Девчата радовались всему, что происходило: свежескошенной траве и ее запаху, аромату полевых цветов и вкусу лесной ягоды. Только что прошедшему дождю с грозами, купанию в реке, сбору яблок и заготовке их к зиме. Даже празднование Ивана Купалы, с целью осенью выйти замуж, приносило всем радость.

Наверное, именно все это я не любила, а больше всего палящее солнце, насекомых. Я ненавидела шмелей, ос, комаров и мух. Ненавидела период сбора урожая и все эти припасы на зиму. Не понимала, почему ягоду свежую нельзя было есть сразу, зачем ее сушить? Трехразовая дойка коров меня утомляла, когда помощники родителей не справлялись с большим объемом работ, то привлекались мы сами, с матушкой. Вечная пыль от сухой земли прилипала к телу, а мыться могла только в реке, вечером перед сном, где мылись все! Баню каждый день не топили.

То ли дело зимой, это время года я любила и ценила, как ничто другое.

Вести хозяйство зимой никто не отменял, но это было намного легче: коровы в отёле, уток рубили, куры закрыты, только яйца собрать, воды натаскать, пирогов напечь. И в полное удовольствие париться в бане, а не в речке, как все.

В тот день стояла невыносимая жара – я просто с ног валилась, еще маленький Колька капризничал весь день! Мать с отцом уехали на рынок в город с самого раннего утра.

Сама же я мечтала уехать поскорее в город навсегда. Пойти учиться на курсы. Жить и работать там, где другие люди. Не такие, которые меня окружали.

Мне все время не давали покоя открытки с этими красивыми дамами, изображенными на них. Их шляпки, платья, твидовые юбки. Туфли на шнурках с оттянутым мыском и средней высоты каблук, лакированные, с перламутровыми пряжками, о них я грезила каждый день. Именно новую коллекцию английских открыток я просила у мамы, а не новую шаль с изображенными на ней огромными цветами и птицами.

Сестра отца все время матери твердила: «Машка ваша не в то направление смотрит, глаз да глаз за ней нужен, от греха подальше!»

«Старая жирная дура, – говорила я про себя. – Сколько в ней бочек воды помещалось только! Жалуется на свои больные ноги, а как она их вообще передвигает, сядет пить этот чай и все нахлебаться не может, все ей двух чашек мало. Вся вспотеет, как мужик на кузнице, кусок пирога с пасленом макнет в свежие сливки и глотает за считаные секунды. Поднесет чашку к носу самовара, добавляя кипяток, а с собственного носа капает очередная капля пота».

– А ты почему так мало ешь, вон смотри какая костлявая, кто же замуж-то тебя возьмет? – с полным ртом одну и ту же фразу строчила тетка Тоня.

– Да не больно-то и хотелось! За кого тут замуж выходить?! Один дурней другого!

«Пусть лучше о своем Степке заботится, – говорила я матери, – вот ему в свои девятнадцать лет с габаритами словно телега точно будущей жене не позавидуешь, такого борова прокормить. С таким ляжешь – он все бока помять может или, того хуже, придавит».

Уже скоро закат, все домашние дела переделаны, а родителей не было до сих пор.

Я вновь наткнулась на стопку газет с пестрящими заголовками, от которых в дрожь бросало:

«Контрреволюционная вылазка кулаков»; «Суд приговорил кулаков: Сергея Монанкина, Василия Чурикова, Олега Кутепова, Петра Медовского, Василия Кутикова… к высшей мере наказания… к высшей социальной защите – расстрелу». Что происходило, мне до конца было не понятно, но с февраля того года все чаще стал приезжать дядька наш из соседнего районного центра, постоянно повторяя одну и ту же фразу: «Скоро и наши фамилии в газете появятся, с припиской – приговор был встречен овацией по адресу суда и советской власти».

Мы жили недалеко от железнодорожной станции, до большого города 300 км, а рядом в 120 км прекрасное озеро и не менее прекрасные на нем закаты.

