Лайка

На второй день после разговора с Ситниковым Никита задержался за порталом чуть подольше обычного. Уже наступило 23 декабря, и завтрашний день многое может решить в дальнейших поисках. Никита, набив, если можно так сказать, руку на быстром переходе из одной точки в другую чуть ли не на ощупь, стал немного тренироваться на методе поиска космических объектов, что было, по его мнению, довольно важно в последующих этапах, когда дело коснется попыток обнаружения летящего с неимоверной скоростью астероида. Для этого он, удалившись в сторону Солнца, находил искусственный спутник, приближался к нему и, сконцентрировавшись на нем, постепенно как бы «прилипал» к нему. В какой-то момент Никита забыв обо всем, вдруг заинтересовался непосредственно самим светилом нашей планеты. Он подлетел так близко к его поверхности, что его древовидные и петлевидные протуберанцы уже оказались со всех сторон. Зрелище это оказалось такой силы по воздействию на впечатление Никиты, что он забыл обо всем на свете, любуясь фантасмагоричным солнечным пейзажем. Он вполне отдавал себе отчет, что вряд ли кому-нибудь из людей доводилось и доведется увидеть такое хоть когда-нибудь, каких бы то высот ни добилась земная наука и техника в своем развитии в будущем. Вся эта бурлящая, казавшейся живой в неистовом своем буйстве, – то ли лава, то ли светящаяся кровь Вселенной, – никоим образом почему-то не слепила Никиту. Он наблюдал в мельчайших деталях все происходящее вокруг него, где неукротимые силы пространства и времени будто бы выкачивали энергию из Вселенной и выбрасывали ее в черное чрево космоса.

Все еще находясь под впечатлением увиденного солнечного пейзажа, Никита подъехал на велосипеде к выходу из тоннеля и стал карабкаться по алюминиевой лестнице наверх.

– Я уже больше часа хожу туда-сюда, ожидая тебя, – вдруг он услышал хрипловатый от мороза голос Агаева. – Я даже до этого ездил на велосипеде к порталу и сидел там полчаса, но долго не вытерпел: мне показалось, что он как-то злобно стал потрескивать, чувствуя меня. Еще раз испытать на своей шкуре неудовольствие твоего портала я не хочу ни за что на свете!

Оказалось, что Валера прилетел еще утром и все это время коротал время в ожидании, когда Никита закончит свое «дежурство». Увидев возле входа в свое новое жилище гору мешков и ящиков с разной провизией, Никита удивленно развел руками:

– Едой теперь меня обеспечили так, что, пожалуй, уже и складывать некуда.

– Здесь, в этих пластиковых мешках свежемороженое мясо: свинина, говядина и даже несколько бараньих ног. В бытовку я занес два ящика с фруктами и овощами, а в этих коробах – чай, кофе, разные крупы и мясные консервы, то есть тушенка.

Когда Никита зашел в помещение, в нос сразу ударил аппетитный аромат – на варочной панели стояла новая большая кастрюля, из-под приоткрытой крышки которой шел пар.

– Кусок говядины разморозился, и я решил сварить ее, – увидев вопросительный взгляд Никиты, хитро прищурившись, сказал Агаев. – Повар из меня, конечно, так себе, но я солдат, а солдат, как известно, должен уметь даже из топора сварить съедобный кавардачок. Картошка есть, лук тоже, вот и сало, паприка – настоящий венгерский гуляш!

Никита в ответ с улыбкой покачал головой. Валера, заметив сложное душевное состояние Никиты, продолжил:

– Я тебе привез все это столько для того, чтобы ты мог забрать на праздник что-то на выбор с собой для семьи. И вот не знаю, как сформулировать свой меркантильный интерес относительно, можно сказать, обмена… У тебя, наверное, есть запасы местной рыбы? Ну, ты как-то живописно рассказывал, как охотники перед зимним охотничьим сезоном заготавливают рыбу. Так вот, не подаришь и для моей семьи что-нибудь из этих запасов?

– А ты когда собираешься обратно?

