Лекарство от амнезии

© Татьяна Соколова, 2017

ISBN 978-5-4474-5854-6

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Дефекты

Запах хвои, и маленькие иголки, осыпавшиеся на ковер и втыкающиеся в голые ступни, заставляют физически чувствовать приближение праздника. Я всматриваюсь в темное окно, за которым, как феи, порхают снежинки, и жду. Не Деда Мороза, а папу, хотя иногда это одно и тоже. Он должен вернуться из командировки. Мама ведет переговоры по телефону и, видимо, отсылает подарки всем знакомым, потому что в нашу квартиру то и дело поднимаются двое в черных костюмах и забирают коробки. Они напоминают горилл, которых я видела в зоопарке, когда мы были там с папой, но ни капельки не забавные, и мне быстро наскучивает наблюдать за ними. Я снова переключаюсь на фонари за окном, блестящий снежный ковер, который превращает обыкновенную улицу в волшебное снежное царство. Я представляю, как снежные сани с шашечками несут папу из аэропорта, как Снежная Королева преследует его, чиня препятствия, но он все равно прокладывает путь, спеша в теплый уютный дом, где горит огонь на плите, и свистит чайник, приглашая к столу.

Зашебуршала подарочная обертка в руках одного из верзил, и я повернулась, чтобы, выяснить, в чем дело. Черные шкафы выгребают подарки из-под елки. Наши подарки, которые мы готовили к Новому году.

– Не троньте! – мои руки бросились спасать подарки из плена.

Я уцепилась за нижнюю коробку, предназначенную отцу, и потянула ее с силой, смахнув всю пирамиду на пол. Коробки разлетелись, как кубики, сообщив маме, что погрузка дала сбой.

– В чем дело? – спросила она, не отрывая трубку от уха.

– Они…, – жалобным голосом я принялась рассказывать о творящемся безобразии, но мама оборвала меня, не дав договорить.

– Делайте, что приказано. Я сама тут разберусь, – она неловко выхватила большую синюю коробку из рук громилы.

Крышка сорвалась, как сброшенная шапка, а содержимое высыпалось на пол. Футболка, на которой я написала: «Папа, с Новым годом!» была без сожаления придавлена грязным ботинком. Раздавленная пополам крышка, смятая и жалкая, лежала на полу, сочувственно глядя на меня. Предметы были гораздо более живыми, чем люди.

– Это же… папе.

Когда что-то происходит, кто-то меня пугает, я замолкаю или начинаю заикаться. Не то, чтобы мне нечего сказать. Слова и эмоции переполняют меня, но я не могу подобрать нужные, и вся замыкаюсь внутри своих переживаний. Закрываюсь наедине с ними в темной комнате, сижу и боюсь. Жду, что кто-то придет и отопрет замок, выпустит меня, объяснит почему, такое происходит. Но никто не приходит, и я продолжаю сидеть в немом безмолвии.

– Женя, послушай, сегодня мы уезжаем. У тебя будет новый дом и новый папа, – сообщила мама, будто она была Дедом Морозом и только что преподнесла мне подарок, за который я должна была поклониться и поблагодарить, – И столько маек и красок, сколько ты пожелаешь.

Я пыталась осознать сказанное мамой. Новый дом и новый папа. В Новый год все самое новое и самое – самое. Внутри меня все негодовало, и я чувствовала жжение в уголках глаз, будто меня посадили в кипящую воду и просили кричать от восторга, когда все вопило от боли.

Я смутно помню дорогу к этому новому дому и новому счастью, которое мне было обещано. Глаза застилали слезы. Я думала об отце, как он войдет в пустую квартиру, увидит грязную скомканную майку на полу и прочтет: «Папа, с Новым годом!»

Он будет совсем один, далеко от нас. Никто не принесет ему конфету из сладкого подарка, не разломит ее пополам и не поделится долькой мандарина, никто не обнимет и не поцелует, не усядется на колени и не засмеется, когда его щетина защекочет шею.

