– Давай быстрей! – подгоняет его Зибо. – Опять не успеем.
Он торопливо моет пол, пока Зибо ополаскивает вёдра и развешивает тряпки, которыми они перед дойкой обтирают коровам вымя. Если им чего сейчас не придумают, они успеют сбегать в душ. Правда, тогда без жратвы точно останутся. Никто им их пайку не прибережёт. Но пока Грегори не закончит подсчитывать и записывать удой, им из скотной без его слова ни ногой. А сволочь белая, опять с перепоя и в цифрах путается. Считает вслух и бидон из галлона вычитает. Опять до полуночи продержит их на ногах. Ни в кухню, ни в душ, ни в закуток спать, никуда им нельзя, пока надзиратель здесь.
– Угрюмый!
Он вздрагивает и замирает в глупой надежде, что обойдётся.
– Пойди сюда! Ну!
Он входит в молочную и останавливается в трёх шагах от стола, где Грегори ожесточённо курит над затрёпанными удойными книгами.
– От Рыжухи сколько молока было?
А хрен её знает, сколько. Его дело подоить и в указанный бидон вылить. А считать ему не положено.
– Ну?! Язык проглотил? Что сказать надо, скотина?!
– Не знаю, сэр, – говорит он тихо.
– Полподойника, небось, выпил, – ухмыляется Грегори, – и не знаешь?
Так, похоже, началось. Ну, теперь точно будешь без всего и с пузырчаткой.
– Что ты вообще знаешь, краснорожий? Сколько пальцев до края подойника было?
На это отвечать надо.
– Два пальца, сэр.
– Покажи.
Он показывает на пальцах, зная, что от его ответа уже ничего не зависит. Грегори понесло.
– Так, – Грегори записывает что-то, снова считает.
Он пробует двинуться, отойти потихоньку, но Грегори бурчит.
– Я т-те трепыхнусь!
И он покорно застывает на месте. По шорохам понятно, что Зибо закончил своё и теперь домывает за него пол. У Грегори, наконец, сошёлся счёт, он откидывается на спинку стула, ухмыляется… Точно, сейчас начнётся.
– Что ж ты так мало выхлебал, Угрюмый, а? Да не молчи ты, скотина безрогая, а то я не знаю, как вы молоко за моей спиной хлещете. Воры вы все от рождения. Могли бы сено жрать, вы бы и его воровали. Телячий же концентрат жрёте? Жрёте! Потом животами маетесь и всё равно жрёте! За неделю мешок выжрали.
«Телячьего концентрата мы не ели, мешок Полди стащил, у него и спрашивай», – мысленно отвечает он. И молчит, глядя на руки Грегори.
– Телята без матерей, ты их молоко пьёшь, корова его не для тебя, для них делает, так ты ещё и корм их таскаешь, – заводит себя Грегори.
Нет, передумал, заткнулся. А Зибо уже закончил и стоит под дверью, ждёт приказа. А Грегори пыхтит сигаретой, думает, пьянь белая, сволочь. Дрых до вечера в надзирательской, за него Эдгар бегал и орал, а теперь проспался и на дойку припёрся. Дотянет сейчас до ночи, а там и на сон не останется.
– Зибо! Пойди сюда!
Зибо не входит, вползает на полусогнутых ногах, кланяется от порога.
– Встань сюда.
Теперь они стоят рядом. Грегори захлопывает удойную книгу и разворачивается на стуле лицом к ним.
– Ну как, Зибо, полегче тебе стало?
– Да, масса, – кланяется Зибо. – Спасибочки, масса.
– Как, – Грегори ухмыляется, – как сынок, не перечит тебе?
– Нет, масса, – снова кланяется Зибо.
– Слушается, значит. Не ленится?
– Нет, масса, он послушный, масса, он всё делает, масса, – Зибо кланяется чуть не на каждом слове.
– Вот! – Грегори укоризненно смотрит на него. – Отец хвалит тебя. А то жаловался, что слова ласкового ему не скажешь. Непочтительный ты сын, Угрюмый. В пузырчатке тебя, что ли, поучить.
Молчать, только молчать, не поднимать глаз, не слушать.
– В Библии, в святой книге, скоты вы этакие, сказано, что дети должны почитать родителей как раб хозяина своего и как всякий человек Господа Бога.
Снова, что ли, запой у гада начинается? У Грегори как Библия и бог на языке, так, значит, надрызгался.
– Ну, Господа Бога вам не положено, ибо вы не люди, а скоты, а вот хозяина ты, Угрюмый, почитаешь? Не слышу!
– Да, сэр.
– И Зибо, отца своего, – Грегори гулко хохочет, – ты почитать должен.
Плечом он чувствует, как Зибо начинает дрожать. Грегори не спеша встаёт, подходит к ним. Будет бить? Грегори хватает его за волосы и поднимает ему голову.
– В глаза смотри, ну!
В бледно-голубых глазах с расширенными зрачками и красными прожилками нет особой злобы. Но ему страшно. От собственной беззащитности, от того, что Грегори увидит, поймёт по его глазам… Держа по-прежнему его за волосы, Грегори другой рукой несильно размеренно бьёт его по лицу.
– Ты Зибо почитать должен, – приговаривает Грегори, – и слушаться во всём. Я из тебя индейскую твою дурь выбью. В Библии сказано, родителей почитать, ты, червяк, скотина, Зибо отец твой, так люби и почитай, и почтение ему оказывай. Думаешь, я не знаю, как ты ругал его? Я всё знаю.
Он чувствует, как у него от пощёчин горит кожа, слышит, как тихо, почти беззвучно плачет Зибо. Устал, наконец, сволочь, гадина, отпустил. Грегори брезгливо нюхает свою ладонь, которой бил его по лицу. Сейчас целовать заставит?
– Ничем тебя не проймёшь, Угрюмый. Как ты только спальником, скот бесчувственный, работал? – и рявкает: – Мыться идите, навозники! Все руки об вас провонял.
Они вылетают из молочной, хватают в своём закутке куртки, и на ходу обуваясь, выскакивают во двор. И сильный свет в лицо от надзирательского фонаря.
– К-куда, скоты?!! По пузырчатке тоскуете?!
Он закрывает руками лицо, защищая глаза, и сильный удар в живот бросает его на землю. Рядом падает Зибо. Крис – ночной надзиратель. Всё. Этот в темноте ни одного раба во дворе не терпит. Их бьют ногами, не давая подняться, но через куртку не очень больно.
– Чего бушуешь, Крис? Я их послал.
– Ты на часы глядел? А послать я их сам пошлю, пьянчуга!
– Но-но, не зарывайся, Крис. Мне тоже есть что сказать. Понял?
– Ну, хорошо, Грегори. Сейчас и поговорим.
– Хочешь так, Крис? Ладно. Будет тебе разговор. А ну, пошли на место, скоты!
Это уже им. Он встаёт, тяжело поднимается Зибо. Грегори и Крис освещают их своими фонарями и начинают хохотать.
– Ты смотри, похожи!
– Точно. Сынок с папашей как повалялись в грязи, так на одно лицо стали!
Надзиратели долго хохочут, смакуя такое сходство, и, наконец, Крис пинками вбивает их в дверь скотной. Всё. День можно считать законченным. Ни душа, ни жратвы, и завтра за грязную куртку ещё отвесят. Горят щёки, корка грязи на лице… И даже не умыться. Свет всюду выключен, и они в темноте сразу разуваются, чтобы не наследить, и идут к себе, в закуток. Что там бормочет Зибо?
– Сынок, послушай, сынок…
Он молча проглатывает ругательство. Если надзиратели рядом… с него хватит.
– Угрюмый, – в голосе Зибо отчаяние, – не говорил я никому ничего, не подставлял тебя. Сынок…
Он молча падает на нары, вжимается горящим лицом в доски. Чешется всё тело, голова, саднят старые ушибы, но только начни чесать, сам себя до крови раздерёшь, потом гнойники высыплют, а там…там Пустырь.
– Угрюмый, – шепчет Зибо, – ну, выругай ты меня, не молчи только. Не виноватый я.
Дурак старый, неужели думает, что он поверил надзирательской болтовне? Если бы Зибо и вправду пожаловался, то ему бы уже на шипах в пузырчатке лежать.
– Заткнись, – с трудом выталкивает он через сведённое судорогой горло…
…Эркин судорожно сглотнул, плотнее кутаясь в одеяло. Сволочи надзирательские, как же они стравливали нас, что на всю жизнь осталось. Что ему Зибо сделал, чего он на старика кидался? И сейчас… как вспомнит это шепелявое, беззубое «шынок», и такая злоба накатывает… только он уже совсем не понимает, на кого злится, кого бы убил на месте.
Сквозь сон он услышал, как рядом встаёт Андрей, что-то бурча и ругаясь. В душе Эркин потихоньку осмотрел его. Вроде, ничего парняга, отошёл. В полоску, правда, да это пустяки. Номер бы ему убрать… А так точно получилось. Кости целы, а мясо наросло…
– Эркин! – тронули его за плечо. – Спишь?
– Чего? – вскинулся он, не соображая со сна.
– Светает уже.
Эркин, кряхтя, выпутывается из одеяла и встаёт. Да, пора. Как приснится имение, так и не отдохнёшь толком. Андрей развёл огонь, прогрел остатки варева, вода скоро закипит…
– Ты чего во сне стонал?
– Так, прошлое приснилось. Имение. Как Шеф?
– Нормально, а что?
– Да дурил он ночью, еле успокоил.
– Здорово нас Мамми вчера накормила.
– Мг-м, – Эркин прожевал, подумал. – Так. Не нравится мне это чего-то. Белые свои игры ведут, а нам… может и солоно обойтись.
Андрей недоумённо посмотрел на него.
– Ты чего? Сам же говорил, по хозяйскому слову свалили.
– В том-то и дело. Он, если что, отопрётся. А мы? Было здесь что-то вчера. Ну, сам подумай. С чего это нас так в душ погнали, и чтоб при стаде нас не было. А вернётесь, у костра сидите, и не суйтесь. А Джонатан чего припёрся? Кофе нашего попить? Своего у него нет? Или варево ему по вкусу?
– Ч-чёрт, – Андрей досадливо выругался. – А Фредди?
– У Фредди с Джонатаном свои игры, – отмахнулся Эркин. – Джонатан и ему хозяин. Пусть сам думает. Оба белые, столкуются.
– Это ж вместо душа баня выйдет, – Андрей со злобой бухнул на решётку кофейник. – Что делать будем?
– А просто. Никуда мы не ездили, и ничего не было. Кто ни полезет, не было ничего. На незнайку не вылезем. А почему не знаете? А докажи, что не знал.
– Ни хрена ты не докажешь, – кивнул Андрей.
– То-то и оно. А если не было, то это вы доказывайте, что было.
Андрей кивнул.
– Иначе хреново. Им нас подставить – пара пустяков. А мы не подставим их?
Эркин усмехнулся.
– Если им надо, чтоб что-то было, пусть сами нам и скажут, как оно было. А если не сказали, то и не было. Усёк?
– Не дурак. Стоим вмёртвую.
Эркин вскочил на ноги.
– Всё. Давай по-быстрому. Я к стаду.
– На вчерашнее гоним?
– Нет, они там добирали уже. За ручьём котловина.
– Галечный ручей?
– Нет, в другую сторону. К орешникам. И сами попасёмся.
– Давай, я догоню.
Эркин свистнул Принцу и потянулся. Хорошо. Когда теперь помоешься? Дома уж, наверное. В корыте. Ладно. Раз не было, то и вспоминать нечего.
– Ты ж к стаду собирался. На дневке тянуться будешь.
– Ладно, поймался. Тебя и потяну.
– Если поймаешь, – ухмыльнулся Андрей.
Эркин быстро оседлал Принца, вскочил в седло.
– Поймаю, – пообещал он серьёзно и поскакал к стаду.
– Слепой сказал: посмотрим, – крикнул ему вслед Андрей.
Лёгкое дыхание осени успокаивало летние страсти. Жизнь текла спокойно и безмятежно. Но Женя чувствовала теперь, что тихая заводь на самом деле… нет, не хочет она думать ни о чём таком. Но что поделаешь, если опять и опять…
– Я… провожу вас, фройляйн Женни.
– Спасибо, Гуго. Я отлично дойду одна.
– Мне надо поговорить с вами.
Женя равнодушно пожимает плечами. Пусть идёт. Ей всё равно, что он будет говорить. После Дня Империи она на любого смотрит и мысленно спрашивает: «А что ты делал в тот день? Кого из пятерых ты убивал?»
– Вы не слушаете меня, фройляйн Женни.
А какого чёрта она подделывается, подстраивается под всех?!
– Да, Гуго. Я не слушала вас.
– Вы очень изменились, фройляйн Женни. Но всё же выслушайте меня.
– Хорошо, Гуго. Только попроще, пожалуйста. Я очень устала.
– Фройляйн Женни, – Гуго останавливается и снимает шляпу. – Я уезжаю, фройляйн Женни.
– Да? – равнодушно вежливо удивляется она. – И надолго?
– Навсегда. Я… я предлагаю, я прошу вас поехать со мной, – он стоит перед ней, прижимая шляпу к груди. – Я еду на Русскую Территорию. Я навёл справки. Мне дают работу, настоящую работу. Я смогу обеспечить…
– Спасибо за приглашение, Гуго, но…
– Нет, нет… фройляйн Женни, неужели вы можете оставаться здесь, после всего, что было? Этот день… вы знаете, что было в этот день.
– Знаю, – пожимает плечами Женя. – Было убито пятеро людей.
– Фройляйн Женни, вы не знаете. Это была чудовищная провокация. Эти… убитые… они ни в чём не были виноваты. Только чудо уберегло десятки, сотни других.
– Чудо в русской форме, – усмехается Женя.
– Да, именно поэтому я еду к русским. Там нет этого безумия. Там, я узнал, можно найти место, где живут одни белые. Поймите, я не трус, но готовится нечто такое… Да расценивайте как хотите, назовите меня трусом, но я бегу.
– И предлагаете мне бежать с вами?
– Я хочу спасти вас. И… вы знаете, фройляйн Женни, моё отношение к вам. Я предлагаю вам замужество. Я люблю вас, Женни, и прошу вас стать моей женой. Уедем отсюда, Женни. Здесь нет жизни. Здесь только смерть.
– Спасибо, Гуго. А Алиса? Какое место вы отводите ей в своих планах? – Женя знала ответ и спрашивала лишь затем, чтобы прекратить этот разговор.
– Алиса? – искренне удивился Гуго. – Но у неё же есть отец.
– Прощайте, Гуго. Счастливого пути, – Женя обогнула его и пошла дальше.
– Майн готт! – он с силой ударил себя кулаком в лоб и бросился за ней. – Женни, простите меня, я не подумал! Разумеется, Алиса будет с вами, простите, с нами.
Он догнал её и шёл рядом, заглядывая ей в лицо, и говорил, говорил, говорил… Женя не слушала. Наконец, ей надоело, да и дом уже недалеко. Она остановилась и посмотрела ему в лицо. Он стоял перед ней, просительно прижимая шляпу к груди. Женя улыбнулась и подала ему руку.
– Ещё раз спасибо за предложение, Гуго, но это невозможно. Я не могу поехать с вами. И не хочу.
– Женни, я постараюсь заслужить… ваш ребёнок, это… – он сжимал ей руку.
– Это мой ребёнок, Гуго. И не надо больше об этом. Я желаю вам счастья, искренне. Вы не можете жить здесь, я понимаю, но я не могу уехать. Не надо ничего говорить, не надо просить, Гуго. Не будем портить общих воспоминаний.
– Женни…
– Нет, Гуго, – Женя улыбнулась и мягко высвободила руку. – Прощайте и будьте счастливы. И пожелайте мне удачи.
– Я желаю вам счастья, Женни, – в его глазах стояли слёзы, Женя видела их влажный блеск. – Вы… вы будете счастливы, должны быть счастливы, если в этом безумном мире есть хоть капля справедливости… Если кто и достоин счастья, то это вы, Женни.
– Каждый человек достоин счастья, Гуго. И вы тоже. И любой другой.
– Моё счастье – это вы, Женни. Прощайте. Вы вынесли приговор, и я не смею его оспаривать.
Он поцеловал её руку, поклонился и отступил на шаг.
– Позвольте, позвольте мне постоять здесь и проводить вас, хотя бы взглядом. Последний раз.
Женя устало кивнула и улыбнулась.
– Прощайте, Гуго.
– Прощайте, Женни.
Смешно, но, поднимаясь по лестнице, она уже напрочь забыла о нём. Будто его и не было. Уедет, так уедет. С глаз долой, из сердца вон – говорила мама. А Алиса умница, сразу раскусила его. А вообще она очень устала. Подработка утомительна, но хоть раз в неделю она должна появляться там. И деньги… господи, но почему так всё нелепо? Но надо всё выкинуть из головы. Алиса уже пыхтит за дверью, пытаясь открыть её изнутри.
– Алиса, не трогай замок, собачку спустишь.
– Ну, мам!
– Потерпи, сейчас открою. Ну, вот и я!
И руки Алисы вокруг шеи, и нежный запах от её волос. И вечерняя круговерть. Привычная и потому необременительная.
Они поужинали, и Женя стала мыть посуду. А вечера уже прохладные, Алисе, чтобы гулять вечером, надо кофточку надевать. Скоро Эркин вернётся. Если у него всё в порядке. Будем надеяться на русских. Что как они успели здесь, так успели и в других местах. И этот… слова даже не подберёшь – Норман обмолвился, что всюду День Империи прошёл тихо. Будь она проклята, эта Империя! Уже нет её, а она всё убивает и убивает. Торжество белой расы! Убивать, издеваться над беззащитными – вот ваше торжество. А Перри с его патетичным: «Мы верим в возрождение!!!» Возрождение чего? Опять всё сначала? Единство белых. Ну нет, больше её на эту удочку не поймаешь.
Женя оглядела посуду и пошла укладывать Алису спать. Против обыкновения, сегодня та не капризничала и улеглась сразу. Женя даже встревожилась: не заболела ли? Попробовала губами лоб. Нет, температуры нет. Просто «нашло» на неё, что ли? Но всё неожиданно разъяснилось.
Руки Алисы обхватили её за шею и притянули её голову к себе.
– Мам, а если я тебя буду слушаться, он быстрее вернётся? Ну, как в «Русалочке».
Женя не сразу поняла, при чём тут русалочка. А поняв, рассмеялась. Надо же, как она Андерсена поняла.
– Да, конечно.
– Правда?
– Правда-правда.
– Тогда я буду слушаться, – решила со вздохом Алиса и, уже засыпая, сказала угрожающим тоном: – а вот вернётся… – и заснула, не закончив угрозы.
Господи, только бы он вернулся, а там Алиска пусть что угодно вытворяет. Уж её-то озорство она потерпит.
Женя вернулась на кухню и, всё ещё улыбаясь, взялась за стирку. Спасибо вам, Ганс Христиан Андерсен, вы действительно великий писатель. Как хорошо, что она всё-таки рискнула деньгами и купила Алисе эту книгу. Дорого, но издание великолепное. И они теперь читают Андерсена. Смешно, но она сама с удовольствием перечитывает его. И читая английский текст, слышит всё равно мамин голос. Читающий ей эту же сказку, но по-русски. Когда она болела, мама читала ей вслух, хотя она уже сама умела читать.
Женя представила, как будет слушать её чтение Эркин, ведь к его возвращению они ещё не кончат книгу. А закончат, начнут сначала. И опять Алиса будет пересказывать Эркину прочитанное, переделывая и добавляя от себя. Она как-то слышала, во что Алиса превратила «трёх поросят», пользуясь тем, что Эркин не знает подлинника. Красочное, полное деталей и невероятно запутанное повествование, в котором большую часть занимало описание пира после победы над волком, было им выслушано с неослабным вниманием и явно принято на веру.
Женя быстро привычно тёрла, полоскала, отжимала и улыбалась. И будто… только обернись к плите, и она увидит его, сидящим на корточках у топки и бесстрашно голой рукой подправляющего горящие поленья, и он обернётся на её взгляд и улыбнётся своей такой особенной улыбкой, и красные отсветы на его плечах и лице…
Женя вздохнула, отжимая платьице Алисы. Ну, ничего, осталось меньше, чем прошло. Два месяца. Остался один месяц. Как-нибудь. И хорошо, что она избавилась от Гуго. Трус – не трус, какое ей дело до его переживаний? Пусть едет, куда хочет, ей-то что? Без его тоскующего влюблённого взгляда будет только легче. Ничто не будет мешать той холодной спокойной ненависти, без которой она теперь не мыслит конторы. И чем тщательнее она скрывала её под улыбками и шутливой болтовнёй, тем сильнее та разгоралась. А Гуго мешал ей. Теперь помехи нет.
Женя оглядела кухню. Поправила развешенное бельё. До утра Алискино всё высохнет. Ну что ж, можно идти спать. И перед сном немного подумать об Эркине. И помечтать о возможном. И о несбыточном.
Сухой, но уже не жаркий несильный ветер закручивал пыль и мусор в крохотные смерчи. Джонатан Бредли, стоя на крыльце салуна, оглядел пустынную площадь и улыбнулся. Отсутствие информации – тоже информация. Слова Нэтти о том, что его маршрут кому-то известен, оказались, как и подозревал Джонатан, блефом. Нэтти вёз на себе слишком много и слишком боялся, чтобы кого-то извещать о себе. Можно возвращаться. А завтра начнётся Большой Перегон… он не додумал до конца.
– Бредли! Привет!
– О! Привет, Джерри! Рад тебя видеть.
Радушие, с которым Джонатан приветствовал плотного, и от того кажущегося коренастым высокого мужчину со звездой шерифа на груди, было вполне искренним.
– По стаканчику, Бредли?
– Кто ж от такого отказывается, – улыбнулся Джонатан.
– Идёт. И зови своего ковбоя, хватит ему у коновязи пыль глотать.
– Фредди, – Джонатан призывно махнул рукой.
Фредди, куривший у коновязи, не спеша, чуть вразвалку подошёл к ним. Поздоровался с шерифом молчаливым кивком.
– Самое время по глоточку, парни. Вперёд!
Втроём они вошли в салун и заняли угловой столик. Вертлявый темнокожий подросток метнулся было к ним, но тут же исчез: шерифа решил обслужить хозяин.
– Как обычно, Джерри?
– Ты ещё спрашиваешь, старина! – громыхнул Джерри. – Пыль, сушь. Для начала промочим горло.
Промочив горло мощным глотком неразбавленного виски, Джерри приветствовал ещё пару знакомых и приготовился начать разговор. Джонатан решил помочь.
– Как дела, Джерри?
– Кипят и булькают, Бредли. Такого бардака давно не было. Трупов навалом, а Большой Перегон ещё не начался. А тут ещё русские, – Джерри вздохнул и глотнул, явно ожидая вопроса.
Джонатан подыграл.
– И чего русские?
– Лезут во все дырки, задают идиотские вопросы и добавляют работы.
– Они победители, – сочувственно вздохнул Джонатан.
– Ну, и пусть радуются! А я тут при чём?! Ну, с какой стати, если один черномазый прирезал другого черномазого, мне влезать в это? Одним черномазым меньше, и слава богу! Но им же до всего, и нет ли тут расизма, видите ли?! После Дня Империи совсем озверели!
– Ну, так и пошумели на День Империи, – улыбнулся Джонатан.
– А ну их и с Днём, и с Империей! – Джерри замысловато выругался. – А вот возьми твоё дело, это что такое?
– У меня есть дело? – удивился Джонатан.
– Ну, не совсем твоё, конечно, но тебя касается. Касалось. И не только тебя.
– Ну, зацепил, – засмеялся Джонатан. – Давай, Джерри, не томи.
Фредди равнодушно курил, безучастно разглядывая плывущий к потолку сигаретный дым.
– Слушай, конечно. Тебя касалось, так слушай. Заявляется сюда, когда, недели так две, а может, и больше прошло, этакий столичный прыщ под ковбоя и начинает шебаршиться. Я его беру за манишку и прошу объяснить, что ему у нас надо. Он виляет и вкручивает мне, что интересуется скотом. Ищет работу. При стаде на перегон. А из него ковбой, как из меня монах.
Джерри гулко захохотал. Джонатан его поддержал, и даже Фредди молча улыбнулся шутке. Нрав Джерри и его подвиги по части выпивки, женщин и стрельбы были хорошо известны всей округе. Ободрённый пониманием, Джерри продолжил.
– Ну, я поржал, но работа – святое дело, и, если человек хочет честно работать, я всегда ему помогу. Я ему и назвал Майера, Перкинса, Стаута, ну, кто у нас держит стада на откорме, ну, и тебя, конечно.
– Резонно, – кивнул Джонатан.
– Он поблагодарил, – Джерри подмигнул Джонатану, – и исчез. Как я понимаю, то ли нанялся к кому из вас, то ли дальше подался место искать. Я и думать о нём забыл. И тут появляется русский, Ник, а фамилию я и под пулей не выговорю. Он ещё с индейцами по резервациям ездил, уговаривал переселяться. Видел, наверное. А не видел, так ничего не потерял. Так вот, – Джерри со вкусом отхлебнул, – показывает он мне фотографию этого типа и берёт меня вот так, – Джерри потряс крепко сжатым кулаком и выругался. – Не видел ли я такого, и где он теперь. А на фотографии тип этот в таком виде… – Джерри понизил голос, но тут же махнул рукой. – А ни хрена, всё равно, уже все увидели. Он мне оставил фотографию. Для опознания. Смотрите.
Джонатан взял стандартную розыскную карточку. Нэтти на снимке был в форме охранной службы. Снимали его, похоже, года два назад, уже с майорскими нашивками. Нэтти на снимке победно улыбался. Джонатан пожал плечами и отдал карточку Фредди. Тот скользнул по ней равнодушным взглядом и вернул шерифу.
– Русские у него на хвосте висели, а он улепётывал, – Джерри спрятал карточку. – Так что, если он у тебя появится, отшивай сразу. С русскими лучше не связываться. У парня свои проблемы, и нам они ни к чему.
– Резонно, – Джонатан дал хозяину сигнал повтора.
– Ну, от русского я отбрыкался, – Джерри довольно хохотнул при виде очередной порции неразбавленного. – Но решил проверить, и, если он где осел, гнать его к чёртовой матери. Мне ещё этой комиссии по трудоустройству цветных вот так, – он чиркнул себя ребром ладони по горлу, – хватает. Поделили мы с Доном имения и рванули. Нет его, подлеца, нигде.
– Думаешь, дальше рванул? – спросил Джонатан.
– А мне о нём ещё думать?! – рявкнул Джерри.
– Ну, как тебе мои бычки? – уже более заинтересованно спросил Джонатан. – Я с фризами впервые связался.
– У тебя Дон был, он мне рассказывал, я под стол лез. Пусть тебе сам расскажет, – ухмыльнулся Джерри. – Обхохочешься.
– Ладно, – согласился Джонатан. – Послушаю Дона.
Джерри кивнул и припал к стакану, оглядывая поверх него зал салуна совершенно трезвыми глазами. Поставил стакан и расплылся в улыбке.
– О! Вот и Дон. Эй, Дон, сюда!
Высокий белокурый парень в ковбойском костюме со звездой помощника шерифа подошёл к ним со своим стаканом и сделал общий приветственный жест. Фредди равнодушно-вежливо кивнул, а Джонатан улыбнулся.
– Садись, Дон, – Джерри ухмылялся с явным предвкушением, – и расскажи Бредли о его бычках. Он о них беспокоится, – и, не сдержавшись, захохотал.
– Бычки отличные, – Дон сел за стол и улыбнулся. – Фризы?
– Да, – кивнул Джонатан, – решил попробовать.
– Очень даже не плохо получается. Надо будет и мне подумать о таких.
– Ты о пастухах скажи, – вмешался Джерри.
Дон улыбнулся и сел поудобнее.
– Бычки у тебя отличные, – начал он тоном опытного рассказчика, – но пастухи…
– А что? – встревожился Джонатан. – Опять пьяные были?
– Если они такие трезвыми, – засмеялся Дон, – то к спиртному их и подпускать нельзя. Где ты таких болванов откопал, Бредли? Что один, что другой. У любого бычка ума больше, чем у них двоих вместе взятых. Индеец у тебя, конечно… нет слов… Я всегда знал, что индейцы умом не блещут, но такого… Любой вопрос по пять раз повторяешь, а он только глаза на тебя лупит и даже не мычит. Дал ему карточку, так он её вертел, вертел, а потом так убеждённо говорит: «Нее, человек не плоский, я знаю, сэр».
Джонатан хохотал с таким удовольствием, что на них стали оглядываться от других столов. Фредди молча улыбался, покачивая головой.
– То есть, дурак он невероятный. Ни дня недели, ни числа, ни года не знает. Да, битый час я с ним выяснял, что когда было, не появлялся ли кто у стада на этой неделе, и знаешь, что выяснил? – Дон сделал интригующую паузу. – Неделя – это день, в который привозят жратву.
Джерри заржал, перекрыв гул салуна. Вокруг стали собираться слушатели.
– Словом, – продолжал Дон, – я не выдержал, замахнулся. Он, стервец, как сиганёт от меня к бычкам. И встал в серёдку. Я по краю вокруг, а он от меня. Ловок, конечно, парень, – одобрительно улыбнулся Дон, – и стадо у него в порядке. Бычки его знают, а на меня, гляжу, рога выставляют. Вымахали они у тебя, Бредли, как надо, и он среди них сигает, не угонишься. Словом, я плюнул и, чтоб стадо не сорвать, отъехал. Он стоит, на бычка опёрся, и вот они вдвоём на меня лупятся. Только у бычка морда посмышлёнее, конечно. Выходи, говорю. Я спешился, плеть отстегнул, положил, на три шага отошёл и сел, – Дон, сохраняя серьёзное выражение, обвёл круг хохочущих слушателей смеющимися глазами. – Тогда он вышел, встал, как положено. Видно, школили его как следует. И стал я у него выяснять, кто был у стада, а кто при стаде. То есть для него это вещи разные. При стаде их двое, а у стада никого не было. А когда не было? Ну, тут мы в грозах запутались. Дней он не знает, так до грозы или после грозы… – слушатели хохотали, заглушая рассказчика. – Тут прискакал ему на смену второй, белый. Кстати, вот кого позором расы можно и нужно считать, а не… ладно, словом болван оказался похлеще этого. Ну, индеец ни времени, ни места определить не может, говорит так, что понимаешь его с трудом, только что сэра умеет выговаривать. Но белый-то хоть что-то соображать должен! Плюнул я на индейца, отправил его… куда хотелось.
– А куда хотелось, Дон? – спросил кто-то из толпы.
– Адреса не знаешь? – удивился Дон. – Ну, запоминай…
Затейливый оборот вызвал новую бурю восторгов.
– Ну, послал я его туда, а пошёл он к стаду. И стал я с белым беседовать. Объяснил всё, дал карточку. Он смотрел, смотрел, и спрашивает. «А когда он придёт?» Понял, называется… Я объясняю, дескать, может, приходил уже. Он спрашивает: «А зачем?». В ковбои наниматься – говорю. И тут мне начинают объяснять, что хозяина стада нет и если я, понимаете, я хочу наняться в ковбои, то должен идти в имение. Причём, где оно находится, парень толком не знает. «Оттуда жратву привозят». Всё! – Дон сделал паузу, пережидая очередной взрыв хохота. – Я, говорю им, помощник шерифа. Парень смотрит на меня, как… как на говорящего бычка и спрашивает: «А чего ты тогда в ковбои нанимаешься?» – Дон отхлебнул и продолжил. – Тут индеец, он хоть и при стаде, но крутится неподалёку и всё слушает, чего-то сообразил и заорал, что им на двоих жратвы не хватает и третьего, то есть меня, до следующей недели кормить нечем. И они начинают между собой выяснять, кто чего не доложил, когда кашеварил, и чья когда очередь. Причём чисел оба не знают и считать не умеют. Я их покрыл и послал, как умею, и уехал. Пусть сами разбираются.
У Фредди из зажмуренных глаз текли слёзы, Джонатан только крутил головой, не в силах больше смеяться, выли и ржали на все голоса слушатели. Джерри лёг головой на стол и тихо стонал, как от боли.
Дон с видом победителя допил свой стакан и спросил у Джонатана.
– Как они у тебя бычков не растеряли?
Джонатан только отмахнулся, говорить он не мог. Дон удовлетворённо кивнул и сменил тон на участливо-советующий.
– Ты им на Большой Перегон кого третьего дай, или сам поезжай. А то их чёрт-те куда занесёт. Географию они знают ещё хуже.
Концовка старинного анекдота оказалась настолько уместна, что вызвала новый взрыв общего хохота.
– Дам, – наконец с трудом выговорил Джонатан. – Спасибо, Дон.
Десятки рук со стаканами тянулись к Дону, угощая его. Дон скромно принимал поздравления.
Джонатан, наконец, отсмеялся и встал.
– Уходишь? – поднял на него глаза Дон. – А бычки у тебя классные. Это они, видно, умеют, а ничего другого им от Бога не дано. Я одного не пойму, как они их считают? Или так, сколько есть, столько и есть…
Джонатан похлопал его по плечу и пошёл к выходу. Фредди шёл за ним и в дверях опередил, пошёл отвязывать лошадей.
И уже у коновязи их догнал Джерри.
– Пастухи у тебя того! – Он гулко хохотал, распространяя во все стороны запах спиртного. – Дон ещё посидит, я сгоняю кое-куда, – и негромко: – Парни у тебя порезвились, конечно. Это они не на меня нарвались. Я всё понимаю, Бредли, им тоже скучно, но индейцу скажи, чтоб не зарывался. С белым ему такие шутки не положены. Дон при исполнении был. Объясни.
Джонатан кивнул.
– Да, – уже отъезжая, обернулся Джерри. – Ты всё-таки выясни, как они бычков считают, по головам или хвостам? – расхохотался над старинной ковбойской шуткой и ускакал.
Джонатан легко взмыл в седло и, не глядя на Фредди, хлестнул коня. Фредди, по-прежнему молча, последовал за ним.
– К парням? – спросил Джонатан, когда город остался позади.
– Мне всё равно завтра с утра их встречать, – пожал плечами Фредди.
Джонатан кивнул и пришпорил коня. И до самого имения они скакали молча, изредка переглядываясь, да Джонатан время от времени начинал смеяться, и Фредди улыбался в ответ.
Когда они пересекли границу имения, то сразу свернули и проскакали по галечной лощине между двумя котловинами. Переглянулись. Новых следов не было, похоже, с того дня бычков здесь не гоняли. Фредди удивлённо покачал головой и даже что-то буркнул себе под нос.