Нерукотворный

– Я лишь ощутил неполноценность твоей энергетики. Но так глубоко проанализировать тебя могла только Доротея. Она единственная, кто видит потоки.

– Только для этого нужно было тащить меня сюда? Ведь мы могли обсудить эти вопросы и на территории смертных. Для чего нужно было вести меня в Мацерию?

Баиюл покачал головой:

– Не только для этого. О твоём предстоящем появлении я узнал ещё восемь лет назад. У Климин перед смертью было видение, в котором она увидела тебя. И мне было необходимо точно убедиться в том, что ты – это ты, а так как душа Госпожи Мудрости находится здесь и выйти за пределы Обители Ночи не может, пришлось тащить тебя сюда.

– И… Госпожа подтвердила?

– Да. Климин видела именно тебя. Ты – истинное Солнце. – Всеотец сделал паузу, задумавшись, а потом добавил. – Несмотря на все твои сомнения и некоторые… особенности. А теперь ответь мне, что ты увидел, упав в Неиссякаемыйи?

Аелия рассказал о том воспоминании, которое увидел. Оно, будто часть мозаики, встало на место в его голове, словно всегда там и было.

Баиюл внимательно дослушал его рассказ и объяснил:

– К источнику Бьерн водил тебя неспроста. Дело в том, что он не показывает человеку чужие воспоминания – только его собственные, утерянные или украденные. Но лишь один раз. И ты увидел воспоминание Минцзэ, то самое, которое у тебя украли, и без которого теряются последующие. Я был уверен в том, что ты унаследовал её память, потому и решил проверить. И мои предположения подтвердились.

У Аелии начали трястись руки, а тело пробил озноб, чему он сам удивился. Беспричинный страх вовсе не был вызван Баиюлом или Доротеей, хотя эти двое – единственные, кто внушал неподдельный ужас, особо для этого не стараясь. Быть может, виной тому воспоминание о празднике восьмилетней давности?

Юноша взглянул на ладони, лежащие на коленях, опустив взгляд под стол. Это заметил Бьерн. Он вдруг налил в опустошённый фужер жар-пыл и протянул его Солнцу. Напиток всё ещё был горячим. Солнцеягоды в его структуре и не думали остывать. Это как раз то, что сейчас было необходимо Аелии. Он с благодарной улыбкой принял согревающее питьё, и холод отступил.

– Нечто, произошедшее тогда, запустило последующие события, которые в итоге привели нас всех к необратимым последствиям. Иначе я не могу объяснить, по какой причине у тебя отняли именно это воспоминание, захватив ещё и цепочку последующих. – Баиюл смотрел на то, как Аелия нервно попивал жар-пыл, и ему вдруг тоже захотелось выпить.

Этот вечер был для Всеотца тяжёлым, ведь слишком многое пришлось вспомнить и обсудить. То, от чего он убегал изо дня в день.

Смотреть на Аелию – настоящего, живого, юного – было противно. Почему он? Почему он сидит здесь, говорит с ними, а Минцзэ в его спальне смертельно равнодушна ко всему. Равнодушна к нему.

И, словно услышав мысли бога, Доротея выпалила:

– Знаешь, папа, а ведь он, – она указала на Аелию пальцем. – Здесь. Его потоки я отчётливо вижу. А потоки Минцзэ…

– Закрой свой рот, – отрезал Баиюл, не желая слушать.

Но Доротея тоже не желала его слушать и продолжала:

– …я не вижу. Потому что они умерли.

– Доротея! – вдруг прикрикнул Бьерн, чем очень удивил всех присутствующих.

Он хлопнул по лаковой поверхности стола, сурово глядя на непослушную бессмертную.

– Марш в свою комнату, – приказал он.

– Но дядюшка!..

Бьерн резко встал из-за стола:

– Ты слышала, что я тебе велел. Или мне вывести тебя самому?

Удивительно, но та не осмелилась перечить больше. Доротея встала и, обиженно всхлипнув, убежала из трапезного зала, хлопнув дверью. Аелия смотрел ей вслед широко распахнутыми глазами, а потом перевёл их на Бьерна, который вновь сел на стул и в один момент вернул прежнее, присущее ему умиротворение.

