Нерукотворный

Не помня своего рождения, Маеджа очнулась в бескрайних божественных садах, созданных для неё одной невиданной силой: в садах этих царил непроглядный мрак и оглушительная тишина, нарушаемая лишь ветром, играющим с листвой исполинских раскидистых деревьев и необычных растений. Они располагались вокруг кристально чистого озера, но лишь с виду оно было наполнено водой. На самом деле озеро являлось окном, через которое можно увидеть то, что находилось за пределами божественных садов. Находясь будто бы в огромном стеклянном шаре, Маеджа была пленницей собственного измерения и могла лишь наблюдать происходящее за границами дозволенной территории. Сады находились где-то вне реальности и не имели никакого отношения к живым созданиям, низшим, не достойным даже знать о существовании подобного места. Бороздя бесконечность и плавая в космических холодных водах, они покоились в недосягаемости, откуда не было выхода, и неслись среди звёзд, не останавливаясь ни на секунду.

И богине не было никакого дела до жизни вне её обители: она безучастно глазела на миры живых сквозь озеро, лёжа на берегу, и не чувствовала ничего, кроме своего долга – прекращать их существование, когда того желала вселенная. Она смиренно бродила по пустынным и молчаливым садам, не имеющих ни конца ни края, иногда засыпая на долгие годы где-нибудь под высоким тенистым деревом и слушая, как шепчущая листва убаюкивает её, а потом просыпалась вновь, всё в той же тишине и в том же одиночестве. Сердце богини не знало страстей и нужд, потому что это было за пределами её дозволения. Маеджа не различала прекрасного: её маленькое, но при этом бесконечное измерение было полно запустения. Серая, словно поверхность луны, земля была больше похожа на пепел, а деревья – вечные молчаливые наблюдатели – напоминали высоченные кривые пики с паутиной-листвой на маковке. Казалось, в них увязла не одна сотня звёзд. Порой Маеджа протягивала руку и доставала одну такую, внимательно разглядывая её. Сверкающий шарик в ладони титанической властительницы тьмы казался совсем непримечательным, и, быстро теряя интерес, богиня бросала звезду на землю. За целые века под её ногами скопилось столько звёзд, что казалось, будто босыми стопами Маеджа шагала по стеклу.

Но как-то раз из озера явилось ослепительное сияние. Богиня узрела это издалека и тут же пришла, чтобы выяснить его природу. Упав перед озером-окном на колени, Маеджа увидела нечто удивительное. Она застыла не в силах оторваться от необычного зрелища: её холодные сады запустения как раз проносились мимо самого настоящего солнца, каких в бескрайних просторах бесконечной вселенной было множество.

Невероятно красивое и притягательное, оно светило, казалось, ей одной. Никогда ранее Маеджа не наблюдала ничего прекраснее. Её непроглядные чёрные глаза, будто бы наполненные смолью, не боялись яркого света, поглощая его без остатка, и потому взирать на светило, царствующее в недосягаемости, она могла бесконечно. И так шли дни, годы, века, которые божественная бессмертная ипостась не замечала и никак не ощущала.

Множество звёзд, запутавшихся в ветвях деревьев, тоже сверкали, но даже наполовину не были похожи на солнце. Они не даровали столько света, не имели в своём естестве такой безграничной притягательной энергии.

И однажды, не удержавшись, Маеджа осмелилась протянуть руку, желая лишь раз коснуться манящего света. Стоя на коленях перед озером, богиня ударила по стеклянной поверхности кулаком с такой силой, что оно тут же разбилось вдребезги, и осколки его мигом разлетелись по мирам. Длинные пальцы, просунувшиеся в образовавшуюся дыру, уже ощущали тепло, исходящее от самой яркой и жгучей звезды во вселенной. Маеджа не знала, что есть в своей сущности жар, ведь всю жизнь её окружал лишь равнодушный холод, и от того желание прикоснуться к притягательному объекту доводило до безумия. Чёрные глаза широко распахнулись. Ухватившись за берег, богиня наклонилась вниз, смелея всё больше. Гигантская рука тянулась и тянулась, пока не достигла цели. Но тут же невероятная боль пронзила титаническое тело. Отдёрнув раненную руку, богиня увидела на ней кошмарный ожог. По телу прокатилась волна мучений. Никогда раньше не доводилось ей испытывать ничего подобного: смесь безудержного счастья и невероятного ужаса.