В новом доме была громадная, в потолок, елка и гигантская башня подарков, выше меня ростом. Мама представила нам нового отца. Он был вылитый Карлсон, толстый с пухлыми руками. Совсем не походил на папу. Мой отец никогда не носил украшений, а у нового незнакомого господина на руках было два громадных перстня. Папа в домашней обстановке предпочитал удобные трико и майку, а незнакомец был в рубашке и брюках, будто семейный ужин был очередной сделкой, которую он собирался заключить.

Сестра вертелась и осматривала новый дом, как новый наряд, со всех сторон. Она вела себя точно так же, как в магазине, когда нам обновляли перед школой гардероб. Хватала все и пробовала. Как меня не пытались разговорить, я молчала, и когда все смеялись, хмурилась. Я не бросилась открывать подарки, которые выставили передо мной, как гору золота из пещеры разбойников. Карина открывала и получала их за двоих. Я скрестила ноги и сидела на полу, раскачиваясь вперед и назад, как неваляшка и механически повторяя беззвучное «папа». Я знала, что нервирую этим толстого Карлсона, и намеренно продолжала качаться.

– Она что больная? – спросил он у мамы, беря ее под локоть и отводя в сторону, – ты можешь заставить ее прекратить? Что скажут мои друзья, когда придут на ужин?

Мама взяла сестру за руку, а меня ущипнула за кожу выше локтя и подтолкнула в сторону детской.

– Ты просто невыносима, – прошипела она мне в лицо, – Я тебе уже сказала, что в ближайшее время ты его не увидишь, хочешь ты этого или нет. И лучше тебе с этим примириться и прекратить эту молчаливую забастовку. Она меня только нервирует, – она толкнула меня в спину, – Давай, давай, пошевеливайся.

Я споткнулась о порог и упала на белый пушистый ковер. Обстановка дома напоминала больничную палату. Все светлое или до блеска начищенное, будто здесь находились не люди, а пациенты. И я была в категории умалишенных, которым требовалось провести прочистку мозгов.

Мама усадила сестру на кровать, а сама села рядом. Меня не пригласили. Я так и осталась сидеть на ковре, смотреть, как они возвышаются надо мной, будто с вершины горы пытаются докричаться.

– Я хочу рассказать вам все честно, – мама тяжело вздымала грудь, будто правда давила на нее.

О какой честности она говорит? Мы всегда были вместе у праздничной елки. Она испортила праздник – сломала семью.

– Ваш отец изменял мне на протяжении долгих лет. Он сам добровольно разрушил нашу семью, отказался от того, что имел, значит, не ценил и не любил. Вы ему нужны только для того, чтобы насолить мне.

Мама пыталась доказать, что отец плохой. Может, он и был плохим мужем, но никогда плохим отцом.

– Посмотрите вокруг. Кто о вас действительно заботится, так это Валентин. Он накупил целую гору игрушек к вашему приезду, – мама указала на открытые полки с коробками, в которых уже рылась моя сестра, считавшая разговор не имеющим к ней отношения. Она же ничем не заслужила наказания.

– У вас у каждой будет по отдельной комнате, игровая… – она перечисляла еще что-то, но я ее не слушала.

Отдельная комната? Мы делили комнату на двоих и ни разу не говорили, что нам тесно. Мы же близнецы, нам не может быть тесно друг с другом в одной комнате, после того, как мы умещались вдвоем в одном животе. Нас хотят разделить?

Меня охватила паника, и я замерла с широко распахнутыми глазами. Мама отнесла это на счет радостного удивления, и почесала меня по голове, как треплют щенка.

– Я знала, что ты у меня умная девочка, и все поймешь. Так будет лучше для всех.

Я подошла к полкам с игрушками и открыла упаковку фломастеров.

– Совсем другое дело, – мама поцеловала меня в макушку, – Хорошо, что ты одумалась. Неприятно было бы пропустить праздник из-за всяких глупостей.

Что она называла глупостями? Моего папу? Я заскрипела фломастером по бумаге.

– Что ты рисуешь? – спросила мама, выглядывая из-за моего плеча.

Я развернула к ней картинку с огуречными человечками. Большой и высокий, с короткими палками волос, держал за руки двух маленьких. Под картинкой четко и ясно было написано: «хочу к папе» и три кричащих восклицательных знака с надеждой, что услышат.

