Buch lesen: «Целительница из Костиндора»

ГЛАВА 1

За бревенчатыми стенами ветхого домика все громче и громче раздавались крики обезумевших от ярости соседей.

Моя бабушка была в ужасе. Впервые за долгие годы я видела, как из ее белесых глаз текут крупные горькие слезы, как дрожит морщинистый узкий подбородок. Старушка, чьи руки всегда тряслись непроизвольно, сейчас сжимала крючковатые пальцы в замок, чтобы унять дрожь.

– Что ты наделала, Аннушка? – шептала она, и слезы капали с кончика носа. – Разве ж этому я тебя учила?

Я растерянно захлопала глазами. Стряхнула налипшее на пальцы тесто, вытерла ладони о фартук и сняла его.

Вот только вернулась из деревни и сразу принялась заводить тесто на пироги, и никто меня вслед не проклинал. С Лукерьей так и вовсе с улыбками помахали друг другу, когда я проходила мимо ее дома.

Так что успело приключиться за такой короткий срок?

Когда я решилась задать вопрос бабушке, разозленные невесть чем соседки уже долбились в хлипкую дверь. И, судя по звуку, вилами.

– Открывай, старая! – кричала Лукерья. – Открывай, иначе мы сами зайдем!

– Зачем? – вопрошала старушка, ища ответ в моих глазах. – За что ж ты так со мной?

А я не знала, что ей сказать. Я понятия не имела, что происходит.

– Навались, бабы! – заголосила Лукерья, и тут же в тонкую преграду ударилось что-то тяжелое.

– Аннушка! – крикнула бабуля и кинулась ко мне.

Я судорожно прижала к себе тощее старческое тело.

– Я ничего не сделала, ба, – всхлипнула я. – Что случилось-то?

– Ничего? – Старушка подняла на меня глаза, полные слез. – А как же Кузьма? Он всей деревне растрепал, что вы…

Договорить ей не дали. Под весом разъяренных женщин дверь не выдержала и слетела с петель.

Лукерья, моя родная тетка и жена Кузьмы, была крупнее всех своих подруг, и именно она первая бросилась ко мне. Удерживая в одной руке вилы, другой она одним взмахом оттолкнула свою мать к столу, повалила меня на пол, схватила за шиворот и поволокла за собой на улицу.

Теперь горячий страх обуял меня по-настоящему. Я завизжала, уперлась ногами в валяющуюся на полу дверь, зацепилась бедром за острый ржавый гвоздь и от боли вскрикнула еще громче.

Женщины плевались, тыкали в меня черенками, орали, и из того, что я могла расслышать за собственным голосом, поняла: мне конец.

Лукерья вытащила меня на крыльцо, сбросила в траву так легко, как если бы я была тряпичной куклой ее младшей дочери.

Я вскочила на ноги. Раненое бедро тут же отозвалось резкой болью.

– Выслушайте меня! – крикнула я во весь голос, но куда там – он потонул в хоре соседок.

– Будешь знать, как с чужими мужиками кувыркаться!

Лукерья замахнулась вилами. Черенок со звоном ударился о мою голову, и перед глазами запрыгали мушки.

– Я с ним не кувыркалась! – только и успела сказать я прежде, чем снова оказалась на земле.

Лукерья волокла меня за руку, ее подруга, Верка, помогала ей и тащила меня за вторую руку. От взбешенных женщин, тянущихся за нами, пришлось отбрыкиваться и бить их ногами, за что на меня вновь посыпался град ударов.

Яркое солнце слепило, и я жмурилась. Слезы текли по щекам, капали с подбородка на грудь, а бедро все сильнее ныло от боли, и она током прошибала каждую клеточку тела.

Бабушка бежала за нами так быстро, как могла. В ее возрасте бег был сродни чуду, но она почти не отставала.

– Отпустите ее! – кричала старушка. – Отпустите, не то худо будет!

Я не отрывала от бабули взгляда, пока она не рухнула в высокую траву.

– Ба! – взвизгнула я и снова дернулась.

Запястье, за которое меня цепко держала Лукерья, хрустнуло. В глазах потемнело, и я потеряла сознание.

Пришла в себя почти сразу, но уже в центре деревни. Звенел лай собак, встревоженных непривычной суетой. Где-то вдалеке замычала корова, а следом раздался детский плач.

И со всех сторон любопытные взгляды, взгляды, взгляды… Никуда от них не деться.

Я лежала на спине, расцарапанная кожа горела. К горлу подкатила тошнота. Руки, босые ноги и платье вывозились в пыли. Меня уже никто не держал, так что я попыталась встать, но на голову обрушился удар ногой.

– Лежи, тварь такая! – Противный писклявый голос Верки резанул по ушам.

Меня все же стошнило. Давящая боль в груди не давала вздохнуть, слабость в руках не позволяла приподняться снова.

– Я ни с кем… – Я закашлялась, сплюнула пыль. – Не кувыркалась! Кузьма пришел за настойкой, а потом…

Что происходило дальше, я почти не запомнила. Пинки, тычки, отовсюду сыпались проклятия и обвинения.

Я прекрасно знала, что случается с женщиной, которая залезает в кровать к чужому мужу: ее забивают камнями до смерти.

Но в чем моя вина?!

Первый камень бросила Лукерья. Она стояла прямо передо мной: высокая, грузная, с искаженным от злости вспотевшим лицом. В налитых кровью глазах читалось явное желание меня придушить, но по правилам я должна была умереть не от рук…

Ее камень угодил мне в ключицу. Тут же в бок уткнулись острые пики вил. Следующий камень отскочил от плеча и упал в пыль.

Слезы застилали глаза. Я изловчилась, дотянулась до камня, почти получилось его схватить, но одна из женщин наступила мне на руку и с силой вдавила мои пальцы в землю.

Крик вырвался из горла сам собой.

Камни сыпались на меня дождем, ругательства смешались в сплошную какофонию звуков. Я уже не могла разобрать, кто и что говорит, и только закрывала лицо от ударов.

– Стойте! – Злой голос моей бабушки я услышала бы и в шуме урагана.

– Уходи, старая, – сквозь зубы прошипела Лукерья. – Девку твою больную замуж никто не берет, так она на чужого мужика позарилась! Околдовала его, проклятая! Все знают – околдовала!

Я со стоном приподнялась, помогая себе левой рукой. Правая кисть распухла и не двигалась, да и лицо, кажется, заплыло. Или же зрение по какой-то причине ухудшилось, или удары в лицо были сильнее, чем я чувствовала.

Оправдываться перед соседками сейчас не было никакого смысла. Меня не услышат, мне не поверят. Не знаю, что Кузьма рассказал своей жене, но ему она верит больше, чем кому бы то ни было.

– Прокляну! – В крике моей бабушки слышалось отчаяние. – Пошли все прочь, иначе прокляну!

Я не видела – чувствовала, как женщины отступают. Их голоса становились тише, а ругательства уже не были такими уверенными.

– Ты что это, старая, удумала? – Лукерья наступала на мою бабушку.

Я сжалась в комочек, моргнула, и зрение прояснилось. Теперь я видела, что бабуля вооружена граблями, платок висит на шее, а седые волосы всклокочены. От слез пыль на ее лице размазалась дорожками. Костлявые руки изо всех сил сжимали черенок.

– Пошла отсюда! – Бабушка замахнулась граблями на Лукерью.

Тетка моя дурой не была и мать свою боялась. Не уважала, не любила, просто боялась.

На ее месте любой здравомыслящий человек, услышав от моей бабушки «Прокляну!», дал бы деру из деревни и никогда не возвращался.

Зло настроенные соседки, подружки Лукерьи, растеряв всю свою воинственность, разбежались и теперь наблюдали за происходящим из-за высоких заборов.

Лукерья отвернулась от матери. Бросила на меня колючий взгляд и сплюнула:

– Сдохнешь, будь уверена. И бабка тебе не поможет. Пакость вонючая.

Я уронила голову на землю. Со слезами на глазах прижимала к себе раненую руку и рыдала в голос, уже не сдерживаясь.

Вчера ночью Кузьма ползал передо мной на коленях и умолял помочь. Так просил, что я не могла отказать, за что и поплатилась.

Конечно, ни о какой близости с ним и речи не было.

Но почему он всем солгал?

Женщины ушли, испугавшись гнева моей бабушки, но я знала, что для меня еще ничего не кончено и уже ничего не будет как раньше.

Не камнями забьют, так задушат. Не задушат, так утопят. Не утопят, так сожгут.

Знать бы, что именно Кузьма сказал Лукерье, так ведь не признается.

Ну а его тайну я сохраню. Я поклялась молчать.

– Аннушка, золотце мое. – Бабушка отбросила грабли и опустилась передо мной на колени. – Вставай, милая, вставай. Пойдем домой, не бойся. Ничего больше не бойся.

Я слышала ее как сквозь толщу воды. Ревела раненым зверем, со слезами вымывая из души всю боль и весь стыд. Позор, которому меня подвергли, деревня не забудет еще долго.

– Бабушка, – я проглотила ком слез, – я ничего не сделала! Веришь мне? Между мной и Кузьмой ничего не было!

– Верю, я тебе верю. – Бабуля вытерла мои мокрые щеки маленькими ладонями. Пальцами, похожими на крючки, поправила мои растрепавшиеся волосы, обхватила лицо.

В ее глазах клубилась тьма. Я знала, что за этим следует, и мгновенно успокоилась. Скорее, для видимости, чтобы бабушка не натворила плохого.

– Бабуль… – Я шептала так, чтобы никто не услышал. – Ты что?.. Ба, не надо.

ГЛАВА 2

Старушка моргнула, тьма рассеялась, и глаза вновь стали белесыми. Такие почти ничего не видят, только различают очертания предметов. В возрасте моей бабушки это нормально – быть почти слепой.

– Они не стоят того, – просила я, мотая головой. – Не нужно!

– Ничего-ничего, все хорошо. – Сухонькие руки стиснули меня в объятиях. – Пойдем домой, Аннушка.

Я брела по деревне в тишине. Едва переставляла ноги, хромая на раненую. Баюкала вывихнутую руку, пальцы на которой посинели. Бабушка вылечит, не сомневаюсь. Синяки и ссадины пройдут, но что делать с душой?

Ее порвали в клочья. Раскидали под ноги деревенским, растоптали. И сегодня, да и многие годы спустя, в каждом доме будет обсуждаться блудливая девка, которая уводит чужих мужей.

Я и без того друзей не имела, а теперь со мной и разговаривать не станут.

Жалея себя, я остановилась посреди дороги. Прислушалась к шепоткам, доносящимся со всех сторон. Меня обсуждали, никаких сомнений.

Вскинула голову, посмотрела вперед. Туда, где на горизонте от земли и до самого неба тянулась Туманная завеса. Черная, как смоль. Непроглядная, как ночь. Со стороны похожая на стену дождя, с той лишь разницей, что никогда не движется. Словно застыла навеки.

– Ты не переживай, милая. – Бабуля приобняла меня за талию, и я поморщилась: даже легкое касание через платье отзывалось тупой болью в ссадинах. – Тебя больше не тронут. Не посмеют.

Впереди показался наш дом, расположенный на опушке леса сразу за деревней. Только бы дойти до него, спрятаться за стенами и больше никогда не выходить наружу.

Бабушка помогла мне преодолеть крыльцо. Я ступила на валяющуюся дверь, и та хрустнула. Тонкая, ненадежная. Сделанная абы как Митькой за бутылку спиртовой настойки.

В кухоньке, где на плите уже давно закипела вода в чайнике, а тесто в миске на столе поднялось, у стены располагался узкий топчан, застеленный ватным одеялом, с плотно набитой пухом подушкой.

С потолка свисали пучки трав – сушеных и свежих, собранных мною вчера. Знала бы, что сегодня придется лечить порезы, набрала бы ромашки.

Я присела на край топчана. Головокружение не давало сосредоточиться на старушке, которая суетливо доставала из чулана мешочки с травами, баночки с мазями и пузырьки с настойками.

Снова затошнило, и я легла. Туман перед глазами рассеялся, легкие вновь наполнились воздухом.

– Ба, я ничего не сделала, – шептала я.

Почему-то сейчас для меня важнее всего было объяснить родному человеку, что я и правда не виновата. Только ей, моей бабушке, а остальные пусть горят в аду.

– Раздевайся-ка, – попросила она, выставляя снадобья на стол.

Я поднялась, медленно и осторожно. Правая рука не слушалась, а одной левой стянуть с себя платье у меня не вышло бы.

– Резать надо, – сказала я, и из глаз снова брызнули слезы.

Бабушка засеменила ко мне. Ножом вспорола ткань моего единственного нарядного платья – белоснежного, в синий цветочек. Я надела его сегодня, чтобы пойти в деревню за мукой. Лучше бы сняла сразу, как только домой вернулась.

– Новое сошьем, – успокаивала меня старушка. – Еще красивее и пышнее. Ни у кого такого не будет!

Я ахнула, увидев свое оголенное тело. По коже расплывались фиолетовые пятна. Рана от гвоздя сочилась кровью, на нее налипла грязь и частички травы.

Бабушкины глаза вновь налились чернотой.

– Зато жива. – Я подняла глаза и посмотрела в лицо бабуле. – Я живая, ты меня спасла.

Старушка отложила нож. Ушла к печи, набрала в таз теплую воду. Принялась обмывать ссадины мягкой мокрой тряпочкой, а в глаза мне больше не смотрела.

– Я уже старая и скоро умру. Ты должна уметь защитить себя, понимаешь? Меня боятся, а тебя нет. Так быть не должно.

Я кивнула, морщась. Промывка ран и царапин приятной не была.

– Я уйду отсюда, – с горечью проговорила я. – Куда угодно, но уйду! Здесь мне жизни больше не дадут.

– Ты должна рассказать людям правду. Что случилось с Кузьмой? Почему он оклеветал тебя?

– Не могу сказать. Даже тебе.

– Клятву дала. – Старушка понимающе вздохнула. – Я по молодости так же ошиблась. Поклялась молчать, да пожалела потом. Тот человек, которому я помогла, всю деревню вырезал, а я не смогла о нем рассказать.

Я вздрогнула и широко распахнула глаза.

– Ты не говорила мне ни о чем таком, ба…

– Не могла, знаешь же.

– И до сих пор не можешь?

– Нет. Пока он жив – нет.

Я сама наложила на рану в бедре вонючую зеленую кашицу и замотала чистой тканью.

Бабуля права: жить ей осталось совсем недолго. Она уже намного меньше спит, да и засыпает перед самым рассветом. Тело перестает слушаться, зрение становится хуже, ноги то и дело подкашиваются. По утрам все дольше сидит у окна и смотрит на Туманную завесу.

Я останусь совсем одна среди людей, жаждущих забить меня до смерти. Раньше они на меня просто не обращали никакого внимания, а теперь их радости нет предела: я нарушила закон, установленный старостой, а значит, должна понести наказание.

Сейчас, пока бабушка со мной, мне ничего не грозит, но ей осталось совсем чуть-чуть. Может быть, день, а может, год.

Поздним вечером я лежала на своем топчане, отвернувшись к стене. Слушала, как в печи шипят поленья, пожираемые пламенем. В жаркие дни незачем было ее топить, и обычные люди печи не топили, но нам с бабушкой нужно сушить травы.

Впрочем, зачем они нам теперь? Раньше к нам каждый день приходили соседи: кто с сыпью, кто с жаром. Кто с чем. Бабушка может избавить от любой хвори. За лечение платили едой, и мы никогда не нуждались. Даже в годы, когда урожай погибал, у нас всегда была пища.

А теперь? Кто придет к целительнице, чью внучку едва не убили на глазах у всей деревни?

Только кто-то отчаянный. Кто-то, кто не боится, что старуха его отравит.

Внезапно поднявшийся ветер бросил в стекло ветку. Мои воспаленные нервы не выдержали, и я подскочила на месте. Заозиралась по сторонам, а когда глаза привыкли к темноте, слезла с топчана.

Прошлепала босыми ногами к бабушкиной комнате, прислушалась к хриплому дыханию. Бабуля не спит, я это знала, но все равно постояла еще несколько мгновений, чтобы убедиться, что она пока жива.

Я теперь часто так делала.

Вернулась к постели. Ветер завывал в печной трубе, всполохи огня плясали на стенах.

В стекло снова что-то стукнулось и брякнулось на завалинку, а следом послышалось царапанье в дверь. Днем мы прислонили ее к проему: отремонтировать самостоятельно будет сложно, а просить мужиков из деревни уже не получится. Никто не согласится.

За дверью совершенно точно кто-то был. От страха перехватило дыхание, а волоски на руках встали дыбом.

Я услышала, как заворочалась на своей кровати бабушка, и в этот момент царапающий звук повторился.

– Анка! – ворвался в темную комнату сиплый шепот.

Я расслабленно выдохнула, узнав по голосу свою подругу. Да даже не подругу, а просто единственного человека из деревни, который не смотрел мне презрительно вслед. Раньше такой была и тетка Лукерья, но теперь от нее мне доброты не ждать.

– Ты спишь? – Софья настойчиво царапала дверь.

Я юркнула к узенькому проему, осторожно отставила дверь в сторону и вышла на улицу.

– Не спишь, – радостно улыбнулась Софья.

В лунном свете ее золотистые волосы переливались серебром, а темно-зеленое платье казалось черным. Но я знала, какого цвета оно на самом деле: у Софьи кроме него другой одежды было немного. Это зеленое она надевала и на гулянки, и на похороны.

– Ой!

Подруга наконец заметила, как я выгляжу: в тонкой сорочке, под которой множество повязок, а лицо сине-фиолетовое и заплывшее. Благо хоть глаза открылись: бабушкины мази творят чудеса.

– Как же они тебя…

– Все нормально, – прервала я ее. – Почти не болит.

Подруга поджала пухлые губы, нервно затеребила косу. На какой-то миг мне показалось, что Софья чувствует себя виноватой за то, что со мной произошло, но я отогнала эту мысль. С чего бы ей быть виноватой?

– Ты пришла узнать, как у меня дела?

Я надеялась, что вопрос не прозвучал грубо, но, чтобы смягчить его, улыбнулась. Вымученно – разбитые губы полоснуло болью.

– И да, и нет. – Софья уставилась на меня, не мигая. – Хочу попросить у тебя такую же настойку. Ну… которую ты Кузьме подлила.

Я нахмурилась. Знала, что подруга влюблена в Митьку, а тот о женитьбе и слышать ничего не хочет. Мужику под сорок лет, скоро на погост, а Софья в свои восемнадцать цветет и пахнет. Но сердцу не прикажешь, и убедить подругу в том, что Митька ей не пара, невозможно. Я неоднократно пыталась.

– Какую еще настойку, Софья? – сквозь зубы прошипела я.

– Любовную. – Подруга захлопала невинными глазами. – Ты ж знаешь, как я Митяя люблю, а он… Помоги мне, Анка! Да если б я раньше знала, что ты можешь приворожить кого, я б сразу попросила!

Я опасливо обернулась на дверь, прислушалась: ни шороха, ни звука. Бабуля, может быть, уже заснула, и будить ее ни к чему. Я соскочила с крыльца и утащила Софью за ворота.

– Никакой любовной настойки у меня нет, – рыкнула я. – И между мной и Кузьмой ничего не было! Кому ты больше веришь: склочным бабам или мне?

– Но Кузьма сам сказал…

– Что сказал? Кому?

– Так всем! Всем, кто на мельнице сегодня был. Петру, Митьке, Верке…

– Короче!

У Софьи затряслись губы, глаза забегали. Она дернула рукой, в которую я вцепилась пальцами, и я ослабила хватку.

– Кузьма сказал, что околдовала ты его. Что он пришел к тебе за мазью от комариных укусов, а ты его чаем напоила. Чаем-то с любовным зельем! Мол, очнулся уже голышом в кровати, оделся и сбежал. А что не рассказал никому сразу – так испугался! Анка, опоила ты его, ну и что? Я ж никому не скажу! Мы подруги, правда ведь? Ты только помоги мне, дай эту настойку. Я замуж хочу, не хочу, как ты, всю жизнь в девках просидеть!

Звонкая пощечина заставила ее замолчать. Случайно это вышло: я разозлилась. Глаза горели от подступающих слез.

Подруга ахнула и раскрыла рот в немом изумлении, прижав ладонь к покрасневшей щеке.

– Анка, ты!..

Я зло скрипнула зубами, сдерживая слезы.

– Ты поверила тому, кто ни дня своей жизни не прожил без стопки самогона. Мы с тобой знакомы с самого детства, но ты поверила ему. Я не опаивала Кузьму, к чему мне это? Сама-то подумай!

– К тому, что ты уже старая, а мужика ни разу не было! – взвизгнула Софья, и ее крик разнесся над спящей деревней.

Залаяли беспокойные псы, откуда-то послышалось грубое «Заткнись!», и лай стал тише.

– Я не старая. – Горячие слезы текли по лицу, а я и не думала их вытирать. – А что мужика у меня нет, меня ничуть не беспокоит. И если бы я могла кого-то опоить любовным зельем, то это был бы Митька.

Я не хотела этого говорить. Видит бог, не хотела. Митяй меня вообще не привлекал как мужчина, да и Кузьма, в общем-то, тоже. Но Софья позволила себе оскорбить меня, и я почувствовала острое желание уколоть ее в ответ.

Когда опомнилась, стало уже поздно. Софья бегом скрылась в темноте, и только удаляющийся глухой топот напоминал о том, что мгновение назад она была здесь.

Я вытерла мокрые щеки, резко развернулась и быстрым шагом влетела в дом. Дверь едва не рухнула на пол, мне удалось вовремя ее удержать.

Завтра утром, а может быть, уже даже прямо сейчас вся деревня будет обсуждать, что я влюблена в Митяя. Надеяться на то, что эта новость перекроет предыдущую, не стоило. Скорее, она только разожжет и без того лютую ненависть женщин.

Митяй многим нравился. Да, он выпивал, и довольно часто, но был рукастым и добрым. Когда коровы с пастбища сбегали, так он самый первый шел их искать. А когда лисы подрали куриц Веркиных, Митяй отдал ей трех своих лучших несушек.

Митька мог бы стать отличным мужем, но жениться не хотел.

А тут такая новость: девка, которую побили за то, что она залезла в кровать к чужому мужу, вдруг оказалось, любит завидного холостяка!

Чудом будет, если за мной снова не придут с вилами.

Права бабушка: меня должны бояться так же, как ее. В конце концов, именно я стану целительницей в деревне после нее. Без меня здесь все зачахнет, и, стоит мне только отвернуться от соседей, уйти отсюда куда угодно, от деревни останется только пыль.

– Аннушка? – Слабый голос бабули выдернул меня из размышлений.

Я бросилась в спаленку, опустилась перед кроватью на колени.

– Что, ба?

– Кто приходил?

Бабуля дышала тяжело и часто, ее трясло.

Я растерянно смотрела на то, как вздымается ее грудь под одеялом, и что-то щелкнуло в моей голове.

– Ба, ты как себя чувствуешь?

– Софья, да? Софья приходила? – Ее дыхание прерывалось, она не могла открыть глаза. – Аннушка, догони ее, скажи, что ты солгала. Ты одна остаешься, совсем одна. Она не должна рассказать никому, что ты Митяя любишь. Убьют ведь тебя, и я помочь уже не смогу…

– Ба! – Я схватила тощие руки старушки и ужаснулась: такими холодными они были. – Что принести? Скажи, что болит? Грудь? Живот? Ты не можешь дышать? Бабушка!

Бабуля захрипела. Задергалась. Я вскрикнула и вскочила на ноги.

– Ба!

Она вздохнула в последний раз и затихла. Комната погрузилась в звенящую тишину.