По белым щекам покатились горькие чёрные слёзы обиды. На скуксившемся, словно у обиженного дитя, лице отразилась безмерная тоска. Больше всего богиня желала солнце, но оно, светя так ослепительно ярко, было недосягаемо и даже попросту не замечало её в той всепоглощающей тьме, в какой Маеджа существовала. За целые века ничто не имело такого значения. Ничто не вызывало таких бурных чувств, совладать с которыми несчастная богиня не могла.

Она понимала, что тьма всегда неумолимо тянется к свету, а свет в свою очередь опасен и губителен для тьмы, и это было тем самым пределом для богини, полностью состоящей из непроглядного мрака. Её власть на том заканчивалась. Дальше начиналась власть желанного света. Вселенная строго расставила эти границы.

Маеджа сидела на берегу перед разбитым озером-окном и, схватившись за изувеченную руку, смотрела на беспощадное солнце. Оно не давало к себе притронуться, и теперь даже просто смотреть на светило было мучительно. И тогда богиня взвыла. Обретя запретную страсть за мгновение, она тут же её лишилась. Проклиная порядок вещей, Маеджа не желала мириться с этой потерей.

Она рыдала, умоляла невидимую силу позволить ей забрать солнце, взять его в руки и прижать к себе, чтобы вновь ощутить приятное тепло. Но никто её не слышал. Ответом служила привычная равнодушная тишина.

В один момент всё перевернулось: родные сады вдруг стали противны, мерцающие под ногами звёзды одним только видом своим вызывали тошноту, а шелест деревьев наваливался оглушительным грохотом. Маеджа не могла уйти, потому что её существование возможно лишь в этой реальности, в этом, созданном специально для неё, измерении. А солнце вот-вот исчезнет вновь, как только стеклянный шар, в котором она жила, унесётся вдаль. Этого Маеджа допустить никак не могла.

Она металась по берегу, пытаясь понять, как поступить. Из охрипшего от воплей горла доносился лишь слабый писк, а слезы всё никак не останавливались. В голову закралась мысль, что без заветного и желанного солнца жить нет смысла. И лишь подумав об этом, богиня решилась.

Если её лишили возможности видеть его и чувствовать, то пусть это будет подвластно хотя бы её части.

Маеджа принялась создавать дитя.

Отделив от себя небольшой сгусток тьмы дрожащими руками она ваяла создание, в которое желала вложить всю свою любовь и душу. Тьма оказалась очень податливой и мягкой, потому легко принимала любую форму. Но для того, чтобы всё получилось, были необходимы ещё и нити, сшивающие тело этого творения.

На думы времени не было. Солнце постепенно оставалось позади. И, не страшась нестерпимой боли, она вновь потянулась к светилу. Вцепившись в его луч, Маеджа стиснула зубы и потянула так сильно, как только могла. Богиня кричала во всё горло, и сады содрогались от её рёва. Несчастная терпела боль, пока её тело беспощадно покрывалось кошмарными ожогами, а длинный луч, врезающийся в кожу всё сильнее, будто тонкая струна, не желал отделяться от хозяина. Но в какой-то момент он вдруг поддался: воля Маеджи оказалась крепче. Оторвав его от солнца, богиня плакала и плакала целыми днями, изо всех сил стараясь стерпеть невероятные мучения, ведь её руки сочились кровью, а кожа была обожжена до костей.

Сидя на земле, перед окном в миры, она, переборов страдания, принялась-таки за дело.

И на то ушли долгие годы, ведь сотворение жизни требовало невероятных стараний и мастерства. Забыв про сон и отдых, игнорируя кровь и боль, хоть изувеченные руки и не слушались, она неустанно творила его. Своё дитя.

И когда, наконец, творение было закончено, Маедже осталось найти последнюю деталь: сердце, ведь без него ни жить, ни чувствовать дитя не сможет.