У нас было большое хозяйство, собственная маслобойня, конюшня, бахчи, скот, птица, шкуры. Хорошо жили.

В те годы проходил процесс раскулачивания, шла организация колхозов, велась политика массового преследования крестьян по признаку имущественного положения, проводившиеся большевиками. Проведение политики совпало с принудительной заготовкой хлеба и коллективизацией, что привело к массовому недовольству крестьян, групповому выселению кулаков и их семей в спецпоселения, конфискациям их собственности, расстрелам…

Экспроприация запасов зерна у кулаков и середняков именовалась «временными чрезвычайными мерами». Однако насильственное изъятие хлеба и иных запасов отбивало у зажиточных крестьян всяческую охоту к расширению посевов, что позже мешало трудоустройству батраков и бедняков. Тем самым запущенный механизм раскулачивания остановил развитие индивидуальных хозяйств и ставил под вопрос саму перспективу их существования.

Дверь распахнулась, и в слабых лучах уходящего солнца я рассмотрела силуэт знакомой фигуры…

В дверях стояла мама. В руках она держала платок, который сняла с головы, его концы едва касались пола. На ней лица не было, точнее, это было лицо от долгих пролитых слез и легкая дрожь, как после сильного удара.

– Собирай вещи, Маруся, все только необходимое и то, что разрешено в предписании…

– Какое еще предписание? О чем ты говоришь? Где отец?

– Отца взяли под арест. С Ленькой Голиковым он дела имел, того уж как 6 месяцев ищут, все его имущество давно забрали. Нас на Урал отправляют, два дня на сборы. Нас много таких, от станции астраханским товарняком до Саратова, а там дороги все в Сибирь… В Сибирь – на новую землю. Что нас ждет, не ведаю. Собирай вещи, дочка…

В полночь того дня я услышала скрип калитки, но лая собаки не было. «Свои, – подумала я, – отец вернулся, может». Мама сидела за столом, не ложилась спать, жгла лампу, ничего не делая.

На пороге стояла Тамара Морозова, ее зажиточного мужа еще неделю тому назад забрали, в дом к ним подселили семью крестьян из хутора Гончаров, разобрали амбары, увели лошадей. Ее сыновей с семьями тоже отправили, а она сама ввиду своего преклонного возраста осталась на своей земле. Правда, тогда уже возникал вопрос: чья земля стала, кто в доме хозяин, кто работать будет?

Не до конца я понимала все происходящее, но точно знала, что в ссылку отправляют всех, кто ни свет ни заря поднимался и хлеб выращивал, хозяйство вел, тех, кто семьи кормил и запасы умел делать. А теперь все равны, батраки и крестьяне, купцы и помещики. Девиз тех дней так звучал: «Отобрать и сделать общим!»

– Нельзя Машке ехать, нельзя, ты разве не знаешь, что девку молодую ждет в дороге? В долгой, неизвестной дороге смерти. На какую погибель ты ее подвергаешь?!

Тамара слыла умной женщиной, говорили, что она из дворянских, но тому доказательств не было. Они приехали осваивать земли из Самарской губернии, лошади были у них рабочие, выносливые. Лучшая рабочая сила считалась в наших краях. Хорошего мерина и в аренду сдавали, и на казахских землях в скачках на участие отправляли.

– Что ты такое говоришь? Куда я ее? На кого оставлю?

– Молодой учитель приехал в Гончары, жить ему со всеми на квартирах как одинокому или с молодой женой в доме, который совхоз выделит. Марию надо узами брака сочетать с ним.

– Креста на тебе нет, какой брак? Девчонке пятнадцать только! Прошлой весной девицей стала, как замуж без отцовского благословения? Сватов никто не присылал.

– Времени мало! Завтра все решу. Достанешь икону – и все твое благословение будет, а то, что схоронила в узелках с каменьями перстень и монеты, дочери отдашь в приданое. А сейчас помоги-ка мне зерна припрятать на кладбище, про запас молодым будет.

Ком в горле, слезы то ли от страха, то ли от неизвестности. Так до утра и не уснула. На рассвете мать велела с вещами идти к тетке Тамаре и ждать у нее дальнейших указаний.

