Buch lesen: «Данте»
Глава 1
⅏
– ДАНТЕ –
В реальной жизни всегда побеждает зло.
В этой истине я лично убедился.
А раз так, значит, я должен стать ещё большим злом, чтобы все прогнившие, погрязшие в грехах твари знали своё место.
Хрустнул пальцами, затем шеей и нанёс уроду новый удар. Мой кулак рассёк ему другую бровь.
Следующий удар, и я ломаю ему челюсть.
Избиение продолжается почти час.
Мудак корчится на холодном, окровавленном полу, запах его крови щекочет мои ноздри. Он уже сдался. Он молил о пощаде. Он просил прощения.
Но мне всё мало.
Гнев разъедает нутро. Ярость требует всё больше страданий и крови.
Хватаю его за волосы и заставляю смотреть в своё лицо.
– Так что ты там говорил о моей покойной сестре?
– П… хро… ссти… – хрипит он, едва проговаривая слова. Из-за сломанной челюсти ему трудно говорить.
Разжимаю кулак, и его голова с глухим стуком падает на железобетонный пол.
– Прости? – усмехаюсь я горько. – Ты своё «прости» в жопу себе запихай.
– Данте, может, хватит? – обеспокоенно спрашивает моя шестёрка. – Он извинился. Много раз. И уже ответил за свои слова. Ты же почти убил его…
Я заворожено смотрю на тело у своих ног.
Краем глаза замечаю, как Тихарь отталкивается от стены и медленно приближается ко мне.
Он останавливается на безопасном расстоянии от меня и произносит тихо:
– Данте. Хватит. Пощади его. Пожалуйста.
«Хватит».
«Пощади».
«Пожалуйста».
Три слова в мёртвой тишине тёмного переулка.
Три слова, которые с мольбой произносили убийцы моей сестры.
Они молили простить их. Молили не убивать.
Наложили от боли и страха в штаны и рыдали, рыдали, рыдали.
Диана. Моя сестрёнка Диана. Она тоже молила остановиться. Молила своих насильников прекратить.
Ублюдков её мольбы лишь распыляли. И они принимались с ещё большим рвением терзать её тело и калечить хрупкую душу.
Смотрю на тело у своих ног и не испытываю сострадания.
Насильники и садисты никогда не испытывают сострадания к своим жертвам. С хера ли я должен сострадать им и испытывать жалость?
Достаю из кармана тюремных брюк идеальную заточку и показываю её мудаку у моих ног, что осмелился открыть своё хайло и осквернить погаными словами память моей святой сестры.
Он дрожит и поскуливает от абсолютного страха. Потрясение и агония в его глазах безошибочны. Всегда были безошибочны.
Страх в глазах моих врагов не вызывает у меня ни радости, ни злости, ни отчаяния. Ничего. Я давно перестал чувствовать что либо, кроме глухой ненависти и ярости ко всему сущему.
– Услышу ещё хоть раз любое слово о своей сестре, или просто подумаешь о ней, тогда я отрежу тебе язык. Вот этой заточкой. Затем оторву яйца и затолкаю их в твою поганую пасть, – я говорю спокойно, негромко, как если бы говорил в храме с людьми, спросившими у меня совета.
Взгляд урода полон ужаса. Он отчаянно кивает. Он всё, что угодно, сейчас сделает или скажет, лишь бы я оставил его в покое.
– Тихарь, его здесь называют Волком, верно?
Шестёрка кивает и произносит:
– Да. Его фамилия Волков.
Опускаюсь на корточки, глажу Волкова по ушибленной и залитой кровью голове и договариваю:
– Запоминай, Волк, я здесь заперт надолго. У меня пожизненный срок. И мне нечего терять. Абсолютно нечего. Мне глубоко срать, добавят мне ещё один пожизненный срок, или два, да хоть десять. Поэтому благодари Тихаря, что он остановил меня, иначе я бы тебя добил. Проболтаешься кому-то обо мне – обеспечу твою печень ударом пера.
В нос ударяет запах мочи. Туши, по ошибке именуемые людьми, всегда превращаются в отвратительные куски дерьма, когда смерть буквально дышит им в затылок.
Они боятся умереть. И цепляются за свою жалкую, ничтожную и бессмысленную жизнь.
– А что ему сказать, Данте? – вылупился на меня Тихарь. – Он же не просто избит, ты же искалечил его. Обе ноги сломаны, все пальцы на руках вывернуты назад. Обе руки – открытый перелом. И рожа, как в фильмах ужаса.
– Волчонок, скажешь, что оступился и неудачно упал, – пожимаю плечами. – А если честно, мне всё равно, что скажешь. Просто помни, назовёшь моё имя – ты труп.
