Buch lesen: «Неожиданно Заслуженный артист»

От автора

Популярную фразу «Чем больше узнаю людей, тем больше нравятся собаки» начинаешь принимать только с возрастом. К своим шестидесяти годам, с неким жизненным опытом, я тоже встал в ряд тех, кто является сторонником этого афоризма. Но я всегда с великой благодарностью Судьбе буду вспоминать людей, которые не давали этой поговорке влезть в мой мозг на разных этапах жизненного пути. Даже написал на эту тему несколько четверостиший:

 
Есть люди, которые дарят тепло, —
Губами воды родниковой коснулся!
А есть настоящая мерзость. Дерьмо.
И каешься долго, что с ними столкнулся.
Есть люди, с которыми хочется петь
И пить, несмотря на часы и погоду.
А есть – кого хочется просто стереть
Из памяти злым и чужим эпизодом.
Обычное слово, улыбка, кивок…
И кажется, что никогда не забыть
Того человека, что душу сберёг,
Что смог за минуту добром напоить!
 

Именно к таким «родниковым персонажам» своего стихотворения я отношу моих друзей, которые моментально откликнулись на просьбу помочь финансово в реализации этого проекта.

Владимир Березовец, или, как мы называем его, «Василич» – первый вице-президент Международной ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа», ветеран Афганистана, участник многих спецопераций легендарного отряда – был и остаётся немногословным, выдержанным и крайне порядочным человеком. Его дружба дорогого стоит.

Дмитрий Крикунов и Константин Ким не знают друг друга, да и живут в разных городах: Дима в Камышине, а Костя в Красноярске. Но у них очень много общего. И самое главное – беззаветная преданность авиации. Оба жить не могут без неба и самолётов. Общение с ними – это действительно прикосновение ко всему, что есть лучшее в человеке: доброте, честности, доброжелательности, юмору и простоте.

Сердечно благодарю их за то, что желание рассказать о своём творчестве материализовалось в этой книге.

Я говорю спасибо всем, кто своей заинтересованностью и поддержкой помог мне довести начатое дело до конца, советом или дружеской критикой заставил поверить в то, что это не напрасный труд.

Молюсь за здоровье и благополучие моих родных – жены, детей и внуков – с благодарностью за любовь и терпение.

Поклон тем, кто многие годы говорил мне спасибо за песни, которые я сочинил!

Ваш Ю. Слатов

Пролог

Я смотрю в окно. Вот-вот чёрная беременная туча разродится белым снегом. Начнётся зима. Шестидесятая для меня. Не люблю я её. Не потому, что она уже шестидесятая. Нелюбовь эта началась с приобретения мной первого автомобиля. Эдак лет тридцать назад. Нет, это не агрессивная ненависть, это, так сказать, повседневная сезонная неприязнь. За что? За короткий, стремительный световой день. За равнодушный холод. За бестолковый и наглый снег, который упрямо засыпает машину, дорогу, тротуар. Дети любят зиму. И я любил. Как и все, не слазил с ледяной горки, катался на санках и лыжах, обожал играть в хоккей. У меня и сейчас есть коньки. Лет пять назад достал я их из укромного местечка. Наточил лезвия у доброго мужичка в ларьке около станции Воронок. Взял клюшку и тяжело выкатился на лёд вместе со своими внуками. Тяжело потому, что количество килограммов во мне стало к шестидесяти годам в два раза больше, чем цифра этого самого возраста. Внуки поначалу этого даже не заметили и уважительно сделали комплимент типа «а ты ничего так, дедуля: и катаешься бодро, и клюшкой машешь задорно». Так и крутились вокруг меня, норовя шайбу украсть. Вот и я крутанулся. Да так, что ноги подлетели кверху и я со всего размаху грохнулся на спину. Навернулся так, что последние искры моего юношеского задора вылетели из глаз, а позвоночник, приняв на себя вес всей туши тела, каждым позвонком обматерил меня до кончиков лезвий этих самых коньков. После такого жёсткого приземления надо было сделать правильный вывод: или основательно похудеть, или же заканчивать с коньками. Я выбрал второе. Всегда есть возможность выбора.