Я не видела, как все выносили из дома, только слышала от людей, что приехала бригада в составе шести человек, считали весь день, сбивались, но пересчитывали вновь все наше имущество. С вопросами к матери: «Есть что не дано нам? Какие места тайные? Все ценности выданы?»

Как тетка Тамара договорилась о скорой «свадьбе», я до сих пор не знаю, в тот день я ее видела последний раз. Перед тем как отправить меня к будущему мужу, привела на станцию, где были все наши, этот не стихающий стон сквозь слезы надолго осел в моей голове. Колька не переставал рыдать, все не отпускал мою шею из своих ручонок. Мама не плакала, она молча сидела вся серая, так я и запомнила ее в клетчатом платке на поверх легкой белой косынки, льняной рубахе с велюровым жакетом, плотно застегнутым, несмотря на жаркий июль, и в юбке с этой расцветкой из множества разнообразных стеблей цветов красного и зеленого цвета.

Глава 2. Алексей

Всю дорогу в село Красный Кут я пребывала в воспоминаниях.

Теплые и счастливые дни беззаботного детства. Мне хотелось вспомнить что-то особенное, но в голове была каша, и собрать мысли в кучу не получалось.

Уже смеркалось, когда повозка наконец-то завернула во двор, вышла женщина средних лет, представилась Алевтиной и проводила в избу.

В небольшом помещении сидела семья за столом, во главе совсем пожилой мужчина, рядом двое малышей возраста как наш Колька, не поняла только, мальчики это были или девочки. Еще в дальнем углу сидела молодая девушка с младенцем.

Алевтина усадила меня за край стола, налила мне молока, дала две картофелины и кусок хлеба. Аппетита не было совсем, но я постаралась хоть что-то проглотить, а люди продолжали на меня смотреть. Тамара перед отъездом вручила мне сверток, сказала отдать той, которая встретит.

Что там было, я не знала, может, деньги или мыло, а может, еще что.

Уложили меня поодаль от печи на солому, застеленную каким-то отрезом из грубой ткани. Не спав накануне, я ушла в глубокий сон.

Утром меня разбудила все та же женщина, вручила мне мои узлы с вещами и указала на дверь:

– Иди, тебя ждут.

Я вышла, поблагодарив, сама не зная за что, и направилась к выходу. Шла вдоль забора, лучи солнца так ослепляли, что я ничего не видела. Чуть ниже холма, где располагалась изба, стоял мужчина с повозкой. Среднего роста, темные волосы, карие глаза, свежевыбритый, в сером костюме и в застиранной сорочке. Обувь его была вся стоптанная и в пыли, а шнурки похожи на распустившуюся веревку.

– Вы Мария?

– Да.

– А я Алексей…

Я протянула ему то, что положено было отдать по настоянию тетки, хорошо замотанный в носовой платок узелок.

– Не надо, потом.

Я взгромоздилась на телегу со своими пожитками, и мы поехали. Всю дорогу сопровождал скрип плохо смазанных колес и наше молчание.

Одна мысль все вертелась в голове, как же нам брак зарегистрировали, ведь шестнадцать мне исполнится осенью…

Мы приехали затемно в Гончары. За всю дорогу Алексей так и не проронил ни слова, да и я особо не была расположена к диалогу, одни мысли о родных. Как там мама, Колька, что с отцом? Увижу ли я их? Когда?

На крыльце стояли два ведра с водой. В углу от них коромысло и метла. Дверной проем был такой низкий, что при входе я немного опустила голову. Изба оказалась совсем крошечной, с огромной печью и одной комнатой, в сенях при входе стоял удушливый запах сырости, напоминающий гниющий картофель. Я пыталась в темноте нащупать выключатель на стене, как вдруг Алексей произнес:

– Электричества нет, это временно. В печи теплая вода, можешь умыться с дороги, там за печкой есть место, а завтра разберемся.

После чего он что-то снял со стены, прошел к столу, показал мне взглядом, что это, наверное, был ужин, и вышел на улицу.