– Послезавтра с утра или через три дня. Константин Георгиевич вскорости прилетит сам, о чем он дополнительно должен тебе просигналить.

– Рыб тут подходящей, почитай, и нет, – вздохнул Никита, разместившись за столиком в своей половине, – но есть в базовом лагере. Вот там изобилие: таймень, линок, хариус, чир и, конечно, море щуки. Я бы тебе сам наловил ниже по течению на Нымде, да, видишь, не могу… Съезди на новом снегоходе, обкатай его – вот и выберешь, что тебе надо… Только не замерзни по пути – видишь, какие тут у нас морозы. Хорошо хоть ветра пока нет.

– А что, и съезжу завтра, – радостно согласился Валера.

Молча поели гуляша, который оказался просто изумительным. Потом, не проронив также ни слова, выпили чай из перемешанной заварки черного и травяного.

– Что, брат, тяжело на душе? – спросил Валера, первым нарушив протяжную паузу.

– Не то, что тяжело, – словно давно пребывая в состоянии ожидания именного этого вопроса, выдохнул Никита, – но как-то порой становится невыносимо тревожно, что ли… Не могу точно выразить словами… Все вроде хорошо, но за последние дни так иной раз внутри сожмется в смятении сердце в преддверии наступающего года, что не знаю даже, что со мной происходит. «Вроде жив и здоров, из окна видна даль…», и устаю до смерти, а спать спокойно не могу, представляешь?

Агаев молча отвел взгляд в сторону и понимающе закивал головой.

– Может, комфорт меня сбил с толку? – продолжил, горько усмехнувшись над собой, Никита. – Надо будет попробовать разок в старой избушке поспать…

– Туда я мороженое мясо перетаскал, – перебил его Валера. – Ты смотри, брат, держись: нам сейчас расслабляться никак нельзя – на тебя возложена огромная ответственность…

– Я тебе про это и хотел сказать, а ты перебил меня. Нет-нет, да порой бес мне в ухо шепчет, мол, умер бы в ту ночь, – а мне было тогда так несладко, – и закончились бы твои мучения на этом свете. Это я тебе только говорю, Валера. Была бы болезнь – ее можно пересилить, в крайнем случае, умрешь и ладно. Пойми, я до сих пор не верю в реальность происходящего вокруг: тоннель, портал, таинственный зал за ним, мои знакомства последних дней с Ситниковым и Президентом – ты бы, Валера, выдержал все это со спокойной душой? Иной раз я думаю, что, может, все это тяжелый предсмертный мой сон, размазанный в вечности, а сам я давно уже умер?

– К сожалению, это не сон, Никита, и ты все еще живой, – вот ведь какая беда! – Агаев, все также время от времени покачивая головой, сказал в сторону, словно бы разговаривал с невидимым собеседником или фантомом-двойником Никиты.

– Ты прав, Валера, – совсем тихо прошептал Никита. – И результатов пока у меня никаких. Может, завтра что-то проклюнется…

Чтобы отвлечься от своих тяжелых навязчивых мыслей, которые даже не крутились по кругу в голове, а просто засели где-то внутри и неимоверно давили, превратившись в подобие начинающей болезни, Никита заговорил о своей намечающейся поездке в родной поселок. Его волновало то, каким образом он появится в Сайгире? Вариант первый: его подбросят до Туруханска, а там он на почтовом вертолете уже, сделав крюк, объявится деревне. Закавыка здесь заключалась в том, что перед Новым годом почтовый вертолет переставал летать за десять дней. Также придется объясняться дома, каким это вертолетом неизвестно откуда он появился в Туруханске, так как в райцентре все как на ладони, и сестре Тани доложат очень быстро. Вариант второй: его подбросят на вертолете сразу в Сайгир. Способ самый простой, но самый сложный в плане сочинения правдоподобной легенды. Вариант третий: поехать на снегоходе. Конечно, придется потратить почти сутки на дорогу, но тут с сочинительством чуть попроще, так как когда ради тебя гоняют вертолет – это уж что-то очень запредельное надо придумать. Никита все свои три комбинации подробно описал Агаеву, надеясь, что он поможет сделать выбор.