Я смотрю в окно. Уже полетели первые снежинки. Их пока не принимает мокрая, ещё тёплая земля. Тают. Но за них не стоит переживать. Они на редкость настырные. Скоро всё вокруг станет одинаково белым. Зима. Кому-то она по душе. Радует своей чистотой, вентилирует лёгкие свежим морозным воздухом. Каждому своё: кому-то – весна и лето, кому-то – осень и зима. На вкус и цвет, как говорится… Мне нравится The Beatles, а кто-то в восторге от «The Ольга Бузова». Я из прошлого века. Из далёкого моего советского детства. И до этой самой минуты, когда стою и смотрю в окно. Шестидесятая зима.

Часть первая
Несёт меня течение…

Глава первая

Один из любимых рассказов отца, которому исполнилось девяносто три года, – это слышанная всеми членами семьи сотни раз история моего рождения. Именно этим фактом, действительно имевшим место, он объясняет мою связь с музыкой на протяжении всей жизни.

Итак, я родился в обычном роддоме города Орджоникидзе, ныне Владикавказа, ровно в шесть утра под звуки Гимна Советского Союза. Он торжественно загрохотал из настенного радио в больнице. Хорошо, что акушерка не вытянулась, как положено, по стойке смирно, а продолжала принимать меня на белый свет. В противном случае я бы выпал из… её рук и ударился головой о кафель, что не прибавило бы мне ума и музыкального вкуса. Не знаю, действительно ли такое быстрое знакомство с хорошей музыкой – а согласитесь, гимн Александрова гениален – определило мою дальнейшую привязанность к творчеству, но, повторюсь, так случилось на самом деле.

Мой батя, в тот момент капитан ВВС, был, как говорится, душой любой компании. Он очень прилично играл на балалайке и семиструнной гитаре, душевно пел популярные в те годы песни. Мама тоже пела хорошо. Где в нашем доме пряталась гитара, я не помню. Но она точно была и по праздникам, как гость, появлялась за столом. То, что мой папа умел играть на гитаре, казалось мне таким же привычным, понятным и обязательным, как красивое платье мамы. Как холодец и салат «Оливье». Как торт «Наполеон» к чаю.

Жили мы в военном городке в пригороде Орджоникидзе. Из окна нашей квартиры был виден Казбек. Наяву, а не на пачке отцовских папирос. Казбек – это гора. Орджоникидзе – это Северная Осетия. Северная Осетия – это Кавказ. Итак, мой батя – кадровый военный. Дома мы его видели редко. Иногда он брал меня с собой на службу, и я целый день проводил с солдатами. Посему праздники и застолья случались нечасто. Поэтому и гитару я видел от случая к случаю и никакого интереса к ней не проявлял. Куда заманчивей и многозвучней мне казался баян старшего брата Кольки. Колька ненавидел его всеми фибрами своей души. Родители определили Николая в музыкальную школу – учиться играть на этом инструменте. Брат не переваривал всем своим мальчишеским нутром и баян, и музшколу, поэтому со злорадной радостью разрешал мне давить на все кнопки бедного инструмента и ногами, и руками, а также растягивать меха со всей детской дурью в надежде, что я покалечу баян и он, свалив на меня вину, не пойдёт на занятия. К его глубокой печали, мне это сделать не удавалось по причине малолетней слабости рук и ног. Кроме того, инструмент был более чем качественным. Немецкий «Weltmeister». Это я потом, по старым фотографиям, узнал.