– Ты опять за свое?!

Мама выхватила листок и разорвала в мелкие клочья. Как хлопья белого снега, они посыпались на меня сверху. Меня не услышали.

Мама даже не пыталась больше быть спокойной и открыто выражала свой гнев раздувшимися, как у быка, ноздрями, визгливой интонацией.

– Если ты не прекратишь, ты будешь лишена праздника, и мы запрем тебя в комнате!

Я на секунду замерла, глядя на ее злое непонимающее лицо.

Она уже лишила меня праздника. Мне нечего терять. Комната – это награда, а не наказание. Я лучше буду сидеть одна и мысленно находиться там, где пожелаю, чем делить с чужими людьми чужой праздник.

Решив, что мое молчание означает согласие, мама с трудом заставила себя смягчиться, хотя по-прежнему нервно дышала.

– Ты обещаешь хорошо себя вести?

Я лишь отрицательно покачала головой. Я не собиралась давать обещаний тому, кто нарушил свое: «жить в горе и в радости до конца своих дней» с моим отцом.

– Карина, идем, милая, – мама обняла сестру за плечи.

Больнее всего было смотреть, как она уводит сестру. «Мы одной крови», – как говорил Маугли, – «ты и я», нас нельзя разлучать.

Мама наклонилась к уху Карины и у самой двери во весь голос сообщила:

– Поедем выбирать тебе платье к празднику, чтобы ты была самой красивой, моя принцесса.

Карина обернулась в мою сторону и посмотрела так, как смотрят на наказанного ученика, с боязнью и радостью, что она не на моем месте. Она ни за что не променяла бы мамину любовь на обрывки бумаги, которые я собирала с пола. А мое развлечение на вечер – пазл из бумажных крошек, собрать который легче, чем склеить обломки нашей семьи.

***

Уже семь лет, говорю только в своем сознании, а вслух высказываюсь жестами или на бумаге. Научилась писать достаточно быстро, но это все равно совсем не то, что говорить по-настоящему. Ужасно нервирует, когда приходится заставлять собеседника ждать, пока я напишу несколько слов, и вся мимика достается блокноту и ручке, а человеку сухое сдержанное лицо. Я напоминаю себе пишущую машинку на ножках. Эмоции заперты в шкафу моего тела.

Доктора сказали «механизм сломался». Заело шестеренку, и слова не выдавить. Будто я машина или робот какой-то.

Слышу, как шумит кран с водой, щелкает чайник, стучит по деревянной доске нож. Скоро меня придут будить. Тронут тихонько за плечо и позовут нежно: «Просыпайся, соня». Я встану, но какое-то время буду сидеть в кресле, задумчиво уставившись в пустоту и пытаясь продрать глаза.

– Доброе утро. Сны были хорошие?

Разлепляю глаза, чтобы увидеть лицо без макияжа, волосы, заплетенные в косу, улыбку, как у сказочных героинь старых фильмов. Вика напоминает Настеньку из «Морозко». В очередной раз думаю, что ей далеко до мамы, эффектной домохозяйки с укладкой и профессиональным макияжем.

Вика не домработница, и даже не папина жена. Было забавно, как взрослые боялись сообщить об отношениях. Она мне давно нравилась, и была вроде сестры, которой мне не хватало. Мы рисовали мои страхи и превращали их во что-то доброе, а потом я превращала Вику в своего пони и заставляла кружить по комнате, выгребала игрушки и не отпускала, пока во все не поиграем. Я радовалась возможности пообщаться еще с кем-то, кроме отца. С кем-то одного пола. Это не могло восполнить утрату, но помогало на время отвлечься от мыслей о маме.

– Хочешь помочь с завтраком?

«Надо сперва одеться» – принялась демонстративно капаться в комоде, выбирая майку, – «А что у нас сегодня?»

– Бутерброды.

«Опять?» – морщу нос.

– А что бы ты хотела?

«Кашу?»

– Ты же ее терпеть не можешь, – удивилась Вика.

– Но если хочется, пусть ест. Что ты к ребенку пристала, – недовольным взглядом папа услал Вику на кухню и поцеловал меня в щеку, – Привет, малышка. Как спалось?

