мира. Стоит ли к такому стремиться?

Не потому ли создалось столь печальное положение, что мы так часто приносим в жертву чисто материальным благам все остальное: товарищескую взаимопомощь, сочувствие ближнему, дружбу, любовь… И красоту. Ведь мы так и не научились – а может быть, разучились? – ценить красоту, просто красоту, без учета немедленной материальной пользы. В лихорадочной, обезумелой погоне за материальной пищей как же часто мы забываем о других, не менее важных своих потребностях…

Да, красота не слишком в почете в последнее время. А ведь еще пророк мусульман, автор Корана, Магомет сказал: «У кого два хлеба, тот пусть продаст один и купит цветок нарцисса. Потому что если хлеб – пища для тела, то нарцисс – пища для души».

У древних китайцев было много легенд, связанных с цветами. В одной из них такие слова: «Тот, кто любит цветы и охраняет их, увеличивает свое счастье и получит блаженство. А тот, кто обходится с ними дурно и уничтожает их, будет несчастен и подвергнется самым строгим наказаниям». Так и хочется сказать: сбывается пророчество древних! Наказания, которым подвергается род людской за презрение к духовным ценностям, неисчислимы…

«Цветок лотоса – корабль, на котором утопающий среди океана жизни может найти спасение», – говорит древняя индийская пословица. Если это понимать не буквально, а символически, как и следует понимать пословицы, если под прекрасным цветком лотоса подразумевать природную гармонию и красоту, а также красоту человеческих взаимоотношений, то древняя индийская пословица имеет вполне современный и, я бы даже сказал, злободневный смысл.

Но что это? Вон там, посмотри, в лощинке. Мелькнуло между деревьями… Опять… Синяя птица! Настоящая Синяя птица сверкнула синим огнем и погасла. Села на дерево. Неужели прав был старина Метерлинк? Пойдем, пойдем за ней, за Синей птицей, еще хоть раз взглянуть. Плоскогорье-то, оказывается, волшебное… Смотри – опять. Ну до чего хороша! Светло-синие крылья и медленный чарующий полет…

Синяя птица! Кто б мог подумать… Есть. Жива! Настоящая Синяя птица… Улетела. Я даже сфотографировать не успел. И не надо! Зачем фотографии, если теперь я точно знаю: Синяя птица есть!

И что с того, что сначала Шафкат, а потом Александр Яковлевич убеждали меня на стационаре в том, что это была всего-навсего сизоворонка, довольно обычная, распространенная в Средней Азии птица? Ведь она синяя, настоящая Синяя птица, и тот миг, когда я впервые увидел ее в горах Западного Тянь-Шаня, запомнится мне, наверное, на всю жизнь. Есть Синие птицы! Не верьте тем, кто говорит, что их нет.

Гости

Разбудил меня лай собаки. Я еще не успел проснуться как следует, вспомнить, где нахожусь, еще рвались последние клейкие ниточки какого-то сна – кажется, что-то о гигантских бронзовках, которые хватали меня своими мохнатыми лапками. Все потому, что вчера днем мы обедали с тремя геологами – Володей и двумя Танями, зашедшими к нам на стационар в гости. И одна из Тань, полненькая черноглазая хохотушка, узнав о моем занятии, пообещала наловить разных жуков и действительно наловила. И, посадив их в коробочку из-под пленки, положила на мою кровать. «Я там наловила каких-то жуков, – сказала Таня за ужином. – На вашей постели лежат, в коробочке…» Когда я после ужина зашел в комнату, то увидел, что коробочка на постели приоткрыта и пуста, а на одеяле и под подушкой устроились несколько симпатичных бронзовок и жук-скакун…

Не помню уж, как лай собаки связался с навязчивыми бронзовками из моего сна, но только растворилась дверь, и на пороге своей комнаты я увидел жестикулирующую, делающую мне загадочные знаки хозяйку-узбечку, в первый момент принятую мною за черноглазую Таню… Когда отзвуки сна окончательно утихли и все стало на свои места, я попытался понять, что нужно хозяйке. Но мои познания в узбекском языке еще не достигли необходимого уровня, и я понял лишь, что она настойчиво зовет меня куда-то. И побыстрее. Видимо, это было как-то связано с лаем собаки.