Не думая ни секунды, она решила отдать своё. Собравшись с мужеством и попрощавшись мысленно с родной обителью, богиня вонзила ослабшую руку в свою грудь и, впившись в бьющееся сердце трясущимися пальцами и ногтями, вырвала его, увидев невероятное. Чёрное, оно истекало смоляной кровью, но при этом источало яркий, дарующий тепло, свет.

За целые века светило полюбилось богине так сильно, что теперь поселилось в нём. Навсегда.

Будучи несчастной и одинокой, Маеджа не желала больше существовать. Отдав сердце своему созданию, она нежно поцеловала его в лоб, передав последнюю свою волю:

– Коснёшься света, а свет коснётся тебя. Я дарую тебе свободу и страсть. Повелеваю следовать этому пути. С началом твоей жизни моя угаснет здесь, но будет жить в тебе вовеки, – нашёптывая маленькому созданию на никому неизвестном языке, богиня роняла горькие слёзы.

А потом вдруг ощутила, как сотворённое тело наполняется жизнью.

Она не медлила. Страшась, что смерть вот-вот настигнет, и времени осталось мало, из последних сил богиня выглянула в разбитое окно.

Теряя сознание, Маеджа заметила пролетающий мимо пустующий мир, и не было в нём ничего, лишь остатки прежнего существования какой-то угаснувшей жизни: сухие деревья, мёрзлая почва и не успевшие иссохнуть реки. Держа в огромной ладони своё дитя, богиня вытянула руку в сторону этого безымянного мира, аккуратно уложив создание на землю.

Жизнь покидала её.

Взглянув на дитя в последний раз, Маеджа с истинной любовью гигантским пальцем коснулась его груди.

От нее исходило необычайное тепло, а внутри – биение.

Успокоившись, она ушла. Вернулась обратно, в свои одинокие холодные и пустые сады. Взглянув на солнце, которому до неё не было никакого дела, Маеджа легла на берег, обессилив окончательно.

В последний раз.

Веки опустились под тяжестью неизбежного конца.

Богиня уснула. Но теперь ей не суждено проснуться вновь.

В ту же секунду, видя печальный сон о несчастной богине, Баиюл проснулся, покинутый своей матерью. Сотворённый и тут же оставленный.

Открыв золотисто-жёлтые глаза, он узрел мрак, окутывающий всё вокруг. Только спокойный ветер ласково гладил длинные чёрные волосы, вызывая толпы мурашек, бегущих по бледной гладкой коже. В нос бил запах сырости и пыли – остатки предыдущей жизни.

Мир был пуст. Вероятно, когда-то Маеджа наслала на него тьму, и наступил хаос, уничтожив всё живое.

Пусть Баиюл только очнулся, он унаследовал от Маеджи её память и желание, потому знал, какой была её последняя воля. Ей противиться он не посмел бы, и сам мир, в который отправила его мать, перенял эту волю на себя.

Долго Баиюл не бездействовал. Встав на крепкие ноги, он пошёл вперёд, и с каждый шагом жизненная сила всё больше наполняла только что пробудившееся тело.

Приложив руку к груди, божественное дитя ощутил нечто удивительное: каждый стук его сердца, если как следует прислушаться, отзывался до боли знакомым эхом. То был голос Маеджи. Где-то глубоко внутри себя, в самых недосягаемых уголках новорожденной души, всё ещё ютились её частицы.

Множество богов, ступивших на путь протеста, сгинуло. Каждый из них отплатил сполна. Лишь единицам удалось прорвать этот купол, не позволяющий следовать своей воле. Вероятно, у Маеджи всё же получилось преступить запретную грань тем, что часть себя в лице сотворённого дитя она отправила за пределы своей тюрьмы.

Множество дней Баиюл шёл вперёд, останавливаясь лишь для того, чтобы как следует осмотреться. Взбираясь на лысые горы, минуя пустыни, он глазел вдаль, пытаясь заглянуть за горизонт. Свой мир Всеотец желал изучить досконально. Вокруг тысячи дорог, и каждая вела в неизвестность. С ней Баиюл столкнуться не боялся. Будто бы его глазами уснувшая навек богиня осматривала просторы, недоступные для неё.