Изображаю руками чаши весов, которые болтает от разности веса.

«Так себе».

– Волнуешься из-за концерта?

Делаю из пальцев щепотку. «Немного».

– Ладно, не тяни время. Одевайся и за стол.

«Ага».

По случаю концерта Вика накрутила мне бигуди, и я понятия не имею, с какой стороны к ним подойти. Придется сигнализировать «SOS». Стоило об этом подумать, как появилась Вика и принялась раскручивать волосы.

Бигуди благополучно покинули мою голову, и я с удовольствием тряхнула волосами. Пышные волны создавали вокруг лица кружевную рамочку.

– Красавица. Завтрак на столе.

Папа сидел на кухонном диванчике, и я приземлилась рядом. Каша уже пускала последние струйки пара, а Вика отмывала кастрюлю.

– Ну, наконец-то, – проворчал папа, высовываясь из-за бумаг, которые просматривал, – Тебе сколько времени не дашь, ты все потратишь. Как вы девушки умудряетесь так долго собираться?

Я стянула с тарелки хлеб с колбасой, накрыла его вторым и жадно откусила свой сэндвич. Еще бы огурчик и помидорчик, и было бы в самый раз.

– А каша? – Вика посмотрела на игнорируемую мной тарелку.

Я показала на почти доеденный сэндвич.

«Передумала».

Не отрываясь от каких-то бумаг, папа машинально потянулся за своим последним бутербродом, но не нащупал ничего, кроме нескольких хлебных крошек.

– А где мой…?

Поймал меня с поличным: я в этот момент прятала в рот остатки.

– Кушай, – папина рука погладила по спине, как в детстве.

Вика убрала прочь тарелку с нетронутой манкой. Через несколько секунд передо мной красовался праздничный торт – мой любимый трехслойный сэндвич.

– Купила твоему брату рубашку. Изумрудную.

Обсуждали подарки к праздникам. Вика – ходячая записная книжка. Она знала, что любят бабушка с дедом, папины коллеги. Вплоть до того, кому, сколько сахара класть в чай.

– Все правильно?

– Ты это у меня спрашиваешь? Это ты у нас дружишь с цифрами.

И как все это умещалось в ее голове? Наверное, это особенность всех женщин, хотя моя мама забыла позвонить на прошлый день рождения, а я, как ни пытаюсь, не могу запомнить все важные даты, которые задают по истории.

– Платье погладила? После уроков мы успеем только пообедать и помчимся на репетицию.

– Все еще с вечера готово. Я тебе дважды сказала, – устало вздохнула Вика.

Так на нее не похоже. Обычно она не вздыхает. Заболела?

– Ты здорова? – спросил папа обеспокоенно.

И Вика слегка побледнела под его настойчивым осмотром.

– Не испортишь нам новогодние праздники своей болезнью?

Она замотала головой.

– Не беспокойся.

Знает, как мы относимся к Новому году. Он имел обыкновение менять сценарий в самый неожиданный момент. Это был особый праздник, который все очень боялись испортить, большей частью из-за меня. Я ненавижу Новый год. Ненавижу тех, кто придумал разводы. Наверняка, это были люди, у которых нет детей.

Когда родители начали постоянно ссориться, и мультики больше не могли заглушать крик и плач, я переживала. Но когда они разошлись – меня будто раскололи надвое. Кого любить? Кого винить?

Иногда мне кажется, что это мы разделили родителей. Они даже не успели толком пожить для себя, как их жизнь очень быстро сосредоточилась вокруг нас. Рождение двойняшек – стало тяжелым испытанием для мамы. Она к появлению одного ребенка была морально не готова, что уж говорить о двоих. Папа, как мог, помогал. Он рассказывал, что кормил меня с бутылки, пока мама укачивала сестру в кресле-качалке. Та только так и могла уснуть. С тех пор обожает качели, может часами на них качаться, также как я люблю машины. Чтобы убаюкать меня, отцу приходилось наворачивать круги вокруг дома. Ровный шум двигателя и покачивание в авто-кресле слепляли мои веки лучше любого «Момента».