– А что, поезжай на снегоходе! – взбодрил его Валера своим почти мгновенным решением. – Я, кстати, тоже думал о том, как тебе стоит появиться в Сайгире. Первый вариант, по-моему, отметается сразу потому, что у нашего вертолета не хватит топлива на такие зигзаги. Для этого в будущем тут надо будет устроить что-то наподобие заправочной станции… Можно, конечно выбросить тебя с парашютом, – Агаев добродушно рассмеялся при этом, – но это из области фантастики. Второй – тоже по той же причине. Так что все очень просто: фактор горючего – это убийственный инструмент в данном нашем случае по выбору решения. Значит, поедешь на снегоходе. Теперь надо подумать, как и что тебе говорить, чтобы не слишком много лгать, вернее, говорить только часть правды, а что не надо – о том промолчать…

И Агаев изложил кратко свой план. Он заключался в следующем: будто бы военное руководство нашей страны решило создать для тренировки специальных войск на территории глухой тайги подобие полигона. И что некто еще летом вышел на Никиту с предложением создать эту секретную школу на его охотничьем участке, с чем он, конечно же, согласился! И поехал он, Никита, в Москву как раз по этому вопросу, а болезнь была инсценировкой, или же про нее и вовсе не говорить, так как Никита в данный момент совершенно здоров. И что сейчас эта секретная база уже на стадии начала строительства, при этом она настолько секретная, что говорить можно только своим, да и то шепотом, и под страхом строгого наказания за разглашение. А Никиту пригласили на данном начальном этапе в качестве проводника и первичного наставника по обучению солдат навыкам выживания в суровых условиях сибирской тайги, естественно с хорошим окладом. Снегоход же, на котором он появится в Сайгире, конечно же, это машина военных: откуда иначе такая дорогая игрушка может появиться у него на участке в середине зимы? И так как работы ужу идут полным ходом, то Никите после Нового года предстоит вернуться назад.

– По-моему, все вполне замечательно, – резюмировал в конце Валера. – К тому же тут почти все истинная правда, так как здесь у нас теперь секретная база, у тебя солидный оклад с премиями… Тебе устраивает эта версия? С Константином Георгиевичем мы уже, скажу по секрету, обсуждали о статусе твоего участка – придется отчуждать в пользу государства. А пока я – твой первый ученик. Завтра ты меня пошлешь совершить вылазку на снегоходе по сибирской реке зимой… Да-да, ты теперь и по званию выше меня – я рад, что это известие ты узнал от меня.

За окном бытовки уже было темно. По характерному легкому гулу тайги было ясно, что погода собирается меняться.

– Завтра потеплеет, – садясь на край своей кровати, как бы невзначай заметил Никита, нисколько не обратив внимания на последние слова Агаева о каком-то звании. – Хорошо, если метель не начнется. Если закруговертит, вот тебе будет настоящее испытание. Не потеряешься?

– Все-таки я – боевой офицер спецназа, Никита, – изобразив нарочито обиженный вид, пробурчал Валера. – Как-нибудь расскажу о тех передрягах, в которых пришлось поучаствовать, и тогда ты не будешь так манкировать моими навыками.

– Да ты не обижайся, Валера, – также спокойно ответил Никита. – Устал я. Позволишь, я полежу немного один и подумаю о своих планах на следующий рабочий день?

Агаев, пожелав спокойного отдыха, перешел на правую половину бытовки, плотно закрыв за собой дверь. Никита, время от времени невольно отвлекаясь от своих мыслей из-за непривычного ему шебуршания в бытовке, отметил удивленно для себя, что Валера своим присутствием нисколько не мешает ему. Он всегда думал, что одиночество в тайге для него – самое комфортное состояние, но оказалось, что когда есть кто-то рядом, то, по крайней мере, засыпать очень даже спокойно и нисколько не тревожно. Не надо было при каждом шорохе или ворчании лайки настораживаться как дикий зверь, а попросту сосредоточившись на каких-то своих внутренних проблемах, умиротворенно погрузится постепенно в сон.