Этот бескрайний континуум он решил назвать Ферасс.

Дни сменяли ночи, зимы уступали вёснам. Годы шли неумолимо быстро, но их течение дитя Маеджи не замечал.

Наткнувшись в своих путешествиях на горную реку, он уселся на берегу, вспомнив, как мать его смотрела на озёрную гладь, но не видела в ней своего отражения.

Эта река была настоящей. Она источала приятную прохладу и успокаивающий запах свежести. Стоило приблизиться, как маленькие блестящие капельки тут же упали на волосы и лицо – поток воды нёсся вперёд, ударяясь о камни и разбиваясь на жидкие осколки, словно стекло.

Баиюл опустил в неё руку, а потом вытащил. В ладошке оказался стекающий сквозь пальцы песок. Он совсем не подходил для придания формы. Тогда дитя Маеджи принялся рыть на берегу, неподалёку от воды, и обнаружил глину. Помяв её в руках, Баиюл понял, что эта порода сможет сохранить слепленную фигуру. Ловкие пальцы взялись за дело, и уже скоро первая заготовка начала обретать очертания. Слепленная голова выглядела пока ещё непримечательно, но Баиюл педантично и скрупулёзно работал над ней. Запачканный глиной, будто искусный скульптор, он с осторожностью ваял лицо будущему созданию. И днём и ночью его работа не прекращалась.

Постепенно голова обрела симпатичное лицо: на нём были прикрытые, пока что ещё спящие глаза, аккуратный нос, тонкие, но при этом очень красивые губы. А потом у головы появилось и тело. Не слишком высокое, но крепкое и стройное.

Баиюл не упускал из виду ни одну деталь. Каждый палец, каждый волос и даже ресница – всё имело огромное значение.

Вода из реки помогала сгладить неровности, а острые камни и ракушки легко отсекали лишнее. И однажды первое творение Баиюла было готово.

Усадив его перед собой, Создатель внимательно осмотрел глиняную фигуру. Много дней и ночей он ваял прекрасного юношу, чем-то даже похожим на него самого.

Довольный своей работой, Баиюл решил, что первая созданная им жизнь имела несравненно важное значение. Первая и неповторимая.

Взяв глиняную руку в свою, дитя Маеджи гладил изящную кисть. Потом коснулся красивого лица.

Как истинный создатель, Баиюл любил своё творение.

И взяв острую ракушку, он сделал глубокий порез на своей руке, чтобы кровь как следует вытекала. Такую же ранку пришлось сделать и на руке глиняного юноши, чтобы кровь проникала в неё и распространялась по жилам, наполняя тело жизнью.

А потом, словно от яблока, он отломил половину от своего сердца и поместил её в грудь фигуры. Оставалось лишь ждать.

И на глазах статуя начала обретать тепло и мягкость. Кожа из серой глиняной начала принимать тот же оттенок, что и у Баиюла. Волосы почернели, возымели иную структуру. А потом, спустя несколько дней, ресницы дрогнули, и творец замер в ожидании. Юноша медленно поднял тяжёлые веки, такими же золотисто-жёлтыми глазами взглянув на своего создателя. Он дышал, двигался, видел и слышал. Он был живым и настоящим.

– Твоё имя Бьерн, – произнёс Баиюл тихо. – А моё…

– Баиюл, – закончил фразу юноша. – Ты мне снился. Я тебя… откуда-то знаю.

Будто пытаясь убедиться в том, что всё происходит наяву, дитя Маеджи осторожно коснулся волос новоиспечённого создания, чтобы почувствовать их в пальцах. Бьерн был настоящим. Первым из рукотворных.

– Я разделил с тобой своё сердце. Отдал половину.

Рука Бьерна ещё плохо слушалась, но, очень стараясь, он поднял её и, не в силах согнуть тонкие изящные пальцы, приложил к груди. В ней в самом деле чувствовалось биение.

– Тепло, – заключил юноша. Тонкие губы тронула умиротворённая улыбка.

Сотворив себе брата, Баиюл не смел прерываться на отдых. Обратившись с мольбой к высшим силам, он призвал четыре элемента, разделив между ними части своего бессмертия. Создания, которых бог не сотворял, были ниспосланы вселенной и имели своё предназначение. Их называли нерукотворными. Они поселились среди людей и создали Элементальный Альянс.