Дома отец обнаруживал маму, спящую рядом с сестрой. Малютка крепко вцеплялась в ее пальчик, не желая отпускать. У меня были свои уловки удержать папу рядом. Я начинала кричать, как только он пытался вынуть меня из автомобильного кресла, и соглашалась снова уснуть, только услышав щелкающие звуки клавиатуры. Он ставил меня рядом с компьютерным столом, и работал, оберегая мой чуткий сон.

Мы с сестрой всегда были очень разные.

Когда нас отправили в музыкальный класс, я отказалась играть на пианино. Длинный ряд клавиш сливался в полосатое тело зебры, и я не могла заставить себя давить на них, вбивать пальцы в ее спину. Мама неодобрительно поджала губы и отошла с сестрой к педагогу. Они, стояли, отгородившись от меня спинами, и я подумала, что они не заметили, что я все еще нахожусь в комнате.

Я поднялась из-за стола и, поблагодарив Вику едва заметным кивком, повернулась к отцу и провела указательным пальцем вдоль губ.

«Почищу зубы, и можем выходить».

– Хорошо, – он кивнул мне и наклонился к самому уху Вики.

Прежде чем отправиться в ванную, несколько секунд следила за «сладкой парочкой». Вид у обоих был подозрительно таинственный. Вика была румяная, как нежно розовый зефир и смотрела в пол. Наверное, обсуждали новогодние сюрпризы. Вика по этой части большой специалист. В прошлом году она заставила нас в мюзикле играть, выступать перед дедушкой и бабушкой. Вот была потеха, когда папу нарядили в кружева и рюши.

Зубная щетка выскользнула из рук и упала на пол, спрятавшись за водосточную трубу. Я присела на корточки и стала выуживать ее, но вместо щетки вытащила тонкую белую пластинку. Недавно видела такую у своей подруги, когда она испугалась, что залетела. Откуда взяться тесту для беременности в нашей ванной? Я посмотрела на дверь, будто могла сквозь нее заглянуть в кухню и рассмотреть Викино бледное лицо. Ребенок? Это так неожиданно. Или нет? Я даже не поняла, как к этому относиться? Радоваться или переживать? Так долго я была единственной. Мне нравилось всеобщее внимание и любовь. Даже не знаю, готова ли я к тому, что все изменится?

– Женька, ты чего там застряла? За это время можно больницу зубной щеткой почистить, – в дверь постучал уставший ждать папа, – В школу опоздаешь.

Я спрятала тест в карман джинсов и открыла задвижку.

– Все в порядке? – спросил папа.

«Да. Все отлично», – я улыбнулась.

Конечно! Все лучше некуда. У меня будет личная собственная сестра или брат, которые никуда не уедут, будут делить со мной комнату и лазать по моим шкафам, проверяя, что там лежит. Что может быть лучше?

***

Я стою на сцене. Сверлю взглядом дверь. Когда в ней появится человек, которого я жду? Мое сердце замирает на каждом похожем силуэте, выбивает чечетку в ускоренном темпе. Когда? Снова сердце падает в темный туннель, летит в пустоту с многоэтажного дома и разбивается в лепешку.

Бесполезное занятие. Никто не придет. Но когда-нибудь, через много лет, я прославлюсь, стану знаменитой скрипачкой. Мое лицо будет на обложке журнала. Мама увидит меня и скажет с гордостью «это моя дочь». Она станет хвастаться перед друзьями и захочет встретиться, позвонить, но у нее даже не будет моего номера, и ей придется, как обычной фанатке, идти на мою встречу с поклонниками, стоять в длинной очереди, чтоб подойти ко мне и заговорить. Она скажет, как сильно она сожалеет о том, что случилось, о том, что в ее жизни не нашлось места для меня.

Пытаюсь сосредоточиться на игре. Продолжаю водить смычком, мысленно напевая ноты. Вижу серьезные серые глаза, русые волосы, длиннее положенного школьными правилами, и лицо, которое невозможно забыть. Оно подобно герою «Призрака оперы» поделено на две половины шрамами. Это самое прекрасное лицо, которое, я когда-либо видела.

