Buch lesen: «Краповые погоны»

Десантник гордится своим беретом,

Матрос тельняшку спешит показать,

А ты, солдат, закури сигарету,

О службе в ВВ не спеши рассказать.

               Солдатский фольклор.

I. Проводы.

В это утро я проснулся раньше обычного и хотел уже пойти в ванную, чтобы умыться и  бодро начать этот особенный в моей жизни день, на котором заканчивалась жизнь прежняя:  детство, школа, юношеские наивные стремления и мечты,  и начиналась новая:  жизнь взрослого человека, которая по моим представлениям не могла начаться ни чем иным, кроме службы в армии.

Но воспоминания о вчерашнем вечере заставили меня остаться в постели.

За окном послышался шум первого утреннего автобуса.

Все просыпалось, чтобы начать это обычное стремление вперед, торопя время.

Комната наполнилась утренним светом, нежным и зазывающим. Как бы прощаясь я стал осматривать потолок, стены, вещи – все то, что привык видеть здесь много лет и с чем приходится расстаться, может быть, на два года, а может быть… Кто знает?

Далеким предчувствием я понял, как мне будет не хватать этой обстановки, такой для меня близкой и дорогой.

На полу, недалеко от двери у шифоньера, прислонившись к голой стене, спала Света, девушка, с которой я познакомился вчера. Вероятно, ей было холодно, потому что она очень плотно укуталась в розовое легкое  покрывало, служившее ей одеялом, вжавшись в матрас и подушку.

Я подошел и укрыл ее теплым одеялом, она по – прежнему спала, пребывая в своих девичьих снах, что давало возможность безнаказанно любоваться ею: темно русые коротко стриженые волосы с длинной челкой, аккуратный прямой  нос, притягивающие к себе, не тонкие  губы, ну и, конечно же, глаза с этими кукольными ресницами, они были прикрыты. Эти живые голубые глаза, которые так приворожили меня вчера. Глаза умной  девушки, не очень большие, но выразительные, они придавали ей строгость и интеллигентность.  Женственно – юное лицо.

Вчера, когда Света вошла в квартиру с другой девушкой, я сразу отметил в ней это: красоту, строгость и интеллигентность. Да, она была красива, красива именно настолько, насколько я мог представить в своих мечтах, и если уж не с такими чертами, то такие черты я допускал на все сто.

Умная девушка. Это было видно во всем: в движениях, в уверенности, даже в легкой самоуверенности, свойственной людям, знающим себе цену, и в то же время в странной способности приближать к себе или отталкивать незаметно потенциальных претендентов на ее сердце именно в те моменты, когда это нужно ей, и настолько, чтобы было понятно, что это лишь ничего не обещающая игра.

Странно. Почему так часто бывает в жизни? Когда надоедает быт, обыденность, невыразительность, и ты даже рад обстоятельствам, благодаря которым тебя вырывает из этого мира, и тебя уже подхватило, ты опрометчиво и без всякого сожаления готов оставить это лишь в уголках своей памяти, именно в этот момент появляется «тормоз» в виде новых людей, неожиданно ворвавшихся в твою жизнь, неожиданных идей со стороны твоих старых, казалось, иссякших на обыденности друзей, неожиданно возникшей перспективы, которой и возникнуть еще вчера было невозможно.

И ты готов уже навсегда врасти в эту жизнь, отречься от всего, что готово вырвать тебя из этой самой дорогой  уже  тебе атмосферы, вцепиться руками во что – то самое крепкое и надежное, но понимаешь, что это невозможно. И тебя уже несет в другую жизнь, к чужим людям, к неведомым обстоятельствам, и ты лишь горько сожалеешь о том, что потерял нечто очень ценное для тебя, в такое неподходящее время.

С щемящей грустью прощаешься с той жизнью, и лишь одна злорадная мысль гложет тебя, разжигая сознание: «Ты сам этого хотел, ты сам виноват».

В дверь постучали. « Не рано ли», – подумал я. Мне не хотелось возвращаться в этот реальный мир, где все так строго расставлено по своим местам, и где сейчас нет места этой девушке, в своем сне спрятавшей прекрасные глаза под веками с кукольными ресницами, нет места мечтам, а есть лишь люди, которым от других людей нужны только действия и полезный результат.