– Понять не могу, как тебе удаётся так эффективно влиять на неё? – проговорил Баиюл, устало массируя переносицу.

Бьерн, улыбнувшись, пожал плечами:

– Просто ты – её любимый отец. И брань твоя для Доротеи всё равно что ласка.

– Я ей не отец.

Аелия всё больше убеждался в том, что Баиюл и Доротея не были кровными родственниками, но спросить не решался. Ему вовсе не хотелось влезать ещё и в это. Минцзэ точно знала, кем они являлись друг другу, но повреждённая память никак не давала вспомнить.

– Итак, – Всеотец вновь собрался с мыслями, вздохнув. – Для того, чтобы вернуть былое величие Ферассу и твою силу, нам необходимо развязать потоки, после чего ты начнёшь вспоминать. Вероятно, тогда мы и найдём способ восстановить твою энергию, и солнце снова подарит нам весну. Пусть Вечный Сумрак отступил, однако же голод и болезни всё ещё буйствуют на наших землях. Людям нужна помощь, им необходимо солнце.

– Ты – очень важен для этого мира, – сказал Бьерн, подтверждая слова старшего брата. – И ты должен обрести законное право на власть, какая была у Минцзэ.

– И я, как создатель, больше не могу оставаться в стороне.

Баиюл бессовестно врал. Его основной целью было отнять сердце Аелии, чтобы вернуть солнцеликой жизнь. Он верил, что юноша явился из чрева вселенной именно для того, чтобы воскресить её, и именно поэтому они были почти одинаковыми. Энергетика погибшей владычицы светила в самом деле была идентична с энергетикой юноши. Это с уверенностью мог сказать каждый, кто хоть на каплю способен ощущать и улавливать энергетический фон, исходящий от человека.

И бог не боялся испачкать руки в крови несчастного и наивного мальчишки. Но, несмотря на эту напускную смелость, его буквально тошнило от самого себя. Всё уже давно было решено, и останавливаться Баиюл не собирался, но нечто внутри всё равно нещадно тянуло и душило. Вина? Определённо, да.

Узнать всю правду было второй целью. Это и так произойдёт, когда Минцзэ воскреснет. Она обязательно расскажет ему всё, что с ней случилось, и как вселенная смогла допустить её гибель.

Однако планы рухнули, когда Доротея узрела в Аелии такие пугающие несовершенства. И это необходимо было исправить перед тем, как забрать сердце. Ведь, лишённое бессмертия и той былой силы, какой обладала Минцзэ, оно попросту не выдержит и разорвётся.

Аелия в свою очередь начинал ему верить. Самозабвенно и наивно. Но ведь Всеотец был весьма убедителен, и на это указывало множество фактов, которые ему преподнесли на блюдечке, разжевав и положив в рот. В конце концов, он сам явился на встречу с богом, и, нет никаких сомнений в том, что этого желали какие-то высшие силы. Желала его собственная душа, с каждым днём тянув куда-то в лес всё сильнее.

– Доротея способна развязать этот узел? – полный надежды, спросил Аелия.

– Нет, к сожалению. Доротея способна на многое, но не на это. – Баиюл встал из-за стола и подошёл к камину, сложив руки на груди и устремив усталый взгляд в танцующее пламя.

– И что же делать? Господин, вы ведь и сами знаете, что развязать спутанные потоки невозможно!

Во всём Ферассе было множество людей, владеющих умением манипулировать потоками. Они не способны видеть их, как Доротея, но, обучаясь годами этому мастерству, могли ощущать их, а особо умелые – даже взаимодействовать. Это происходило путём концентрации собственной ауры на кончиках пальцев, от чего те становились очень чувствительными и мягкими, что позволяло ухватиться за тонкие и хрупкие нити. Обычно этим занимались врачеватели, чтобы искать причину болезней и лечить их. К примеру, обезумевшим или лишённым разума несчастным, чья нить, ведущая к потоку Постижения была оборвана, врачеватели завязывали узел, развязать который, однако, потом было невозможно. Это несло за собой неизбежные последствия: память ослабевала, восстановить какие-то воспоминания и вовсе было уже нельзя, но безумие отступало, и разум успокаивался. Или, если нить Первородного потока, к примеру, оказывалась надорвана вследствие старости или других причин, её также связывали, ведь иначе это грозило смертью, стоило лишь нити оборваться полностью. Таким образом лечились многие недуги.