Всего бессмертных было четверо.

Дева Солнце – несущая в своём естестве истинный солнечный свет. Состоящая из энергии светила, она была рождена для того, чтобы озарять жизненный путь смертных, ведь в Ферассе, где царило лишь запустение, не было ни света, ни тепла.

Её спутница – Госпожа Небо – обладательница небесной ауры. Хранящая безмятежность и дарующая покой. Подаренный ею голубой купол, накрывший мир, защищал живущих от темноты и холода, что стремились проникнуть в Ферасс и вновь поселить на его землях всепоглощающую пустоту.

Господин Вечность, имя которого Азариас, был приведён для того, чтобы Ферасс имел связь с самой Вселенной, ведь именно она указывала путь всем живым. Его сопровождали звёзды, и они даровали душам вечность, возможность переродиться в чистую энергию и стать единым целым с фундаментом мира, подпитывая его. Ведь без этого процесса существование Фрасса было бы невозможным.

Его супруга – Госпожа Мудрость – принесла людям учения и навыки, благодаря которым они строили города и деревни, создавали технологии и произведения искусства. Она была голосом разума. Её аура распространялась широко, даруя возможность жить цивилизованно.

Так образовались две центральные обители: Обитель Веры и Обитель Вечности. Они распростёрлись по Ферассу, уходя вдаль. Тысячи дорог и троп вели к ним или же наоборот – уводя прочь. Под светилом, что принесла Дева Солнце, зародились новые леса, поля и степи.

А потом, наполнив Ферасс светом, Баиюл повторил тот же обряд создания и воскрешения глиняных статуй, порождая собственный народ. Только сердце не отдал больше никому, лишь наделял каждого кровью, чтобы наполнить жизнью.

Тысячелетия ушли на сотворение целого народа. Люди, когда-то бывшие только глиной, теперь двигались, имели сознание и душу. Миллионы рукотворных начали жить под господством четырёх великих бессмертных, и правили те мирно, без остатка отдавая рукотворным свои дары. Когда-то уничтоженный прогрессом мир вновь ожил, и теперь на землях его начиналась новая эра.

Глава 2. Пробуждение.

Аелия внезапно очнулся от кошмара, подскочив на постели, словно чья-то цепкая рука, схватив за самую душу, вытащила его из непроглядно тёмного небытия. Всё тело было мокрым и липким. Чёрные длинные волосы пристали к потному лицу и шее. Перед глазами стоял непроглядный туман, в ушах громко звенело. Юноша никак не мог понять, где находится, и что с ним произошло. Восстановить предшествующие его состоянию события в памяти не удавалось, как бы старательно он ни пытался – тупая боль грохочущими раскатами подавляла способность мыслить трезво.

Простыни смялись под его ослабшим телом, а одеяло и подушка вовсе свалились на пол от, очевидно, беспокойного сна.

Вокруг стояла оглушительная тишина, а на прикроватной тумбе тускло горела керосиновая лампа. Её золотистый огонёк легко подрагивал, но даже этот слабый источник света нещадно бил в сонные глаза, вызывая очередные приступы головной боли.

Пару мгновений Аелия сидел на кровати, тяжело дыша и озираясь по сторонам. Кошмар, что снился ему, казалось, не закончился даже после пробуждения. В воздухе зависло какое-то непонятное напряжение, и от него складывалось впечатление, будто бы со всех сторон, из каждого тёмного уголка, пялятся хищные взгляды.