Дверь открыла мама. Это пришел кто – то из родственников проводить меня.

Скоро квартира вновь наполнилась вчерашними гостями, множеством разговоров, пожеланий и напутствий, торжественно – серьезных лиц.

Но атмосфера праздника незаметно сменилась атмосферой приготовления к дороге; в 11 часов утра нас, призывников, уже посадят в автобус, и все это останется лишь в сладко – печальных воспоминаниях.

События вчерашнего вечера самопроизвольно всплывали в моей памяти, именно те, что навсегда останутся в моей голове.

Вот я уже пьяный сижу за столом с сигаретой в руке, хотя раньше никогда не курил при родителях. Мне предлагают чай. Передо мной тарелка с шоколадными конфетами. Я отказываюсь. И сладковатый голос девчонки напротив:

-Да ты что? Ешь конфеты, в армии столько не покушаешь, потом будешь жалеть, – как будто сама служила и все знает.

Но мне уже не до конфет, все проплывает в какой – то дымке. Громкая музыка бодрит, хочется танцевать с девушками, обниматься, душа переполнена впечатлениями. Я вижу Свету, она с кем – то разговаривает у окна.

 И вновь всплывает тот момент, когда они пришли. Вадик, старший брат Сашки, моего одноклассника, недавно освободившийся из колонии, где три года отсидел за воровство, Света и Надя. Имена девушек я узнал позже, потому что раньше никогда их не видел.

Оказалось, что они из Челябинска, приехали к нам для прохождения практики, студентки техникума. И, естественно, Вадик успел не только познакомиться с ними в общежитии, но и пригласить их на проводы знакомого парня, где такой простор для общения и веселья.

Ещё момент – на лестнице у квартиры: отец держит Вадика рукой за воротник рубашки, другой замахнулся, его разъяренные глаза и испуганные глаза Вадика:

-Раздавлю! Ты что, хочешь все испортить?! Я сына провожаю!

Тот что – то испуганно лопочет. Конечно, отец не ударил. Оказывается, Вадик уже затеял драку, но, к счастью, его остановили, остудили быстро.

Все пролетело быстро и незаметно. Разошлись гости. Остались только девушки  и Сашка, который весь вечер не отходил от Нади. Девушкам было некуда идти, общежитие в 11 часов закрылось. Если опоздал, лучше там не появляться.

 Я предложил девчонкам свою кровать, они из скромности предпочли спать на полу.

Надя  так и не появилась в спальне, слышал их шушуканье с Сашкой на диване возле  стола.

И вот мы вдвоем. Она смотрит на меня каким – то непонятным взглядом, напоминающим то ли жалость, то ли сочувствие, то ли тепло, но не любовь, конечно.

Я представляю себя со стороны:  свое круглое лицо с пробивающимися, еще ни разу не бритыми усиками. Круглое, потому что, я уверен, мне не идет стрижка под расческу. И чего я поторопился, постригся бы на призывном.

Это не первая девушка в моей жизни, с которой я остался так близко один ночью.  Я пытаюсь спрятать свои чувства, неуклюже хочу поцеловать ее в губы. Она слегка сопротивляется, но не отталкивает. Я ей, видимо, не противен. Я таю, начинаю действовать уже в сладком полусне, целую, хочу утонуть в ее неге. Но нет… До конца она не хочет.

– Ты не хочешь? – спрашиваю в нетерпеливом волнении.

– Нет, не надо.

– Почему?

– Хочу остаться свободной.

– Свободной от меня?

– Да нет, не в тебе дело. Свободной, наверное, все – таки от себя, от своей совести, может быть. Ты ведь еще глуп, как все мальчишки, не обижайся только. Да и не ко времени, не люблю мимолетных приключений.

Да, она явно была взрослее в своем понимании  жизни, может, интуитивнее, что свойственно многим девушкам. Она понимала мое положение, ей было меня жаль, наверное, и я, возможно, даже нравился ей. Вечером, танцуя со мной, она пыталась говорить что – то похожее на комплименты:

– В тебе чувствуется индивидуальность, – сказала она, – как – то слегка наклонив голову и улыбаясь, немножко кокетничая. – К тому же ты не назойлив, не нагл.