У бессмертных же потоки не могли оборваться из-за сильнейшей жизненной энергии, пребывающей в постоянном движении, потому и вязать узлы на них не было нужды.

Для смертных это не играло очень важной роли, ведь такова цена исцеления. Но в случае Аелии всё было совсем по-другому. Он, нерукотворный, лишился бессмертия и был обречён умереть от элементарной старости, не говоря уже о болезнях или серьёзных ранениях: теперь нити его потоков стали хрупкими, как у смертных, и могли оборваться. Его смерть снова отнимет солнце у Ферасса и заберёт с собой миллионы жизней, пока в итоге этот мир не падёт окончательно.

То, что кто-то перевязал потоки владыки солнца, являлось преступлением против всего человечества и самым настоящим кощунством.

– Есть один человек, руки которого от рождения творят чудеса, – Бьерн мягко положил ладонь на плечо Аелии. Её прохладу юноша ощущал даже через одежду. – Он наша единственная надежда.

– Дитя Климин, – опережая вопросы, промолви Баиюл. – Великий Мастер, сын Господина Вечности и Госпожи Мудрости. Исчезнувший без следа восемь лет назад Мариан. Его судьба по сей день для нас загадка.

– Но если его не нашли за целых восемь лет, то как вы собираетесь это сделать сейчас? К тому же, вероятно, он уже…

– Он не мёртв!

Все присутствующие в трапезном зале обернулись и увидели стоящую в приоткрытых дверях Климин. Та пришла очень тихо. Баиюл предположил, что явилась она с простой, но от этого не менее пакостной целью – подслушать. Ей не терпелось узнать хоть какие-то подробности о сыне. Она подозревала, что Баиюл мог что-то выяснить, но по какой-то причине не говорил ей. И оказалась по обыкновению своему проницательна.

– Я не верю, – вторила госпожа. – Не мог он умереть!

Аелия залился краской и едва слышно произнёс:

– Простите, госпожа, мне мой острый язык.

– Возвращайся в покои, Климин, – приказал бог. – Нечего тебе здесь делать.

– Почему ты ничего мне не рассказываешь? Думал, я не узнаю? По дворцу с некоторых пор ходит слух, будто сюда явилась недавно умершая душа и рассказала тебе что-то. Я имею право знать! В конце концов, я здесь именно из-за этого!

Она не хмурила брови и не вскидывала гордо голову, а лишь тараторила, не смолкая, и каждое слово её было насквозь пропитано мольбой и жалостью. Если бы можно было собрать все слова Климин о любимом сыне и выжать их, словно ткань, то на пол тут же полилась бы вода – её горькие слёзы.

Баиюл мысленно обругал всю прислугу, что работала во дворце, за излишне болтливые рты, а вслух сдержанно произнёс:

– Я не желал давать тебе ложную надежду. Это лишь домыслы. Пришедший человек дал некую информацию, которую только предстоит проверить. Тебе нет нужды сейчас волноваться об этом.

– Что тот человек сказал?

– Климин…

– Баиюл! Ответь мне, прошу!

– Тот человек – погибший воин, служивший в Обители Вечности. Если говорить кратко, он поведал мне о том, как ему около восьми лет назад предстояло выполнить особый приказ Азариаса. Он рассказал, что в Умбровом Лесу заточена пленница, которую твой благоверный велел держать там.

– Что за особый приказ? Какая ещё пленница?

– Солдатам было велено сопроводить её к месту заключения и оставить там. Сам Азариас не посвящал служащих в свои мотивы, поэтому наш информатор не смог рассказать подробнее. Он сказал лишь, что пленницей являлась Мирайн.

Глаза Климин расширились, а губы разомкнулись в немом вопросе. Она внимательно смотрела на Баиюла, пытаясь понять, говорил ли тот серьёзно.

– Мирайн?.. – прошептала госпожа едва слышно.

– Кто такая Мирайн? – спросил Аелия.