Подруга сказала, что он считает меня очень таинственной, и я ему нравлюсь. Забавно. Так любая глупышка может заработать репутацию загадочной особы, долго подбирая подходящую фразу.

Я различала голос его скрипки среди других, чувствовала его присутствие всем телом, каждым подскочившим на руке волоском. Вибрация достигала моего тела и заставляла дрожать, вызывая приступ щекотки. Сотни бабочек кружились в танце на дне моего живота.

После концерта спустилась со сцены, и услышала, как кто-то окликнул:

– Постой.

Этот голос я узнала бы, даже разбуди он меня среди ночи.

– Может, отметим мороженым удачное завершение?

Пожала плечами, как делала это много раз прежде. Обычно потом мне удавалось сбежать, но сейчас толпа зрителей с цветами прижала нас к сцене. Что тут было сказать? Конечно, я с удовольствием, но папа подвергнет Ромку расстрелу очередью вопросов и никакой прогулки не получится. Я даже не знала, как мне поступить. Стояла и молчала, прямо русалочка из сказки, у которой злая ведьма отняла голос. Было бы интересно послушать, какое имя подобрал бы мне мой принц Эрик.

– Чего молчишь? Ты что немая?

Я грустно покачала головой и развернулась, чтобы уйти. Разговаривать нам больше было не о чем. Но сбежать снова помешали. На этот раз папа. Его руки были широко раскинуты, и он готовился заключить меня в объятия. На одном плече болтался фотоаппарат, на другом видео камера. Он был во всеоружии.

– Привет. Замечательно выступила, – поздравил меня поцелуем.

Я видела, как Ромка стоит за его спиной и все еще не уходит.

– Будет, что показать дедушке с бабушкой.

Я улыбнулась и показала «класс» большим пальцем.

Рома наблюдал за нами. Краем глаза увидела, как изменилось его лицо. Потянула отца за рукав рубашки, показывая, что нам пора.

– Так ты… действительно? Я… даже предположить не мог. Про… сти меня, – он очень волновался и даже слегка заикался, не находя слов. Так что я почувствовала, что не у одной меня проблемы с речью.

Я кивнула, показывая, что принимаю его извинения, и улыбнулась, стараясь, чтобы это была не одна из тех широких на пол лица глупых улыбок, которыми я одаривала только особых людей и по особым случаям. Но у меня не получилось. Отец стал пристально изучать лицо Ромы и посматривать то на него, то на меня.

– Ты нас представишь?

Я развела руками, указала сначала на папу, предлагая ему самому это сделать, а потом на Рому. Мужчины по очереди представились, и отец стал жевать губы, будто смаковал какую-то еду.

– Значит у нас тут Роман? – протянул он двусмысленно.

«О!» – я закатила глаза.

Ромка при этом стал похож на томик романов Тургенева, который я читала накануне. И мне стало его искренне жаль. Папа умеет выворачивать людей наизнанку, как-никак он хирург. Профессия обязывает.

– А ты..? – спросил нерешительно Рома, боясь показать, что все еще не знает моего имени.

– Женя, – представил папа раньше, чем я успела достать блокнот из папки с нотами, – Я теперь у тебя еще и озвучкой работаю. Субтитры барахлят? – пошутил отец, глядя, как я нервно копаюсь в папке в поисках затерявшейся записной книжки. Я осадила его неодобрительным взглядом и обмахнула белыми листочками.

– Так-так, молодой человек. Значит, хотите пригласить мою дочь на свидание? – продолжал разбирать нас на части отец.

Я сложила ладони в умоляющем жесте, но папу было не остановить, а мой Ромео набрался смелости и громко заявил: «Да!»

– Что ты об этом думаешь?

«В другой раз», – быстро вывела в блокноте, который ношу на случай, если не удастся объясниться с помощью жестов, «Нас сегодня ждут дед с бабулей».

– Тогда, может, созвонимся? – предложил Рома, – Спишемся? – поспешно исправился он.

С телефоном дело обстоит гораздо хуже, чем с личной беседой. Я не могу никому позвонить. Раньше писала сообщения, почти каждый день. Думала, это важно. Но когда стала получать односложные, фразы, «нормально» и «ок» – перестала писать.

