Buch lesen: «Граф Карбури – шевалье. Приключения авантюриста», Seite 2
– Мне для работы много чего надобно: инструменты, глина, маска, снятая с усопшего Петра… – беспокоился Фальконет.
К концу следующего короткого осеннего дня поезд Фальконета, наконец, приблизился к окраинам Петербурга.
Ласкари, продолжая беседу, в тоже время пристально смотрел в окно кареты. Лес внезапно кончился, вдали показалась усадьба полковника Мелиссино, к которой вела хорошо накатанная дорога. Незаметно приоткрыв дверцу экипажа, Ласкари просунул руку под ступеньку и что-то там нащупал. Но голос его нисколько не изменился, он говорил ровно, повернувшись к Фальконету, лицо которого едва угадывалось в сумерках.
Наконец, незаметным для других, но резким движением Ласкари что-то оторвал под ступенькой и с облегчением вздохнул. Он плотно прикрыл дверцу кареты, она проехала ещё немного и, сделав пару беспорядочных толчков, наклонилась вперёд и встала.
Французы заволновались.
– Вот неприятность-то какая!
Шевалье вышел из экипажа, заглянул под ступеньку, повернулся к кучеру.
– Ну-ка взгляни, Ванька, чего там у тебя стряслось?
Кучер, кряхтя, встал на колени прямо в грязь, полез под карету.
– Я тут не при чём, барин… – Скоро вылез он обратно. – Мы в такой путь не собираемся, чтобы всё как есть не проверить… Это такая штука… она сама, ну, никак сломаться не могла… Так разделать её только руками можно…
Ласкари сердито замахнулся на него.
– Пошёл вон!
Кучер, обидевшись, покачал головой.
– Зря ты, барин… Мы тут не виноватые… Это нарочно кто-то вредительство сделал…
Подъехала женская карета, за ней повозка с ящиками. Мадемуазель Колло выглянула в окно.
– Что случилось, профессор Фальконе?
Три возницы стояли рядом с зарывшейся в топкую землю каретой и что-то бубнили, обсуждая происшествие. Ласкари воодушевился.
– Господа! Есть только один выход, господа… – Пока всё шло по задуманному им плану. – Вон там, видите? – Он показал рукой на усадьбу, в окнах которой понемногу загорался свет. – Это мыза полковника Мелиссино. Он человек радушный и гостеприимный … Думаю, что Вас, профессор Фальконет, он с радостью приютит на ночь… Я Вас к нему сопровождать буду… А дамам потесниться придётся, чтобы вместе с помощником Вашим благополучно до Петербурга добраться. Я думаю, господин Дмитревской не откажет в любезности сопроводить Вас в Петербурге до самого Вашего дома…
Фальконет, расстроенный происшествием в самом конце пути, совсем растерялся.
– Не знаю, что сказать, шевалье… Мы полностью Вам себя вверяем… Распоряжайтесь нами, как считаете нужным…
Иван Афанасьевич Дмитревской с готовностью согласился сопровождать именитых иноземцев до самого указанного адреса. Ласкари заторопился, вполне удовлетворённый таким ответом.
– Тогда не будем тянуть время, господа… Я помогу вам переместиться в дамскую карету… Ты, Ванька, здесь останешься и в своей карете заночуешь, утром я пришлю сюда людей… В путь, в путь, господа… Думаю, на сей раз вы без приключений до ночи достигнете Петербурга… Прощайте, господа…
Карета, а за ней повозка с ящиками и вещами вскоре исчезла в сумерках. Кучер стоял у сломанной кареты и что-то ворчал. Фальконет растерянно стоял возле Ласкари, который не мог скрыть своего удовольствия. Первый акт задуманного им представления благополучно завершился, теперь надо было переходить ко второму.
– Вперёд, профессор Фальконет… Здесь не более полутора вёрст, мы дойдём быстро, Вы даже не успеете устать…
Фальконет испуганно оглянулся.
– Стыдно признаться, шевалье, но я ужасно боюсь медведей…
Ласкари громко рассмеялся.
