Золотая медаль или детство. Как один отец тренировал дочь к Олимпиаде

Весна. Унижения. Крыса

Когда папа был в отъезде, я тренировалась одна: открывала своим ключом школу, включала свет рубильником и начинала тренировку. Школьники из параллельных классов, узнав, что я тренируюсь по вечерам в школьном коридоре, подходили к окнам и развлекались. Фразы «Хорош бегать, пойдём покурим», «Тебе пивка принести? А то умрёшь, так и не попробовав», «Ты жирной боишься стать? Чего носишься как ненормальная?» вызывали смех у всех, кроме меня. Их издёвки мне больше помогали, чем мешали, я никогда серьёзно к ним не относилась. Благодаря им понимала, что я особенная. Я действительно особенная, раз ради меня они перелезали через школьное ограждение, чтобы выкрикивать гадости. Мне это льстило и приносило эмоциональный подъём для тренировок. Когда папа присутствовал, я их видела, но подходить они боялись.

Школьная пора – тяжёлое время. Это было не только про научиться писать, считать и освоить учебный план. Для меня школа стала проверкой на прочность. До шестого класса я была отличницей, знания мне давались легко. Но потом начались постоянные отъезды на сборы, областные соревнования, и я стала много пропускать. Конечно, все задания я брала с собой, но изучать материал самостоятельно было намного тяжелее, чем проходить его в школе с одноклассниками. Да и учителя мои отлучки не приветствовали.

На уроке физкультуры можно было услышать: «Дети, делаем отжимания: мальчики – 20 раз, девочки – 10 раз, Юна – 35 раз». В голосе моей учительницы всегда чувствовалось недоверие, словно бы она говорила: «Докажи мне, что это правда – что ты спортсменка». На каждом уроке физики меня вызывали к доске.

Как бы вы ни старались прославлять честь своей школы на разных спортивных площадках, педагогическому составу этой самой школы до лампочки школьные рейтинги и те, кто их поднимает.

Меня это не останавливало, конечно. Я воспринимала поведение людей как их собственный выбор. У меня же был свой: я продолжала тренироваться.

Вечер. Школьный коридор. Горят всего два грязно-жёлтых круга, не справляясь с огромным тёмным пространством. Если я убегала дальше чем на 50 метров, тренер терял меня в темноте. Я бегала из одного конца коридора в другой, не давая школе отдохнуть от дневных криков, воплей, топота ботинок, первых слёз и поцелуев. Недели, месяцы: мои вечера были похожи друг на друга, и ночная жизнь школьного здания стала мне родной.

В темноте то и дело показывались животные, имена им щедро раздавал сторож. Крысы из школьной столовой. Самая большая звалась Маман. К ней старик охранник обращался с особым почтением:

– Маман, добрый вечер, что кушали сегодня, как детки? Не хворают?

Она была настолько огромной, что казалась вечно беременной, причём щенками. Не боялась ни собак, ни людей. Её травили, ловили, охотились – ничто её не брало. Ровно в 20:15 она поднимала доску в полу и прогулочным шагом ковыляла до женского туалета: он был ближе к столовой.

В тот страшный вечер мне понадобилось в туалет. Света в нём не было, но окна помогали ориентироваться. Я зашла в полумрак и онемела. Маман задними лапами стояла на полу, а передними держалась за унитаз. Я чётко слышала лакание: крыса пила воду. Пыльно-серая шерсть, лысый в царапинах хвост покорно лежал на полу, доставая до соседнего унитаза. Крыса подняла голову и уставилась на меня.

«Занято, иди в другой», – недвусмысленно говорило выражение её морды.

– Я подожду! – решительно и твёрдо, голосом. Приказала себе стоять на месте, борясь с желанием бежать и орать на весь первый этаж школы.

Признаться, я сама ошалела от своей храбрости. Прогнать её не хватило духу. Но идти в другую кабинку я не собиралась.