Самое обидное, когда тебе обещают, «приеду», а потом присылают «не смогу», «занята». Ощущение, что это не я, а они немые, не могут заставить себя поднять трубку и объяснить, что случилось. Все-таки мы не чужие. Неужели так сложно сказать, извини, у нас есть другие дела? Разве они не понимают, что происходит со мной, когда я полгода жду возможности их увидеть, а потом получаю сообщение, что ждала недостаточно?

– Я оставлю вам свой телефон, – Рома достал мобильный.

– Ну, уж нет! – категорически отказался отец вместо меня, и я вздрогнула.

Почему? Что ему не понравилось в Роме? Я видела, что тот тоже напрягся, как струна скрипки.

– Телефон прибереги для себя. А нам хватит и номера. А то, как ты писать будешь?

Они диктовали номера, а я смотрела, как папа общается с Ромой, как наклоняется, чтобы посмотреть, правильно ли тот все записал.

– Девушка, которая не умеет говорить – это же мечта. Обычно их заставить молчать невозможно.

Мне ничего не оставалось, как закатывать глаза к небу и безмолвно высказывать свое «только не это». Я спрятала лицо в ладони, но высунулась из них, чтобы посмотреть на реакцию Ромы. Его глаза смеялись, и я перестала прятаться. Улыбнулась в ответ.

К нам навстречу заспешила Вика с огромным букетом бордовых роз.

– Ты просто умница. Поздравляю, – она протянула цветы, и я вспомнила, как она поздравляла меня с новым периодом в жизни – с тем, что я стала девушкой.

Тогда ей пришлось спасать меня от аварии и укрывать своим длинным пиджаком, потому что мои светлые брюки окрасили уродливые пятна. Мы остановились у цветочного ларька, и она купила розу на длинной ножке.

– Это тебе.

«За что?»

– Поздравляю. Ты стала взрослее, – она обняла меня и рассказала, как когда-то получила свою розу от мамы. Она до сих пор хранилась в одной из ее коробок, сухая, превратившаяся в мелкую стружку. От нее остался только стебель, да и тот был скрюченный, как древняя коряга.

От своей мамы я не получила ни одного цветка.

«Они приедут?» – спросила я осторожно, и почувствовала, что моя немота заразна. По долгому молчанию стало ясно, что ничего приятного папа не сообщит.

– Не смогли. Какая-то важная встреча, – неуклюже соврал папа, но я догадалась, что мама даже не стала утруждать себя звонком. А я до последнего верила, что они будут рядом со мной в важный день. Но мечты не всегда сбываются, а розовые очки – самые хрупкие на свете, и когда разбиваются, не подлежат ремонту.

Помню, как стояла с сумкой вещей. Мама была непривычно холодна и почти не касалась меня, когда я обняла ее на прощание. Мои ладони держали ладони сестры, точно такие же маленькие, как мои. Я не хотела их выпускать, и безмолвно молила поехать со мной, но она отодвинулась, и высвободила руки из моих.

Семь лет мы были лучшими подругами, делили секреты, одежду и игрушки. И вот в одно мгновение, нас раскололи, как орех на две половинки, и вынули сердцевину. Первое время я чувствовала, будто у меня парализовало половину тела или ее просто напросто отсекли. Я по-прежнему могла жить, могла существовать, как живут калеки без ног и рук. Это возможно, но совсем не то, что с обеими конечностями.

В доме отца сидела на полу и разбирала сумку, которую дала мама. Там не было ни коллекции любимых мультфильмов, которые записал мне отец, ни любимого лего и спортивных машин, ни карнавальных костюмов, которые я хранила с каждого новогоднего утренника. Только старые вещи. Это был тот самый мешок: мама велела нам достать то, что мы не носим, что мало или никуда не годится, и сложила в эту сумку, собираясь отдать детям, у которых не было родителей. И отдала. Мне.