– Одним словом, если бы не…, то кто его знает?

– Возможно…

Она поцеловала меня в губы, по – настоящему, продолжительно и сладко, так, что пронизанный весь дрожью и еще непонятным чувством я готов был уже завестись до беспамятства, но она сдержала меня:

– Ну, иди… пожалуйста. Иди спать.  У тебя завтра трудный день, – сказала она.

И я, не сразу, конечно, после еще некоторых сладких мгновений, тех самых, ради которых стоит жить, ушел, переполненный противоположными чувствами приятного блаженства и полного неудовлетворения, что не достиг того, к чему стремился и чего не получил, в состоянии расплавленного кусочка льда. Я готов был остаться с ней навсегда.

Утро последнего предармейского дня пролетело еще быстрее, чем вечер. Света и Надя ушли часов в девять утра, слегка позавтракав и пообещав прийти к отправлению автобуса.

Гости доедали и допивали то, что еще оставалось на столе, иногда обращались ко мне с разговорами о предстоящей дороге и об армии.

Вещи давно уже были собраны, да и какие вещи нужны человеку, который через несколько дней либо выбросит свой чемодан со всем содержимым из окна вагона, либо отдаст какому – нибудь прапорщику, чтобы отправить в топку, и тем самым лишиться последнего, что еще напоминало о своей недавней жизни: о доме, о родителях, о друзьях.

И вот я сижу в автобусе, возле которого находится большое количество людей: родственники, друзья, просто любопытные. Плачет мама, у отца строгое торжественно – серьезное лицо:

– Ну, ладно, успокойся, через два года будет дома, ничего страшного. Мужиком вернется.

Она пришла вместе с Надей, как бы невзначай подошла к толпе, встала недалеко от открытого окна автобуса, недалеко  и от меня.

Подошел мой старший брат, стал говорить что – то, может быть, и нужное, но я плохо слушал его.

– Это твоя девчонка? – спросил он, показывая на Свету.

– Да, – соврал я.

– Как ее зовут?

– Света.

– А почему она стоит в стороне? Света, подойди поближе.

Она подошла, встала у окна. Что – то таинственное, очень дорогое, родное и в то же время непреодолимо далекое было в ней.  Я чувствовал это какой – то болью души  и не мог понять, почему то, что вчера было таким ощутимым, реальным, принадлежало мне, вдруг стало недосягаемо чужим, другой жизнью, в которой меня уже нет.

Вязаный коричневый свитер, который придавал ей такую женственность, белый шарф, курточка с капюшоном и коротенькая юбочка – символ юной девичьей сексуальности – все это казалось мне волшебной, чудесной одеждой сказочной феи, несовместимой с серой обыденностью моей жизни.

Мое сердце резко заколотилось, я стал ощущать его быстрые толчки.

Водитель, на время заглушивший двигатель автобуса, завел его. Вот они, последние секунды, которые еще соединяют то настоящее, что неумолимо несется в дорогое прошлое, и будущее, чужое и неизвестное.

Автобус стал трогаться с места. Ну, прощай, город детства, прощайте, родные, прощайте все, увидимся, дай бог, прощай, Света…

Провожающие замахали руками, кто – то начал стучать по окнам автобуса. Водитель выругался и нажал на педаль, автобус резко рванул вперед…

                              II.КМБ и так далее.

           Дорога до Медногорска, где нас ждала посадка в вагон поезда, была не долгой. Мы попрощались с родственниками у ворот  районного военкомата и отправились служить. Каждый был занят своими мыслями, разговаривали мало, хотя, по – настоящему, никто ещё не осознал, что ждёт долгая разлука с близкими, с привычным бытом, ждёт казённая жизнь, где личное отходит назад.

  Нас ждала армия, где личность становится лицом: лицом отделения, взвода, роты, точнее даже, одним из многих  разных лиц, которые должны быть одинаковыми в одном: в умении подчиняться, в способности выполнять всё, что потребуют.