Убираю заточку обратно в карман, вытираю руки о протянутую Тихарем влажную тряпку.
Пальцами зачёсываю волосы назад и ухожу в свою камеру.
Менты и слова не скажут, если Волков не откроет свою пасть. А он не откроет. Ему выходить через три года. Будет молчать.
– Данте… – тихо зовёт меня Тихарь, когда мы проходим по коридору с облезлой краской и тускло мерцающим и гудящим в старых светильниках светом. – Ты здесь всего год… Но уже превращается в монстра…
Резко останавливаюсь и смотрю в блеклые глаза Тихаря.
Тощий, угловатый, вечно трясущийся от страха. Стриженный налысо. Нет двух передних зубов. Он похож на загнанного мелкого зверька, коим и был, пока я однажды не заступился за него. Теперь Тихарь – мой.
Нет, он не опущенный. Просто шестёрка, как говорят на зоне.
Сел за вооружённый грабёж. Дали пятнадцать лет. Восемь уже отсидел.
Мне не нужен был слуга. Мне никто не был нужен. Но здесь иной мир, иные правила. Раз он не мой, значит, нехер было заступаться.
Именно Тихарь ввёл меня в курс дела. Рассказал обо всех зеках. Кто, за что и как надолго сидит. Рассказал, что меня не трогали и не трогают, так как наряду с ворами, в почёте в тюрьме и кровная месть.
Рассказал, что ко мне присматривались и ждали. Дал совет, если не хочу, чтобы ко мне совались с дебильными вопросами и провокациями, я должен делиться передачами.
И я делился тем, что матушка передавала.
Но всё же мне пришлось отстаивать собственные позиции. На зоне не переваривают слабых духом и трусливых. На любые оскорбления я отвечал и отвечаю силой.
Возможно, я хочу, чтобы меня здесь убили…
– Превращаюсь в монстра? – переспрашиваю его.
Тихарь отступает, ёжась от моего тяжёлого взгляда.
– Ладно, извини… Давай замнём? Я сказал, не подумав… – проговорил он виновато.
– А я и есть монстр, – произношу в ответ и усмехаюсь.
Жестокий. Отвратительный в своих совершённых поступках. Бессердечный. Беспощадный.
Чем я лучше убийц своей сестры?
Такой же убийца.
Раньше я был другим.
Кажется сейчас, что тогда был не я. Совершенно другой человек. Другая душа, другие мысли, желания и мечты.
В той жизни у меня был свет – Диана. Улыбчивая, сияющая своей непорочностью, наивностью и любовью ко всему миру.
Она любила саму мысль о жизни.
Она была моей половинкой. Частью моей души, моим истинным светом.
И этот свет отобрали. Втоптали в грязь, осквернили и предали страшным мукам.
«Скорби и искушения полезны человеку», и Господь посылает их нам, «Чтобы научить нас, что желающему спастись невозможно прожить жизнь без скорбей и искушений» (Деяния 14:22).
Видимо, я оказался слишком слаб, чтобы нести бремя прислужника Господа. Я не смог выдержать эти тяжкие испытания. Не смог простить. Не смог терпеть.
При жизни убийц моей сестры не настиг человеческий закон и суд. И я не смог вынести слёз и седины матушки и отца, что постарели за день сразу на тысячу лет.
Девять лет прошло, как я потерял сестру-близнеца, но мне кажется, будто моё сердце тогда остановилось и больше не забьётся. Душа до сих пор громко плачет.
Я не считаю себя сильно умным. Но и дураком не являюсь. Я знаю, что очень грешен. И знаю, что до меня обязательно дойдёт Высший закон, когда закончится мой путь.
Поверь, когда в нас подлых мыслей нет,
Нам ничего не следует бояться.
Зло ближнему – вот где источник бед,
Оно и сбросит в пропасть, может статься.1
Вернувшись в камеру, замечаю, что сокамерники умолкли и замерли.
– Данте, а не подохерел ли ты? – рычит один из них.
Поднимаю одну бровь и спокойно спрашиваю:
– Какие-то проблемы?
– Это ты создаёшь проблемы, – цедит зек.
– Я их решаю, – отвечаю резко. – Если ты решил стать проблемой, то я быстро решу этот вопрос.
– Ты в уши мне говно не лей. Пацаны видели, как ты отметелил Волка! Менты всех нас отправят по карцерам, но сначала из каждого сделают такую же отбивную! И запрут камеру! Больше не будет свободных прогулочек! Будем сидеть в этой конуре, как и остальные! Пацаны тебе спасибо точно не скажут!
Ставлю руки на стол и склоняюсь к зеку. Смотрю в его злые глаза и произношу:
– А ты, что, в штаны уже от страха наложил?