Мысль о чьих-то голодных глазах вытащила из памяти чёткое воспоминание – нечто напало на Аелию в лесу и, кажется, даже поранило его. Стоило представить образ плотоядного существа, жадно кусающего за ногу, как на накатило невероятное беспокойство и паника. Они заставили Аелию вскочить с кровати и помчаться куда-то, но ноги, ослабшие и одеревеневшие, совершенно не слушались, и потому не удержали Солнце – он с грохотом рухнул на пол, развалившись на мягком ковре. Голый и совершенно растерянный, юноша пыхтел от напряжения, всё больше поддаваясь беспричинному коварному страху. Он то и дело оглядывался по сторонам, лёжа на полу, но, словно ослеплённый, не видел ничего. Зажмурив глаза, Аелия потёр их в попытке сбросить остатки пелены, но это не помогло прийти в себя окончательно. Ему захотелось кричать и звать на помощь. Солнце лежал на полу, будто беспомощное брошенное дитя, не в силах подняться самостоятельно. Руки дрожали. Ноги безвольно волочились и не могли поднять юношу. Ещё немного, и его безумие могло достичь пика, лишив разума раз и навсегда, но тут двери в комнату открылись. На пороге появился кто-то, вроде бы, настоящий, не из сна. Аелия не мог знать наверняка, так как не доверял собственным чувствам в данный момент. Ему всё ещё чудилось, будто происходящее – вовсе не реальность, а кошмарные грёзы, хитро прикинувшиеся ею.

Из-под кровати, где царила тьма, вдруг потянулись призрачные руки, привычно нахрустывая торчащими тут и там костями. Их юноша видел вовсе не глазами. Фантомные образы воссоздавало его больное сознание.

От страха всё тело оцепенело. По нервам прокатилась ледяная волна, принёсшая с собой тошноту и спазмы. Аелии грезилось, будто длинные кривые пальцы неведомой твари цеплялись за его не двигающиеся ноги и желали утащить в небытие!

Видения были настолько реалистичными, что ему казалось, будто он ощущает даже прикосновения. Странное и неприятное покалывание, точно длинные когти, впивающиеся в кожу.

Широко распахнув полные неподдельного ужаса глаза, Солнце завопил, пытаясь уползти как можно дальше от пугающего зрелища. Каждая клеточка внутри изнурённого тела кричала об опасности, давая сигналы в мозг, который всё ещё не пробудился окончательно, охваченный галлюцинациями.

«Кто-то» только что вошедший, завидев незавидное положение юноши, мигом подоспел к нему, что-то говоря и помогая подняться. Прикосновение чужих рук вызвали лишь большую волну беспокойства, и Аелия закричал, не позволяя себя трогать.

– Нет! Прошу, оставьте меня!

До воспалённого разума донеслись едва уловимые фразы:

– Господин, пожалуйста, успокойтесь! Я лишь хочу помочь вам!

Мелодичный девичий голос взывал к здравому рассудку, которым в данную минуту не мог похвастаться Аелия. Он не располагал трезвым восприятием, пребывая состоянии крайней тревожности. Ему взаправду казалось, будто со всех сторон нападают умбры, и каждый из чудовищ непременно желает вонзить в дрожащее тело свои кровожадные клыки.

Потому, ощущая любое прикосновение, он кричал так, словно его режут самым острым лезвием на свете, брыкаясь и размахивая ослабшими руками.

Лишь через несколько минут, которые показались вечностью, в комнате появился кто-то ещё.

– Господин, я не смогла справиться с ним! Слишком уж сильно он напуган.

– Ты нашла его на полу?

– Да. Услышала шум и зашла, чтобы проверить, всё ли в порядке.

Голоса смешивались и разделялись вновь. Казалось, говорили двое: молодая девушка и мужчина.

– Пойди и приведи Госпожу Климин.

– Да, господин.

Удаляющиеся шаги, а затем хлопок дверей на мгновение вырвали Аелию из состояния помешательства. Он снова начал осознавать себя и происходящее вокруг. С глаз наконец спала пелена, и в голове немного прояснилось. Юноша огляделся по сторонам, тяжело дыша, сперва даже не заметив сидящего перед ним на корточках человека.

– Всё в порядке. Тише, тише… Не бойся.

Тёплый спокойный голос безотказно подействовал на больное сознание. И уже через секунду Солнце ощутил, как чья-то мягкая рука осторожно гладила его по голове.

– Ты в безопасности. Ты не один, – вторил голос.

Подняв взгляд, Аелия пригляделся. Молодой мужчина, сидящий перед ним, всем своим видом показывал, что не несёт никакой угрозы, а наоборот – пытается помочь.

За пределами комнаты послышались голоса и торопливые шаги.