– Думаете, я их не боюсь? Только возле усадьбы они давно не водятся. Пётр Иваныч Мелиссино – артиллерист, он не только из пушек стреляет, но и выплавляет их также и в этом лесу испытания им проводит. И всех медведей здесь он перестрелял… А если и не перестрелял, то распугал… Идёмте, профессор Фальконет… Идёмте, вот и луна вышла, дорога, как на ладони…
Он торопливо сорвался с места и ушёл было вперёд, но Фальконет, сделав за ним несколько шагов, вдруг закричал.
– Бог мой, шевалье! Я провалился в грязь!
Ласкари, думая о своём, даже не оглянулся, только бросил через плечо.
– Ну, так что из того? Выбирайтесь на сухое место…
– Я стою на сухом…– Жалобно заныл Фальконет. – Только… У меня всего один башмак… Второго нет…
Ласкари, наконец, остановился.
– Этого только не хватало! – Пробормотал он и крикнул ваятелю. – Стойте на месте, я сейчас…
Он вернулся к Фальконету, который виновато стоял посреди дороги на одной ноге, поджимая вторую, испачканную насквозь в грязи…
Шевалье вздохнул, понимая нелепость случившегося и проклиная бестолковость Фальконета. Поразмыслив немного, он махнул рукой.
– Делать нечего… Кареты я Вам предложить не могу. Могу предложить Вам только свою спину…
– Ни в коем случае! – замахал руками Фальконет.
Ласкари обозлился.
– Профессор Фальконет, Вы хотите ночевать в грязи на дороге?!
– О, нет… Простите меня, шевалье, я такой неловкий…
Фальконет влез на спину Ласкари и тот, насколько возможно быстро, пошёл с ним по дороге. Окна усадьбы светились впереди ярко и приветливо. Ласкари был человеком неслабым, а Фальконет – негрузным, от того они продвигались довольно быстро. Фальконет даже задремал было, замученный дорогой. Но вдруг он открыл глаза и закричал.
– Медведь!
Ласкари вздрогнул от неожиданности и едва не сбросил своего седока. Фальконет сполз с его спины и стоял на земле на одной ноге, как цапля.
– Вы оглушили меня, профессор Фальконет… Я мог уронить Вас…
– Там… Там медведь!
– Где? Это дерево упало… Хотите посмотреть? – Он еле сдерживал раздражение.
– Нет, нет… В другой раз…
– Нам осталось немного. Садитесь.
Он снова посадил Фальконета себе на спину, но ваятель больше не хотел спать. Он задавал вопросы, а Ласкари односложно отвечал, понемногу начиная уставать. Но, чтобы не показаться знаменитому гостю совсем уж неучтивым, он задал какой-то случайный вопрос по поводу монумента, и тут же пожалел об этом.
Фальконет ожил, заговорил вдруг громко и воодушевлённо.
– Знаете, шевалье, я решил – мой монумент будет совсем простым… Пётр Великий – сам себе сюжет и атрибут, его остаётся только показать… Мой царь не будет держать никакого жезла, он будет простирать свою благодетельную руку…
Фальконет, увлёкшись, решил показать, как будет выглядеть эта благодетельная рука, и отпустил шею того благодетеля, который тащил его на себе. Они опять чуть не упали.
– Профессор Фальконет, – Ласкари заметно устал и с трудом перевёл дух.– Не могли бы Вы оставить свои рассуждения о будущем монументе для более подходящего общества? Я мало понимаю в Вашем деле, я всего только помощник Ваш по технической части…
Он сердито подбросил своего седока повыше на свою спину и решительно зашагал вперёд.
Усадьба была совсем близко. Фальконет, извинившись, замолчал, и до ступеней барского дома они добрались без приключений.