Проснулся Никита от кошмарного финала длинного сна, который, как ему чудилось, длился целую вечность, правда, вспомнить, о чем же был сон, при всем старании, он не мог. В памяти остался лишь эпизод перед самым пробуждением. Вот он почему-то ныряет в Енисей возле охотничьего склада и плывет под водой вплоть до другого берега. Потом он выныривает из реки и смотрит в сторону Сайгира, а над ним висит на фоне черного неба какой-то желтый шар. Сперва он подумал, что это солнце, но шар вдруг стал расти и вскоре превратился в огромный, в полнеба, гриб ядерного взрыва. Чувство бессилия и отчаяния охватило его так, что он застонал и проснулся. При этом Никита оказался в своей основной избушке, а из окошка на него изумленно уставился Рекс. «Как я здесь очутился? – подумал он, пытаясь разобраться в происходящем. – Так значит, я все еще болен раком, а все остальное: тоннель, портал, поездки в Москву, встреча с Президентом – пустой сон?» В груди защемило, и Никита стал кашлять, отчего он проснулся окончательно. Сон оказался двойным. Такое ему привиделось впервые. Сон внутри сна, и, возможно, из-за этого он ничего не помнил, что ему снилось в том глубинном сне, который был длиной в жизнь.

За дверью послышались осторожные шаги. По всей видимости, Никита застонал так, что этот звук услышал Агаев, и тот решил тихонько подслушать, все ли в порядке с его товарищем.

– Сон плохой приснился, – громко сказал Никита, когда из щелочки приоткрытой двери узкая полоска света упала на кровать в ногах. – Ты видел когда-нибудь во сне ядерный взрыв, Валера?

Никита приподнялся и, прислонившись спиной к стене, поджав ноги под себя, сел, облокотившись одной рукой за спинку кровати. Агаев, увидев, что его приятель проснулся окончательно, включил свет в комнате и молча присел на кровать возле другой спинки.

– Тебе нынешний ход событий не кажется сном? – спросил он шёпотом после некоторой паузы.

– Выключи, пожалуйста, свет Валера, – попросил Никита в ответ. – Давай, посидим в темноте немного. Можешь на улице включить лампочку – мне надо прийти в себя.

Агаев, извинившись за свое вторжение, послушно исполнил просьбу и осторожно присел снова на край кровати.

– Сны и реальность…, – задумчиво произнес он и, осекшись, замолчал.

Никита, все еще находясь под чарами необычного видения, на автомате пытался все вспомнить, о чем же был тот длинный сон? Он чувствовал, что эти попытки засасывают его в черную трясину так, что мгновениями перехватывало дыхание, но все равно ни единого эпизода не осталось в памяти – лишь тот жуткий финал! Неужели все так и произойдет, а его попытки предотвратить катастрофу тщетны?

– Жизнь таежного охотника тяжела, и не каждому, думаю, под силу, – заговорил он, как бы про себя, но в абсолютной тишине они прозвучали словами грозного пророка. – Сейчас я вспоминаю те годы как время, проведенное в раю. Может, прошлое время и есть рай для каждого из нас?

Валера наклонил голову, словно в тишине кто-то провозгласил: «Вомнем!»

– В те годы у меня была семья, и я отвечал только за них, – продолжил Никита. – Да, это было абсолютное счастье – только сейчас я в полноте осознаю это. Характер у меня в молодости был не сахар: вспыхивал иной раз как спичка от любого неприятного слова, адресованного в мою сторону. Потом моя Таня, мои дети и тайга с Енисеем все расставили по местам. Взять, к примеру, тот же подъем вверх по течению по притоку Енисея с груженой лодкой – разве это не молитва? А сейчас… Почему этот крест выпал именно на меня: отвечать за жизнь миллиардов людей – под силу ли мне? Вот уже столько дней прошло, а я не могу найти хотя бы кончик ниточки, по которой мог бы начать разбираться с этим делом… Да и вот еще о чем я иногда думаю: не ждет ли меня расплата за эту мою исключительность…

– Уж не Спасителя ли ты имеешь в виду? – без всякой доли иронии в голосе спросил, перебив своего собеседника, Валера.