Итак, можно сделать первый вывод: в пятилетнем возрасте пророческое появление на свет под звуки музыки ещё никак себя не проявляло. Куда интереснее мне было найти на стройке карбид, натолкать его в бутылку и залить водой. Закрыть всю эту смесь пробкой, встряхнуть, сунуть в ямку и стремглав уносить ноги. Вместе с друзьями залечь в укрытии и ждать взрыва. Его звук радовал меня куда больше, чем перебор гитарных струн. Короче, отрывистые воспоминания моего глубокого детства никак не связаны с музыкой. Помню только, что очень меня завораживали большие взрослые усатые дядьки в нашем маленьком телевизоре «Рекорд», которые лихо отплясывали кавказские танцы. Особенный восторг вызывала «Лезгинка», где солисты танцевали на согнутых пальцах ног и приземлялись на колени после высоких прыжков. К шести годам я отлично делал именно эти танцевальные «па» к восторгу родителей. Когда собирались гости, они представляли мой номер. Я со всего маха грохался на колени и, ломая пальцы на ногах, орал «Асса!», чем зарабатывал оглушительные аплодисменты. Пальцы давно кривые и не гнутся, колени «хрустят», с укором припоминая мне те выкрутасы, но я до сих пор с восторгом смотрю по телевизору выступления кавказских танцоров и всегда напоминаю внукам, что я так тоже мог. И вообще, я очень люблю горы и Кавказ.

Как это бывает в военных семьях, периодически случались переезды к новому месту службы. Мне не исполнилось семи лет, когда высокие снежные горы за окном сменились цветущими и вкусно пахнущими деревьями. В 1969 году мы приехали в город Луцк. Понятие «Западная Украина» мне ни о чём не говорило. В охапке с вещами, братом, баяном и гитарой меня погрузили в самолёт, потом в военную машину и наконец, измученного долгой дорогой, уложили спать в деревянную кровать в каком-то маленьком доме. Маленьким он мне показался после нашей пятиэтажки в Орджоникидзе. На самом деле это был очень приличный, большой и зажиточный дом в частном секторе Вышково города Луцка. Все называли этот район «польским». Только там отцу удалось найти нам жильё на первое время. Я долго не мог понять и привыкнуть к тому, как хозяева этого дома обращались к нам. К бате – «пан майор», к матери – «пани майоро́ва», ко мне и брату – «пан майорёнок» или «хлопчик». Сами хозяева говорили на какой-то смеси польско-украинского и русского языка, поначалу мне не понятной. Зато в одном мне здорово повезло: у хозяев был сын Николай. Всего на год старше меня. Подружились мы сразу и бесповоротно. А за месяц практически породнились. Колька познакомил меня со всеми интересными, с его точки зрения, достопримечательностями посёлка. Мы облазили все сады и огороды. На свой страх и риск, без разрешения взрослых, купались в речке Стырь. Благо время было такое, что родители ничуть не волновались, отпуская нас на целый день на улицу.

Одно наше приключение запомнилось мне на всю жизнь. Колян затащил меня на чердак своего дома. Такого количества продовольствия я не видел никогда. До сих пор отчётливо помню мешки с окаменевшим сахаром. Связки лука. Жёлтое, завёрнутое в какие-то простыни сало. И ещё много-много всего съедобного. На правах хозяина Николай разрешил пробовать всё, что хочу. Толку от этого разрешения было немного: сахар был гранитным, сало не жевалось, лук я не любил, сухой горох не лез в рот. Тогда мой друг предложил попить сладкого компоту из огромной бутылки, на дне которой были видны какие-то ягоды. С большим трудом налили полную кружку. По очереди выпили её. Было вкусно. «Компот» мне понравился. Сладкий, терпкий и отдающий настоящей, спелой вишней. Налили ещё. Почему-то захотелось показать Кольке, как я умею танцевать «Лезгинку». А ещё – спеть. Состояние было до такой степени непривычным, каким-то праздничным, что мы весело смеялись и говорили всё громче и громче. Компот манил. Налили ещё кружечку. Потом почему-то стали падать, спотыкаясь о мешки и какие-то корзины. Но это вызывало только смех. Шум, издаваемый нами на чердаке, привлёк внимание хозяйки и моей матушки. Снизу раздался голос:

– Хлопцы, шо вы там робыте? Идыть до низу!

Мы бы и хотели «до низу», да не могли. Лестница была крутой. Услышал голос мамы:

– Юрасик, ты там?

Вместо ответа в очередной раз кувыркнулся через мешок. Женщины что-то говорили между собой. Потом хозяйка крикнула строже:

– Коля, холера ясна, йды до мэнэ!