Дарья Дмитриевна была сегодня счастлива. Правда, счастлива она была и вчера, и позавчера, и вообще ей трудно было припомнить день, который бы вызвал её неудовольствие, но сегодня она была счастлива особенно. Во-первых, самую большую радость причинил ей обожаемый дядюшка Пётр Иваныч, который приехал третьего дня из действующей армии, не уведомив её предварительно. Правда, приехал он всего-навсего на неделю, но и того было достаточно, чтобы Дарья Дмитриевна бегала по всему дому, по его комнатам и лестницам с различными строгими распоряжениями, оглушая прислугу своим звонким голосом и появляясь в самых неожиданных местах от кухни до дворницкой. Так уж случилось, что столь же любимая ею тётушка в те дни ещё не вернулась из Малороссии, где вместе с малолетним сыном гостила в имении своей матушки. И всё хозяйство огромного дома лежало на узких плечиках её племянницы, которая жила в доме полковника Мелиссино с малолетства, поскольку осиротела на первом году жизни. Конечно, если сказать правду, хозяйством Дарья Дмитриевна интересовалась мало, и без того целый день был заполнен множеством полезных и нужных занятий. С утра сразу после завтрака в доме один за другим появлялись учителя, и прилежная ученица усердно занималась сначала французским, затем немецким, а после, хоть и поверхностно, но итальянским языком. А потом доходила очередь и до русского… Учили Дарью Дмитриевну истории и географии, кое-чему из математики и даже астрономии… Полдня с перерывом на чай пролетали незаметно. Затем бывал обед и дневной краткий сон, а вот после… после начиналось самое интересное. Дарья Дмитриевна обучалась у лучших мастеров Петербурга танцам, пению и музыке, и на этом самом поприще достигла небывалых успехов. Дядюшка Пётр Иваныч домой приезжал редко, но когда приезжал, неизменно устраивал самые серьёзные испытания знаниям своей племянницы. Сам он был человеком весьма образованным, свободно говорил на русском, французском, итальянском языках, а греческий особенно любил, поскольку батюшка его, служивший лейб-медиком при Петре Великом, был потомком древнего греческого рода, жившего когда-то на далёком острове Кефалония… Учителей для самых изящных дамских наук – пения, музыки и танцев дядюшка тоже сам определил, поскольку в тонкостях этих искусств весьма основательно разбирался.
А что до хозяйства, то в отсутствии господ им серьёзно и обстоятельно занимался воспитанник Петра Ивановича Андрей, которого Мелиссино ещё в отроческом возрасте присмотрел в мастерских Академии художеств. Паренёк оказался таким толковым и сообразительным, а голова его так была напичкана всякими техническими фантазиями, что полковник Мелиссино, весьма охочий до всяких механических фокусов и алхимии, тут же забрал его к себе в дом и после ни разу не пожалел об этом. В глубине усадьбы Мелиссино, за огромными липами, скрытая густым кустарником находилась большая мастерская со всеми нужными мастеровому человеку вещами. Рядом с ней была кузня и здесь же небольшая плавильная печь. Пётр Иваныч был большим выдумщиком и фантазёром. Чем только не занимались они с Андреем! И химией, и металлургией, сами изобрели совершенно новый состав бронзы, Мелиссино передал его в Арсенал, где по этому составу долгие годы отливали пушки для артиллерии. На фейерверки, кои они вдвоём устраивали на Рождество на поляне подле барского дома, съезжался поглазеть весь Петербург. Андрей был круглым сиротой, и потому особенно сильно привязался и к своему воспитателю, и к его домочадцам, а в отсутствии хозяина умело содержал в порядке и дом, и усадьбу…
Так что Дарья Дмитриевна хозяйством вообще-то не занималась, но сегодня день был особенный: нынче стукнуло ей немного-немало пятнадцать лет. И дядюшка приехал без предупреждения, чтобы обрадовать её, и тётушка должна к выходным вернуться, вместе с маленьким кузеном Алёшенькой, а в воскресенье в честь сего радостного события приглашены были гости, и будут танцы. Ещё не минуло и года, как дядюшка на Рождественском куртаге представил её императрице. Государыня Дарью Дмитриевну приласкала и потом непременно отмечала её участие в балетах и спектаклях, которые давались в разных известных домах… А ещё сегодня в дом Мелиссино приехал никто иной, как Денис Иваныч Фон-Визин. Дарья Дмитриевна не могла и припомнить, сколько лет знала его: Денис Иваныч был воспитанником гимназии при Московской Академии наук, коей директором служил родной брат её дядюшки Иван Иваныч Мелиссино. Иваном Иванычем он был и представлен в их доме как любимый ученик и весьма положительный человек. Дарья Дмитриевна и Фон-Визина полюбила крепко, ну, как было не полюбить такого смешного и толстого щеголя и модника, обожавшего кружева и манжеты, сытную и жирную еду, и таявшего от блаженства, при поглощении неимоверного количества всяких сладостей и десертов! А сколько новостей Денис Иваныч приносил в их дом! Как остроумен и весел он был, как без натуги смешил её до упаду, изображая в лицах всякие комические истории, случившиеся при дворе! Его ехидные и колкие стишки носились по Петербургу и Москве, и обратной дорогой залетали в дом Мелиссино, и очень веселили всех домочадцев. Служил он секретарём при Иване Перфильиче Елагине в Кабинете « при собственных его величества делах, у принятия челобитен». Ну, а как назначен был Иван Перфильич директором императорских театров и музыки (чиновников у государыни было не столь много, и все они соединяли в себе деяния министров различных ведомств в самых неожиданных сочетаниях), то Денис Иваныч настолько этим делом заинтересовался, что и Дарью Дмитриевну заразил, и Андрея в театр привлёк, чтобы на сцене всякие превращения и провалы делать.