Никита с недоумением бросил взгляд на Агаева и замолчал, словно потерял нить своей мысли.

– Нет-нет, – с горечью молвил он и встал с кровати, – я вовсе не это имел в виду. Видишь ли, у меня такое чувство, что я вторгаюсь на вражескую территорию. Вернее, не на вражескую, а туда, куда нельзя вторгаться вот так, запросто.

Никита замолк. Из-за облаков над заснеженной тайгой появилась яркая -три четверти – луна. Ему тут же вспомнился вечер после прибытия из Туруханска, когда он мучился в поиске способа рассказать Тане о смертельной своей болезни. Почему-то снова на душе стало легче: кошмарный сон полностью отпустил его от своих чар.

– Однако мне пора на свой пост, – сказал Никита, включая свет.

Вернувшись во втором часу на следующий день, Никита не обнаружил Агаева в бытовке, впрочем, как и нового снегохода. Валера, по всей видимости, все же поехал на базовый лагерь за рыбой из приготовленных осенью его запасов.

Никита оказался прав: погода стала портиться в том плане, что потеплело примерно до градусов пятнадцати ниже нуля, и разыгрался ветер, правда, не сильно. Снег пока не шел, только сбиваемый с крон сосен, кедров и елей комки ветром разбивались и чуть, таким образом, создавалось видимость легкой метели. След от снегохода уже был припорошен, и Никита прикинул, что Валера уехал почти что засветло и к часам шести-семи, если он бывалый в вождении такой своеобразной техники как снегоход, должен был вернуться.

Вслушиваясь в добродушный мягкий гул тайги, Никита стал анализировать все то, что ему удалось увидеть и услышать за прошедшую ночь, вернее, за последний интервал несения своей службы в качестве «Божественного ока». Таки Боб – номер два – появился в своем особняке! Находясь за «пультом» в таинственном зале, Никита как бы прожил с ним, с его дочерью и с его внуком примерно полдня, пребывая в состоянии призрака рядом с этим семейством. Если раньше он только наблюдал со стороны, то на этот раз ситуация оказалась совсем иной: он именно прожил почти в кругу семьи этого самого Боба. Как оказалось, у этого пожилого человека имелись трое детей: сын и две дочери. Из всех разговоров отца с дочерью, которая и выполняла роль хозяйки старого фамильного особняка с самого начала наблюдения, Никита сделал вывод, что Боб доверяет только ей, младшей своей дочери по имени Мэг. Также можно было сделать заключение, что глава этой семьи, похоже, надеется на сына Мэг в том плане, что он станет со временем достойным наследником всех его дел и богатств. Поэтому и мужа дочери Боб держал чуть в отдалении от себя, и то, что в канун Рождества в огромном дворце его ждала только младшая дочь со своим сыном без мужа и без двух их дочерей – это было непререкаемое желание отца Мэг. Боб всегда говорил очень тихо, почти шепотом, но все вокруг – дочь и вся немногочисленная в доме прислуга – знали и были приучены к тому, что его слова – закон для остальных. Почему-то, что было крайне странно для Никиты, Боб не любил своих сыновей и, по-видимому, не подпускал к делам своего бизнеса, по крайней мере, к основной его части. Ужиная в богато украшенном зале под свет огромного камина, Боб с Мэг обсуждали долго обо всем, включая тонкости политики и намечающегося великого противостояния между Америкой и остальным миром. Никита и не подозревал, что очень миловидная, на первый взгляд, почти беззащитная, хрупкая Мэг обладает таким жестким и безжалостным характером. Впрочем, дела семейные и особенности черт личностей для Никиты имели ценность только в той степени, в которой могли дать ключи для приближения к его основной цели. Поэтому для него из всего этого подслушанного долгого общения отца с дочерью неимоверное значение имело тот факт, что Боб сообщил Мэг о намечающейся некоей очередной важной встрече восьмого января здесь, в особняке. И то, что тот намеками спросил у дочери о том, что стоит ли ради благополучия США уничтожить весь мир, а та почти сразу без раздумий ответила абсолютно одобрительно, вполне позволяло сделать вывод в пользу того, что Боб – один из ведущих игроков в мероприятии с астероидом.