– Ну что, попробуем подняться? – молодой господин протянул руки к Аелии, не совершая резких движений, чтобы не напугать его снова.

Такая же сильная хватка, как у Баиюла – об этом Солнце подумал сразу же, как ощутил руки, поднявшие его с пола. Только сейчас, когда нормальное восприятие вернулось, Аелия вспомнил о ране на ноге, стоило лишь опереться на неё – резкая боль ужалила конечность, словно огромное насекомое.

Взгляд упал на повязку, закрывающую голень и уже изрядно пропитавшуюся кровью. Снова оказавшись на кровати, Солнце смог её как следует разглядеть.

В комнату вошли юная девушка и женщина постарше.

– Воды свежей принеси, – велела женщина, с первого взгляда оценив обстановку. – И целителя приведи.

Девушка, которая, очевидно, была служанкой, послушно кивнула и удалилась. Дама с синюшным лицом подошла к Аелии и принялась осматривать его. Холодной рукой она коснулась мокрого горячего лба и без всяких сомнений заключила, строго нахмурив брови:

– Лихорадка не проходит. Но по крайней мере он уже в сознании.

– Ему лучше? – поинтересовался молодой господин, стоя позади незнакомки со сложенными на груди руками. Он старался не мешать ей.

Женщина обернулась, глядя на него, и кивнула.

– Очевидно, лучше. Любой другой давно умер бы. Умбра щедро накачала его ядом.

– Г-где я нахожусь? – подал голос Аелия. Он дрожал всем телом.

– Не беспокойся. Ты в безопасности.

Дама легко коснулась его щеки, искренне желая утешить.

– Баиюл принёс тебя в свой дворец, – продолжала она.

Постепенно воспоминания начали возвращаться.

– Прошлой ночью на меня напала умбра, – тихо промолвил Аелия.

Женщина покачала головой:

– Не прошлой. Ты был без сознания неделю.

– Н-неделю?.. Так я… что же… – Солнце осторожно огляделся ещё раз.

Комната была незнакомой и чужой, и это не удивительно, ведь побывать во дворце Баиюла доводилось не каждому. Убранство выглядело богато: красивая мебель, вазы и картины на стенах указывали на то, что хозяин этого места имел изящный вкус. О том, что Всеотец мог бы разбираться в красивых вещах, Аелия и подумать не мог, ведь всюду, куда ни глянь, о нём говорили, как о варваре и убийце, которого интересовала лишь необузданная жестокость и желание проливать кровь невинных.

Собравшиеся вокруг Солнца люди терпеливо ждали, пока тот осмотрится и убедится в том, что ему ничего не угрожает. Они молчали и не двигались, глядя на измученного ядом умбры бессмертного, лишь изредка переглядываясь.

Аелия поначалу был уверен, что не знает, кто они такие, но потом лучше вгляделся в их лица.

Женщина, стоявшая у кровати, выглядела не совсем, как простой человек. Поначалу притупленное внимание проигнорировало её внешний вид, но теперь глаза Аелии видели чётко: она не живая. Как и у всех жителей Обители Ночи, кожа незнакомки была синюшно-бледной и холодной с выступающими тут и там паутинками тёмных вен. Но самым главным признаком являлись глаза: радужная оболочка у мертвецов оставалась того же цвета, что и при жизни, но вот зрачки, когда-то чёрные, теперь источали свечение, словно два очень маленьких огонька. В полутьме они выделялись особенно хорошо.

Присмотревшись внимательнее, Аелии вдруг показалось её лицо знакомым. Мёртвая была очень хороша собой: изящные черты лица, большие выразительные глаза и восхитительные волосы бордового цвета, собранные в причёску и украшенные золотыми тонкими цепочками, говорили о её принадлежности к состоятельной семье. Быть может, её отец или супруг был крупным торговцем или хранителем одного из храмов. Ритуалы высоко ценились и почитались в Обители Веры, хотя и не многим удавалось хорошо заработать, погрузившись в эти дела.

Она могла показаться знакомой, потому что Аелия имел почти прямое отношение к вере и знал многих жителей обители, занимающихся подобной деятельностью.