Сопровождать нас до Оренбурга был назначен прапорщик Воронов, до этого он довольно строго обращался с нами, и сначала мы относились к нему настороженно, присматривались. Но после того, как поезд тронулся, опасения развеялись минут через сорок.

Прапору предложили выпить, он не отказался, с удовольствием поднял кружку за нашу весёлую службу. Водки было мало, в райвоенкомате нас досмотрели, и почти всю выпивку изъяли. Но дальше второго вагона бегать не пришлось, проводники, накинув по трёшке за бутылку, продали нам пол ящика. Через два часа все были уже пьяными и счастливыми.

 Всё обошлось без приключений, только мой одноклассник Коля Стародубцев упал с третьей полки, но почти не ушибся. Причём те, кто это видел, уверяли, что когда он руками уже щупал пол, пальцы ног ещё цеплялись за полку. Николай был верзила, каких мало.

К полудню поезд прибыл в Оренбург. Возле вагона построились в нестройные шеренги  и  пошли к троллейбусной остановке. Через час были на сборном пункте. Он занимал большую, огороженную сплошным забором, территорию с двумя четырёхэтажными зданиями и бараком с длинными рядами двухъярусных нар.

После того, как за нами закрылись ворота, началась армия. На призывном было скучно: сначала комиссия, собеседование, потом частые построения, а  в основном, лежание на нарах. От скуки захотелось выпить. Поискали магазин, но поблизости винно-водочного не оказалось.

Во время одного из перекуров, к нам подошёл солдат, на призывном их было много, с разными погонами, следили за порядком, видимо.

Погоны у него были красные (краповые).

-Как дела, земляки, куда призывают? – спросил.

-Не знаем ещё.

-Может, и ВВ попадёте, как я.

-Почему это?

-Да разговаривали мы с офицерами, много «покупателей» из МВД.

-Ты обрадовал.

-А что, ничего. Кто-то, может, даже в Оренбурге служить будет.

-Ну и как служба?

-Да как? Не мёд, конечно. А вообще, главное – не лениться, в армии сачков не любят, ну и не жаловаться, не стучать.

– Не дай бог в ВВ,– сказал один из наших, – я сбегу тогда точно.

-Куда ты сбежишь? Я рядом с домом служу и то не сбежал. Да и зачем?

-Ну а всё-таки? Что за служба у вас, – спросил я.

– Привыкнуть тоже надо. У меня вот случай был. Год отслужил, назначили в плановый караул, конвоировали в поезде. Подъехали автозаки, стали получать осуждённых. Смотрю, выходит один, лицо знакомое, на меня смотрит. Я и не узнал его сразу. Зять, муж сестры. Я у него спрашиваю:

 "Как? За что?".

"Вот так, – говорит, на краже спалился".

-А мне и не писали про него ничего. А что делать? В дороге через решётку общаться пришлось.

-Да, собачья служба, что ни говори, – сказал Николай Стародубцев,– лучше уж не попадать в такие войска, ничего хорошего.

-Нет, мы в ВВ не попадём, мне ещё в районе сказали, радиотехнические, сказал я.

– Мне – танковые говорили,-ответил солдат.

После ужина в помещение, где мы располагались, подошли два солдата -чернопогонника. Подошли к одному призывнику, поговорили,  после чего он вытащил из кармана деньги и отдал им.

-У тебя есть деньги? – спросили они у меня.

-Нет.

-Ну, пошли с нами.

Отошли в сторону от здания.

-Дай пять рублей.

-Откуда?

-Да ладно, из дома едешь.

-Я вам что касса?

– Ты что борзый такой?

-Я же сказал, нет денег.

– Ладно, пацан, – сказал второй. –Мы тут без денег сидим. Дай хоть три рубля.

-Ладно, три рубля.

" Да хрен с ними, – подумал, – через несколько дней сам солдатом стану".

Через сутки и за нами пришли покупатели. Построили в колонну по два, отвели в сторону. Развернули в две шеренги, начали опрашивать:

-Судимые есть?

-Нет.

-Родственники у кого есть судимые?

-У одного нашлись.

-Кто?– спросили.