– Мирайн попала во Дворец Тысячи Звёздных Плеяд совсем юной, в шестнадцатилетнем возрасте. Она осиротела и сама попросила работу. Климин сжалилась над молодой девушкой и взяла её под крыло, хотя её возраст всё же был ещё слишком нежным. И в какой-то момент Азариас заметил, что новая служанка хорошо ладила с их сыном. На тот момент Мариану и самому было всего пять лет. Мальчику полюбилась добрая молодая служанка, и владыки решили позволить ей занять более высокий статус во дворце – стать няней юного господина. – Объяснил Всеотец.

– У моего сына было много нянечек. – Климин почувствовала, что воспоминания начали давить на неё, точно камень, и устало опустилась на стул. Она сложила руки на столе, с грустью глядя перед собой, будто заглядывая в те времена, когда всё было совсем по-другому. – Но Мирайн единственная стала нам родной. За те пять лет, что она была рядом и помогала растить Мариана, будто ещё одно наше дитя, я поистине полюбила её. А потом мой сын исчез. И наступил Вечный Сумрак.

Госпожа вздохнула, прикрыв глаза:

– За все годы, проведённые в Мацерии, я ни разу всерьёз не задумалась о её судьбе. И сейчас не имею ни малейшего понятия, почему Азариас пленил её. Должно быть, на данный момент ей уже пятьдесят один год…

– Она провела восемь лет в тюрьме Умбрового Леса. Я не уверен, сохранила ли она рассудок. Если вообще ещё жива. – Баиюл говорил прямо, как и просила сама Климин. – Но она последняя, кто видел твоего сына. И если не она даст нам подсказку о его пропаже, то не даст уже никто. Поэтому я и не хотел говорить тебе сейчас. Лучше бы тебе оставаться в неведении.

Климин подняла на бога глаза, полный слёз. Её тело ни разу не содрогнулось от рыданий, а спина оставалась такой же ровной.

– Я готова принять любой исход. Но мне нужно знать точно. Если мой ребёнок уже среди звёзд, то я тут же отправлюсь вслед за ним. А если он жив, и по какой-то причине не может вернуться домой, то не видать моей душе покоя.

Баиюл подумал, что среди всех на данный момент находящихся здесь, в Обители Ночи, неспокойных душ, Климин – самая беспокойная и тревожная, и никто ей в этом неровня.

– Завтра мы с Аелией покинем Мацерию и отправимся в путь. Дорога направит нас в Умбров Лес. А дальше посмотрим, как распорядится нами судьба. – Всеотец двинулся к дверям, а потом бросил взгляд на Аелию. – Отдохни как следует. Не знаю, когда в следующий раз сможем сомкнуть глаза.

Бог покинул трапезный зал. Климин посмотрела на Солнце:

– Прошу тебя, не умирай. От тебя слишком многое зависит. Будьте осторожны в своём путешествии.

Аелия кивнул:

– Благодарю за напутствие, госпожа.

И Климин тоже ушла, а следом за ней, доев, наконец, ужин, вышли и остальные.

Во дворце Баиюла – Дворце Упокоения – была комната, вход в которую дозволен лишь Бьерну и самому Всеотцу. Она являлась душой этого места и святыней, стены которой хранили тишину, прохладу и полумрак. Среди комнаты стояло изваяние, преисполненное величия, образом которому послужила сама Матерь Маеджа.

Каменная статуя, сидящая на коленях. На них она сложила руки ладонями вверх.

Это была колыбель бога, место его медитаций и раздумий.

И Бьерн знал, что наверняка найдёт его именно здесь. Он застал брата, по обыкновению лежащего в раскрытых ладонях изваяния, точно малое дитя в колыбели. Сын на руках у матери.

Запрокинув голову, он, полностью расслабившись, смотрел сквозь стеклянный потолок прямиком на звёзды. На белом красивом лице застыло умиротворение, прямо как на лице статуи, но Бьерну не нужно было много времени, чтобы догадаться – на самом деле в душе Баиюла творилось неладное.

Тихо приоткрыв двери святыни, он нарушил уединение бога, но тот совсем не разозлился. Казалось, он ждал младшего брата, и тот пришёл.

В руках Бьерна была его излюбленная скрипка – невероятно красивая и изготовленная на заказ. Такого музыкального инструмента не было больше ни у кого во всём Ферассе.