Я огляделась вокруг, сквозь тусклый свет керосиновой лампы, вид был омрачающий. Горница имела три маленьких окна, потолок был низкий, с огромными, выпирающими бревнами, пол покрыт досками странного цвета, и половицы имели разный размер, с щелями. Одна кровать, с минимальным набором постельных принадлежностей, стол, три табурета, один сундук, две полки, на одной – книги, на другой – посуда. За печью оказалось совсем крохотное пространство с самодельной ширмой, на веревке свисала какая-то простыня, больше похожая на тряпку. Здесь же на бочке стояла чаша, рядом кусок, похожий на мыло, на вбитом в стену гвозде висело подобие полотенца, рядом с ним маленькое зеркальце, предположительно для бритья.

Я вышла на крыльцо за водой. Алексея нигде не было видно. Я обмылась как могла, стало легче, огляделась еще раз вокруг, есть совсем не хотелось, только стакан молока и выпила, да и еды не было особо, кусок хлеба лишь лежал.

Я прилегла на кровать, и сон не заставил себя долго ждать.

Утром проснулась от лучей солнца, пробивавшихся через окно, которые заставили меня зажмуриться. Лежала и смотрела уже на дневную картину своего местонахождения, вчерашняя серость покрывалась золотистым цветом с пылью. Мне казалось, грязь, которая меня окружает, просто утяжеляет мое собственное присутствие в ней. «Кто здесь жил, интересно, – подумала я тогда. – Какие же бывают люди, если свое жилище запускают до состояния как в хлеву? В родительских сараях скотина чувствовала себя куда более комфортно. Еще бы, каждую осень не только родительский дом, но и все подворье готовилось к зиме».

Дом родителей был из цельного бревна, высокий, с металлической крышей, двумя спальнями, одной большой светлой горницей. В наших сенях всегда пахло яблоками и сушеными дубовыми вениками, а осенью запах стоял бочковых помидоров, который доносился еще со двора. Мне нравилось расписывать наши ставни на окнах и крыльцо. Каждый раз мне хотелось изобразить что-то новое, но старый рисунок этого не позволял, и я могла лишь немного добавить своей фантазии. В избе, в которой я оказалась, не было даже намека на то, что было в моей прошлой жизни.

Я еще раз осмотрела свое скудное помещение с минимальным набором нужных вещей, вздохнула и поднялась. До ужаса хотелось в туалет, надо было осмотреться во дворе, чтобы его найти. Я вышла на улицу, солнце уже вовсю палило. Меня окликнул голос, и я обернулась.

– Уже встала. Хорошо. Мне пора, а ты осмотрись, располагайся, вечером буду, – произнес Алексей и удалился.

«Хорошенькое дельце, – подумала я, – а что же делать мне?» Я умылась и стала разбирать вещи. Разложив все на кровати, взяла фотокарточку своих близких, потекли слезы. Почему мы, за что? О каких событиях все время говорили взрослые? Я совсем одна в чужом месте, как мне не хватает маминых рук, поцелуя отца в макушку. Я скучала по его грубым крупным рукам, когда он поглаживал мои волосы и приговаривал: «Все будет хорошо, дочка, все будет хорошо».

От тоски совсем руки опускались. Не заметив, как время приблизилось к полудню, решила провести уборку. Взяла ведра с коромыслом и пошла вдоль дороги по направлению реки.

На улице было как-то тихо, только и слышно лай собачий да насекомых в траве. По дороге навстречу шла женщина с маленьким ребенком, лицо круглое и отчего-то красное, походка как у утки, приблизившись ко мне, уже более детально ее рассмотрела. Она была тучная, с крохотными круглыми глазками, словно горошины, с широким носом, тонкими губами. Улыбаясь во весь рот, отчего ее вид с оттопыренными ушами меня еще больше забавлял, она немного прихрюкивала. Остановившись около меня, звонко произнесла:

– Доброго дня! Жена учителя нашего? Вчера приехали? Как разместились? Нравится у нас?