-Отец, дважды судим.

-Хорошо, разберёмся.

-Служить будете во внутренних войсках, служба непростая, но интересная.

-Чем?

-Узнаете.

-А куда поедем?

-Увидите.

-Ну, скажите, товарищ капитан.

-В Красноярск. На пра-во. Шаго-ом марш.

Через пару часов нашу команду вместе с другими посадили в воинский эшелон, разместили в вагоне, назначили старших, дежурных, дневальных… Сначала поехали на Запад. Я уже обрадовался. Но доехали до Саратова, забрали там призывников и повернули назад. Опять Оренбург, уже проездом, и через Башкирию – в Сибирь.

На станциях выходить не разрешали. Выходили только солдаты, которые  нас, похоже, охраняли.  Они становились возле вагонов, где обычно стоят проводники. На ремнях у них висели штык-ножи. Письма передавали через окна проходившим мимо, просили, чтобы бросили в почтовый ящик.

Домашние продукты съели ещё на призывном. В поезде уже ели гороховое пюре, жиденькие супы, каши. Хотелось есть. Голод – постоянный спутник молодого солдата.

 Снова выручили проводники. У них купили водку, дорога стала веселее.

По дороге я любовался пейзажем. Красивые хвойные леса сменялись голыми холмами,  потом появлялись лесистые сопки, крутые зелёные склоны. После Кургана всё реже попадались города и сёла.  А когда ехали уже по Сибири, те деревни, которые иногда появлялись, выглядели однообразно со своими некрашеными домами и заборами, кладками дров да колодцами-журавлями.

Когда осталось ехать совсем немного, мы почему-то, глядя на одного дурака, который выкинул что-то из вагона, стали выбрасывать в окно свои вещи, я выбросил фуражку, она мне не нравилась.

На железнодорожный вокзал Красноярска поезд прибыл в четвёртом часу утра. На перроне нас уже ожидали солдаты в бушлатах  с краповыми погонами и в пилотках. Как только вышли из вагона, я сразу почувствовал резкий холод. Мы приехали 11 мая, но  деревья стояли голые, было сыро и ветрено, снег, видимо, только что сошёл. Я пожалел, что выкинул фуражку.

Нас построили в колонну по четыре и повели к стоянке, где  нас ждали выстроенные в ряд Зилы -131-е, защитного цвета, кузова были закрыты тентом. Мы залезли в кузов, расселись на трёх продольных скамьях. Было всё так же холодно, я дрожал.

Перед тем, как сесть в машину, я обратил внимание на солдат, которые за нами приехали. Мне они показались более взрослыми, чем я, некоторые были с густыми, чёрными усами. Потом я узнал, что с усами были кавказцы.

Ехали по городу на большой скорости.  Нас привезли не в воинскую часть, а в какую – то баню, даже не баню, а общественную душевую с множеством душей, тоже сделанных рядами,  видимо, специально  для солдат.

Перед помывкой, офицер построил нас и объявил:

– Сейчас вы помоетесь, переоденетесь. Часы, деньги сдавать мне, потом получите обратно. Желающие сохранить свою одежду смогут отправить её домой, для этого надо будет написать адрес, заплатить нужную сумму денег. У меня к вам просьба: не рвать, не портить свои вещи– всё лучшее будет отобрано, по специфике службы нам бывает нужна гражданская одежда.

-Раздеваетесь здесь, подходите к парикмахеру, – он указал на одного из солдат,– проходите в душевую, быстро моетесь, потом подходите к прапорщику для получения обмундирования.

Некоторые хорошие вещи мы сразу отдали солдатам по их просьбе. Они уже готовились к демобилизации. Деньги многие взяли с собой  в душ, засунув в целлофановые мешки.

После помывки была ещё одна интересная процедура. Надо было подойти к одному из воинов, который обмазывал пенящейся кисточкой пах, подмышки. При этом он ещё подшучивал над нами, у одного спросил:

-Знаешь, кто такой петух?

 Тот не знал.

Прапорщик выдал форму. ХБ и бушлат были по размеру, а вот сапоги я выбрал маловатые.