Крыса ещё какое-то время плескалась в унитазе, потом выпрямилась в полный рост. Одной лапищей Маман подпирала бачок унитаза, а второй почёсывала свой вечно беременный живот. Мокрый нос, мелкие усики, порванное ухо. Капли воды падали на кафель, крыса умылась одной лапой и насторожилась.

– Наконец-то решила рожать? Позвать кого? – поинтересовалась я.

Маман опустилась на все четыре лапы и неторопливо покинула туалет. Я долго стояла не шевелясь: боялась, что она что-то забыла, вот-вот вернётся.

В тот вечер я справилась со своим страхом и очень собой гордилась. Благодаря Маман я научилась управлять подступающим к горлу криком, паникой и отчаянием. Я сдержала свои эмоции и научилась контролировать себя. Тогда было очень сложно, сейчас этот опыт помогает мне в жизни.

Химия. Совет. Директор

Каждый раз, когда я убегала в темноту, менялась, возвращалась другой: порой разбитой и уставшей, порой озлобленной, иногда опустошённой. Но однажды я не вернулась, а осталась там, в темноте.

– Что случилось? – крик отца, его гулкие шаги.

– Почему не отвечаешь? Чего молчишь? – папа подходил всё ближе и ближе.

Я сидела, опёршись о стену тёмного коридора, и смотрела на свет – туда, откуда шёл папа. Уличный фонарь рисовал жёлтыми красками пятна у меня на лице.

– Что случилось? – обнаружив дочь на полу, он остановился.

– Зачем мне это всё? Зачем этот бег нужен, эти тренировки вечные, может, мне лучше на танцы ходить или на рисование, как все? – не поднимая головы, ответила я.

– Я ещё раз спрашиваю, что случилось? – уже тише повторил он.

– Сегодня был урок химии, – повернувшись к папе и несколько секунд помолчав, продолжила я. – В начале занятия учительница попросила меня встать перед всем классом. Класс начал на меня пялиться, – я опустила голову вниз, будто была в чём-то виновата перед отцом, и старалась дословно передать, что сказала химичка. Она говорила достаточно долго: «Посмотрите на Юну – вот бегает она, пропускает занятия, уезжает на соревнования, даже что-то выигрывает, а какой в этом смысл? Чего она добьётся в жизни своим бегом? Правильно, ничего, только к тридцати заработает себе болячки и будет их лечить. Поэтому не равняйтесь на неё, не тратьте время на пустые секции, лучше хорошо учитесь, делайте уроки, тогда поступите в хороший вуз, а потом найдёте хорошую работу и будете жить как все нормальные люди. Эта её беготня ничем ей не поможет в будущем, в итоге она останется необразованной, больной и без работы. Юна, послушай старую больную женщину, ничего хорошего ты этим бегом не добьёшься! Даже если где-то победишь, то потратишь своё драгоценное время на ерунду, вместо того чтобы получить нормальную профессию. Чем раньше ты это поймёшь, тем больше шансов у тебя будет вырасти нормальным человеком. Садись».

Тишина заполнила класс. Учительница высказалась и повернулась к доске. Одноклассники стали перешёптываться между собой и, не стесняясь, хихикать в мою сторону.

– А вы? – не думая садиться, выкрикнула я.

– Что я? – она удивилась, услышав мой голос, и отвернулась от доски.

– Чего добились вы? Вам сорок семь, а вы называете себя старой и больной. Сколько вы весите, 100? 150? Вам тяжело садиться на стул, а потом так же тяжело с него вставать. Когда вы в последний раз делали гимнастику или занимались физкультурой для себя? Вы поднимаетесь на второй этаж школы с одышкой, а походка настолько тяжёлая, что моя бабушка, которой семьдесят шесть, выглядит моложе вас. Может, я ничего и не добьюсь в этой жизни, но я точно не доведу себя до такого состояния!