Какой-то поток вопросов лился из нее. Так и хотелось спросить: «Ты вообще кто?» Она все несла какую-то чушь, не давая возможности мне ответить хотя бы на один вопрос. Я только наблюдала, как ее мальчонка, босой, уселся на тропинку и играл с перевернутым на спину жуком. Он сначала его переворачивал соломинкой, а потом обратно кидал в положение мотылявшихся лапок. Я вздрогнула, когда звонкий голос этой бабы меня пронзил по всему телу:

– Марфа я, живу тут рядом, рады всегда будем, а тебя звать как?

– Мария, – ответила я и хотела уже попрощаться, как вдруг ее пухлая ладонь опустилась на мое плечо с громким хохотом!

– Машка, что ли? Ой не могу, Мария. Ну ладно, свидимся еще.

И она, подобрав своего сына с земли, пошла дальше, проговаривая мое имя. «Чертовы хуторяне», – подумала я. Отчего-то она мне была противна.

На реке набрав воды, собрав небольшой букет луговых цветов, я вернулась домой. Подогрела чан с водой, настругала туда немного мыла и приступила к уборке. За водой я еще два раза ходила, но больше никого не встретила, чему бесконечно была рада.

Достала из своего скромного приданого небольшой кусок ситцевой ткани, расписанный крупными разноцветными цветами, платье из такого пестрящего ужаса я точно носить не стала бы, а вот занавески на окна самое то! Моя любимая шкатулка хранила все самое сокровенное, полный набор портнихи и бижутерию. В печь поставила пшено томиться и принялась дальше приводить избу в порядок.

Вечером валилась с ног, но была собой до ужаса довольна. Из старых простыней, снятых с кровати, я сделала новый «занавес» за печкой, предварительно постирав их. Сделала дополнительные полки из двух досок, протянув веревки сквозь, и подвесила их на гвозди, тем самым отделив библиотеку Алексея от кухонной утвари. Перестирала вещи, просушила и уложила в сундук. После чего села за стол, покрытый белой скатертью, рассматривая свой незамысловатый букетик, стала ждать Алексея.

– Добрый вечер.

Я оглянулась через правое плечо.

– Уютно как… и пахнет приятно.

В его глазах невозможно было скрыть и радость, и удивление. «Значит, угодила», – улыбаясь, подумала я.

– Вот посмотри, здесь кое-какие продукты, разбери и давай будем ужинать, – произнес он и приступил к умыванию лица и рук.

Я посмотрела на продуктовый набор. Немного соли, крупа, мука, сало, маленький шарик топленого масла. За столом мы сидели тихо. Молчание прервал Алексей.

– Ты вот что… – вздохнув, произнес он и продолжил: – Не бойся, не переживай, я к тебе не прикоснусь, пока ты не готова будешь. Да и возрастом еще, сама понимаешь. Я пока во дворе под навесом ночевать буду, как захолодает, здесь на полу или вон на лавке. А завтра со мной пойдешь, насчет работы надо договориться.

Алексей немного привстал, а потом снова сел на место и добавил:

– Тебе надо работать, так теперь положено, Мария. Я в церкви расположился, детишек обучаю, там выделили нам место, остальное под зернохранилище.

Он встал из-за стола и направился на выход. Не смотря в мою сторону, произнес последнюю фразу:

– А вечером их родителей грамоте приучаю.

До боли было обидно смотреть на эту несправедливость. А поделать люди ничего не могли. Молчали и терпели. Получается, тот, кто работал, он злой кулак, а нищие ленивые – с ними делиться надо. Еще прошлой весной я наблюдала с отцом, как его знакомого ростовщика раскулачили на глазах всей деревни. Разрешали взять с собой кое-что из посуды, немного теплых вещей, а потом все складывали в одну телегу, туда же сажали детей и увозили куда-то. За что? Почему у них все забирали? Зачем их увозили? Тогда я не все понимала…

Скотину, которую вырастили, ухаживая и заботясь о ней, весь инвентарь, который смастерили или купили, годами собирали капитал. Все наживали своим трудом, нелегким трудом! И все во все горло кричали: «Кулаки эксплуататоры!»