Так, вспоминая и размышляя о Бобе и его семье, Никита незаметно уснул. Проснулся он от непонятного шума. Вернее гул этот Никита, будучи в бодром состоянии, сразу бы узнал, но спросонья, после глубокого сна без всяких, на этот раз, сновидений, вначале даже не мог ясно осознать, где вообще находится. Короткий зимний день за окном давно уже сменился ночью, и в комнате бытовки было довольно темно. Отчасти из-за этого Никита быстро не смог прийти в себя, и только когда яркий свет ударил в окошко, он сообразил, что это Валера возвратился со своего путешествия. Никита потянулся и стал не спеша одеваться, чтобы выйти встречать Агаева. Но тот, заглушив двигатель, почти сразу заскочил в бытовку.

– Замерз, однако, – протирая левой рукой щеки, Валера правой рукой снял из-за спины короткий автомат с глушителем, который Никита до этого не видел. – Что, нравится игрушка? – спросил он, увидев уставленный сонный взгляд Никиты на оружие. – Можешь потом пострелять из него, если будет желание: он теперь за тобой будет числиться все равно…

– Зачем мне здесь такой арсенал? – покачав головой, ответил Никита. – Лучше бы привез мне хорошую мелкокалиберную винтовку, как у биатлонистов… Впрочем, что за глупость несу спросонья: зачем она мне? На соболя вряд ли буду охотиться, не так ли?

– Да, это так, – прислонив свой автомат к спинке кровати, сказал Валера. – Нынче у тебя объект охоты такой, что даже стратегической межконтинентальной ракетой вряд ли возьмешь! Пойдем, Никита, чаю попьем, а? Замерз я как черт! Потом глянешь, что за рыбу я приволок из твоих запасов. Хотя, я, как ты и велел, кроме щук все выгреб, вроде. А насчет мелкокалиберной винтовки не беспокойся: привезу после Нового года – пусть будет.

– Да хоть крупнокалиберный пулемет и пушку в придачу – мне то что! – засмеялся Никита. – Эх, забыл сказать, чтобы ты прихватил в лабазе на основной базе мешочек с травами для чая… Ладно, давай пить чай. Может, лучше пока погреть остатки гуляша, а?

– Поужинаем потом, – замахал руками Валера, – для начала надо согреться. Сейчас бы в баньку!

Пока закипел чайник, потом заваривался чай, Агаев все так же оставался в верхней одежде и в толстой вязаной шапке, только капюшон от арктического военного костюма откинул и все. Да и то он время от времени подправлял меховую опушку так, словно бы все еще пытался бороться с колючим холодным ветром в лицо. И лишь выпив почти залпом бокал горячего чая, Валера снял, наконец, куртку. Потом выпил еще одну кружку и стал раздеваться. Все это время Агаев рассказывал про свое путешествие по тайге. Никите дорога по замерзшей Нымде была знакома чуть ли не до боли, и поэтому он слушал повесть собеседника с легкой скептической улыбкой, вставляя иногда короткие фразы для того, чтобы показать тому, что он внимательно следит за его словами. После чая согрели гуляш и доели его, попутно обсудив меню на завтра, и кто будет готовить. Так как кулинарным талантом обладал Агаев, и он и должен был обеспечивать непрерывный процесс работы Никиты, то, естественно, решение было на поверхности. Согревшись основательно и бесповоротно, Валера, наконец, осторожно полюбопытствовал успехами Никиты. При этом он спросил так, что будто хотел сказать: «Мне все это довольно интересно, но все подробности оставь для Константина Георгиевича. Моя же миссия все же лежит немного в иных пределах, чем ваша». Никита, как и положено таежному охотнику, сразу уловил эту интонацию и не стал ничего говорить про Боба и его семью, отметив лишь коротко тот факт, что дело вроде бы начинает двигаться с мертвой точки. Агаев в ответ кивнул удовлетворенно головой и не стал больше ничего выяснять.