Мой друг Колян, пошатываясь, добрёл до лаза на чердак:

– Мамо, мы туточки. Зараз прийдэмо.

Сказал он это так, что его матуся мигом взлетела по лестнице, отодвинула от проёма сынка и зашла внутрь.

– О боженька, матка боска! – Она увидела меня, бутыль и кружку. Запричитала, обращаясь к моей матушке: – Люба! Воны, дурни, напылыся наливки…

Что было дальше, помню только урывками. Как нас стаскивали – не помню. Крики матери – помню. Было ли плохо – не помню. А вот то, что было весело и хорошо, – отлично помню. И ещё ремень отца на следующий день – то помню, то не помню. Итак, первое знакомство с алкоголем состоялось в шесть лет. Никаких отрицательных эмоций это случайное соприкосновение с градусами в памяти не оставило. Наоборот, тот первый детский вывод подтвердился жизнью: алкоголь – это смешная, весёлая, песенно-танцевальная расслабуха, за которую можно получить пиндюлей. Ежели перебрал, нашумел и уснул в незнакомом месте в неурочный час.

Всё лето мы с Колькой практически не расставались. Я стал сносно лопотать на местной языковой смеси. Нас знали и уважали все собаки Вышково. И каким, можно сказать, горем стало для нас с другом то, что мы идём в разные школы. Он уже учился в 11-й украинской, а меня зачислили в 1-й класс в 5-ю, русскую. Когда началась учёба, то встречаться стали реже, а взрослеть быстрее. Появились новые друзья. Через год мы получили квартиру в офицерском доме на улице Гулака-Артемовского и уехали из Вышково. Тёплые воспоминания о той поре сохранились у меня в сердце до сих пор. Родители наши ещё долго поддерживали дружеские отношения. Переписывались, когда мы перебрались в Казань. Потом узнали, что мой друг Николай Ганжук стал вертолётчиком и трагически погиб в 86-м году в Чернобыле. Кадры катастрофы его вертолёта над реактором АЭС облетели весь мир. Я тогда находился в Афганистане. Но всё это будет ещё нескоро, в далёком 86-м. А пока на улицах доброго, зелёного, многоязычного Луцка только-только вступали в права 70-е. Начиналась моя школьная жизнь.

Глава вторая

1 сентября 1969 года, как и положено, зажав в кулачке букет цветочков, я проследовал к своей парте в 1-А классе средней школы № 5, что на проспекте Победы. Совсем недалеко от луцкого железнодорожного вокзала. Рядом ещё стадион «Авангард». Здоровенное серое здание. Как сейчас помню, со спортзалом на четвёртом этаже. Кстати, школа была построена на месте солдатского австрийского кладбища времён Первой мировой войны. Об этом все пацаны с первого по десятый класс узнали, когда рядом стали возводить то ли новый корпус, то ли котельную – неважно. Важно то, что, как только вырыли котлован, все мы пропали в этой глубокой яме, периодически откапывая то пуговицу с гербом, то старинную пряжку или ложку. Но больше всего было костей и черепов, что приводило в ужас наших девчонок, к неописуемому восторгу юных копателей. Кстати, все землеройные работы в Луцке тщательно отслеживались пацанвой. В 1944 году там шли тяжёлые бои с немцами. После войны прошло всего-то ничего по времени. Вся земля была нашпигована железом. И чего только не было в моём тайнике под ванной! Немецкая каска, штык, три обоймы патронов, лётный фонарик, остов от автомата «Шмайсер» и много ещё чего секретного. Всё рыжее от ржавчины, кое-где совсем сгнившее, но такое классное, настоящее, а не игрушечное! У матери случилась истерика на грани сердечного приступа, когда она полезла за каким-то стиральным порошком и обнаружила мой арсенал. Получив от отца пару раз по заднице офицерским ремнём за подготовку взрыва нашего нового дома, я потащил всё моё богатство в военный музей Луцкого гарнизона. Но что-то я отвлёкся от школы, в которую прибыл для учёбы. Хотя, если честно, то на протяжении всех десяти лет моего начального образования отвлекался я от школы частенько. И не всегда по уважительной причине.