Бедных в деревне было больше, я думаю, они были либо ленивые, либо за что ни возьмутся, все наперекосяк. В активистах в основном были именно бедные, они же и становились бригадирами. Вскрывали амбары и кладовые у всех зажиточных односельчан. Забрали и у нас все: инвентарь, скот, картофель, зерно, даже жмых от подсолнухов и тот унесли.

Глава 3. Жена

Как было обговорено накануне, утром я собралась и пошла с Алексеем насчет работы. Мы пришли к избе приличного строения, с хорошо покрытой крышей, с многочисленными большими окнами. Видно было, что жила здесь зажиточная семья, во дворе конюшни и другие постройки, баня, хозблок. Сейчас же здесь расположился председатель колхоза, о чем гласила вывеска на крыльце.

Это был мужчина средних лет, со взглядом исподлобья, со странным выражением лица, будто его перекосило. Пожав руку Алексею, произнес:

– Мария Никифоровна Сивко, значит.

– Да, жена моя, – немного откашливаясь, произнес Алексей, как будто ему было неудобно это говорить.

Председатель окинул взглядом нас по очереди и продолжил:

– И какому ремеслу обучены? Что делать умеете?

– Я окончила семилетку, хотела осенью на курсы в город поехать, а так родителям по хозяйству всегда помогала.

Алексей взял меня под руку и произнес:

– Читать, писать и цифрами владеть умеет, хорошо знакомо ведение хозяйства, может дояркой.

– Вот и славно! – воскликнул председатель.

Я чуть было не закричала: «Что? Дояркой? Я счет вела, за всем следила, матери помогала с бухгалтерией. Почему дояркой? Как же так, коров доить? Изучать науку не требовалось для этого».

Нет, я умею и могу, мне не зазорно, но я так мечтала уехать, я так хотела городской жизни, гулять по аллеям, в порту наблюдать за приходящими и уходящими кораблями, есть мороженое, ходить в театр, стать модельером и создавать красивые наряды для женщин.

Я все юбки и рубахи перешивала, создавала платья под себя, и они были не такие, как все, растопыренные в разные стороны, пестрые и тяжелые. Я хотела легкости и минимализма в расцветке с аккуратными воротничками и манжетами, шла всю дорогу и кричала про себя, сопя под нос.

– Пока будет так, придется потерпеть, прости, мне пора, тебя я провожу, – как всегда, сухо, не произнося моего имени, сказал Алексей.

На ферме был какой-то беспорядок. Сама же ферма находилась в существующем дворе, когда-то так же кому-то принадлежащем из кулаков. Скот распределяли по возрасту и полу. Весь пронумеровали и держали в отдельных отстойниках. Мне была знакома эта порода коров, я любила именно этих, с коричневым окрасом.

Здесь я встретила вчерашнюю знакомую, отчего скривилась при виде нее. Она с той же тупой улыбкой вразвалочку подгребла ко мне. Вытирая руки об уже и так замусоленный передник, стала нести свои скороговорки…

– К нам, что ли, определили? Вот молодцы, рук-то не хватает. Все не допросишься, всех в поле гонят, а то еще куда дальше, работать вообще некому. Ну да ничего, справимся!

И она произнесла это свое слово – «теперешне». А потом начался нездоровый хохот и глотание соплей, с сопровождающим хрюканьем.

От нее несло прокисшим молоком и навозом, думаю, это все ее передник, бессменно служивший каждый день, который никогда не видел мыльной воды.

Я после ее трепа, тяжело вздохнув, приступила к исследованию «смотрин» рабочего места и знакомства с коллегами.

– Вот здесь вот тара, потом расскажу куда да чего, – точнее, она говорила «куды» да «чаво», ну это я старалась пропустить мимо ушей. – Тут у нас каждый со своим кузовком, кто что принес, вместе настилаем и обедаем, молока норму дают, хочешь – здесь, а хож – домой забирай, только норму смотри.