После переодевания было интересно смотреть друг на друга. Некоторые вообще сильно изменились. Все были лысые, и все, казалось, были  одного года рождения. Причём казались чуть ли не шестнадцатилетними. Смешнее всего выглядели нестандартные: очень маленькие и очень высокие. На одних всё висело, на других всё было короткое.

Потом нас снова посадили в машины и повезли опять не в часть, а за город, в лес. Повезли в летний учебный лагерь. Сначала ехали по шоссе. Потом свернули с трассы и поехали по жидкой грязи, медленно, колёса были до половины в жиже. Дорогой я поменялся сапогами. Мне сильно жали, а соседу по скамье были велики.

Нас высадили из машин и построили на плацу. Дежурный офицер объявил распорядок  дня. Потом дал тридцать минут свободного времени. Мы поискали, где можно спрятаться от ветра, таких мест не нашлось.

Лагерь был обыкновенно прост. Прямо в тайге стояли три щитовых барака, напротив асфальтированный плац, за плацем деревянная стена и навес, под навесом длинные, деревянные, вкопанные в землю столы со скамейками – столовая; три небольших кирпичных здания – офицерская столовая, домик для офицеров и санчасть.

 Несколько дальше летние классы для теоретических занятий в виде беседок со столами и скамьями, полосы препятствий: традиционная, с лабиринтом, рвом, бревном, стенкой и специальная, с трёхэтажным зданием, канатом, окопами и так далее. Дальше находился спортгородок, футбольное поле, ещё дальше – стрельбище.  Вокруг  лес, чуть в стороне – большое поле.

Место чудное… для отдыха на природе летом.

Мы не успели докурить, как приехали ещё три машины. Из кузовов повыпрыгивали воины. Потом заиграл аккордеон. Прибывшие новобранцы встали в круг, а в кругу начали плясать.

 Мы  были удивлены. Я такое впервые увидел. Удивился, что с аккордеоном приехали, приехали и сразу в пляс. Они плясали лезгинку. Это были кавказцы разных национальностей. Тоже – из воинского эшелона  сразу в лес.

Кто-то заметил:

– Как будто не в армию, а на дембель приехали.

-А что им не радоваться, они вон, как одна семья, можно и повеселиться.

Мы были распределены по ротам, взводам, отделениям, всё, как положено. Каждому выдали по котелку, ложке, кружке. И когда в полевой кухне был приготовлен обед, нас по ротно покормили в столовой под навесом. Кухня состояла из трёх котлов на колёсах, которых явно не хватало на весь учебный батальон.

Сержанты нашего взвода, сами только что получившие звания, первый день разговаривали с нами вежливо, как с равными; объяснили как пришивать погоны, как подшивать подворотнички, разместили по кубрикам в летней казарме.  Спать легли часа в два ночи. Солдатская кровать-это единственное место для солдата, которое является личным, маленьким домиком, а чтобы попасть в него, надо дождаться любимой команды: «Отбой!».

-Рота подъём! – пронзительным звуком пронеслось по казарме.

Я, услышав этот неожиданный голос, долетевший до спящего сознания из далёкой реальности, машинально спрыгнул со своей кровати, которая находилась на  втором ярусе, задев плечо вскакивающего солдата снизу. Потеряв равновесие, мы оба упали на пол.

-Ты что, придурок, ослеп?

Я ничего не ответил, стал быстро одеваться, подчиняясь резким командам сержантов, стоящих у кроватей.

 Их лица были напряжены, даже озлоблены.

-Быстро одеваемся, осталось десять секунд! Что, суки, не поняли ещё, куда попали? Бегом, строиться возле казармы! Форма три, без ремней и пилоток.

Ещё не проснувшиеся до конца, мы кое как одевшись, не умея наматывать портянки, с трудом затолкав ноги в сапоги, выбежали на улицу и попали под холодный весенний дождь, ливень и насквозь продувающий ветер.

-Равняйсь! Смирно! Вольно, заправиться. На праа-во, щаго-ом (не шагом) марш.

-Пять минут времени сходить в туалет.

После туалета– построение в колонну по четыре. Зам командира взвода, встав впереди, скомандовал:

-За мной бего-ом марш!