Прошло два дня. Боб оставался в своем особняке ничем особо не занимаясь: гулял в своем особо охраняемом лесу в одиночестве, спал, листал подшивки старых журналов, коих у него в огромном зале библиотеки было великое множество – вел себя вполне заурядно, как обычный простой человек. Вечером ужинал с дочкой и внуком. Правда, больше никаких разговоров про политику ни разу не поднимали – все темы были праздные, не заслуживающие, чтобы к ним внимательно прислушиваться и анализировать.

В других четырех местах наблюдения все так же оставалось тихо и безмятежно. Никита, посчитавший в самом начале, что служба Внешней разведки не зря ест свой хлеб, даже засомневался чуток в этом, допустив, что, пожалуй, можно было собрать информацию и побольше за предыдущие времена. А так ему почти безрезультатно пришлось вот уже почти неделю прыгать из одного места на другой, а астероид, если он существовал в действительности, приближался к Земле со второй космической скоростью как минимум.

Агаев на следующий, после своей поездки на основную базу, день, когда после своей «вахты» Никита собирался лечь уже поспать, напомнил тому, что завтра прилетает Константин Георгиевич.

– Шеф прибудет примерно к двенадцати, то есть к полудню, – констатировал Валера, – так что, когда соберешься сегодня ночью на службу, хорошо бы проводить старый год в преддверии Нового и пожелать друг другу удачи… Как ты на это смотришь?

Никита устало и отрешенно бросил взгляд на своего товарища, не зная, что и ответить по этому поводу.

– Тебе вроде бы Константин Георгиевич подарил четыре бутылки хорошего коньяку? – лукаво улыбнувшись, продолжил Агаев. – Ты у нас не особо увлекающийся спиртным же, так что зачем тебе четыре бутылки, а? Меня шеф ни разу не угощал коньяком из своих запасов… Поводов, сам видишь, чтобы чуток выпить – целое море: твое генеральское звание, скоро Новый год…

– А где, кстати, та коробка? – сообразив с трудом и пытаясь отогнать наваливающийся сон, перебил Валеру Никита. – Там вроде бы даже не четыре, а шесть бутылок? Я не против. Тогда с тебя закуска… Думаю, хороший коньяк нисколько не помешает – мне, действительно, надо перезагрузиться… Только сейчас мне надо немного вздремнуть.

Никита полежал немного, затем встал и, сев на край своей кровати, лукаво посмотрел на Агаева.

– Тут, в смысле, в бытовке, Валера, слишком как-то стерильно. Видишь тут как: даже биотуалеты у нас отдельные в каждой половине, тепло, электрический свет, спутниковая связь, итальянский карабин с немецкой оптикой…, – медленно переводя взгляд то на одну сторону, то в другую, рассматривая обстановку в помещении, словно впервые очутился тут, медленно проговорил Никита и задумался.

– Хочешь сказать, что лучше нам посидеть в твоем охотничьем домике? – сразу же уловил ход мыслей своего товарища Валера. – Однако мне это нравится! Что ж, тогда мне надо будет убрать мясо оттуда и протопить печку, да?

Никита проснулся через три с половиной часа. Из-за темноты в помещении и за окном, ему вначале даже почудилось спросонья, что он спит в охотничьей базовой избушке. Поэтому, когда в полумраке глаза сфокусировались на ровной светлой стене ламинированной водостойкой фанеры, сознание испуганно заметалось на несколько секунд, пытаясь идентифировать окружающую обстановку и свое место в текущем времени. Никита, наконец, пришел в себя и стал с невозмутимым видом, как и положено таежному охотнику, одеваться. «Ящик с коньяком все же вроде бы я велел поставить в охотничью избушку, – подумал он, вспоминая тот день, когда впервые прилетели сюда вместе с Ситниковым и Агаевым. – Здесь я больше и не видел его… Хотя, там тоже что-то я не припомню, чтобы попадался на глаза. Интересно, при скольких градусах замерзает коньяк?..»