Согласно росту меня определили на последнюю парту в классе. Рядом усадили девчонку, которая была ещё выше меня. Маринка Воронина. Парта была деревянная, с двумя откидывающимися крышками и одной скамьёй. В первый же день стало понятно, что Маринка в меня влюбилась. Случайно прижимаясь попами на одной скамейке, мы, без сомнения, породнились. Но это «родство» не мешало нам драться из-за чернильницы, которая тоже была одна на двоих. «Ворона», как я ласково назвал свою соседку, жутко ревновала меня к другим девочкам и безжалостно лупила линейкой по голове, если с высоты своего роста замечала мои заигрывания с одноклассницами. Так как опыта общения с девушками у меня ещё не было, я воспринимал такие проявления любви как должные.

Так же просто и обыденно я воспринял то, что с первого класса нам стали преподавать английский и украинский языки. То, что это был единственный на весь город экспериментальный класс, мне никто не сказал. И только в классе третьем, случайно, от дворового друга Толяна узнал, что стал «жертвой» родительских амбиций и научных поисков наиболее эффективного детского образования в Советском Союзе. До этого думал, что так и надо, что так учатся во всех классах и во всех школах. С первых же уроков я проникся глубокой симпатией к английскому языку, так как изучать его мы стали с простого стихотворения – «У обезьянки a monkey была подружка a frog – лягушка…» Далее, в таком же англо-русском сложении, перечислялся почти весь зоопарк. Было легко и нескучно. Видимо, поэтому английский у меня сразу пошёл. С грамматикой украинского языка отношения тоже складывались миролюбиво. На улице во дворе, в магазинах и на базаре всегда на слуху была «украиньска мова». Как-то само собой она становилась понятной и простой. И только с русским языком всегда были проблемы. Искренне считал, что раз я русский, то и так говорю нормально и учить его не надо. Навсегда запомнилось мне расписание уроков в третьем классе на вторник: 1-й урок – украинская литература, 2-й – английский язык, а 3-й – русский. На третьем уроке в голове была жуткая мировая языковая мешанина. К четвёртому классу в моём табеле стояли твёрдые пятёрки по английскому и украинскому языкам, украинской литературе. И скромная четвёрка по русскому. В общем и целом, с учёбой у меня было всё в порядке. Как говорится, твёрдый «хорошист».

Глава третья

«Ладно, оценки оценками, а где же музыка?» – спросите вы. Клянусь, так же рьяно, как рыл землю в котлованах, я копаюсь в своей памяти в поисках каких-то мелодических отблесков первых школьных лет. Но почему-то сразу вспоминается открывшийся в Луцке в 1970 году первый широкоформатный кинотеатр «Проминь». И навечно отпечатавшееся в мозгу мужественное лицо вождя всех краснокожих индейцев на огромном экране. Он – Виннету, он же Зоркий Сокол, он же Чингачгук, он же Оцеола… Короче, лицо принадлежало Гойко Митичу. Югославскому актёру. Это выяснилось намного позже, когда я стал старше. Но тогда, бегая во дворе с луком из сучковатой палки и куриными перьями в голове, мы признавали только его индейский авторитет. Ещё были «300 спартанцев» и мечи со щитами. В какой-то момент я стал царём Леонидом. На смену храброму Леониду пришёл хитрый Фантомас. Мама плакала вечером, оттирая моё лицо от зелёнки. Апофеозом детских игр на сюжеты популярных тогда фильмов стали «Четыре танкиста и собака». Я мучительно страдал, выбирая между образами Янека и собаки Шарика. Пёс нравился мне намного больше, но отец в очередной раз пригрозил ремнём, если в доме хоть что-то будет напоминать собачий лай.