И побежал к огромному полю, видневшемуся впереди, увлекая нас за собой. Сначала было очень холодно, но потом стало даже приятно ощущать на разгорячённом теле капли холодного дождя.

С первой зарядки мы прибежали насквозь мокрые и возбуждённые.

 Дальше всё пошло по распорядку: заправка кроватей, завтрак, занятия в классах, на плацу и так далее.

Сержанты, которым было поручено обучать нас, после нескольких месяцев зависимости, унижений, изнурительных занятий, впервые почувствовали свободу и власть и, не имея возможность отомстить тем, кто их гонял, как сидоровых коз, отыгрывались теперь на нас.

Отделению, в котором служили теперь я  и мой одноклассник Николай Стародубцев, достался младший сержант Маликов, соответствующий своей фамилии: очень маленького роста, худенький, но в обращении с нами с постоянной ехидной улыбкой на лице. Когда он становился рядом со Стародубцевым, который располагался в строю первым, то было забавно на них смотреть: каланча и гном. Один имел сто девяносто восемь сантиметров, сутулясь, другой, даже вытянув шею, едва набирал сто пятьдесят пять.

На первом же занятии по физподготовке он стал откровенно издеваться, хотя и делал всё вроде по уставу:

-Упор лёжа принять. Отжимание. Раз…, два…, раз…, два…

Все упражнения делались до изнеможения, было ли это отжимание от земли, качание пресса, бег, прыжки, гусиный шаг – не важно.

Однажды, во время отжиманий к нам подошли солдаты из хозвзвода, уже отслужившие больше года:

-Смотри, как этот шкет духов воспитывает. Молодец, сержант! Гоняй их. Что, салаги, тяжело в армии? Волки. Разъелись на мамкиных пирожках.

Ну – ка не сачковать, спина прямая, я сказал!

Нам было тяжело не только от  постоянных по поводу и без повода отжиманий, бега, строевой подготовки, но и от холода, постоянной сырости и грязи, постоянного чувства голода. Сапоги не успевали высохнуть за ночь, портянки –тоже, а утром –снова в грязь и слякоть. Сушить обувь было негде.

Каждое утро после завтрака выстраивалась специальная команда хромых, «кривых», больных, которая отправлялась в санчасть на перевязку болячек от мозолей и на лечение. Среди них были и симулянты, которых, как правило, быстро выявляли. На этот строй остальные посматривали не без завести, у нас в помещениях было сыро и холодно, мы постоянно мёрзли, а в санчасти всегда было тепло, сухо  и чисто, там стоял  большой электрический обогреватель.

Сержанты, как я уже сказал, несли основное бремя по нашему обучению и воспитанию. Офицеры проводили теоретические занятия, руководили стрельбами. Был у нас и командир взвода. Но мы его редко видели.

Ночью и в выходные дни офицеров в казарме практически не бывало.

Нам всем казалось, что с нами жестоко обращаются, унижают, и только позже, когда после курса молодого бойца я попал в сержантскую школу, понял, что это были цветочки на самом деле.

Я  и Николай познакомились с солдатами из хозвзвода. Среди них и земляк очень близкий оказался. Однажды он увидел, как маленький сержант очень уж рьяно гоняет нас на физподготовке, заставляет делать упражнения до изнеможения. Подошёл к нему, взял за шиворот гимнастёрки, спокойно объяснил:

– Ты что, дедушкой стал, салажонок? Или думаешь, что две лычки ставят тебя выше этих пацанов?

 Сержант стоял обескураженный.

– Не забывай, тебе  с кем-то из них ещё полтора года служить.

После этого случая Маликов никогда больше не позволял себе переходить грань дозволенного.

Через три недели жизни в полевых условиях служить стало на много легче. Установилась хорошая солнечная погода, исчезла грязь, деревья покрылись листочками, от них исходил приятный запах свежего русского леса. Дневальным теперь не нужно было по много раз выскрёбывать из казармы слой грязи. А-то было просто невыносимо: только помыли пол, зашли взводы, притащили грязь на сапогах, опять мыть. И так до отбоя.

