Buch lesen: «Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи», Seite 18
– Что ты тут делала?! – Женя яростно отмывала Алису у рукомойника.
– Это я виноват, – подал голос от плиты Эркин. – Я кладовку разбирал, а там пыльно.
– Молодец, но зачем?
– Он там спать будет, – высвободила лицо из полотенца Алиса.
– Это ещё зачем? – Женя медленно выпрямилась, бросила Алисе полотенце. – Вытирайся и марш в комнату, – и только сейчас заметила на углу кухонного стола его чашку и тарелку. – За стол, я так понимаю, ты с нами не сядешь?
Голос её был напряжённо спокоен, и Эркин сгорбился у топки – своего вечернего прибежища – втянул голову в плечи, но ответил.
– Я здесь поем.
Он не оборачивался и потому не видел, как яростно, медленно Женя сжала кулаки и подбоченилась, плотно уперев их в бёдра.
– Брезгуете, значит, или мы ваш кусок заедаем?
От каждого её слова он вздрагивал, как от удара, сжимался в комок. И ждал. Обречённо ждал страшных слов: «Тогда уходи». Но, задав этот избивший его вопрос, Женя замолчала. И он медленно, опасливо разворачиваясь, как под плетью, когда смотрят, замахнулись или нет, исподлобья поднял глаза. На её бледное гневное лицо с плотно сжатыми губами. И понял: она замолчала, чтобы не сказать, чтобы не прозвучали эти два страшных слова. Он не удержал равновесия и встал перед ней на колени. И заговорил, глядя перед собой в пол, не смея поднять на неё глаза. Рассказал про безобидного Гуталина, про Митча.
– Если они придут, Женя, увидят… Женя, я же не смогу отбиться. Гуталин троих как я одной рукой мог свалить. А его… Он не защитил, мне и подавно… Не прикрою я, Женя, ни тебя, ни Алису. Они же свора…
Она молчала. Он поднял голову и испугался. Женя стояла белая, даже какая-то синеватая. Даже печной огонь не румянил её, а топка открыта. Руки беспомощно обвисли. И вся она вдруг качнулась и стала запрокидываться… Он вскочил на ноги, кинулся к ней.
– Женя! Что с тобой? Женя?! Прости меня! Я… я же… я же не хотел…
Он успел подхватить её, прижать к себе.
– Женя, не надо… Женя, – бормотал он, прижимая её к себе, не давая ей упасть, сползти на пол. Она бессильно висела на его руках. – Ну не надо, Женя. Я же хотел, как лучше… Пусть меня… не тебя…
Она вздохнула, медленно выпрямилась.
– Дура… какая же я дура…
Она говорила тихо, он не так слышал, как угадывал её слова.
– Вот оно… вот оно что… а я думала…
Он подвел её к кухонному столу, усадил на табуретку, метнулся к ведру с водой, зачерпнул ковшом.
– Вот, Женя, выпей.
Она слабо отвела ковш.
– Не надо. – Подняла на него глаза. – А я-то радовалась, думала, теперь-то будет хорошо.
Он беспомощно топтался перед ней с ковшом, плескал себе на ноги, не замечая этого. Она сидела, уронив на колени руки и склонив набок голову. Понурившись, он ждал приговора.
Женя посмотрела на него и вздохнула.
– Поставь ковш, ты же себя облил. – И вдруг улыбнулась. – Так это ты для них придумал?
Он молча кивнул.
– Для чужих? – уточнила Женя. – Не слышу.
– Да, – глухо ответил он.
– А мы, я с Алисой, тебе кто?
Он молчал.
– Ну что же ты? Чужие мы тебе?
– Нет! – выдохнул он и тихо хрипло повторил: – Нет.
– Тогда, – голос Жени спокоен и ровен. – Тогда забирай свою посуду и иди в комнату. Шторы я опустила. Иди, Эркин, не зли меня попусту.
Он поставил на стол ковш, взял свою чашку и тарелку. В дверях остановился было, поглядел на неё через плечо.