Всё своё свободное от школы время я проводил во дворе. И вот однажды, не помню, по какому случаю, папаня разрешил мне взять с собой на улицу наш жёлтый транзистор «Альпинист». Гордо прогуливаясь с приёмником на руке, выкаблучиваясь перед завидующими мне друзьями, я крутил настройку каналов, пока не попал на какую-то польскую радиостанцию. Песенка, которая кем-то там пелась, сразу подняла мне настроение. Уже немного зная английский язык, я сразу перевёл два первых слова припева: «yellow river» – «жёлтая река». Жаль, что через минуту «запшекали» поляки и музыка закончилась. Но вот желание опять почувствовать такое приподнятое состояние от ритмичной мелодии осталось. Радиоволну я запомнил и стал частенько слушать там музыкальные программы. Поляки редко играли песни на английском языке, обычно ставили свою эстраду, и поэтому, когда я в первый раз услышал слова «… косив ясь конюшину», то подумал, что это на-польском. Песня мне понравилась. Особенно место, где коса делала необычный для уха звук – «вжых-х-х». То, что это пел белорусский ансамбль «Песняры», я не знал, да и не задумывался над этим. Мне исполнилось 11 лет. За спиной четыре класса, первый поцелуй с Ленкой Родюковой из соседнего подъезда, покуривание в рукав сигаретки «Новость» за магазином и заветное желание закончить заниматься плаванием.

Ещё когда учился во втором классе, около стадиона «Авангард» стали строить первый в Луцке плавательный бассейн. На уроке физкультуры в школе вдруг появился какой-то рыжий дядька и стал к нам присматриваться и принюхиваться. Наш учитель объявил, что это тренер по плаванию Владимир Фёдорович Петров. В строящемся бассейне ещё не было первого этажа, а дальнозоркий Владимир Фёдорович уже искал будущих чемпионов. Так как я был на голову выше своих одноклассников, не считая Вороны, то меня было трудно не заметить. Товарищ Петров заломил мне руки за спину, заставил покрутить головой, а потом попросил лечь на мат и подрыгать ногами. Видимо, в моих конвульсиях он увидел задатки пловца-рекордсмена. Для приличия тренер рассказал всему классу, что скоро откроется бассейн и все желающие приглашаются в секцию пока «сухопутного» плавания. При этом он пристально смотрел мне в глаза, давая понять, что моё желание и не требуется – я уже зачислен. За компанию записался весь класс. Родители встретили эту новость с радостью – ребёнок должен заниматься спортом. Полгода я бегал по кругу в спортзале. Отжимался. Подтягивался. «Барахтался» на полу, изображая кроль или брасс. Я был уверен, что как только в 25-метровую ванну нальют воду, я поплыву, как дельфин. К торжественному открытию бассейна в спортивной секции из нашего 2-«А» осталось только три человека: я, Серёга Соловьёв и Ворона. Маринка не могла позволить себе роскошь – оставить меня с другими юными пловчихами без её надсмотра. На первом занятии с водой я увидел её во всей девичьей красе: в чёрном купальнике, зелёной шапочке и с доской из пенопласта в руке. Волосы были убраны под шапочку, уши угрожающе торчали. Я непроизвольно сжался, ожидая привычного удара по башке теперь уже пенопластом. Но ошибся.

Я ни грамма не сомневался в том, что, как только последует команда Владимира Фёдоровича, я нырну в воду с тумбочки и, рассекая воду отточенными на деревянном полу движениями в стиле баттерфляй, полечу к своему первому рекорду. Каково же было моё изумление, когда я, дёргаясь и захлёбываясь, пошёл ко дну! И только вовремя брошенный мне Маринкой пенопласт спас меня от позора. Оказалось, что «сухопутное» плавание несколько отличается от настоящего. И чтобы поплыть, как надо, мне потребовалось ещё полгода упорных тренировок. А Ворона всем в классе рассказала о том, как спасла меня от верной гибели в пучине вод. Затем строго наказала, чтоб никто из её подруг не смел приближаться ко мне ближе её железной линейки. Любовь!

Через год тренировок, к концу третьего класса, я стал показывать очень приличные результаты для своего возраста. Петров пришёл к нам домой и внушил моей матушке, что во мне скрыт потенциал олимпийского чемпиона и они, сообща с моими родителями, должны сделать всё, чтобы этот потенциал раскрыть. Мама посмотрела на меня другими глазами и прониклась поручением тренера всей душой. Тренировки стали ежедневными. Нагрузки – отнюдь не детскими. И если в начале пути мамуля радовалась моему крепкому розовощёкому виду и отличному аппетиту, то в четвёртом классе я приползал домой, пугая её отказом что-либо поесть.

Вскоре произошло событие, после которого я окончательно возненавидел спортивное плавание. В одно из воскресений в нашем бассейне проходило зональное Первенство Украины младшей возрастной группы. Мне предстояло плыть 100 метров вольным стилем. Так как это были уже достаточно серьёзные соревнования, то мною были приглашены родители, друзья и одноклассники. Как назло, мать с отцом оказались свободны. И новых фильмов про индейцев в кинотеатре не было. Факт остаётся фактом – знакомого народу привалило много. В назначенное время я прибыл в бассейн. Оголился в раздевалке и готов был отправиться в душ перед заплывом, как, к своему ужасу, обнаружил, что свои плавки я забыл дома. Это была катастрофа! Плавочки были шикарные, не на резинке, а как положено, на верёвочке, чтобы, не дай бог, не сползли в воде. Но находились они дома, а не на мне. Я заметался по душевой. Тренер ждал нас у водной чаши. Уже начали объявлять участников заплыва. Когда я не вышел, встревоженный Владимир Фёдорович влетел в душевую и, узнав, в чём дело, стремглав куда-то умчался. Через пару минут он снова появился передо мной. В его руках было несколько старых плавок и трусов. Кинув их мне со словами «Быстро выбирай!», Петров убежал к судьям попросить о задержке заплыва. Я готов был зарыдать. Все принесённые экземпляры были мне не по размеру и явно не подходили к столь ответственным соревнованиям. Я не решался выходить на люди в таком позорном виде. Разъярённый тренер схватил меня за плечо и практически силком вывел к воде. В ту минуту я мечтал только об одном – быстрее оказаться в бассейне. Родители с интересом разглядывали мои новые панталоны. Друзья стали хихикать. Ворона напряглась. Но никто из них не знал, что комедия только началась. По команде судьи все замерли на тумбах. Бабахнул пистолет. Со всей силы оттолкнувшись, я сиганул в воду. От встречного напора эти великоватые на три размера плавки оказались ниже моей попки. В доли секунды в голове пронеслись мысли: «Если начну подтягивать трусы, то потеряю время и приплыву последним. Если буду сильно работать ногами, то надо мной будет водяной бурун, и никто ничего не заметит» Забыв про плавание, дистанцию, соперников, я, сверкая голой задницей, понёсся к финишу. Когда дотронулся рукой до бортика, плавки болтались на кончике пальцев левой ноги. Петров скакал от радости, показывая мне секундомер. Народ на трибунах визжал от восторга. Отец вытирал слёзы от смеха. Маринка рыдала от ревности. Я занял первое место, показав время кандидата в мастера спорта СССР. Тренер громко кричал, что я теперь всегда буду плавать голым. Под оглушительные аплодисменты зрителей я умчался в душевую, проклиная бассейн всей душой.

Поэтому не было человека счастливее меня, когда в октябре 1974 года родители сообщили, что мы переезжаем в город Казань. Отец уволился из Вооружённых сил. Сослуживцы вручили ему на память один из лучших радиоприёмников того времени – «ВЭФ-202». Радости моей не было предела: закончились муки в бассейне, и у нас есть такой классный транзистор. Другие чувства испытывали близкие мне люди. Владимир Фёдорович Петров почернел от горя. Он умолял родителей оставить меня в Луцке и готов был даже усыновить меня. Бесплатно. Его можно было понять: он вложил в меня столько сил и нервов, что чувствовал себя просто обворованным и несчастным. Страдала и Маринка Воронина. Бедная, она заламывала руки, уговаривая своих родителей отпустить её в Казань. Выла в школьном коридоре и билась головой о парту, узнав о моём отъезде. Я утешал её как мог. Напоследок попросил на долгую память железную линейку.