И приехал он сегодня не с пустыми руками: Денис Иваныч привёз, наконец, черновик своей пьесы « Бригадир». Дарья Дмитриевна давно его просила об этом, да Фон-Визин всё отшучивался, да отговаривался, а сегодня вот в честь её рождения принёс. Она сидела на софе в гостиной и слушала его, почти перестав дышать. Вошёл Пётр Иваныч, за ним, словно тень, Андрей. Дарья Дмитриевна вскочила, потащила за руку, усадила дядюшку рядом с собой.
– Вы только послушайте! Рассказывайте, Денис Иванович! Ну, пожалуйста!
– Извольте… – послушно продолжал Фон-Визин. – У того Бригадира и Бригадирши сынок есть. Тем и знаменит, что в Париже побывал… Но славны бубны за горами, а кто своих ресурсов не имеет, тот и в Париже проживёт, как в Угличе… И приезжает семейство это в гости к Советнику с Советницей, да не просто так, а сватать Сына своего за дочь Советникову… Помилуйте, Дарья Дмитриевна, ничего глупее нет, чем свои пиесы пересказывать! Давайте лучше представим дядюшке Вашему те сцены, что уже написаны, хотите?
– Конечно, хочу! Сейчас мы быстро всё устроим… – Дарья Дмитриевна вскочила, закружилась вихрем по комнате.– Только Вы, дядюшка, в это кресло садитесь, мы с Денисом Иванычем тут встанем… А ты, Андрей, рядом с дядюшкой устраивайся, тут каждое слово ловить надобно, в каждом свой смысл имеется… А сейчас мы так сделаем… Я буду, женские роли представлять, Советницу да Бригадиршу, а Вы, Денис Иваныч, – мужские…
Фон-Визин в знак покорности приложил руки к своему сердцу.
Ах, как любила Дарья Дмитриевна эти представления! В балетах и спектаклях, что она устраивала для родных, разве что мыши, которые в изобилии водились в домашних чуланах, не участвовали… Другой раз она и всех дворовых тащила в гостиную, которая превращалась ею в театральную сцену. Дядюшка не препятствовал ей в этом, вспоминая и свои спектакли в Шляхетном корпусе, которые давались воспитанниками для увеселения императрицы Елизаветы Петровны. Он и в театре знал толк, а племянница его в деле этом так преуспела, что её и в другие дома стали приглашать при постановках всяких представлений, коими тешила себя столичная знать, изображая на импровизированной сцене жизнь греческих героев или всяческие моралите…
Еле сдерживая смех, Дарья Дмитриевна читала за Советницу.
– Не правда ли, душа моя, что во Франции живут по большей части французы?
Фон-Визин отвечал в тон за Бригадирского Сына.
– У Вас необычайный дар отгадывать! Всякий, кто был в Париже, имеет уже право, говоря про русских, не включать себя в их число затем, что он уже стал больше француз, нежели русский.
– Скажи мне, жизнь моя, можно ли тем, кто был в Париже, забыть совершенно то, что они русские?
– Совсем нельзя. Это не такое малое несчастье, которое скоро в мыслях могло быть заглажено…
Представление довольно быстро закончилось – Денис Иваныч набело написал только первое действие.
Пётр Иваныч всё ещё громко хохотал.
– Ну, молодёжь… Уморили Вы меня!
– Как жаль, Денис Иваныч, – вздохнула Дарья Дмитриевна,– что Вы только одно действие написали! А дальше-то, что будет?
– А вот не скажу! – Отмахнулся Фон-Визин.
– А отчего же не скажете?
– А оттого, что и сам пока не знаю.
– Бог мой! – Вздохнула Дарья Дмитриевна.– До чего же это счастье – на сцене представлять!
К тому времени в гостиной стало совсем темно. Мелиссино хлопнул в ладоши, тотчас же в зале появился лакей и торопливо начал зажигать свечи в дорогих медных канделябрах и жерондолях, расставленных по всем углам.
А как только заиграли свечи в окнах гостиной, во дворе усадьбы началось оживление. Несколько мужиков, прихватив лестницы, стали зажигать один за другим масляные фонари на витых чугунных столбах, которые тесным хороводом окружили барский дом и тянулись по накатанной дороге к воротам господской усадьбы. Два мужика с лестницей, продвигаясь от фонаря к фонарю, всё дальше и дальше подступали к воротам, как вдруг тот, что был наверху, увидел весьма странную фигуру с какой-то непонятной поклажей на спине.
– Гляди-ка, Васька, идёт кто-то… – Сказал он сверху, вглядываясь в темноту.
– Померещилось тебе, – отмахнулся его товарищ снизу. – Кто в такую пору по дороге может шастать? Разбойников тут отродясь было не видать…
– Так ей-же-ей! Еле плетётся, ноги узлом завязывает…
Верхний слез с лестницы, и оба мужика застыли в ожидании, глядя на дорогу. Луна светила ярко, странник приближался к воротам усадьбы, вскоре его можно было рассмотреть, как следует. Один из мужиков присвистнул.
– Глядь-ка! Он ведь на себе другого тащит! Случилось поди что, несчастье какое… Ну-ка, пойдём, подмогнём…
И оба заторопились навстречу распаренному от трудов Ласкари, на спине которого трясся от холода вконец заледеневший Фальконет.
А в гостиной было тепло.
–Ну-ка, Андрей, – повернулся хозяин дома к своему воспитаннику.– Узнай-ка на кухне, отчего нам до сих пор ужин не подают? – Мелиссино взглянул на тёмное окно, которое лакей задёргивал шторой.– Вот и осень на дворе… Вы, Денис Иваныч, и не думайте домой собираться – ни за что не отпущу! Кучер у Вас новый, неровён час заплутаете. А останетесь до утра – вечер длинный, авось ещё с Дарьей Дмитриевной чем-нибудь меня посмешите…
Проходя через большой вестибюль с огромными во всю стенами зеркалами, Андрей усмехнулся, заметив старого швейцара, дремавшего у дверей. Отдав необходимые распоряжения насчёт ужина, он направился было обратно. Швейцар по-прежнему посапывал и похрапывал у входа, как вдруг кто-то так громко забарабанил в широкие дубовые двери, что он встрепенулся и вскочил. Андрей удивлённо остановился.
–Что за новости такие?.. Ну-ка, Кузьмич, отвори…
Швейцар отодвинул тяжёлые засовы, выглянул за дверь, за ней загалдели мужики, что-то ему объясняя и растолковывая. Андрей подождал немного, окликнул.
– Что там стряслось, Кузьмич?
Швейцар посторонился, пропуская шевалье, Фальконета на руках внёс один из фонарщиков. Швейцар ловко подставил стул, а мужик тут же исчез за дверью. Узнав Ласкари, Андрей присвистнул.
– Какими судьбами, шевалье? И кто это с Вами?
Делая вид, что не замечает его ехидной усмешки, Ласкари скоро рассказал о дорожных приключениях. Андрей заспешил, выражая самое большое участие Фальконету. Вокруг ваятеля закружились лакеи и горничные, его тут же отвели в комнату, переодели и обули, не остался без внимания и Ласкари – он вновь был в чужой одежде. Но на этот раз она сидела на нём исправно и ловко.
– Ужин готов, – доложил Андрей, через некоторое время вернувшись в гостиную.– Но к Вам гости, Пётр Иваныч…
– Гости? – Поразился Мелиссино. – В такой час? Кто такие? Я никого не жду.
– Шевалье де Ласкари, адъютант генерала Бецкого, ну, тот самый, что ко мне на обучение в мастерских академических был приставлен, а с ним ваятель французский, профессор Этьен Морис Фальконет.
– Этьен Морис Фальконет… – Обрадовался Фон-Визин. – Вот так удача! В Европе он весьма известен и рекомендован государыне самим Дидеротом…
– Какими ветрами их занесло сюда?
– У них оказия случилась, Пётр Иваныч… – Пояснил Андрей. – Карета по дороге сломалась, они пешком две версты шли… Профессор Фальконет в грязи увяз, башмак потерял… Ласкари всю дорогу его на себе тащил… Ему-то жарко было, а Фальконет совсем озяб…
Дарья Дмитриевна, не сдержавшись, фыркнула. Ласкари был ей хорошо знаком. Он появлялся на всех званных вечерах, куда она бывала приглашена с дядюшкой и тётушкой, он садился по возможности близко у сцены, если она участвовала в домашних спектаклях, преданно ловил её взгляд, пытался завести разговор или без стеснения вмешивался в её беседу с приятельницей или каким-нибудь кавалером – в общем, он был так назойлив, что скоро начал вызвать у Дарьи Дмитриевны раздражение и досаду. Впрочем, некоторым дамам молодой красивый шевалье пришёлся по вкусу, они вовсю кокетничали с ним, пытались привлечь его внимание, но он неотступно следовал за Дарьей Дмитриевной, проникая вслед за своим патроном генералом Бецким даже на придворные куртаги. Конечно, здесь Ласкари вёл себя осторожнее и никогда не забывался. Иногда он ловил на себе холодный пронизывающий взгляд императрицы, от которого хотелось поёжиться, но если на куртаге была Дарья Дмитриевна, то она была для него единственной целью: охота за деньгами неожиданно превратилась для него в… Вряд ли теперь он мог определить, чем стала для него Дарья Дмитриевна!
– Так чего ты стоишь, Андрей? – Спохватился хозяин дома.– Зови!
Андрей вышел, и тут же вернулся с гостями.
– Проходите, проходите, господа! – Пётр Иваныч радушно встретил их на пороге.– Рад видеть Вас в своём доме, шевалье. Нынче при дворе только и разговору, про то, что Вы отправились в Ригу для встречи знаменитости французской… Весьма рад знакомству, профессор Фальконет… Да Вы, я вижу, не согреетесь никак… Прошу к огню поближе… – Он развернул кресло к камину.– У нас тут так весело было, что мы и не слышали, как Вы позвонили…
– Мы от Риги ехали без приключений, – скромно потупившись, пояснил Ласкари.– Но у самого поворота к Вашей усадьбе не выдержала иностранная карета дороги Российской – развалилась… Слава Богу, другая карета цела осталась. Спутники профессора Фальконета далее в ней поехали, а мы вот к Вам, нежданными гостями.
– Ну, не ночевать же на дороге! – Откликнулся радушный хозяин.– Сейчас ужин подадут, винца французского выпьем, враз согреетесь!
Он склонился к перепуганному и всё ещё застывшему Фальконету и продолжал успокаивать его теперь уже по-французски, Дарья Дмитриевна и Фон-Визин дружно вторили ему.
– Удобно ли Вам, профессор Фальконет? Грейтесь, грейтесь… Может, велеть принести шубы? У меня есть великолепные медвежьи шубы, завернём Вас по уши – тотчас тепло станет!
– Медвежьи? – Откликнулся Фальконет и засмеялся.– Нет, нет, благодарю Вас, мсьё… Мне пока ещё трудно произносить русские отчества… Вы мне позволите пока называть Вас просто мсьё? Вы не обидитесь?
– Какие могут быть обиды! Ничего, поживёте в России, научитесь и отчества произносить. Но отчего Вас так насмешили мои шубы?
– Дело в том, любезный Пётр Иваныч, – вмешался в разговор Ласкари,– что профессор Фальконет, отправляясь в Петербург, премного наслышан о дикости и варварстве России, его просто запугали волками да медведями, что бродят по улицам столицы. Пока мы те полторы версты одолели, наш гость каждую вторую кочку и каждый третий пень за медведя принимал и до смерти пугался…
– Шевалье смешно, а мне и правда, страшно было, – Смущенно улыбнулся Фальконет.
– Врать – не устать… Было бы кому слушать… – Склонившись к Ласкари, сквозь зубы прошептал Андрей. – Так-таки карета и развалилась?
Ласкари ответил также тихо.
– А тебе-то что?
– Так выходит плохо Вы обучились делу нашему, коли с каретой справиться не могли.
– Меня нынче твоё мнение мало интересует. Фальконет приехал – я теперь при нём неотлучно буду. А коли для создания монумента понадобиться умение механиков Академических, стану тебе главным начальником…
– А мне-то что? – Парировал Андрей. – Я своё дело знаю. Мне, что Вы – начальник, что кто- то другой, всё одно…
– Андрей! Ужин-то где же?
Андрей дёрнул сонетку.
Заскрежетали, заскрипели механизмы, раскрылись металлические створки на полу и снизу стал подниматься накрытый стол. Сверху на цепях спустился самовар, какая-то столовая посуда.
Мелиссино гордо взглянул на гостей.
– Удивляетесь, господа? Я всегда считал, что, чем меньше прислуги болтается промеж господами, тем лучше.
– Как ловко придумано! – Восторженно произнёс Фальконет.
– Наши механики для государыни таких столов несколько сделали, ну, и мне Андрей решил такой же соорудить… Он у нас в Конторе строений первым умельцем слывёт… Разберётся Андрей с каретой Вашей. Как рассветёт, возьмёт помощников из людей моих, да починит, не извольте сомневаться… А пока – к столу, к столу, господа! Час поздний, да у вас дорога с приключениями… Поедим, да на боковую… Утро вечера мудренее… Так у нас говорят.
Усадив гостей и каждому определив своё место, дядюшка притворно строго прикрикнул на Дарью Дмитриевну.
– Ты это что, дорогая племянница, встала руки в боки, глаза в потолоки? Потчуй гостей!
Дарья Дмитриевна засуетилась вновь.
– Я тотчас исправлюсь, дядюшка… Не хотите ли попробовать расстегай, мсьё Фальконет? А это вот грибки маринованные, в нашем русском лесу собранные…
Фальконет совсем отогрелся и был растроган столь радушным приёмом.
– Сижу я меж вами, господа, и кажется мне, что я давным-давно в России! Меня здесь ждали, я здесь известен… – Он благодарно взглянул на Мелиссино.– Как погляжу на Вас, мсьё, и чудится мне, что это сам Пётр Великий за столом рядом с нами сидит – высокий, громогласный…
Не только Фальконету показалось, что Пётр Иваныч похож на императора, о том не умолкали голоса в Петербурге. Был полковник Мелиссино могучего телосложения, широк в плечах и громогласен. А что до внешности его – то древние старушки крестились, ненароком увидя его в церкви.
А Фальконет тем временем продолжал.
– Я сейчас о Петре денно и нощно думаю, а после вина, тепла и сытной еды мне кажется, что Вы, мсьё, и есть Пётр Великий…
Он с трудом договорил длинную фразу и замолк на полуслове. Тяжёлая дрёма, навалившаяся на него после дальней дороги, доброго вина и тепла от камина, сморила его наповал.
– Дядюшка! – Понизила голос до шёпота Дарья Дмитриевна – Профессор Фальконет совсем спит… Его надо положить в кровать… Позвать Степана?
– Пусть пока здесь будет. Принеси-ка, Андрей, мою медвежью шубу, да укрой его. А Степану вели подле остаться. Коли проснётся, проводит пусть в угловую комнату, там ему хорошо будет… Да и нам спать пора. Денис Иваныч, Ваша комната, как всегда, наверху. Иван поможет Вам ко сну отойти. В соседней комнате пусть шевалье расположится, И ты, матушка, ступай к себе. Пора всем на покой. Доброй ночи, господа! Андрей, гаси свечи…
Андрей занялся жирандолью. Денис Иваныч, от чрезмерной сытости едва оторвавшись от стула, побрёл к лестнице, ведущей на другой этаж. Там наверху уже стоял лакей, держа в руках большой канделябр, свечи которого ярко освещали ступени. К себе в комнату направилась было и Дарья Дмитриевна, но тут Ласкари крепко схватил её за локоток.