Играть Бьерн научился много столетий назад и каждый раз, ощущая в душе Всеотца смятение или печаль, играл для него, а тот слушал, никогда не перебивая. Музыка спасала бога, помогала привести в порядок беспокойные мысли и отогнать тревоги. Ведь руками Бьерна творилось волшебство. Звуки лились из-под смычка плавно, словно ручеёк, перетекая в голову, остужая её и успокаивая.

Канун Дня Божественной Милости вот уже восемь лет вызывал у Баиюла лишь грусть, потому что когда-то в этот день живые и умершие усердно молились о душе их создателя, и были они преисполнены радостью и весельем. Но теперь бога ненавидели и боялись. Ни о каких молитвах не могло идти и речи. Потому сегодня, как и в минувшие годы, он был особенно эмоционален и несдержан. Но было в нём что-то ещё, и Бьерн это прекрасно видел, ведь даже себя он не знал так же хорошо, как старшего брата.

– Что тебя так тяготит? – спросил он, решив повременить с игрой на скрипке. – Скажи мне, Баиюл. Не только же в празднике дело.

– Этот праздник уже давно не мой. И с этим я легко смирился. Поэтому да, не в Дне Божественной Милости дело.

Бьерн сел прямо на пол, на искусно вышитый ковёр, готовый выслушать старшего брата. Всеотец тяжело вздохнул, но глаз от звёзд не оторвал.

– Меня терзает всепоглощающее чувство вины, Бьерн.

– Тебе жаль мальчишку?

– Мне жаль каждого, кто живёт на этом свете. Как и любой родитель, я сопереживаю своим детям. И, будучи отцом всего сущего, не привык отнимать жизнь – лишь давать.

– Его породил не ты, а вселенная.

– Это неважно, ведь он уже ступил на мои земли, уже сделал первых вдох и обрёл сознание. Что я, по-твоему, за божество, если готов пойти на такое кощунство? Климин права: я нарушаю все высшие законы и иду наперекор воле вселенной.

– Но, несмотря на это, ничего не можешь с собою сделать?

– Да. И раз уж решился, то пойду до конца. Закончу начатое.

Бьерн помолчал, размышляя над услышанным, а потом, решив, что никакие слова утешения здесь не будут правильными, вновь взялся за скрипку и приставил смычок к струнам. Музыка явилась из инструмента и оттолкнулась от стен, окатив Баиюла с ног до головы, будто весенний бриз. Он прикрыл глаза от удовольствия, позволив себе хоть на мгновение отпустить гнетущие чувства.

Бьерн играл, глядя то на Баиюла, то на лицо статуи, выражающее умиротворение, и думал, как ему хотелось бы, чтобы его наконец обрёл и старший брат. Тонкие пальцы держались за смычок, водя по струнам с нежностью и осторожностью. Он не сфальшивил ни разу. Рука двигалась медленно, размеренно, с необычайной изящностью, озвучивая, казалось, то, как звучала душа самого Бьерна. Эту композицию Баиюл ещё не слышал.

– Как называется эта музыка? – спросил он, открыв глаза.

Бьерн пожал плечами, не прерываясь:

– Пока не решил. А как тебе бы хотелось её назвать?

– «Терзания божественного сердца».

– Выходит, так теперь она и будет называться, – улыбнулся Бьерн.

– Такая грустная и полная отчаяния. Будто скрипка льёт горькие слёзы. Как твоя светлая душа смогла создать такое?

В ту же секунду смычок сорвался. Рука Бьерна дрогнула, резко скользнув по струнам, от чего те будто вскрикнули от боли. Музыка прекратилась. Скрипка, обиженная грубостью, смолкла.

Баиюл обернулся и удивлённо взглянул на брата. Тот поспешил оправдаться:

– Плохо настроил её. Прости. Я сейчас продолжу.

– Не нужно. Спасибо. Ты, вероятно, устал. Тебе стоит пойти в покои.

Бьерн медлил, решаясь на этот разговор, но всё же пересилил себя и заговорил:

– Братец, выслушай меня.

– Я слушаю.

– Тебе не стоит отправляться в это путешествие.

Баиюл в изумлении поднял брови, ничего не понимая. Бьерн отложил скрипку и подсел ближе к богу. На его красивое лицо падал свет свечей, мирно подрагивающих от любого дуновения. В золотистых глазах читалось беспокойство, какое Баиюл видел очень редко.