Наскоро одевшись, схватив фотоаппарат, я побежал на лай. Хозяйка, сопровождая меня, делала такие энергичные зовущие знаки и лицо ее было до такой степени возбуждено, что я почувствовал себя в роли защитника и подумал, что не фотоаппарат надо было взять, а что-нибудь поувесистее. Волк? Медведь? Росомаха?..

Была рассветная мгла, солнце еще не взошло, сердце от внезапного бега и неизвестности стучало молотом. Наконец в туманной дымке я увидел собаку. Она лаяла в сторону куста. Я с напряжением вглядывался на бегу, слегка замедляя шаги, чтобы не попасть прямо вот так, с лета, под удар какой-нибудь мощной когтистой лапы… Вот и куст. Осторожно я подошел ближе, краем глаза оценивая на всякий случай топографию местности: вдруг придется временно отступить? Тут я опять обратил внимание на хозяйку, которая, как видно, без всякого страха шла за мной по пятам и даже чуть ли не подталкивала меня к кусту. Собака лаяла активно, однако и она, похоже, не была слишком испугана. Я наклонился к кусту и раздвинул ветви.

В неверном свете утра моим глазам предстала очаровательная полосатая мордочка барсука. Он был достаточно крупен, для того чтобы постоять за свою жизнь перед собакой. Зрелище портила агрессивность собаки, которая теперь прямо так и бросалась на барсука, правда, оставаясь на достаточном расстоянии, потому что барсук хотя и с некоторой долей пренебрежения, но все-таки недвусмысленно огрызался. Наконец я решил сбегать за лампой-вспышкой, отстранился от куста и только тут увидел, что хозяйка сует мне в руки нож.

Не понимая, я уставился на нее. И только через несколько секунд до меня дошло.

Вот оно что, оказывается. Вот зачем она меня с таким темпераментом звала.

Радость от встречи с гостем померкла. Я не побежал за лампой-вспышкой, отошел от куста, лай собаки стих вскоре. Барсук скрылся в лесу. Я не взял нож, и хозяйка смотрела на меня с разочарованием и некоторым презрением. По глазам ее было видно, что хотя я гость у них и что она, конечно, будет кормить меня завтраком и обедом, однако прежнего уважения от нее не дождаться. Ведь барсук даже не убегал никуда, как ловко его собака в куст загнала – чего же проще было взять нож и…

Пришедший к завтраку Мирсаат, узнав от хозяйки об утреннем происшествии, долго расстроенно цокал языком, а потом обратился ко мне с сочувственной улыбкой:

– Что, не удалось взять борсык? Ай-яй-яй…

Позже от Александра Яковлевича я узнал, что у узбеков ценится барсучий жир – он будто бы обладает целебными свойствами и его довольно дорого продают на рынке. Но выяснилось, что у Мирсаата есть бутылочка жира, и не одна, – на всякий случай, потому что пока, слава богу, никто не болен. Значит, нужно было убить барсука, чтобы жир его потом продать. Но я что-то не замечал, чтобы Мирсаат и его многочисленные родственники бедствовали… И уж совсем бессмысленное: в мае жира у барсука очень мало, охотятся на него обычно осенью… Так зачем же?

Вечером произошел еще один случай, который как бы поставил точки над «i».

Мирсаат поймал змею. Ему это было нетрудно сделать, потому что он всегда ходил в сапогах и в таком случае нет ничего проще, как наступить встреченной змее на шею, а потом, передвинув сапог, взять ее пальцами за шею же.

Это была даже не змея, а змееныш, сантиметров 35–40 длиной. Поначалу я решил, что это детеныш полоза, потому что полозов здесь, вероятно, должно быть больше, чем любых других змей. А если полоз – значит, не ядовит. И не только не ядовит, но полезен, потому что уничтожает, как правило, грызунов. Правда, если не разбираешься в змеях, лучше с ними быть осторожнее.

Надо отдать должное Мирсаату – он не убил змею сразу, он принес ее для меня. И уверял, что она ядовитая, что он будто бы видел у нее во рту страшный зуб.

При внимательном рассмотрении я понял, что это была маленькая гадюка.