Мужик поднимается со скрипучего стула.
– Данте, я тебя уважаю, но в последнее время ты переходишь всякие границы. Решил гниде пасть сломать – сломай. Но сделай всё так, чтобы никто не задавал вопросов. Здесь тебе не бойцовский клуб. Здесь тюрьма. Сегодня тебя никто не сдаст. Но и покрывать никто не станет. Ответишь за Волка сам.
– Их нежит небо, Или травит ад?2 – усмехаюсь я. – Мне плевать на чьё-либо мнение.
Оглядываю всех мёртвым взглядом и говорю предельно просто и понятно:
– Для меня важна светлая память сестры, и никто из вас, ублюдков, не смеет её касаться. Любой, кто вякнет о ней – сдохнет в луже собственной крови с распоротым брюхом.
Ярость вновь пронизывает мои внутренности, пылая знакомым огнём, который уничтожил почти всё светлое во мне, превратив душу в выжженную землю.
– Ты псих, Данте, – с жалостливой ненавистью произносит зек. – Ты здесь не просидишь и десятка лет, как тебя кончат.
Я смеюсь на его слова и говорю цитатой:
– Я не был мертв, и жив я не был тоже3 Поэтому… я буду только рад…
– Ты уже всех заебал своей одой! – рявкает другой зек.
– Ода – это торжественная песня. «Божественная комедия» Алигьери – это поэма.
Зек сплюнул.
Возможно, сейчас в камере произошла бы драка.
Но вмешался случай.
В камеру входит надзиратель и бросает небрежно:
– Данилов! На выход! К тебе посетитель!
Бросаю предупреждающий взгляд на сокамерников и следую за надзирателем.
Перед выходом из блока, он надевает на меня наручники и ведёт в зал свиданий.
Кто мог ко мне прийти – не знаю.
Для приезда матушки и отца – слишком рано. Мне позволено видеться с ними лишь раз в месяц.
Кроме них, я никого не жду. И никто не придёт.
После обвинения в убийстве, от меня отвернулись все – церковь, друзья, родственники. Остались только мать да отец.
Меня привели в серое, безликое помещение.
Занял место на неудобном твёрдом стуле.
Охранник перестегнул на мне наручники – приковал их к столу.
Да, особо опасные преступники не имеют возможности нормально общаться с гостями.
Охранник вышел, оставив меня одного.
Это что-то новенькое.
Охрана никогда не покидает комнату свидания. Один всегда стоит на посту.
Я замер, ожидая дальнейшего развития событий. Ждать пришлось недолго.
Открылась дверь напротив, и в помещение вошёл незнакомец.
Высокий мужчина. Его крупная фигура облачена во всё чёрное от кончиков элегантных туфель до идеально скроенного костюма, подчёркивающего широкие плечи.
На крепком запястье – дорогие часы.
Этот человек не выглядел представителем закона. Это был не адвокат. Не прокурор, не мент, даже не судья.
Он выглядел как человек, прекрасно знающий, что такое криминал.
Он выглядел как криминальный авторитет.
Он без спешки опустился на стул напротив, внимательно глядя мне в глаза.
Его лицо – жёсткое. Взгляд – суровый, тяжёлый.
Я не спешил задавать вопросы и узнавать, кто он, и какого хера ему от меня понадобилось.
Мужчина заговорил первым:
– Здравствуй, Денис. Или лучше, Данте? Ты меня пока не знаешь. Моё имя – Шведов Олег Викторович. Можешь обращаться ко мне просто Швед.
– И что понадобилось просто Шведу от заключённого? – хмыкаю я.
Уголки губ его дёрнулись, и он ответил:
– Хочу заполучить тебя в свою команду, Данте. С тебя – беспрекословное выполнение моих приказов. С меня – свобода, деньги и новая жизнь. Что скажешь?
– Скажу, что ты знаешь, где выход, Швед, – отвечаю ему с кривой усмешкой.
– Знаю. И хочу, чтобы ты тоже оказался на той стороне, – произносит он. – Я наслышан о тебе. Кое-кто мне рассказал, что в тюрьме оказался человек, которому здесь не место. Я прочитал твоё дело…
Я стиснул зубы и сжал руки в кулаки. Но Швед проигнорировал мою ярость. Он продолжил:
– Тебе нечего терять. По твоим глазам вижу. Но что бы сказала твоя сестра, Данте?
– Умолкни, – прорычал я.
– Хорошо, – пожимает он плечами. – Тебе плевать на себя. А что насчёт твоих несчастных родителей?
– Слушай, отвали, – говорю ему злобно.