Аелия подчеркнул и фигуру дамы – стройная, но при этом обладающая достаточно пышными формами. Её, несомненно, дорогой удлинённый кафтан из атласа хорошо подчёркивал эти достоинства, очерчивая тонкую талию и не скрывая красивой груди. Она выглядела юной и очень привлекательной.

Молодой мужчина, стоящий за спиной дамы, выглядел иначе. Он был похож на Баиюла, и потому Аелия быстро сделал правильный вывод – это Бьерн, его младший брат. Несомненно, личностью он был такой же известной, как и сам Баиюл. Нет во всём Ферассе человека, не знающего Бьерна. В конце концов на него тоже объявлена кровавая охота вот уже восемь долгих лет. Его на редкость красивое лицо с аккуратными утончёнными чертами будто бы перечёркивал уродливый шрам, и о нём Аелии известно не было. Сам он никогда не видел Бьерна и Баиюла своими глазами, лишь слышал о них очень многое, но никогда никто не упоминал о такой явной отличительной черте, как это увечье.

Сверкнув золотисто-жёлтыми глазами, Бьерн тоже взглянул на Аелию, ощутив на себе заинтересованный взгляд. Придворное Солнце тут же отвернулся, почувствовав себя виноватым. Невежливо вот так пялиться на человека, тем более на его шрамы!

Переварив информацию, данную незнакомкой, Аелия жалостливо спросил:

– Я… не умер? Моя душа в самом деле не растворилась?

– Ты не умер, – уверенно ответила она. – Баиюл сделал всё возможное, чтобы спасти тебе жизнь. Твоя душа на месте.

Климин не удивилась тому, что раненый гость, пребывая в замешательстве, не понимал, что с ним происходит.

– А кто вы такая?

Вопрос немного ошарашил. Вероятно, она была достаточно известной особой, и потому этот вопрос показался ей странным. Но, несмотря на это, прекрасная дама спокойно ответила:

– Моё имя Климин. Я – Госпожа Мудрость.

Её имя было слишком громким, чтобы его не знать. Аелия сразу понял, кто перед ним. Погибшая восемь лет назад супруга Господина Вечность. Он явился в Ферасс спустя год после её смерти, будучи новорожденным бессмертным, и потому со многими личностями не имел возможности видеться. О них Аелия слышал только из уст других людей.

Солнце немедленно склонил голову в знак уважения к Климин.

– Простите мне моё незнание! – затараторил он, испытав стыд. – Мне не доводилось видеть вас раньше. Только на картинах разве что…

Климин безразлично пожала плечами:

– Конечно, тебе не доводилось видеть. Ведь я мертва вот уже восемь лет.

Говоря об этом, Госпожа Мудрость хмурила брови, от чего её красивое лицо делалось совсем серьёзным. Она бросила суровый взгляд на Бьерна, но тот лишь отвёл глаза, стараясь не замечать злости Климин. Этого жеста Аелия не понял.

– Но ведь меня наверняка ищут, – сказал вдруг нерукотворный.

В комнату вошла молодая девушка. Она несла поднос, на котором стоял графин с чистой водой и прозрачный стакан. Слова Аелии были проигнорированы.

– Пожалуйста, юный господин, выпейте, – сказала служанка тихо, поставив поднос на ту же тумбу. Она поднесла стакан с водой к сухим губам Солнца.

Тот, лишь ощутив прохладную влагу, принялся жадно глотать жидкость.

– Ева, займись, пожалуйста, постелью гостя. Простыни мокрые насквозь.

Служанка кивнула и вновь куда-то убежала. Она тоже была мёртвая.

– Бьерн, открой окна пошире. – Климин умело руководила и раздавала указания. – В комнате всё пропиталось духом умбры.

Дух умбры – это пары, которые источает тело, отравленное ядом умбры. Мёртвое оно или живое, неважно – спустя пару дней яд начинает выходить из отравленного организма сквозь поры кожи и дыхательные пути. Аелия сразу понял, что то самое давящее напряжение в воздухе и было духом умбры. Он пролежал без сознания неделю, и за это время, несомненно, пары начали выходить наружу. Для мёртвых они безвредны, но живых отравляют точно так же, как и сам яд.