Я не перестаю удивляться гармоничности природы. Попросите художника нарисовать змею – всегда ли она получится у него красиво? А тело живой змеи принимает удивительно пластичные позы. Вполне естественно, что в данный момент у нее не было особенного желания фотографироваться, и, несмотря на то, что я тщательно нацеливал на нее объектив фотоаппарата, она упорно пыталась скрыться, равнодушная к популярности и славе. Словно дикая красавица, жительница гор, случайно попавшаяся на глаза заезжему режиссеру, еще не отравленная соблазнами кинематографа, напуганная светом юпитеров, она торопилась уйти со сцены, игнорируя старания оператора и режиссера. Мирсаат не очень-то любезно отбрасывал ее на старое место носком сапога, а я и так и так пристраивался, чтобы найти подходящий ракурс. И что ни поза ее, то находка. Вот что значит природная раскованность, отсутствие вымученного кривлянья, неискренности! В конце концов мы так надоели ей, что она начала делать угрожающие выпады и шипеть, но достаточно почувствовать себя на ее месте, чтобы понять и раздражение ее и гнев.

Сделав несколько снимков, я попросил Мирсаата отпустить змею, сказав, что я всегда поступаю так с теми, кого фотографирую. Мирсаат ответил, что это змея ядовитая, а ядовитых змей они всегда убивают, их нужно обязательно убивать, потому что они кусают людей. Я объяснил ему, что гадюки полезны, что кусают они только в самых крайних случаях, что во многих местах нашей страны эти змеи взяты уже под охрану, а кое-где их даже разводят. Если взять на вооружение принцип убивать всех, кто может оказаться опасным, то очень скоро мы останемся в одиночестве на Земле. А то и вообще не останемся, если принцип такого «профилактического» убийства распространить и на людей, как это в истории уже бывало…

Но Мирсаат не слушал меня. Он повторял, что ядовитых змей они убивали всегда и он убьет эту. Но не убил сразу. Он начал щелкать маленькую змею по носу ногтем. Потом схватил за шею и приложил к ноздрям ее горящую папироску…

Не хотелось бы думать плохо о человеке, но мне показалось, что делает он это специально для меня – за то, видимо, что я защищаю тех, кого нужно обязательно убивать, и за то еще, что утром я так позорно упустил барсука. Казалось, он хочет немножечко перевоспитать меня…

Я опять попытался объяснить Мирсаату. Я повторил, что гадюки просто так не кусают, что государство взяло их под охрану не случайно, что они полезны. Увы, Мирсаат не слушал меня, не соглашался со мной. Он был у себя дома и делал то, что делали его предки всегда. Я же был для него всего-навсего заезжим гостем, жителем другого края, – мне ли учить его, коренного горца? Что я мог сделать? Мог ли я вот так, сразу, рассказать о том, чем стали интересоваться мы все так недавно: о странствующих голубях, которых было когда-то видимо-невидимо, а сейчас не осталось на Земле ни одного; о бизонах, когда-то верой и правдой служивших индейцам Северной Америки, а потом безжалостно уничтожавшихся белыми завоевателями просто так, для развлечения, отчего они тоже чуть-чуть не исчезли совсем; о стеллеровой корове – морском животном, безобидном, которого так легко было убивать на отмелях дальневосточных морей и о котором мы знаем теперь только по историческим описаниям. Да, Мирсаат жил в чудесном краю, в котором пока еще не перевелись барсуки, змеи, райские мухоловки и Синие птицы. Пока еще… И не приходило ему, конечно, в голову, что издевательство над людьми очень часто начинается с издевательства над животными. Что, убивая живое, мы убиваем и часть себя. Что мир един и что если мы не научимся любить все живое, то живое перестанет любить нас и мы сами перестанем в конце концов быть живыми.

Но я чувствовал, что моим словам все-таки не хватает убедительности. Я говорил ему, а сам думал: «Вот что может ответить мне Мирсаат: он может сказать, что они, коренные горцы, убивая ядовитых змей и барсуков, все же не уничтожили их совсем, а вот мы, горожане, отравили не одну реку, свели много лесов и столько плодородных земель превратили в пустыни. Не лицемерие ли – сокрушаться об одной маленькой змейке?»