– Иди, – повторила она. – Я посижу немного и приду. Будем ужинать.
Ужин прошёл в молчании. Даже Алиса притихла. Женя сидела за столом, прямая, бледная, и если б она могла видеть себя со стороны, то удивилась бы своему сходству с миссис Стоун из своей конторы. Эркина била внутренняя дрожь, он сдерживал её, и на еду сил уже не оставалось. Но он жевал, глотал, пил чай. И оставался за столом, пока Женя укладывала Алису спать.
Женя налила себе и ему ещё чая, притенила коптилку со стороны кровати Алисы.
– А теперь слушай. Я о чём говорила тогда, – он невольно сжался. – У меня на работе после Бала только и разговоров о единстве белых, что все белые одна раса и так далее. Я-то думала, они поумнели. Кончили с этими разрядами, ну, условными, недоказанными… – он потрясённо смотрел на неё. – Я и обрадовалась. Думала, начнут с белых, а дальше пойдёт… А они, значит, вот что придумали…
– Женя, – перебил он её, – я…
– Не надо, Эркин, – она накрыла своей ладонью его руки. – Я тоже виновата. Мне бы раньше сообразить. Самой… Ты уж прости, я не хотела тебя… Мне просто так обидно стало, что ты не хочешь с нами…
– Женя! – у него задрожали губы, на глазах выступили слёзы.
– Ну что ты, Эркин. С кладовкой ты хорошо придумал. Только… тебе там холодно будет.
Он молча замотал головой.
– А со столом… Ведь никого чужого у нас не бывает, прятаться не от кого. Ночью опасно, согласна, могут врасплох застигнуть, а днём… Они же по ночам ходят.
Эркин кивнул. Опустил голову и лбом прижался к её руке.
– Ну вот, решили всё, да?
– Да, – ответил он, не поднимая головы.
– Завтра у меня двойная смена. Я поздно приду. А послезавтра праздник. Ты знаешь?
– На рынке слышал. Говорят, работы не будет, – он справился с собой и поднял голову. – А что за праздник?
– День Матери.
Это название ничего ему не говорило. Он не знал этого праздника. Но её горькая интонация встревожила его.
– Ты… ты очень устала?
– Ошарашил ты меня, – Женя виновато улыбнулась. – Я не ждала удара. И вот…
Эркин угрюмо кивнул. Ничего нет хуже неожиданного удара.
…Ничего нет хуже неожиданного удара. Он долго ворочался, не мог заснуть, хотя бессонницей никогда не страдал. Он так и не показал Жене покупки. Ладно, в праздник наденет. Если, конечно, ещё чего не случится. Когда не ждёшь, всегда… Какое лицо было у Жени… Да и он сам был не лучше, когда там, на рынке, услышал… И с Джеффом так было…
…Они пригнали стадо на бойню. Самой бойни он не видел. Они только загнали бычков в указанный загон и остались ждать Грегори. Вернулся тот часа через два, красный, потный и вроде бы довольный. И привёл троих. Двух мулатов и явного трёхкровку. Все в рваной и грязной одежде, хуже, чем у них, но по презрению, которым их окатила эта троица, он понял: свободные. Потом подошёл хорошо одетый белый, переговорил с Грегори, отдал какие-то бумаги. Вот тут Грегори, и в самом деле довольный, спрятал бумаги, вскочил в седло и махнул им рукой. Они с привычной уже быстротой влезли на коней и поскакали следом. Грегори привёл их на площадь, окаймлённую одно-двух-этажными домами и забитую лошадьми, фургонами и грузовиками. Сновали белые, суетились и метались рабы и цветная шваль в такой же рванине, что и те трое. Грегори подвёл их к старому дереву с изрезанной, наполовину ободранной корой и велел ждать, не рассёдлывая и не развьючивая лошадей. Но разрешил спешиться и пошёл к дому, откуда неслись пьяные крики и музыка, бросив им через плечо:
– Отдыхайте пока.