Нас было пять женщин, один пастух и бригадир. Мы делали все от дойки до уборки. На ферме быть не позднее шести утра, домой отлучиться только по спросу, тем более у кого маленькие груднички дома были, покормить и обратно. Вечерняя дойка заканчивалась в восемь, тогда все и расходились.

Так и начались мои ужасные дни в колхозе под названием «Заря». Что ждало меня дальше, оставалось только ждать и надеяться на лучшее.

Денег практически не платили, но никто не возмущался. Все боялись чего-то. Четкого разделения мужского и женского труда не было. Тяжело давили налоги. Против власти с речами не выступали, Сталина не обсуждали и не осуждали. «Уважаемые люди» были, к примеру, председатель колхоза, жил он лучше, да и дети его в город уехали на обучение, чего были лишены многие другие, те же из кулацкой семьи к примеру.

Вкалывали мы от зари до зари. В конце рабочего дня бригадир отмечал трудодень.

Дома мне было поговорить не с кем, Алексей был не разговорчив, видимо, за весь день наговорится – вот и молчал. Я, если силы были, читала книги, хотя бы они меня спасали вечерами, литература была исключительно обучающая, та, что под запрет не попала, но мне и этого было достаточно. Стала изучать более углубленно немецкий и французский языки, работать над произношением. Решать задачи из учебника по арифметике. Рисовала.

Пролетели последние дни лета, и наступила осень. Продуктов практически не хватало, но мы справлялись, Алексею выдавали иногда и дополнительный набор, как учителю положено было.

Осень выдалась дождливой, все дороги размыло, до фермы пока доберешься, вся мокрая насквозь.

Но у меня было правило: одежда должна быть сменная, не важно, какая она, но главное, чистая и комфортная. Раз в неделю я брала на стирку. Не то что эти бабы, в чем пляшем, в том и пашем, запах их сопровождал везде.

Настал мой день рождения, понимая, что как в детстве уже не будет, не могла скрыть улыбки, надела бусы, подаренные мамой, для настроения.

К тому времени Алексей уже ночевал в доме, правда, спал на полу, на зимнем тулупе. А к утру его уже не было.

Так и в тот день. Его уже не было. Я немного огорчилась, но собралась быстро на работу, по дороге сняла бусы и положила их в карман, хорошо укутав платком. Не хотела говорить о своих именинах.

День прошел как обычно, с орущими бабами и постоянным набором их незамысловатых песен. Фольклор народного творчества, так сказать. Громче всех, конечно, вопила Марфа, да, именно так, вопила, как старая, не смазанная телега. Вот если тебе не дано, зачем надрываться, но, видимо, у нее было другое мнение на свой счет.

Вечером похолодало, не удивительно, конец октября. Приближаясь к дому, увидела горящий свет в окне. «Алексей, значит, дома», – про себя подумала я.

– Добрый вечер, Мария, как день прошел?

Мария? Серьезно? Мое имя практически не произносилось, за все время пару раз… да и то… в разговорной форме с кем-либо. И с каких пор дела мои интересовать стали? Даже я перестала спрашивать о его делах.

– Добрый. Все хорошо. Спасибо, – ответила я и сообщила, что сейчас умоюсь и будем ужинать.

Я зашла за занавеску, умылась с мылом, пригладила волосы, уложенные под косынкой, достала из кармана бусы и надела на свою и без того, как мне казалось, длинную шею. Посмотрела на свои руки, провела ими по талии и вышла к мужу.

Он стоял поодаль от стола, практически в углу, немного ссутулившись, держа в руках небольшую коробочку. После чего протянул руку ко мне и сказал:

– Это тебе, с днем рождения, Мария.

Я взяла в руки то, что мне презентовалось. Это был чай. Настоящий чай! После того дня, как я покинула родительский дом, я уже и вкус его забыла. Сидеть на одном молоке, от которого меня уже тошнило, всю жизнь не проживешь, спасалась водой или отваром из сушеных ягод.