– Где я смогу иметь счастие видеть Вас снова, Дарья Дмитриевна?
Дарья Дмитриевна возмущённо вырвала свою руку. Андрей, услышав какую-то возню за своей спиной, оглянулся было, но тут же обжёг пальцы о пламя свечи и вновь повернулся к светильнику. Но теперь ему казалось, что у него на спине выросли уши.
– Вы слишком смелы, шевалье!
Но Ласкари был настойчив до наглости.
– А коли у меня другой минуты не будет? Думаете легко было карету Фальконетову незаметно развалить? Да две версты на себе ваятеля тащить, только бы к Вам в дом попасть!?
– Так Вы это нарочно?!
– Уж это верно – нарочно! – Он заторопился, боясь, что ему не дадут договорить.– Я буду и впредь искать встречи с Вами… Жаль, Ваш дядюшка открытый стол не держит, я бы на каждый обед приезжал в надежде с Вами повидаться…
Дарья Дмитриевна, наконец, пришла в себя от неожиданности. К ней вернулось её умение говорить колкости неприятным людям.
– А какая для Вас экономия была бы, только подумать! Но мне это всё равно. А если Вы мне сейчас не дадите пройти, я дядюшку позову… Или вон Андрея кликну. – Прошипела она.
Возможно, увалень Фон-Визин тоже кое-что услышал, потому что сверху из темноты послышался его сонный голос.
– Где Вы, шевалье? Я жду Вас! Вы без меня комнаты не найдёте…
Ласкари и Дарья Дмитриевна разошлись в стороны и стали подниматься наверх по разным лестницам. Андрей оставил на всю гостиную только одну свечу, что-то прошептал на ухо вошедшему Степану, тот согласно покивал головой и сел на стуле в углу у камина. Дом погрузился в темноту. А Фальконет, укрытый шубой, сладко спал у горящего камина…
Прошло совсем немного времени после прибытия французского ваятеля в Петербург, а в Портретолитейном доме во всю закипела работа. Ласкари был весь в трудах. Он был представлен инженерам Конторы строений генералом Бецким как первый помощник Фальконета. Было отдано распоряжение по первому его требованию отпускать для Портретолитейного дома всё, что будет надобно ваятелю. Ласкари был чрезвычайно горд своей ролью, он умело прикрывал своё незнание и профессиональное невежество нарочитой уверенностью, развязностью и даже грубостью с теми людьми, кои должны были подчиняться ему. И вместе с тем, он смертельно боялся допустить какую-нибудь оплошность и одним махом потерять всё, что получил даром от Господа Бога. Он очень старался. А поскольку был он человеком от природы смышлёным и ловким, а может быть, даже талантливым, то обучение его происходило очень быстро и достаточно гладко. Кое-что он успел перенять и в мастерских Академии художеств от Андрея и других мастеровых. Руки его были лёгкими, память цепкой и долгой, его окружали люди талантливые и умелые, и хитроумный шевалье хорошо понимал, что только его сметливость и разворотливость позволят ему пойти вверх по ступеням той благодатной лестницы, о которой он возмечтал. Он присматривался и прислушивался к Фальконету, изучал его непростой характер, подыгрывал капризам художника, не гнушался исполнения его мелочных и пустяшных поручений, нащупывал его слабости и промахи, пока ещё не очень понимая, зачем это всё ему будет нужно, зачем понадобится, но, догадываясь, что понадобится обязательно – в общем, Ласкари во всю готовил себе будущее. Достаточно быстро он стал необходим ваятелю так же, как был нужен Бецкому.
Фальконет, проехав на его спине две с лишком версты, проникся к нему благодарностью и расположением, что для его характера, вспыльчивого и неуживчивого, было более чем странно. Ему только что исполнилось пятьдесят, он был зрелым, известным мастером и мало умел считаться с сильными мира сего. Зато он умел неистово работать, был совершенно неприхотливым в быту, относился с глубоким уважением к таланту своей ученицы Мари Анн Колло, которую воспитал не только, как художника, но и как человека: она появилась в его мастерской почти ребёнком – чего же боле?