– Ты очень слаб. В тебе нет тех прежних сил. Сможешь ли ты защитить Солнце при необходимости и спастись сам? Я не хочу терять тебя. Не хочу терять вновь проснувшееся светило. Ты не поможешь Ферассу, если погибнешь.

– Ферассу я уже не нужен.

– Вздор! – вдруг вскрикнул Бьерн и мотнул головой. – Ты и сам знаешь. Пока ты здесь, ты нужен людям. Они ещё не готовы лишиться создателя, пусть и жестоко предали тебя. Умрёшь, и этому миру останется совсем немного. Раз вселенная до сих пор не забрала тебя к звёздам, значит, как божество, ты ещё нужен здесь.

Это была чистая правда. Абсолютно всё сущее подвергалось влиянию вселенной, и бог не мог покинуть своих детей, пока те не будут готовы жить без него. Баиюл являл собой ту самую гармонию, которая была основой существования Ферасса. Погибнет он – исчезнет и Мацерия, а это значит, что неупокоенные души, преисполненные самых негативных чувств, будут воссоединяться с природой сразу, не очищаясь, что приведёт к нарушению баланса, а он в конечном итоге принесёт с собой природные катаклизмы и болезни.

Ферасс ещё недостаточно окреп. Этот мир слишком молод. И фундаментом его служат именно души – чистые и полные покоя, не желающие нести разрушения и хаос. И если когда-то вселенная призовёт бога к звёздам, значит, Ферасс готов остаться без него, и фундамент его окреп достаточно для того, чтобы не ломаться под влиянием негативной энергии неупокоенных.

Но сейчас этот момент ещё не настал. До него тянется целая непротоптанная тропинка из долгих тысячелетий.

– Когда-нибудь ты сможешь простить своих созданий, но сейчас отринь злость и обиду.

Всеотец внимательно слушал и, кажется, был полностью согласен с Бьерном. Он привык спорить и упрямиться, но к младшему брату часто старался прислушиваться.

– И что же мне тогда делать?

Бьерн хотел сказать только одно: отпустить. Но не мог. Вслух же он ответил:

– Я пойду вместо тебя. Проведу Солнце по его пути, помогу вновь обрести утерянное, а потом приведу к тебе. И ты сделаешь то, что желаешь.

Бог внимательно смотрел на брата. Молчание длилось всего пару мгновение, но Бьерну показалось, что минула целая вечность. Он был готов услышать отказ, чему совсем не удивился бы.

– Хорошо, – ответил Баиюл. – Но ответь мне со всей честностью: причина только в этом? В беспокойстве обо мне?

Бьерн ответил:

– Это не только беспокойство, но и моё искреннее желание. Мне хочется покинуть Мацерию и посмотреть на Ферасс. На вновь пробудившийся мир.

Его силы никуда не исчезли. Бьерн обладал былым могуществом, потому это путешествие, пусть и таило опасности, однако же не несло такого серьёзного риска для его жизни. Баиюл был в этом уверен.

Он действительно мог защитить себя и Аелию при необходимости. Потому это было даже разумно.

– В таком случае, завтра ранним утром мы отправимся в путь, – радостно заключил Бьерн, хлопнув в ладоши. – Спасибо за доверие, милый братец.

Всеотец сам себе удивился: как же быстро он согласился на эту авантюру. И даже уговаривать не пришлось. Но ведь слова Бьерна звучали очень убедительно. Он никогда не влезал в дела Баиюла просто так, без надобности, и никогда не мешал ему в осуществлении планов. Потому сейчас, очевидно, стоило прислушаться к нему. Да и что уж говорить – Бьерн был прав. Бог и в самом деле мог не уберечь Аелию и погибнуть сам. А ведь раньше его могущества хватало на невероятные вещи: и человека сотворить, и бессмертных призвать, и горы воздвигнуть, шагая по пустынным просторам ещё спящего Ферасса.

– Отправляйся прямиком в покои, Бьерн. Выспись, как следует.

Бьерн послушно кивнул и, забрав скрипку, встал. Уже у дверей он услышал строгий наказ:

– И никаких гулянок! Я знаю, что ты вряд ли устоишь перед соблазном выйти ночью в город и поплясать. Прошу, не вынуждай меня ругаться. Это не последний праздник в твоей жизни. Успеешь ещё развлечься. А сейчас мне важно, чтобы ты набрался сил. Покинув стены Мацерии, ты уже не будешь в безопасности.

Порой Бьерну казалось, что Баиюл попросту забывал о том, кем являлся его младший брат, а именно обладателем второй половины божественного сердца. Сам он богом не являлся, конечно, ведь был лишь сотворён его руками, но бессмертием и силой обладал, равной самому Всеотцу. И пусть естество рукотворного не было окутано божественной аурой, всё же от старшего брата Бьерн не сильно отличался.

Но спорить он, конечно же, не стал:

– Как скажешь. Спокойной ночи, Баиюл.

С этими словами он вышел за двери, снова оставив бога одного. Тот вернулся к раздумьям и вновь обратил взор к звёздам, что равнодушно мерцали где-то в вышине.

В голове всё ещё играла новая композиция Бьерна. Казалось, его скрипка до сих пор пела прямо тут. И вместе с её пением не умолкали терзания божественного сердца.

Аелия вернулся в свои покои сразу после ужина и ощутил то, как усталость навалилась на него тяжким грузом. Хотелось поскорее отпустить этот день, насыщенный серьёзными событиями и потрясениями. Он скинул с себя кафтан, переодевшись в ночную рубаху, и проследовал к ванной комнате, где умыл усыпанное веснушками лицо и расчесал длинные волосы. После чего вернулся к постели и рухнул на неё, успев лишь погасить лампу, стоящую на прикроватной тумбе, а потом провалился в сон. Не было сил на сомнения, не было сил обдумывать всё снова и снова. Его и без того травмированный поток Памяти, как и тело, нуждался в отдыхе и изматывался с некоторых пор куда быстрее. Привыкнуть к тому, что он теперь смертный, пусть и временно, всё же очень тяжело. Как оказалось, люди очень хрупкие создания. Развитая аура могла бы спасти Аелию от изнеможения, но здесь она подавлялась, потому оставалось одно спасение – сон.

Дворец стих. Слуги, если и бродили по коридорам, то очень тихо, не издавая ни звука. И хотя за пределами толстых стен не смолкали гул и звуки веселья, здесь же стояла звенящая тишина. Лёжа на спине, юноша крепко проспал пару часов, тихо посапывая. Разум глубоко уснул, не показывая снов, а тело, казалось, приросло к кровати. Постель приняла в свои манящие объятия и уже никогда не отпустит.

У Аелии был прекрасный шанс выспаться хоть на сто лет вперёд, но странное ощущение, тряхнувшее всё тело, не позволило этим планам осуществиться.

Он открыл сонные глаза, медленно осмотревшись вокруг. Быть может, ему всё-таки что-то снилось? Покои выглядели, как обычно. Стояла темнота, и только слабое свечение с улиц, полных негаснущих фонариков, проникало в комнату, слабо освещая её.

Аелию пробил озноб. Одеяло оказалось откинуто в сторону, и тело, погрузившееся в сон, успело продрогнуть. Юноша хотел было вернуться в небытие и уже потянулся за покрывалом, как вдруг заметил слабое движение со стороны двери. Она оказалась закрыта, и что-то возле неё точно было. Глаза постепенно привыкали к темноте, но рассмотреть нечто пока не удавалось.

Поначалу страха не было. Аелия даже подумал, что ему снова чудится умбра, как совсем недавно в бреду. Но движения непонятного явления оказались слишком изящными и плавными, что не присуще дёргающимся в припадках чудовищам.

Нет, это точно была не умбра.

Приглядевшись получше, Аелия всё-таки увидел её. Рассмотрел во тьме.

Она плавно плыла по полу, погружённая в тени, и лишь голова выглядывала из них, как из воды. Доротея уставилась на юношу пятью глазами, медленно приближаясь. Вырисовывалась поистине ужасающая картина: по полу будто бы катилась голова без тела, но на самом деле оно было погружено в темноту, исчезая в ней. От одного её вида Аелия съёжился. Его глаза широко распахнулись.