Никита встал и глянул в окно – в избушке горел свет от керосиновой лампы, а из трубы время от времени вылетали искорки.

– Валера не на шутку раскочегарился, – сказал вслух Никита. – Жалко вот только будет, если бутылки полопались, и проводы старого года не удадутся. Что-то я даже не помню, какие морозы были в последние дни… Вроде бы за сорок не переваливало.

Молча зайдя в свою избушку, Никита стал озабоченно разглядывать убогую обстановку внутри, словно бы впервые очутился в ней. Прокопчённые стены, свисающие то тут, то там кляксы мха в прядях пакли, и даже фигура Валеры возле печки – все показалось как будто погруженным в странную фосфоресцирующую жидкость из-за легкого дыма под потолком и света керосиновой лампы, который добавлял некий тяжелый свинцовый контраст из-за копоти на стекле.

– Что, не узнаешь свои хоромы? – оставаясь в том же положении возле печки, спросил Агаев, бросив взгляд на своего товарища.

Никита многозначительно развел руками и продолжил с недоуменным видом озирать вокруг себя и даже себе под ноги.

– Уж не коньяк ли ищешь? – рассмеялся жуликовато Валера.

– Вроде тогда, ну, в первый день, когда мы прилетели с Константином Георгиевичем, я сюда коробку принес…

– Так и есть, да только я перенес его в бытовку: там под полом в углу что-то наподобие холодильника, вернее, термостата или как его… Я еще в самом начале, когда ты закинул бутылки с драгоценным нектаром в этот домик, решил про себя: как привезут бытовку, так сам перенесу их туда. Потом вот, сам видишь, как все вышло со мной в этом твоем подземелье – слава Богу, живым оттуда вернулся. Три дня назад я первым делом, как только очутился здесь, с замиранием сердца заглянул сюда и, увидев коробку в углу, решил, что все пропало, но оказалось, что коньяк выдержал испытание сибирским морозом!

Агаев пафосно закончил свой монолог и, открыв дверцу печки, подкинул несколько поленьев в ее чрево. Наступившую паузу заполнил жизнерадостный треск заполыхавших моментально дров.

– Твоя бытовка – она штука хитрая, – продолжил он. – Над ней целый НИИ работал. Ты, видимо, не все тайники пока еще обнаружил.

Валера молча вышел из избушки и вскоре вернулся назад с бутылкой коньяка.

– С твоего же позволения, да? – тактично переспросил он, усевшись на свое место на чурбак возле печи и доставая из кармана небольшой нож.

– Ну, дык! – неопределенно-утвердительно ответил Никита.

Агаев ловко чиркнул ножом по горлышку и, сняв пленку с нее, вытащил пробку. Затем, спрятав нож, он с ловкостью фокусника достал из-за пазухи два граненных стакана, коих в хозяйствах, как избушки, так и бытовки, до сих пор не наблюдались.

– Специально привез соображать на двоих, – поймав удивленный взгляд сибирского охотника, сказал Валера. – Реликвия, однако! Я когда женился на своей Люде, то покойная теща, Царствие ей небесное – замечательная теща была! – подарила нам шесть фужеров из хрусталя и дюжину таких граненых стаканов образца 1943 года. От того наследства остались только эти два стакана, вот и решил для них открыть, так сказать, новую жизнь здесь, в Сибири.

Агаев налил где-то на треть в стаканы коньяк и протянул один Никите.

– Давай, Никита, выпьем за то, чтобы все мы живыми и здоровыми встретили следующий Новый год, – как-то немного нескладно и, волнуясь, медленно произнес тост Валера.

– Да-а, – протянул он после того, как чокнулись глухо стаканами, и оба сделали несколько маленьких глотков из них, – коньяк, выражаясь поэтически, просто пронзителен!