Выгонять из класса меня не пришлось, я вышла сама. Вслед неслось, что она уважаемый учитель химии, а мне бы не помешало ремня и приличных манер. Да, последнее слово осталось за мной. Но потрясение от «пророчества» не проходило.

В тёмном коридоре папа стоял молча. На его лице отражались разные эмоции, он поджимал губы, прищуривал глаза, сжимал по очереди кулаки, отворачивал голову, но дышал ровно. Я добавила:

– В общем, тебя к директору вызывают завтра, – и собралась уже возвращаться обратно к свету, как он сказал неожиданное:

– Значит, так. В выходные мы кое-куда поедем, не планируй ничего.

В темноте я плохо его видела, различала лишь силуэт, но могу поспорить, что его лицо было багровым от злости.

Учительница химии не стеснялась в выражениях. Я, мой отец и она следующим утром сидели за директорским столом.

– Она мне хамила, обозвала меня толстухой, покинула урок без разрешения. Я требую извинений в присутствии всего класса, немедленно!

Я сидела в кресле и считала узоры на занавеске. Потом принялась рассматривать трещины на стене: они были глубокие, длинные. Школе давно пора было записаться к косметологу, иначе последствия будут необратимы. Но тут мои мысли прервал отец:

– Юна, Наталья Михайловна правду говорит? Так всё и было?

– Вроде да, не помню, это давно было, – улыбнулась я. – Если вы хотите, чтобы я извинилась, я извинюсь – за то, что повторила ваши слова про «старую и больную», но за большее извиняться не буду. Я не согласна с вашим мнением. Я не считаю, что учитель химии может разбираться в спортивной карьере своего ученика и тем более прогнозировать его дальнейшую судьбу. И он категорически не может и не имеет морального права навязывать своё мнение об ученике окружающим, тем более перед всем классом, – я выдохнула и мельком взглянула на отца, тот мне подмигнул.

– Наталья Михайловна, будем собирать класс для извинений? – спросил директор, поворачиваясь к ней.

– Я ничего нового от неё не услышу, мне не нужны такие извинения! – она медленно вышла из кабинета, явно не удовлетворённая встречей.

Директор посмотрел в окно, покрутил карандаш в руках и, набрав в лёгкие воздуха, обратился ко мне:

– Юна, нам нужны такие ученики, как ты, но нам нужны и такие учителя, как она, я не принимаю ничью сторону в этой ситуации. И очень буду рад, если вы разрешите этот конфликт сами, – этим встреча и закончилась.

Отец ждал меня на улице, вертя в руках ключи от машины. Я вышла из школы и остановилась перед ним.

– С этой частью ты справилась, посмотрим, справишься ли завтра с остальным. Мы заедем в одно место, куда – не скажу, только намекну: завтра ты должна будешь выбрать, кто ты на самом деле, – проговорил он. Затем сел в машину и уехал.

Копыта. Крылья. Вера⠀

⠀

Город, в котором я жила, настолько мал, что его из одного конца в другой можно пройти за полчаса быстрым шагом, а на машине проехать за семь минут. С папой мы ехали уже 32 минуты. Боровичи давно остались позади, впереди стелилась неровная просёлочная дорога, по бокам слева и справа стоял лес. Густой, дремучий лес.

Голова кипела от мыслей: «Куда мы едем? Что такого важного он хочет мне показать? Или рассказать?» В машине играло радио, но и оно затихло: сигнал потерял нас и перестал поступать в динамик. День был ясный и солнечный. Я уже раз десять спросила, долго ли нам ехать, и тут за поворотом показался завод или что-то похожее. Огромное здание приближалось.

– Наше новое место для тренировок? – пошутила я.

– Идём, он ждёт, – папа захлопнул машину и пошёл к главному входу, а я поспешила за ним.

Встретил нас мужчина, явно старше отца, но до пенсии ещё далеко.

– Ну, привет, меня зовут Евгений Аркадьевич, – хозяин наклонился ко мне и протянул руку.

– Здравствуйте, – пожав ему руку как взрослая, я вопросительно посмотрела на папу.