– Вы оба просто молодцы! – с чрезмерным восторгом восклицает папа, пытается переключить мое внимание на Ромку, который все еще рядом, и заставить снова беспрерывно и бессмысленно улыбаться. Потрепал меня по волосам, как нашего пса Боба. Всегда так делает, но почему-то сегодня его привычная манера взъерошивать волосы вызывает легкое раздражение. Ромка смотрит, а он обращается со мной, как с ребенком. Никак не привыкнет к тому, что я уже девушка.

«Можно пригласить Рому на дачу?» – спросила я.

Вопрос заставил папу поперхнуться своей неожиданностью. Он достал свои любимые весы, и я наблюдала, как чашечки без конца болтаются, не приходя в состояние равновесия. Папа колебался.

«Его компания могла бы поднять мне сейчас настроение».

Ромка недоуменно следил за нашими переговорами и не совсем понимал их смысл. В отличие от папы и Вики, он еще не умел читать по губам и определять мои мысли на расстоянии.

Впереди каникулы, у него три дня выходных. Что ему стоит уступить? Я хорошо занималась и заслужила награду. В конце концов, я же приглашаю его в дом, под неусыпный надзор наших родственников. Не факт, что он вообще согласится. Испугается и убежит без оглядки. Папа на первом свидании – это все равно, что скальпель у горла. Та еще перспективка.

«Пожалуйста, – сделала просящие щенячьи глазки, – на пару часиков, а потом ты отвезешь его на станцию».

Вика сжала руку отца чуть выше локтя, перевес стал в мою пользу.

– Женя приглашает тебя поехать с нами на дачу, – выдавил папа, а я возмущенно поджала губы. Отцу стоило поработать над своей интонацией. Такой тон используют обычно для фразы: «Чтоб ноги твоей не было около моей дочери!»

– Хорошо, – просто сказал Рома, будто абсолютно не заметил откровенно угрожающую интонацию.

Не из тех, кого можно напугать родителями. Я просияла.

– Только мне сначала нужно появиться дома и договорится обо всем с мамой.

– Это правильно.

Похвальные нотки в папиных словах заставили меня расслабиться. Начало положено.

– Странное ощущение, – признался папа, когда мы забросили Ромку домой, и сами поехали собираться. Он обернулся на меня, когда остановились на красный свет, и я увидела растерянность на его обычно уверенном лице, – Как-то не по себе, будто кто-то уводит у меня любимую малышку.

«О, папа!» – я обняла его сзади за плечи. Как он может так думать? Это совсем другое. Я всегда буду его дочерью, даже если стану чьей-то женой.

– Я понимаю, это глупо. Собственнические инстинкты. Ничего не могу поделать. Природа.

Мы с Викой обменялись взглядами из серии «ох, уж эти мужчины!».

Моя ладонь сжимала его плечо, и он прижал ее ухом, будто пытался удержать не меня, а время, которое неотвратимо бежало вперед.

– Я люблю тебя «до самой луны и обратно», – признался папа фразой из детской книжки.

«И я тебя».

Развод – самая жестокая война, которую объявляют люди когда-то клявшиеся друг другу в любви. С той же силой, с которой они любили друг друга, они принимаются ненавидеть и враждовать. Эта война, которая не щадит, ни матерей, ни отцов, ни детей. В ней нет места сожалению и прощению. Она хуже мировой и гражданской, потому что ее развязывают два человека, которых ты любишь больше всего на свете, и не знаешь, чью сторону принять.

Казалось, совсем недавно мне было семь, и мы всей семьей поехали на конюшню. Лошади шли небольшой группой по лесной тропинке. Гид то и дело поворачивался к маме и хвалил сестру, делал комплименты, какие красивые и одаренные растут девочки. Мама кивала и смотрела на Карину.

Спортивная и гибкая от природы, сестра делала успехи в верховой езде и вела себя, как олимпийский призер. Она выпятила вперед грудь и красовалась в седле, отпуская поводья и показывая, что может ехать не держась. Она потешалась над позой оловянного солдатика, в которой я замерла, будто меня привязали к металлическому шесту. Мой конь чувствовал испуг и то и дело останавливался, как упрямый осел, замирая на месте и отказываясь идти.

– Обычно он послушный, не знаю, что с ним такое, – удивлялся инструктор, беря моего скакуна под уздцы и заставляя сдвинуться.