Бессмертная тихо подкрадывалась к нему, пока не пропала где-то под кроватью. И уже через мгновение из-под неё показалась ледяная иссиня-бледная рука, лёгким движением забравшаяся на перину. А следом за рукой заползла и сама Доротея. Без каких-либо звуков, девушка легла рядом с Аелией так, будто это было вполне нормально, будто так и должно было быть.

Юноша боялся пошевелиться. Он не понимал, что та делает, и чего от неё ожидать. Сама Доротея своим обликом вызывала страх, а её близость и вовсе могла свести с ума неокрепший ум.

Она повернулась набок, уставившись прямо на Аелию, лёжа в паре сантиметрах от его лица. В нос ударил запах сырой земли. Как не отмывай её, всё равно могилой пахнет. Однако запах этот совсем не отталкивал и не был противным.

Будто услышав мысли юноши, она вдруг произнесла шёпотом:

– У меня от волос елью пахнет.

А потом взяла длинный локон и протянула его к носу Аелии. Тот понюхал и согласился. Действительно пахло елью.

– А твои волосы чем пахнут? Кожа вот у тебя такая тёплая. Совсем не как у меня. И пахнет мылом. А волосы?

Аелия, будто под гипнозом, взял свой локон и протянул его Доротее. Та с интересом обнюхала его, сделав несколько глубоких вдохов, после чего заключила:

– А волосы пахнут солнцем.

– У солнца есть запах? – спросил Аелия удивлённо.

Та кивнула:

– Да. Твой.

Это ничего не объяснило, но Аелия лишних вопросов задавать не решился. Только спросил осторожно:

– Зачем ты пришла?

Он скользнул взглядом по её телу. Оно по обыкновению оказалось голым.

– Тоже прогонишь, как папа?

Солнце завертел головой:

– Вовсе нет. Просто интересно.

Постепенно волнение начало отпускать. Доротея уже не казалась такой угрожающей, особенно при такой близости.

Аелия ощущал от неё холод.

– Ты замерзла? – спросил он.

– Мне всегда холодно, а согреться не могу. Даже если в три шубы оденусь. Одежда мне ни к чему, она не спасает. Это папа велит одеваться.

Юноша нервно сглотнул. Рядом с обнажённой дамой ему ещё лежать не доводилось, и он не думал, что это произойдёт при таких сомнительных обстоятельствах. Однако он соврал бы, если бы сказал, что ему это совсем не нравится. Тело Доротеи было очень красивым и имело притягательные черты: очерченная пышная грудь, тонкая талия и широкие бёдра. Многим мужчинам оказалось бы не под силу оторвать от неё взгляд.

– Я завтра вернусь в Умбров Лес. Там моё место. И сюда буду приходить редко. И вообще куда-либо.

– Почему же?

– Мне в Умбровом Лесу больше нравится. За его пределами я слабею.

– Как же так? Ведь там не воздух, а сплошной дух умбры! Неужто им тебе дышать легче?

Она кивнула:

– Да. В нём моя сила.

Об этом Аелия не знал или, вернее, не помнил. Как и само происхождение Доротеи. Она была в памяти как данное, как что-то само собой разумеющееся, но не более. Он знал, что она была и есть Страж Умбрового Леса. Как знали все. Но без подробностей.

– И что же ты, хочешь со мной ночевать?

– Я бы с таким красивым, как ты, всегда ночевала.

– Красивым, значит, – Аелия улыбнулся.

– И потоки у тебя невероятные. Так и смотрела бы на них.

Доротея всматривалась в нити Аелии, водя тонким длинным пальцем по его груди, пока не добралась до шеи. От её прикосновений по телу помчались стада мурашек.

– Вот так бы тебя схватила и держала всегда рядом, никуда не отпуская.

Ледяная рука сомкнулась на тонкой шее Солнца. Длинные ногти впились в кожу. Доротея, слегка сдавливая горло Аелии, вдруг поднялась и взгромоздилась прямо на него. Она удобно уселась на тазу юноши, и теперь он мог как следует рассмотреть её тело, едва прикрытое длинными волосами, чёрными реками спадающими с тонких плеч.

Внезапно Аелия буквально ощутил, как её взгляд врезался в его. Они столкнулись глазами, и теперь Доротея, забравшись в голову Солнца, могла делать всё, что душе угодно.