Мы уже попривыкли друг к другу, да и сержантам надоело ставить из себя суперкомандиров. Хотя на занятиях приходилось по-прежнему выкладываться полностью: тактика, строевая, огневая, физическая подготовка, ЗОМП, кроссы, марш-броски. Зато время летело: всё на бегу, наскоро, только встал – уже отбой.

Баня была в большой специальной палатке, где стояли баки с водой, рядом с палаткой вода подогревалась на огне.

Раньше я мечтал об армии и, когда мне дали отсрочку, уговорил военкома, чтобы призвали сразу, со своим годом. Он ещё сказал тогда:

– Не хочу я тебя отправлять в стройбат, подождём что-нибудь подходящее.

Ушёл со своим годом, в восемнадцать лет, но вместо удовлетворения испытал  разочарование. Мечтал увидеть себя стройным, подтянутым, героем-афганцем обязательно. Рисовал разные героические моменты, дерзкие поступки, медали.

Но, что получил? Красноярский край, тайга, глушь, вместо уважения – чуть ли не презрение, даже со стороны медсестёр. Дух – недоделка, полусолдат. Между своим призывом отношения тоже не ахти какие: все озлобленные, измученные, голодные. А внешний вид? Форма висит мешком, брюки-галифе напоминают шаровары, сапоги стоптанные, уродливые. А как не хватает сладостей? Сигарет не хватает. Морально я был подавлен.

Глядя на отношение к себе со стороны командиров, я совсем не проявлял к службе должного старания. Не заискивал перед сержантами, а наоборот, смотрел на них с таким же презрением, плохо бегал, хотя до армии бегал отлично, нехотя выполнял распоряжения. Как говорится: всё делал из-под палки. До армии подтягивался легко пятнадцать раз.  Здесь не мог уже подтянуться и пяти раз.

КМБ подходил к концу, два месяца мы прожили в тайге. Самых старательных сержанты обещали направить в сержантскую школу. Уже был составлен список претендентов. Я в этот список не входил, и не горевал из-за этого. Я не мечтал о лычках. Тем более было известно, что те, кто попадут в учебный батальон, снова приедут сюда же ещё на полтора месяца.  Ну, спасибо. Такая перспектива меня вообще никак не прельщала. У меня было одно желание– быстрее бы убраться отсюда в город, в посёлок, но поближе к людям, и забыть на всегда про карантин.

Наступил день распределения. Из полка приехала специальная комиссия во главе с подполковником Зотовым. Командиры взводов уже держали наготове списки: кого – куда. Но то, что произошло дальше, удивило многих.

Нас выстроили в две шеренги, вдоль которых Зотов с двумя офицерами стал делать обход, останавливаясь возле тех воинов, которые ему были интересны чем-либо. Подойдя к солдату, он сначала рассматривал его, потом начинал беседу. После чего объявлял: в школу радистов, в роту инструкторов СРС, на командира автомобильного отделения и так далее.

Очередь дошла и до меня:

-Фамилия?

-Рядовой Белов.

-Место рождения?  Откуда призван?

– Город Целиноград. Призван из Оренбургской области.

-Образование?

-Среднее.

-После школы что делал?

-Работал электрослесарем.

-В сержантскую школу,–  сказал и пошёл дальше.

Я немного опешил. Как в сержантскую школу? Опять сюда, в тайгу? То же самое подполковник сказал и Стародубцеву. Затем нас построили группами в зависимости от назначения и отправили в санчасть снова проходить комиссию, там уже ждали  специально приехавшие медики.

Некоторые стали перебегать из одной группы в другую. Я предложил Николаю перебежать к шоферам. Он отказался:

-Мне брат сказал, чтобы шёл в сержантскую, пол года  будут гонять, зато потом полтора года служба – чистый мёд.

-Хорошо, идём в учебку, – я хотел служить вместе со своим одноклассником.

В наш вновь сформированный взвод уже в учебном батальоне  попал один интересный солдат. Он удивил всех невероятностью своего появления в армии вообще. Один глаз у него ничего не видел, на глазу было бельмо. Он взирал на красоты окружающей жизни лишь одним зрачком.