Но по дороге его остановил какой-то белый. Они видели, как после разговора с ним Грегори зашёл в другой дом, с совсем другими шумами. Там звенел телефон и стучали пишущие машинки. Ему как-то в питомнике пришлось мыть полы в канцелярии, и он запомнил шум. Здесь был такой же. Грегори не было долго. Они сидели на земле возле лошадей и ждали. Джефф снова и снова на пальцах прикидывал остающийся ему срок отработки, а Шоколад и он просто сидели и глазели по сторонам. Когда Грегори вышел из «канцелярии» и пошёл к ним, как-то странно загребая ногами на ходу, они насторожились. После Пустыря они веселья Грегори боялись даже больше его гнева. А таким они его ещё не видели, и чего от него ждать, было неизвестно. Грегори постоял над ними, посмотрел на них как-то странно, махнул рукой на их попытку встать и ушёл туда, куда собирался с самого начала.
– Ох, и напьётся он, – еле слышно шепнул Шоколад.
Они с Джеффом согласились. Грегори пил редко, но зато без остановки. А если запьёт сейчас, то возвращение в имение отложится на несколько дней самое меньшее. Правда, им тогда сидеть и ждать его под этим деревом без костра и еды, а то и в рабский барак загонят, а может, и при лошадях оставят, но… Но Грегори быстро вышел и направился к ним. Следом за ним негритёнок тащил маленькое дымящееся ведёрко с бурым «рабским» кофе, а сам Грегори нёс буханку хлеба и пакет. У него сразу засосало в желудке. Хотя голодом их Грегори не морил, но раб всегда есть хочет. Шоколад быстро снял и расстелил на земле свою куртку, и Грегори нарезал им хлеба, всю буханку сразу, велел негритёнку оставить ведёрко и убираться, сунул в руки Джеффу пакет и ушёл, буркнув:
– Сами делите.
В пакете были куски варёных жил, хрящей, кости – обычное мясо рабов. В имении и такое давали только по большим праздникам и столько, что кухня всё себе расхватывала. А здесь обрезков много и очередь делить Джеффа, а тот со жратвой никогда не подличал, и сейчас подобрал куски так, чтобы каждому поровну. А кофе делили по глоткам, прямо из ведра. Блаженное чувство сытости. Но его тревожил этот странный взгляд Грегори. И на Джеффа тот смотрел внимательнее, чем на него и Шоколада. Но опасности никто не почувствовал, даже Джефф. И этот белый, что остановился в пяти шагах от них и смотрел, как они делили хлеб и мясо и ели, тоже не показался им опасным.
– Говардовские? – внезапно спросил белый.
– Да, масса, – вскочил на ноги Шоколад. – Точненько так, масса.
Белый кивнул, ещё раз осмотрел их, особенно его и Джеффа.
– А где ваш?..
– Масса Грегори туда пошли, – показал на салун Шоколад. – Тамочки они, масса.
И белый ушёл. А они доели всё до крошки и капли, Шоколад отряхнул и надел куртку. И потянулось время сытого безделья. Редкое удовольствие для раба. Они вроде задремали, и резкий голос Грегори поднял их на ноги полусонными. Грегори и этот белый, что спрашивал их, чьи они, стояли шагах в десяти от них и орали друг на друга. Разобравшись, что орут не на них, они снова сели.
– А я говорю, другой! – орал Грегори.
– Ты мне не крути! – орал белый, – за такие деньги я дерьмо не возьму!
– На, читай! – Грегори тыкал ему в лицо бумагу. – Грамотный? Так читай!
Всё это щедро пересыпалось руганью. Белый ругался не хуже Грегори, и слушать было даже интересно.
– А иди ты… – махнул рукой Грегори. – Чтоб тебе и мамаше твоей… – и внезапно рявкнул. – Угрюмый, Джефф! А ну сюда! Живо! Оба, ну, чтоб вас!..
Они переглянулись и послушно подбежали. Грегори, красный, злой, с опасно посветлевшими глазами, рванул его за шиворот.
– Покажи номер!
Он стал засучивать рукав, противное чувство страха сводило ноги ознобом.