Алексей немного улыбнулся, я впервые увидела его улыбку, как же она меняет человека. Немного покраснев, он достал еще что-то из кармана, положил на стол и сказал:

– Подарки скромные, но, думаю, ты будешь и этому рада.

Это были мыло и сахар, о таком я уже только мечтать могла. Я схватила кусок мыла, быстро чмокнув Алексея в щеку, ощутив легкую щетину и запах, схожий с запахом жженой листвы, так пахнет от человека, который весь день пробыл на свежем воздухе, улыбнулась ему в ответ и тихо произнесла: «Спасибо», после чего удалилась. Хотелось быстрее намылить руки и лицо этим душистым кусочком. Запах роз, приятный запах свежести, что может быть лучше, ощущать себя чистой и легкой. Как только я удовлетворила свое желание, вернулась к мужу и озвучила:

– Давай ужинать и пить чай!

– У меня тут… вот… угостили, семья председателя, вот… настойка, совсем чуть-чуть, за здоровье можно, – как-то извиняясь, произнес Алексей и протянул мне стакан.

Я сделала глоток, почувствовала сначала жжение, потом тепло, а проглотив немного, сморщилась. И мы засмеялись. А потом просто смотрели друг на друга. То ли от вкусной наливки или от пахучего байхового чая меня расслабило и накрыло каким-то облегчением, которого уже так давно не было.

Время шло ко сну. Я встала и повернулась лицом к кровати, перебирая пальцами бусы на шее.

От неизвестности все мое тело покрылось мурашками, и лишь легкий озноб ощущался по коже. Я стояла с приоткрытым ртом, так как через нос было сложно дышать. Дыхание участилось сильнее, и я думала, будто теряю сознание.

– Я буду очень аккуратен, – шепотом произнес Алексей, чуть касаясь губами моего уха, и посмотрел мне в глаза. Сквозь темноту я видела только блеск его карих глаз, будто они сверкали, переливались, слов для описания не подобрать. Ноги перестали меня держать, и я немного подкосилась, не чувствуя ничего за своей спиной, боялась потерять равновесие и упасть.

Сердце билось все быстрее и быстрее, будто хотело выскочить наружу. Я попыталась произнести его имя, но почувствовала, как мое тело обдало жаром, а потом легкой прохладой, это повторилось вновь и вновь. Из меня вырвался стон, но вызван он был вовсе не болью…

Утром я проснулась, как никогда, с облегчением и легкой ленью. Сквозь маленькие занавески пробивались чуть приглушенным серым цветом солнечные октябрьские лучи. Я встала и босыми ногами вышла на крыльцо, из ведра напилась воды, потянулась, вдохнула воздуха с запахом собранной осенней листвы и широко улыбнулась. Еще пару минут наслаждалась непередаваемой красотой, после чего решила приступить к домашним делам.

Алексея не было, воскресная школа. Я пошла неторопливым шагом за водой. Туман на реке постепенно рассеялся, а трава покрылась водяными каплями. Роса. Она сверкала в лучах солнца. Кругом стояла тишина, лишь только небольшой ветерок создавал звуки в камышах.

К вечеру вернулся муж. Он не скрывал своей улыбки на лице, а я, улыбаясь, смущалась, но от чего-то хотелось его обнять и поцеловать.

Так началась наша семейная жизнь. Я продолжала работать на ферме, вести домашнее хозяйство, читать книги, изучать языки, с какой-то легкостью мне все это давалось. Алексей уходил рано утром, а возвращался поздно. Мы, конечно же, стали общаться, не часто, но более открыто, как мне тогда казалось.

Алексей был из семьи бондаря, ремесло хорошо развивалось, производство бочек распространялось повсеместно. Параллельно ввели коньячное производство, товар пользовался спросом, росла прибыль. Благодаря накоплениям, родители могли позволить всем детям получить хорошее образование и дать возможность реализоваться в будущем.

12 3 4 Weiter

Жена врага

Глава 1. Маша

Глава 2. Алексей

Глава 3. Жена

Andere haben auch gelesen: