Buch lesen: «Девочка Грома. Любовь – ненависть»
Глава 1
Вот я дурёха, что попёрлась сюда с Лялей. Но она говорила, здесь всё прилично и безопасно, а по факту приехали в какой-то притон с бандюками, и, если бы не Громов, неизвестно, кто бы сейчас был на его месте и тащил меня в пустую комнату для известно чего.
– Пусти! Я с тобой никуда не пойду!
– Пойдёшь.
– Не пойду.
Схватив меня за локти со спины, он тащит по длинному коридору.
– Пойдёшь, как миленькая.
Острыми каблуками туфель царапаю рябой линолеум, настойчиво упираясь ими в пол.
Громов разворачивает меня к себе, наклоняется ниже, наши лица совсем близко друг к другу. Мне хочется отшатнуться: от его силы, от его гнева, от его притяжения. Когда-то давно я столкнулась с ним лицом к лицу. Побывала в его руках. И вот опять. Он слишком рядом. Слишком близко. Громов умеет подавлять, но и я научилась сопротивляться. Его глаза пылают от гнева, в моих – отчаяние и испуг. И в то же время я нахожу силы сопротивляться.
– Нет, ты не имеешь права так со мной обращаться!
Дёргаю рукой, но Юра держит её очень крепко, очень сильно, до боли в костях. Ах, как мне хотелось, чтобы он до меня дотронулся, но не так. И не здесь, если уж на то пошло.
– Гром, какие-то проблемы с бабой? – проходящий мимо мужик широко улыбается, демонстрируя внушительную щербину между верхними зубами.
Юра останавливается, и я затихаю, не желая привлекать особо пристальное внимание левого чувака.
– Всё нормально, Новый, – кидает Громов.
В короткой фразе мне слышится «отвали, сам разберусь». А тут иначе и нельзя. Сразу понятно, у кого какой авторитет.
– Несговорчивая? Помощь в убалтывании нужна? – грязно ухмыляется, окидывая меня сальным взглядом с головы до ног.
Мне тут же хочется одёрнуть короткую юбку и прикрыть не супер-откровенный, но всё-таки низкий ворот футболки.
Перестаю вырываться, готовая уже прятаться за спину Юры. Он, по крайней мере, никогда не смотрел на меня так.
– Да уж сам справлюсь.
С этими словами Громов вталкивает меня в комнату, куда пытался затащить до этого. И я поддаюсь, потому что осознаю: другой вариант – вернуться в зал с великовозрастными кабанами, от которых меня оторопь берёт.
Внутри одинокий кожаный диван и низкий столик перед ним. Окно наглухо зашторено. Обои в мелкий цветочек освещаются единственной лампочкой Ильича, висящей по центру на тонкой проволоке.
Накрываю ладони щеками, прохожу глубже, хочу отодвинуть ярко-алые занавески и посмотреть, куда выходит окно, но Громов резким «эй» притормаживает меня.
– Не высовывайся. Присядь, – кивает на диван, затем без улыбки добавляет: – А ещё лучше приляг.
– С чего?
– С того!
Смотрю на него исподлобья.
– Ты моя на сегодня. Я тебя выкупил. Забыла? – это он чуть ли не выплёвывает.
А на меня против воли нападает странная дрожь. Не от ситуации, конечно. Всего лишь от пары слов.
Сколько раз я мечтала услышать от Громова «Ты моя» даже не сосчитать!
Моя не на сегодня, естественно, а моя навсегда. От другого Громова. А не от этого. Он всегда был резким и дерзким, сколько его помнила, но сейчас стал опасным. И непредсказуемым.
Тогда это был, видимо, не наш случай. Я для него всегда была слишком маленькая, слишком худосочная, слишком глупая, слишком простая, слишком не такая, каких он обычно любил. А сейчас странный интерес в его взгляде меня пугает.
С вызовом смотрю на него, пока иду к дивану и ложусь. Реально ложусь.
– Ноги раздвигать? – задиристо, прекрасно понимая, что нарываюсь.
Лицо Громова будто темнеет. Глаза у него зелёные, тут полумрак и цвет не разглядеть, но я знаю, что это так. Зелёные, дикие, непокорные. Как он сам.
– А ты уже научилась, Илона? – с хрипотцой и издёвкой.
В его голосе я будто слышу нечто большее. И это меня пугает.
– Придурок, – сквозь зубы, но пальцами подхватываю край мини-юбки резинки и безуспешно тяну вниз к коленям.
Тёмный материал настойчиво возвращается на место, собираясь в неровные складки.
Пока я увлечена одеждой, не замечаю, как Громов приближается. Его ладонь ложится мне на плечо, пригвождая к дивану. То место, где меня касаются его пальцы, горит.
– Я тебя спас, а ты обзываешься, ай-яй-яй, – выговаривает с интонацией воспитателя.
Такое ощущение, что он планирует меня отшлёпать. И я сглатываю, очень надеясь, что ощущение таковым и останется.
– А я не просила, – еле слышно говорю в ответ.
– Вернуть обратно?
Он отстраняется, но тёмный силуэт нависает надо мной и диваном. Замираю, не понимая, чего от него ожидать. Я ведь не думала встретить его в подобном месте, а он вон с какими людьми якшается.
– Нет, не надо возвращать. Мне и тут неплохо лежится.
Разыгрываю из себя дерзкую и отчаянную. А у самой поджилки, словно у кролика трясутся.
Гром меня реально выкупил и может делать, что хочет.
Вздох разрезает воздух: усталый и обречённый. В нём всё: нежелание возиться со мной, оценка моего умственного потенциала и, возможно, что-то ещё.
– О чём ты думала, когда сюда пёрлась?
– Я не знала… – в горле пересыхает, а на глаза набегают слёзы, впервые за этот вечер. – Н-не знала, куда…
Уже и заикаюсь.
– Не знала, куда едешь? – в его голосе появляется толика теплоты.
– Не знала, – шёпотом подтверждаю.
Юра садится на диван. Мы молча смотрим друг на друга. Я тяжело сглатываю, давя практически болезненный узел в горле. Комок невысказанных чувств.
«Почему он? – это бегущей строкой, будто курсы валют над обменником, мчится сквозь мой мозг. – Почему всегда он?»
И вот надо же попасть в эту идиотскую ситуацию! Я бы вырвалась, убежала, как-нибудь бы выкрутилась, но нет… Нужно было нам прямо лоб в лоб в этом притоне столкнуться!
Так что Юра теперь знает, что я в неё попала!
А если б не было его здесь, кто б меня спас?
Я реально идиотка. Он прав.
Ладони взмывают к горящим щекам, а они оказываются мокрые. Выходит, я нюни распустила, а сама не заметила? Как так? Тру глаза отчаянно, наверняка, размазывая ровные стрелки, которые с таким усердием рисовала, думая, что мы едем в какое-то прикольное место.
Да уж… хороший прикол вышел. На все сто баллов, так сказать!
– У-и-и-и-и, – вырывается сквозь стиснутые зубы, напряжённые губы дрожат и кривятся. – У-и-и-и-и.
На мою макушку ложиться тяжёлая ладонь. Коротким то ли вздохом, то ли всхлипом впускаю воздух в напряжённые лёгкие.
– Не надо, Илона, не плач, – раздаётся совсем близко. – Не надо.
Его рука гладит по волосам, смахивает слёзы со щёк. Медленно, ласково, с добротой.
– Не надо. Всё будет хорошо.
Он отводит волосы с виска. Пальцами скользит по коже. Я чуть оттаиваю, убаюканная его лаской.
– Не будет, – упрямо спорю с заложенным от слёз носом. – Ни черта не будет хорошо!
– Будет. Обязательно будет, – мягко убеждает, продолжая свои поглаживания, и я расслабляюсь.
А потом его пальцы вдруг ныряют за ворот футболки и с силой дёргают. Мне больно, ткань трещит, впиваясь в нежную кожу, испуганно кричу, пытаясь сесть. Но ладонь Юры опять отправляет меня в горизонтальное положение.
Господи, что происходит? Как же я настолько потеряла бдительность?
Глава 2
Я машу руками, пытаюсь отбиться, но что я могу? Он держит крепко. Ещё и ухмыляется.
– Отлично…
– Что отлично-то?!
– Тихо!
– Ты мне одежду порвал.
– Не целку же, – усмехается, а краснею.
Позорно так, становлюсь цветом, как свёкла, как плотные алые шторы этой комнаты.
– Или там уже нечего рвать?
– Иди в зад! – реагирую молниеносно, отпихивая его руку, внезапно вернувшуюся к мягким поглаживаниям моих волос. – Не твоего ума дело!
Громов усмехается.
– А как же твои обещания? Юра, я ваша навеки?
– Я была не в себе! Забудь! Сколько мне было? Шестнадцать?
– Что-то рано на тебя склероз напал, не так много времени прошло. Два года?
Ну да, мне уже восемнадцать, а ему двадцать три, и между нами пять лет разницы, два года его армии, шатаний непонятно где и гигантская пропасть предубеждений.
Он всегда был дерзким и резким, а теперь стал откровенно опасным. У меня мурашки от его взгляда. Никогда не понимала, что у него на уме. А слова, вылетающие из него… Что делать? Как их воспринимать?
Громов поднимает вверх руки, потягивается, затем массирует, видимо, уставшую шею. Его русые волосы коротко стрижены, а когда-то он носил чёлку и выбривал молнии на висках. Гром и молнии, блин!
– За футболку прости, – усмехается, – надо же местным показать, что я воспользовался своим приобретением по назначению. Не переживай, я тебе новую куплю. Футболка – не целка, восстановим.
Хочу врезать ему по роже, молниеносно сажусь, пытаясь выцарапать ему глаза за гадкие слова, но Юра ловит мои руки одной своей ладонью и пинком отправляет обратно лежать на спине.
– Ты, чё, завелась? Выдохни, рядом со мной безопасно. И подвинься, я тоже прилягу. Но сильно не расслабляйся. Будешь задом своим елозить, передумаю. Воспользуюсь тем, что купил. Ещё не решил, что с тобой делать, девочка.
Он устраивается с краю, лежит, заложив руку за голову, а я жмусь к спинке дивана, свернувшись в клубок. Сколько мы тут будем? Наверное, столько, сколько он сочтёт нужным. А дальше? Бросаю короткий взгляд в его сторону. Как он будет меня отсюда выводить?
Юрка достаёт сигарету, прикуривает, пуская кольца дыма в пространство. Словно заворожённая смотрю на ровные «бублики», которые он выталкивает изо рта силой дыхания. Они поднимаются к потолку, становясь шире и шире, пока не теряют форму, матовой дымкой расплываясь над нами.
Я не пойму, сильно ли изменился Громов? Мы не виделись два года с хвостиком. Знаю, что он вернулся из армии и уехал в Питер. Когда навещал отца в Ломоносове, старалась держаться подальше от его дома. Последнюю нашу встречу вспоминаю, как страшный позорный сон. Видимо, и эту новую можно окрестить так же.
Ладно, по крайней мере, одного он добился: не дал истерике разыграться, потому что рыдать я перестала.
Лежу и думаю, каким образом умудрилась вляпаться в эту грязюку? Всегда разумная, рациональная, осторожная, боязливая, подозрительная… и так попала!
Хотя, может, я вовсе и не такая, а всего лишь считаю себя таковой?
Кто бы мог подумать, что Ляля так подставит!
С Лялей, то есть Алёной, мы познакомились, когда поступали в педагогическое училище, только я попала, а она – нет. Наши пути могли бы разойтись, но мы продолжили общаться. Ляля решила подождать ещё год, никуда больше не подавалась, а я пробовала в пару институтов, но не прошла по конкурсу.
Какой выбор у меня был? Мать учитель, ну и пусть сейчас молоком в ларьке торгует, там больше платят, и я туда же. По стопам, как говорится.
Жмурюсь недовольно. Вот заняться больше нечем, как размышлять тут о прошлом и будущем!
О настоящем думать надо. О том, что произойдёт, когда мы выйдем из этой комнаты.
Краем глаза поглядываю на Грома, но он молчит. Докурил и, закрыв глаза, лежит спокойно. Будто бы даже спит.
– Юр? – тяну тихонько.
Ноль реакции.
– Юра?
Заснул, что ли, реально?
– Юр? – протягиваю руку, и вскрикиваю, потому что его ладонь выстреливает вверх и ловит моё запястье.
Сжимает сильно, но терпимо, а потом отпускает.
– У меня нет настроения разговаривать.
У меня нет настроения разговаривать, тьфу ты какой, – это я про себя повторяю.
Иррационально злюсь на Громова, с недовольным вздохом утыкаюсь носом в спинку кожаного дивана.
Ну и молчи, зараза, считаешь себя лучше остальных, да? Спас, облагодетельствовал? Теперь что, хочешь, чтобы я в ноги твои кланялась? Или свои раздвинула?
Это всё проносится в моей голове, конечно. Озвучивать такое не стану. Что я, враг себе?
Слёзы обиды наворачиваются на глаза. И паника подступает.
– Как я домой доберусь? – сдавленно спрашиваю. – Я даже не понимаю, где мы находимся.
– В Лопухинке мы, – вдруг раздаётся за плечом. – Я тебя довезу, не переживай. Через час-полтора выйдем. Надо чтоб мужики разошлись, а то тебя не выпустят. Пусть забудут о твоём присутствии и свалят. А то по рукам пойдёшь, дурочка.
Точно… я дура. И слышать это от Громова вдвойне обиднее.
Сегодня Ляля заехала за мной вместе со своим другом.
– Эм, думала, мы вдвоём поедем, – настороженно спрашиваю, плюхаясь на заднее сиденье белой шахи, чьи дверцы изрешечены круглыми ржавыми дырами, похожими на отверстия от пуль.
Может, это они и есть? Я уже ничему не удивляюсь.
– Митька только подкинет. Да, Митяй? – Ляля обнимает его со спины, сидя позади водительского кресла. – У него сегодня много дел, всю ночь бомбит в Рамбове.
Вообще мы живём в Ломоносове, но местные часто его между собой Рамбовом называет, что пошло от старого названия города Ораниенбаум.
– Пятница, вечер, всегда активно.
Впервые вижу этого Митяя, хотя, возможно, он откуда-то с области. Мне не нравится, как он пристально меня разглядывает, оценивающе даже как-то.
– А это Илона, кстати, – знакомит нас Ляля. – Будущий учитель начальных классов. У меня-то не сложилось.
– Ну какой из тебя учитель, Ляля, – зыркает Митяй на неё. – Чему ты научить можешь? Пить, курить и трахаться? – Ржёт, словно лось. – Я, кстати, любя, не обижайся. Но не твоё это.
– Мать говорит, профессия нужна, – тянет Ляля, – хотя её же в первых рядах под зад коленом с завода пнули, когда сокращения пошли. Но она у меня такая… полы мыть не будет, – вскидывает гордо голову. – И я не стану.
Думаю, а чего такого в полах? Моя, вон, мыла, когда нужда заставила. На ткацкой фабрике с шести до восьми утра убиралась. И меня с собой таскала, потом в школу вела.
– Ладно, Митяй, едем, хватит базарить, – шлёпает Ляля его по плечу.
И мы мчимся, по Ленинской, мимо парка, то и дело ныряя из света в темноту, потому что половина фонарей не работает.
Едем мы довольно долго. Митяй молча подгазовывает. Из магнитолы, проглотившей кассету наполовину, рвётся новый хит. Сегодня душно, днём вообще, будто в бане было, а парни поют про тучи. От дождя бы я не отказалась. А ещё лучше от ливня. Сейчас начало июля, и жара стартанула сразу под тридцать. Ещё и комета эта дурацкая… Поднимаю глаза в небо, но мы на центральном шоссе, и её пока не видно.
Все новости об этой комете. Кто-то реально ждёт конца света. Хотя мать моя говорит: куда уж хуже?
Ляля треплется про родаков. Кажется, это её болевая точка.
– Достали! – завершает коротко. – Хочу съехать от них.
– Есть куда?
– Пока нет. Замуж выйду и свалю.
– За кого?
– Да вон за Митяя. Мить? – двигается на самый краешек сиденья, снова обвивая плечи парня руками. – Возьмёшь меня в жёны-то?
– Дура, руки убери! Впишемся ещё куда-нибудь! – рявкает её Митяй.
– Фи… – презрительно тянет Ляля. – Я и сама за тебя не пойду. Грубиян!
– Тут темно, как в жо… – тут мне хочется прикрыть ушки руками, и я отворачиваюсь к окну.
В принципе, с Митяем мне всё понятно. Он как большинство местных ломоносовских пацанов. Что у них в головах? Ларёк, с друзьями в Бронке позависать, да от бара до квартиры прогуляться?
Ляля складывает руки на груди, та поднимается в вырезе платья, на коже блестит золотая цепочка. Отчаянная Ляля, я б с таким богатством в клуб не пошла. Сорвут ещё! У нас одной девочке в группе серьги сдёрнули практически вместе с ушами. И это было среди бела дня возле метро!
– Ты документы подала? – спрашиваю у Ляли, она ведь собиралась по новой в Некрасовское поступать.
– Нет ещё, – морщится, – вторым потоком пойду. Слушай, хватит про учёбу. Не хочу!
– Как скажешь.
– Мить сделай погромче! – хлопает друга по плечу и поднимая руки крутит запястьями, где брянькают часы на тонком металлическом ремешке. – Вечером, вечером, делать было нечего, взяли мы сбросились и пошли в кабак. – Илонка, подпевай, – поддевает локтём.
– Эм… я слов не знаю.
Да и уж честно говоря, не слушаю такое. Отворачиваюсь к окну.
Тёмный лес по краям дороги кажется чужим и неприветливым, на небе россыпь звёзд, далёкая Луна, да комета Хейла-Боппа, распушившая свой длинный хвост.
Это уже вторая комета за год. Ух, разлетались. Не к добру это… не к добру!
– А куда мы едем? Не в сторону города разве? – оборачиваюсь к Ляле.
– Скоро будем, не боись! Место клёвое! Тебе понравится! Клуб небольшой, но очень популярный, – с хихиканьем лезет обниматься. – Очень… очень… популярный. И контингент – огонь!
И я думаю, не выпила ли она чего лишнего? Ляля любительница коктейлей типа «Браво». Меня от газированного алкоголя мутит, а ей по кайфу. Тут мы разные.
Поэтому чем больше общаюсь с Лялей, тем сильнее могу согласиться с Митяем. Учитель из неё не выйдет. Хотя вот моя мать говорит, что педагоги они ещё те любители заложить за воротник. Работа, мол, тяжёлая. Но мама лично это дело вообще не любит. Тут я в неё пошла.
Довольно скоро мы останавливаемся перед кирпичным забором. На неустойчивых каблуках, в которых итак то ходить сложно, я делаю пару шагов по крупному насыпному камню.
– Эм… Ляля? Куда мы… – я хочу сказать «приехали», но Ляля, качая блондинистой кудрявой головой, хватает меня под локоть и тащит к воротам. – Что-то не похоже на клуб…
– Ксюша, Ксюша, Ксюша, юбочка из плюша… – подпевает она старому хиту, вырывающемуся из сипящих динамиков шахи. – Рус-с-сая коса-а-а-а… Пошли, Илонка, тебе понравится.
Калитка в воротах приоткрывается, и мы шмыгаем за неё. Стоит ей закрыться за нашими спинами, а мне вперится взглядом в бугая с толстой шеей, понимаю, что ни черта мне тут не понравится.
Очень хочется развернуться и драпануть в обратном направлении.
Но мышеловка уже захлопнулась.
– О… новых чик подвезли, – басит мужик-гора, и я отшатываюсь. – Очень хорошо.
Оскал на его лице не сулит ничего хорошего.
– Я, пожалуй, пойду, – пытаюсь вслепую нашарить ручку калитки, но малоэффективно.
– Не туда идёшь, – тяжёлая пятерня бугая ложиться на моё плечо.
– Нет, я именно туда, обратно, – настойчиво вырываюсь, но пальцы впиваются сильно-сильно.
– В дом быстро! – командует, затем добавляет многозначительное: – А то хуже будет.
Не слушаюсь, упираюсь, и ему приходится практически тащить меня. От забора до кирпичного главного дома метров семь. Краем взгляда успеваю уцепить ещё несколько построек: сарай, что-то типа времянки, крытая беседка.
Ляля идёт без сопровождения. Сама и добровольно.
– Илонка, – кидает мне. – Хватит по барам шататься, не наш это уровень, – подмигивает.
А какой наш? – хочется спросить мне. – Приехать на дачу к браткам, чтобы… Чтобы что?
По спине струится холодный пот, начинаю дышать коротко и рвано. Паника захлёстывает всё тело, горло сжимается.
Господи! Во что я влипла!
Это как страшный сон. Если ущипну себя, проснусь?
Но нет… Яркий свет прихожей, куда меня вталкивает бычара, отрезвляет сильнее холода и щипков.
– Ляля, – хватаю подругу за запястье, та недовольно вздыхает и разворачивается.
– Что?
– Я на такое не подписывалась.
– Ой, хватит из себя недотрогу строить. Ничего страшного не произойдёт с тобой. Не сахарная, не растаешь.
– Ты сама-то в это веришь?
– Да, я тут уже была. Ребята добрые, хорошие, щедрые.
Теперь уже Ляля хватает меня за запястья и тянет к себе, чтобы жарко и убеждённо шептать на ухо.
– Мой тебе совет, Илона, выбери одного. Кто понравится выбери. Или самого безопасного. Первый раз оно тогда не так страшно будет. Они первый раз не обижают. Выбери, короче. А если не выберешь, то могут по кругу пустить, или кто пожёстче возьмёт, потом шестёркам своим отдаст. Такое тоже бывает. А выберешь сама, так если хорошо себя покажешь, то и в постоянные попадёшь. Ребята своих не обижают. Стань своей. Своей станешь, будешь, как сыр в масле кататься. Ты девка симпатичная. Всё будет хорошо. Расслабься, – она хлопает меня по плечу, желая успокоить. – И не делай глупостей.
Но мне с каждым её словом всё хуже и хуже. Паника уже не просто змеёй сдавливает сердце, она рвёт один за одним натянутые нервы, удерживающие спусковой крючок истерики.
Задыхаюсь… я задыхаюсь. От ужаса, от того, куда и зачем меня притащила Ляля.
В голове гул, как на вокзале. В мозгу бьётся одна мысль – бежать!
Бежать! Сейчас! Немедленно!
Я разворачиваюсь, хватаю ручку двери, дёргаю, но там… закрыто. Она не поддаётся. Ни на себя, ни от себя. Я колошмачу руками в дверь, дёргая, как бешеная, эту чёртову ручку.
Ляля за моей спиной смеётся. Есть в этом пьяном смехе нечто дьявольское.
Да! Я в аду! В аду!
Метаюсь, как ненормальная, по холлу в поисках другой двери или окна, которые бы вели на улицу, но второй выход отсюда – это в дом, полный неизвестно кого.
– Нет, нет! Выпустите. Я хочу уйти. Выпустите! – как птица бьётся о прутья клетки, так я налетаю на дверь, то плечом, то бедром. – А-а-а! – срывает тормоза, и я, кажется, верещу от ужаса.