– Не мне, болван, я и так знаю. Этому…
Он повернулся к белому, показал номер. Белый, высокий, широкоплечий, с намозоленными от зуботычин руками, смотрел не на номер, на него. И Грегори схватил его за запястье и резко, чуть не вывихнув ему кисть, дёрнул его руку вверх, к глазам белого.
– Убедился?
– Рабский номер, – кивнул тот. – Ну, так что?
– А то! Раздевайся, Угрюмый! Живо! До пояса!
Он сбросил на землю куртку и стал развязывать тесёмки у рубашки, но Грегори это показалось медленно, и рывком за плечо развернув его спиной к белому, и тот сам выдернул ему рубашку из штанов и задрал на голову.
– Убедился? Или ещё что показать?
Грегори отпустил его и уже спокойно буркнул.
– Одевайся, – и пока он заправлял рубашку, подбирал и натягивал куртку, объяснял белому. – Сам посуди, какой резон мне тебя обманывать? Я телеграмму получил, и всё. Шла бы речь об этом, и было бы сказано «раба» и номер, а ты что покупал? Отработочного. Так что давай расписку, забирай покупку и с богом.
Он всё ещё стоял рядом с ними и видел лицо Джеффа. Растерянное, побледневшее, ставшее вдруг землисто-серым и старым.
– Джефф, – Грегори взял Джеффа за плечо. – Продали тебя, вот теперь твой хозяин, – и подтолкнул к белому.
– Я ему сам объясню, – белый приготовил плеть, взмахнул…
Но он видел, что Джефф вскрикнул и стал падать ещё до удара, удар пришёлся концом плети по лбу, разорвал кожу, это больно, но не до крика, такого крика, короткого и вроде несильного, но на площади сразу стало очень тихо.
– А ты чего вылупился?! – заорал на него Грегори. – А ну пошёл к лошадям! Седлайте, живо!
Чего седлать, сам же велел не рассёдлывать, забыл, что ли, уже с перепоя, но он покорно пошёл обратно, к дереву, где Шоколад уже суетился, отвязывая лошадей. Он подошёл к Бурому и встал, упираясь лбом в тёплую шерстяную шею коня, и постоял так, пока земля не перестала качаться под ногами, и он снова смог нормально видеть и слышать. Подошёл Грегори, пряча в бумажник полученную расписку, поглядел на них бешеными глазами, но не ударил. И тут заметил оставшуюся лежать на земле куртку Джеффа, поддел её носком сапога и отбросил к его ногам.
– Беги, отдай ему, – и махнул рукой, показывая куда.
Он схватил куртку и побежал. Джеффа он увидел сразу. Понурившись, тот стоял, привязанный за запястья к задку фургона. Белый затягивал узлы на поклаже. Рубашка Джеффа на спине взлохмачена двумя ударами плети и окровавлена, кровь на лице уже подсыхает. Он остановился в двух шагах. Если уже начали ломку, то отдать куртку не разрешат. Но белый, увидев его, усмехнулся и кивнул, разрешая подойти.
– Вот, сэр, мне велели отдать… – он запнулся.
Белый хохотнул и крикнул кому-то, кто сидел в фургоне.
– Грегори чужого не возьмёт!
– Зато напьётся на халяву, – ответили из фургона.
Ну, у белых свои счёты, ему не до них. Решив истолковать это как разрешение, он подошёл к Джеффу и накинул куртку тому на плечи, а чтоб не свалилась, связал рукава на груди узлом. Если не заставят бежать за фургоном, то удержится. Джефф смотрел мимо него в пустоту. Застывшее лицо человека, получившего нежданный удар.
– Я б лучше тебя купил, – голос белого заставил его вздрогнуть. – Раб, отработочный… всё краснорожий, всегда подделать можно. Да Грегори упёрся как бык.
Ему показалось, что белый сейчас схватит его. Он торопливо попятился и побежал обратно.
– Ты где шляешься?! – встретил его затрещиной Грегори. – Пошлёшь по делу, так гулянку себе, поганец, устроит!
И пока они выбирались из городка при бойнях, Грегори ругался не переставая, а на дороге погнал своего коня галопом. Они молча скакали следом. Серый Джеффа был привязан к его седлу. Расседлать не успели, и пустые стремена звонко бились о пряжки подпруги.
– А чтоб вас всех сволочей! – Грегори резко осадил коня. – Угрюмый, ты подвяжешь эти стремена чёртовы, или я тебе башку твою к чертям собачьим оторву!
Он молча спешился и подошёл к Серому. Грегори смотрел на него, тяжело дыша и обхлёстывая плетью придорожные кусты. Но прежнего гнева уже не было. Грегори вроде быка. Бесился легко и отходил быстро. И когда он сел на Бурого, Грегори повёл их привычной рысцой и уже молча, без ругани. И молчал до вечера. Не шутил, не издевался над ними. Сидел, сгорбившись, и молчал, только раз сокрушённо, тихо, так что он еле расслышал, сказал.
– Вот сволочи… Ведь два дня парню оставалось…
… Эркин повернулся на бок и натянул на голову одеяло. А из-под двери холод заметен. Надо будет войлока или кожи полоску найти. Подбить. Лучше бы войлока. Что плохо в кладовке – окна нет, время не угадаешь. Не кладовка, а так… выгородка, вроде уборной. Как закуток в скотной. Он повернулся на спину, откинул с лица одеяло и попробовал потянуться, но сразу упёрся головой в стену, а пятками в дверь. И дверь, скрипнув, открылась. Придётся вставать. Заодно и время посмотреть.
Но за окнами полуночная темнота. Эркин нашёл так и оставшийся на столе ковш, жадно напился. И чуть было спросонья по привычке не зашёл в комнату. Благо, Женя оставила на ночь дверь открытой. Он опомнился на пороге и постоял у притолоки, слушая их дыхание. Женя всхлипнула во сне. Сволочь он всё-таки, довёл её до обморока. Но кто ж знал, что она так… Ну, может теперь наладится? И так просто свора не пришла бы. Её навели. Знать бы, кто наводки даёт… Он почувствовал, что мёрзнет, и вернулся к себе. Тихо прикрыл за собой дверь и лёг. Запор надо какой-нибудь придумать. Наружный крючок он оставил. Поискать ещё один… или снаружи простую защёлку, а крючок вовнутрь… Женя обидится, что он от неё запирается… Ладно, не зима, лето. За лето всё может случиться.
Утром за завтраком Женя была уже прежней. Только прощаясь с Эркином, попросила.
– Будь осторожней. Не рискуй.
Он усмехнулся в ответ, поцеловал лежащую на его плече её руку и убежал.
Женя расцеловала Алису, ещё раз проверила, всё ли та запомнила, и пошла на работу. День обещал быть жарким, но ей возвращаться поздно, и она несла на руке плащ. О вчерашнем она постаралась забыть. Иначе изведётся от тревоги за него. Мейн-стрит была такой чистой, нарядной, безмятежной, что хотелось ни о чём не думать, а просто наслаждаться жизнью. Что ж, завтра праздник, и она пойдёт погулять с Алисой, пройдутся по Мейн-стрит и домой. А вечером тогда большой чай со сладостями. И погода как раз установилась.
На работе её ждал сюрприз. Завтра День Матери, и её, как единственную среди них маму, поздравили и вручили общий подарок – красивого фарфорового пеликана с птенцом – символ материнской любви и самопожертвования. И ей, конечно, ничего не оставалось, как пригласить их на завтра «на чашечку».
– Ради бога, Джен, не вздумайте устраивать приёма.
– Мы же понимаем, как вам трудно.
– Да-да, только кофе.
Женя растроганно благодарила и в уме прикидывала, что сделать к кофе. На День Матери принято подавать домашнюю выпечку. И хватит ли у неё посуды. И она уже вовсю печатала, когда вдруг сообразила. Ну, хорошо, они будут пить кофе, Алиса с ними – вести себя за столом она в общем-то уже умеет, – а Эркин? Он как раз к пяти обычно и приходит. Женя досадливо прикусила губу. И это после вчерашнего скандала, который она ему устроила… У нас гости, угощенье и веселье, а ты посиди в кладовке! Рядом с уборной. Что же делать? Но и отказаться уже поздно и просто невежливо.
Женя прислушалась к разговору. Может, кто-то скажет что-нибудь о вчерашнем, о том, что рассказал ей Эркин, но все ещё мусолили Бал. Кто с кем сколько раз танцевал, кому что сказали, кто с кем и когда ушёл. Сколько можно? До следующего Бала, что ли? И опять… единство белых. Спасибо, ей вчера объяснили, чем это оборачивается. Для всех остальных.
Под эти пустые разговоры день тянулся невыносимо долго. И Женя ушла в своё. Ну что за жизнь, когда и от праздника никакой радости? Когда радостью ни с кем нельзя поделиться, даже показать её нельзя. И ещё ей идти на эту подработку. Видеть влюблённые глаза Гуго. Гуго влюблён в неё по уши и не может понять, почему она, столь нежная на Балу, стала такой холодной и строгой. Жене было жаль Гуго. Но она ничем и никак не могла ему помочь. Может, она вообще зря пошла на Бал. Оказывается, все переживания у Золушки после Бала. Из-за неразумно розданных авансов.
Женя с трудом доработала до конца. Город уже готовился к празднику, а у неё ещё работа впереди. Сумка с продуктами оттягивала руку, мешал плащ, даже солнце раздражало. Какой-то темнокожий парень предложил ей дотащить сумку куда угодно и всего за ничего. Она сердито отмахнулась от него. Он разочарованно присвистнул и исчез. А она сразу представила на его месте Эркина, и ей стало так горько и обидно, что чуть не заревела посреди улицы.
И в конторе было как-то неуютно и напряжённо. Не было Перри и его шуток, не было Нормана и его спокойной уверенности. Женя остервенело печатала аккуратно переписанный текст Рассела. Гуго смотрел на неё преданными глазами, и это раздражало. Скорее бы конец. Завтра с утра столько дел. Отмыть Алису, убрать в доме, спечь…
– Пожалуйста, Рассел, ваш текст готов.
– Спасибо, Джен, – он задержался у её стола. – Джен, мне бы хотелось поговорить с вами.
– Поговорить? – удивилась Женя. – О чём?
– Прежде всего… о вас. И я прошу вашего разрешения проводить вас.
Женя невольно посмотрела на Гуго, но тот сосредоточенно чертил.
– Пожалуйста, – пожала плечами Женя и, не удержавшись, добавила. – Надеюсь, это не будет объяснением в любви?
– Объяснением, – улыбнулся Рассел. – Но не в любви.
После работы Рассел помог ей одеться и, несмотря на её протесты, взял её сумку.
Они шли по тёмным и уже пустынным улицам, и Женя ждала разговора. Но Рассел медлил.
– Ну же, Рассел, – не выдержала Женя. – Вы обещали разговор и молчите.
– Я слушаю, Джен.
– Кого?
– Не кого, а что. Не идёт ли кто за нами.
– Повторяется история с Балом? Тогда это были вы. А сегодня кто? Гуго?
– Спасибо, Джен, вы помогли мне начать. Тогда за вами действительно шли. Вернее, шёл. Я видел его. И пошёл за ним.
– Так…
– Подождите, Джен. Я не знал, кого из вас он преследовал. Но три дня назад я опять увидел его.
– Да? И где?
– Вы знаете кондитерскую сестёр-старушек?
– Разумеется.
– Они делают пристройку к магазину. И этот… он работал на стройке.
– Вот как? – Женя старательно улыбнулась. – И что вы можете о нём сказать?
– Пока и вам немного. Он индеец, высокого роста. Пожалуй, как я.
– Да, извините, я перебью, но как вы узнали его? Ведь была ночь.
– По движениям. По манере двигаться. А теперь увидел и примету. Шрам на щеке. Кажется… да, на правой. Что меня кстати удивило. Шрам свежий, но если была драка, то повредить могли левую щёку, никак не правую.
– Индеец со шрамом. Звучит! – Женя постаралась вложить в эти слова всю иронию, на какую была способна.
– Да, я согласен с вами, Джен. Это немного смешно. Но… но я не могу вам всего сказать. Но поверьте мне, у этого индейца есть все основания для мести белым.
– Вот как? – Женя уже не могла придумать ничего оригинальнее. Сердце то прыгало у горла, то стремительно падало куда-то вниз, в пустоту.
– Джен, поймите. Ради бога, поймите меня правильно. Может быть, это случайное совпадение. Может, он преследовал Хьюго. Может, спутал вас с кем-то… Джен, будьте осторожнее.
– Спасибо, Рассел. Вы очень заботливы, – её голос звучал вполне искренне. – Но я никого не боюсь.
– Не надо бояться, Джен. Страх перед придуманной опасностью погубил Империю. Я прошу вас быть осторожнее. И всё.
– Спасибо, Рассел.
Женя остановилась и мягко, но решительно отобрала сумку.
– Вот мой дом.
– Вы помашете мне из окна, Джен? В знак, что всё в порядке.
– Хорошо. Спасибо за предупреждение, Рассел. И до свидания.
– До свидания, Джен.
Рассел не двигался с места, пока не увидел в окне лицо и машущую руку Джен. Он сделал приветственный жест шляпой и пошёл обратно. Что ж, он сделал всё, что мог. Предупредил. Но, кажется, она не поверила. Как объяснить, не раскрывая себя? Давая информацию, надо раскрыть её источник. Иначе информация недостоверна. А он не может, просто не может сказать… Если бы это была не Джен… Он бы продолжал занимать своё удобное место наблюдателя, даже зрителя. И наслаждался бы спектаклем. Комедия, трагедия, фарс… Любой из жанров интересен. И кровав. Но Джен… Джен делает любой спектакль жизнью, а тебя не зрителем, а участником. Недаром Хьюго влюблён в неё. Со всей немецкой сентиментальной серьёзностью. Перри… она единственная, кому он говорит искренние комплименты. Даже Норман… нет, о Нормане лучше не думать. И будем надеяться, что это было случайное совпадение. Просто этот индеец куда-то шёл. И их пути случайно совпали. Будем верить в случайность. Потому что перед закономерностью ты бессилен.
Женя убедилась, что Рассел ушёл, тщательно расправила штору и без сил опустилась на табуретку. Эркин, сидя как всегда у топки, полуобернувшись через плечо, наблюдал за ней. Увидев, как она сидит, навалившись на стол, он быстро встал и подошёл к ней.
– Тебе плохо? Женя?
– Нет, – она перевела дыхание и попыталась улыбнуться. – Нет, все хорошо.
Он присел перед ней на корточки, снизу вверх заглянул в лицо.
– Что-то случилось?
– Нет-нет. Потом расскажу. Так, пустяки.
Но его лицо оставалось встревоженным, у топтавшейся рядом Алисы глаза стали наливаться слезами, и Женя, пересилив себя, встала и захлопотала, забегала. Чтобы всё сразу успеть. Но Алиса поверила ей и сразу, как всегда, забуянила, требуя внимания. Эркин же, по мере сил, подыгрывал Жене, но, сталкиваясь с ним взглядом, Женя видела, что он только держится весёлым и спокойным.
И за ужином Эркин спокойно рассказал, что день был неплохой. Заработал. Но завтра – глухо. Праздник. Работы не будет.
– И что ты думаешь делать завтра? – спокойно спросила Женя, шлепком выпрямляя Алису.
Эркин неопределённо повел плечами, и Женя решилась.
– Эркин, завтра придут… Из моей конторы.
– Гости? – оторвалась от чая Алиса.
– Гости, – вздохнула Женя.
Но Эркин понял сразу и кивнул.
– Исчезну. На весь день?
– Что ты?! – Женя даже испугалась такой перспективы. – Они придут «на чашечку». К пяти. Думаю, к семи уйдут. Да, сейчас вам покажу, что мне подарили.
Пеликан вызвал восторг у Алисы, а когда Женя рассказала, почему именно пеликан, и Эркину понравилось. Пеликана водрузили на комод рядом с зеркалом, и Женя вернулась к столу.
– Да, а ты чего в одних трусах сидишь?
– Да, – он досадливо стукнул себя кулаком по колену. – На станции работали, ну и перемазался. Я и замочил всё.
– Так, – у Жени засмеялись глаза. – И завтра ты в трусах пойдёшь?
– Зачем?
Эркин вылез из-за стола и пошёл в кладовку. Быстро натягивая обновки, он надеялся, что вдруг этим удастся развеселить Женю или хотя бы отвлечь, а то… ну, не может он видеть её такой…
Штаны Женя одобрила.
– Очень удачно. То, что надо. И сидят хорошо. Отличные джинсы.
– Что?
– Джинсы. Так называются.
– Ладно, буду знать.
– А рубашка не очень. Эркин, она же вся чиненная. И выцвела.
– Рубашка в придачу шла.
– Тогда ладно. Завтра тогда клетчатую надень. Голубую. Она поновее.
– Хорошо.
Обычный разговор. Но не для Эркина… это ведь Женя с детства помнила такие разговоры и вечерние чаепития, и с удовольствием играла в мать семейства. Но сейчас, видя, как оттаивает Эркин, как после каждой своей фразы глазами спрашивает её одобрения, она поняла: для него-то это впервые. Он не знает, как это должно быть, он-то всерьёз… А она…
– Алиса, допила? Тогда быстренько. Мыться, в уборную и спать.
И у него сразу напряглось лицо в предчувствии того разговора, который и объяснит, почему Женя пришла такой.
Алиса улеглась, как всегда поворчав, что они ещё будут пить чай с конфетами, а её спать отправляют. Но на середине фразы закрыла глаза и заснула.
– А теперь слушай.
Эркин отодвинул свою чашку и подался вперёд, налёг грудью на стол.
– Помнишь, ты ходил встречать меня после бала? – он кивнул. – Так за тобой шли.
– Да, я его видел.
– И он тебя. И ещё раз увидел, когда ты эту кондитерскую строил. И узнал. А сегодня он меня провожал и заговорил о тебе.
Она рассказывала и видела, как снова напрягается лицо Эркина, настороженно сужаются глаза, твёрдо сжимаются губы.
– То ли он тебя ещё раньше, до Освобождения видел, то ли… ну, я не знаю, но мне его намёки не нравятся.
– Мне тоже, – разжал губы Эркин. – Но я его тоже видел. И запомнил. Тогда видел и сегодня, из окна. Завтра я тогда на весь день уйду, чтобы не маячить здесь. Раз придут к тебе… Моё всё в кладовке, крючок накинуть и всё. Дрова, вода – это я рано сделаю и уйду.
– Куда? – вырвалось у Жени.
– В Цветной квартал, – пожал он плечами. – Там тоже праздник будет. Там я в глаза не кидаюсь и отобьюсь, если что. А этот… – его глаза стали виноватыми. – Я его раньше не видел. Подставил я тебя, да?
– Город маленький, – пожала плечами Женя, – все время с кем-то сталкиваешься. Ты тут не при чём.
Он кивнул с грустной улыбкой.
– Смешно. Как я голову подниму, так меня по затылку тюкают.
– Голова не болит? – попыталась пошутить Женя.
– Пока нет, – ответил он такой же попыткой.
Женя встала, собирая посуду, и он тут же вскочил. Она потянулась к нему, и он ловко, одним движением подставил ей щёку для поцелуя и отобрал стопку посуды.
– Давай сюда, я помою.
– Обойдёшься, – не уступила Женя.
И он облегчённо засмеялся тому, что она наконец-то стала прежней, отошла от внезапного удара. А этого беляка… ну что ж, город маленький, будет нарываться, так и нарвётся. А там главное – ударить первым.