– Мариночка, кофе нам принесите, ну а спортсменке сок. За стеной кто-то засуетился и ответил: «Одну секунду, Евгений Аркадьевич». ⠀

У Евгения был свой завод, точнее, фабрика по производству мебели. Папа рассказал, что там работает около 500 человек. Мы прошли в кабинет. Повсюду висели благодарности, грамоты, дипломы. Кабинет состоял из двух частей. Одна зона – для приёма гостей, вторая – рабочая, с огромным дубовым столом, на нём в «творческом беспорядке» стояли и лежали телефоны, ткани, журналы с образцами мебели. Всё выглядело стильно и дорого.

Мы разместились на большом кожаном диване, по всей видимости, собственного производства. Секретарь внесла кофе на подносе и опустила его на миниатюрный журнальный столик.

– Ну, спортсменка, как дела? – начал разговор Евгений Аркадьевич.

– У нас возникли трудности в школе, – ответил папа.

– Так это же замечательно, – улыбнулся Евгений. – Без трудностей сложно оценить победу. Трудности позволяют наслаждаться успехом, понимаешь? – он повернулся ко мне.

Я пожала плечами и продолжила рассматривать фото хозяина фабрики с разными знаменитостями, вырезки из газет с хвалебными статьями, множество дипломов и грамот в красивых рамках. Всему этому на стенах явно было тесно.

– Юна, в четырнадцать (старше тебя всего на год) я пошёл на завод делать табуретки. Знаешь, такие, самые простые: четыре ножки и доска сверху. Фурнитура была в дефиците, поэтому мы их в прямом смысле сколачивали гвоздями. Я делал по пятнадцать табуретов в день. Каждый день.

К восемнадцати я мог остаться на улице, детям из детдома в те времена казённое жильё доставалось редко. Я рос без родителей, сироте незнакомо чувство, которое испытывает ребёнок, когда мать его будит по утрам, гладит по голове, нежно желает доброго утра. Не знаю, как обедать с родителями за одним большим столом. Не знаю, как проходит боль ушиба, если мама целует коленку. Но я хорошо знаю, как проснуться посреди ночи и бояться чудовищ под кроватью, когда никто тебя не успокоит и не защитит. Мне незнакома привычка в любой момент взять телефон и позвонить отцу, чтобы просто поболтать. У меня нет родителей. Сейчас это уже не имеет никакого значения, а тогда имело.

Я работал на заводе с утра до ночи, откладывал деньги себе на еду и крышу над головой. Многоэтажек в то время не было, а частные дома стоили дорого, – он рассказывал с такой улыбкой и так легко, что его хотелось слушать не перебивая.

– Проработав три года в цехе, я понял, что хочу связать свою жизнь с производством. Мне нравилось создавать своими руками практичные вещи из дерева, чтобы люди пользовались ими с удовольствием. На тот момент завод стал нерентабельным, и ходили слухи, что нас вот-вот распустят, а фабрику закроют. С одним моим товарищем я решил основать маленький цех по производству тех самых табуретов. Ну как цех? Это сейчас так называется, а тогда это был гараж отца того парня, в него мы завезли материалы и оборудование. Я ничего не смыслил в бизнесе, а просто сколачивал табурет и шёл продавать его на рынок. Прошёл примерно год, и тут на рынке стали на нас поглядывать и считать, сколько мы зарабатываем. В один прекрасный день на соседнем прилавке появились и другие табуреты. А продавец новой точки стал намекать, что лучше мне уйти с этого рынка. Мы не понимали, что сделали плохого, почему с нами так поступают. Товарищ испугался и перестал приезжать. Всё, что изготовляли ночью, я грузил в тележку и вёз на рынок рано утром. В один из вечеров наш гараж сгорел, со всем оборудованием и материалами.

Обозлившись на жизнь, утром я пошёл к поджигателям. Я точно знал, что случайно ничего загореться не могло, тем более с двух сторон одновременно. Когда я пришёл на то место, где обычно торговал, оно было уже занято. Наши конкуренты решили расширить ассортимент и, недолго думая, заняли наш прилавок. Мне в лицо смеялись! Они ничего не стеснялись и никого не боялись. После короткого разговора мне дали чётко понять: чтобы зарабатывать деньги, надо быть намного старше. Быть битым жизнью, «поесть земли» в колониях, а уж потом идти «бизнесем» заниматься. А я молокосос ещё. Своим присутствием мешаю им развиваться, если ещё раз сунусь на этот рынок, мне руки сломают.

Я благодарен им за тот разговор. Правда, благодарность пришла не сразу. Глядя на сгоревший гараж, я чётко понял, что мне не нужны разборки и драки за место у прилавка. Я учился мыслить масштабно и стал искать тех, кто будет драться за меня. Их сейчас называют дилерами. В итоге я ни разу не появился в городе с мебелью лично, но мои табуреты и остальная мебель заполонили весь город. Мебельный барон, смочив губы в кофе, продолжил:

– Мораль басни такова, Юна, что если тебя кто-то пытается остановить, сбить с пути советами нужными или нет, с благими намерениями или нет, от зависти или оберегая, ты их обязательно послушай… и пойми: они так близко друг к другу пасутся в стаде, что тебе, орлу, который летает так высоко, не видно даже их морд. Перед тобой же бескрайние просторы и возможности. Высоту своего полёта выбираешь только ты одна, овцы же трясутся от страха и в метре над землёй.

Так кто же ты, Юна? Твоя опора – копыта или крылья?

14 лет. Уговор. Борьба. Компромисс

Молча ехали обратно.

– Ну как он тебе? – прервал тишину отец.

В ответ я пожала плечами и посмотрела в окно.

– Мне трудно одному, – тяжело вздохнул папа. – Мне трудно одному это всё тащить, – начал он спокойно. – На самом деле тренировки – это лишь часть работы, должен быть ещё настрой, твой настрой на ГОТОВНОСТЬ, – он смотрел на дорогу и разговаривал как бы с ней, не кричал, но с каждой фразой голос становился громче, а слова – жёстче. – Готовность быть быстрее всех, сильнее всех, готовность отстаивать свои взгляды и интересы. Готовность бороться за себя! Ты должна быть уверена в себе и в деле, которым занимаешься, иначе любая учительница, уборщица, парикмахер, продавец – да кто угодно, чёрт побери! – будут говорить, что им в голову взбредёт. А ты тут же будешь искать пути отступления, отказываться от своей мечты, зачёркивая все годы тренировок в одно мгновение, потому что кому-то покажется, что тебе лучше заниматься вязанием колобков, а не отстаивать честь страны на международной арене!

Ты пойми, эти люди никогда не занимались спортом, они не могут представить себя спортсменами мирового уровня, им это даже близко не нужно. Но помешать тебе взлететь выше них они постараются. Своими непрошеными советами, мнениями и поведением.

Никому из них неохота годами изнурять себя тренировками, отказывать себе в людских радостях или сводить их к минимуму. Годами терпеть боль в мышцах. Месяцами не видеть близких и любимых, ведь надо уезжать на тренировочные сборы в другие страны или города. А после этого выйти на спортивную арену и проявить себя среди десятков сильнейших спортсменов мира. И только одна попытка.

И вот наконец ты прошла все эти испытания, завоевала право выступать в том самом финале. Вас восемь человек, а на самую высокую ступень пьедестала поднимется только одна.

«Советчикам» не хватит мужества даже начать этот путь, их знания о спорте заканчиваются уроками физкультуры. Но они будут выступать экспертами, делиться своим мнением по поводу и без, с надеждой, что их услышат и так они почувствуют себя значимыми. Так и собирается стадо.

Его слова вылетали как из пулемёта, он не смотрел в мою сторону, он говорил себе:

– Сильный не будет ни с кем спорить, не будет ничего доказывать или переубеждать. Победитель уверен в себе, и в этом его сила. И конечно же, его никто не любит, он чужак. Он другой.

Так с кем ты? С ними? Или со мной?

Папа впервые за долгое время повернулся ко мне и продолжил:

– Я смогу помочь дойти до финала, но не смогу быть рядом во время выстрела. Если у тебя в голове есть хоть малейшая неуверенность в себе, то, поверь, эти мысли обязательно всплывут в самое неподходящее время. В тот самый момент, когда вера в себя должна быть сильнее, чем земное притяжение на этой планете. Именно тогда сомнения и страх обязательно посыплются градом тебе на голову. Заполнят всю тебя, мешая и подрывая твою веру, твой настрой. И случится это на самом важном финале в жизни.

Мой главный совет тебе на будущее: «Не удобряй им почву. Не дай пустить корни в тебе. Всегда будь на своей волне, не пускай сомнения в свой дом – это поможет тебе не только в спорте».

– Да, кстати, Евгений Аркадьевич решил стать первым спонсором в твоей жизни и пообещал каждый месяц давать денег на кроссовки.

Последние слова прозвучали спокойнее, он больше не смотрел в мою сторону, машина подъезжала к дому.

Я должна была что-то ответить, но не могла. Мне было нечего сказать, я подвела его. А смогу ли я так, как говорил папа? Хватит ли у меня сил и желания на такой спортивный путь?

– Ну, что решила? – это была мама. Отношения тогда у нас с ней не клеились, как и у многих подростков с родителями. Но когда мне становилось грустно или страшно, со слезами я всегда бежала к ней. Разговоры между нами были прямолинейными. Она не скрывала свои мысли или эмоции в мой адрес, а я не стеснялась в выражениях.

– Если хочешь, можешь перестать тренироваться. Мы тебя не заставляем, – мама говорила это на кухне, помешивая суп. Говорила не мне, разговаривала с кастрюлей.

Думала я достаточно долго и, набрав воздуха в грудь, ответила:

– Спасибо. Я больше не хочу тренироваться! Завтра я никуда не пойду, надоело, спорт мне не нравится. Я всё время тренируюсь, но ничего не выходит. Мы приезжаем в большой город на соревнования и уезжаем с пустыми руками. Я понимаю, что соперницы старше меня и всё такое, но это не помогает. Я думаю, бег не для меня!

Я давно хотела это сказать и сказала. Внутри стало так спокойно. И страшно. Я испугалась ответственности, которую на меня повесил отец. Я думала про орла и не верила в себя, что могу взлететь хоть на сколько-нибудь.

Мама слушала, после моих слов половник упал в кастрюлю. Не подав виду и пытаясь его незаметно достать, она ответила: «Зато в школе своей ты у всех выигрываешь. На спартакиаде больше всех очков принесла. Разве этого мало? Ты растёшь и становишься сильнее. Для всего своё время, Юна».

Пока все дети спали и видели десятый сон, глубокой ночью, я пряталась за дверью в кухню и подслушивала родительский разговор:

– Первенство России через пять недель, а она такое выдаёт! – папа не мог сидеть, он ходил по кухне, двигая стул перед собой. Он был как пойманный зверь в клетке, который мечется и пытается найти слабое место решётки.

– Ты должна с ней поговорить, переубеди её! – папа смотрел на маму с чувством отчаянной надежды, он взял её руки и добавил: – Пожалуйста!

Каких-то особенных эмоций в мамином ответе я не услышала. Мои тренировки были далеки от её жизни, она никогда не вникала в тренировочный процесс, выбрав сторону наблюдателя.

– Если она не хочет, я ничего не смогу сделать. Бежать и соревноваться должна она, а не ты. Если дочь против, ты в её ноги не залезешь, – мама говорила ровно, не хотела поддерживать папиных надежд, но и мешать ему не собиралась.