– Ты ведь не в курсе, что твоим отцу и матери пришлось сменить место жительства? Тебе никто не рассказал, что их затравили соседи? Что подростки забрасывали и расписывали их дом, забор… нехорошими словами?
Я не позволил ни единому движению выдать, насколько сильно его слова сковали мне горло.
Матушка словом не обмолвилась об этом.
Но правду ли говорит этот Швед?
– Спроси сам, когда они приедут к тебе, – говорит он, глядя мне в глаза.
Я прищурился, глядя на него, и сжал крепче кулаки, желая немедленно схватить этого мерзавца, заявившегося ко мне, словно он хозяин жизни, и рассказывающего, что мне следует делать.
Он склонился ближе ко мне и твёрдым тоном заявил:
– Мне нужны верные и сильные люди, Данте. Тебе нужна новая жизнь. Отпусти прошлое и начни всё заново.
– Почему я должен тебе верить?
Он усмехается:
– Потому что я никогда не лгу.
В реальной жизни всегда побеждает зло.
В этой истине я лично убедился.
⅏
Девять лет, как я нахожусь в аду.
Убийство моей сестры. Год не жизни, а страданий и поиска справедливости.
Затем мой срыв и самосуд.
А далее уже два года, как судили меня.
И шесть лет на зоне.
Я долго думал над словами Шведа. Его предложение было, как то яблоко искушения в райском саду, только в этот раз оно предлагалось для того, чтобы покинуть один Ад и оказаться в Чистилище.
Разве можно жить с тяжестью на душе? Хоть на воле, хоть в тюрьме – клетка внутри меня одна, и из неё меня никто не выпустит.
Дальнейшую судьбу мою решила матушка.
В следующий её приезд я попросил рассказать мне всю правду.
Проклятье.
Швед не солгал.
Мои родители покинули наш городок и уехали жить практически на край земли. Издевательства, горькие упрёки, игнорирование и клеймо позора на семью. Сын-священник – убийца.
Матушка ездит ко мне, преодолевая огромные расстояния. Её глаза уставшие и постаревшие. Губы её давно не улыбались, и скорбные морщинки проложили тяжёлые борозды на её лице.
Я словно вижу карту её жизни – и она горька настолько, что у меня слёзы наворачиваются на глаза. Ни она виновница и палач. И ни отец.
Бессилие, боль, злоба – вот, какие чувства наполняют меня день изо дня. Сводят с ума, крошат мою душу и убивают её.
Решение принято.
Чтобы больше мать не роняла слёзы, чтобы не рвал себе сердце отец, я принимаю предложение Шведа.
⅏
Шведу удалось меня вытащить.
Чего ему это стоило, знаю очень хорошо.
Он разворошил старое дело с моей сестрёнкой. От души потоптался на яйцах некоторых чинуш, судей и высоко стоящих ментов. Подключил все свои связи. Много сил, денег и нервов ушло, и спустя всего пять месяцев после нашей договорённости я на свободе.
Что ж, попробую жизнь начать с нуля.
Глава 2
⅏
– АНГЕЛИНА –
Сжимаюсь в комок и замираю, даже дышать прекращаю, когда об стену ударяется и разбивается очередная бутылка.
Пьяные ужасающе дикие крики меня пугают, и мне хочется со всей силы зажать уши ладонями. Не хочу их слышать. И видеть не хочу. Осточертели!
И невозможно привыкнуть к выходкам моих дальних родственников, у которых я живу, пока учусь.
Если бы родители только узнали, какие жуткие у нас родственники.
Двоюродный брат отца – Иван Кириллович. И то кровь не наша, он приёмный ребёнок.
Отец всегда отзывался о нём, как о порядочном и достойном человеке. Правда, они не общались почти двадцать лет. Может, когда-то в прошлой жизни Иван Кириллович и был хорошим человеком, но сейчас – это алкоголик с раздутым эго и девизом «Мне все должны».
Его жена – Светлана Владимировна ему под стать. Такая же конченая алкоголичка.
Но на просьбу родителей приютить меня хотя бы на год или полтора откликнулись с огромной радостью.
Теперь я знаю, почему.
Когда ругань достигает своего апогея, я резко вспоминаю, что не закрыла свою дверь в комнату на задвижку.
Поднимаюсь со старого стула и медленно ступаю по древнему скрипучему полу.
Вздрагиваю и едва не вскрикиваю, когда что-то огромное впечатывается в стену рядом с моей дверью.
Сглатываю вязкую слюну и скорее бегу к своей двери.
Щёлк.
Дверь заперта.
Успела.
И в этот момент в мою дверь со всей силы стучит двоюродный дядя и орёт:
– Гелька-а-а! Сучка малолетняя, открывай! Быстро!
– Пошёл ты… – произношу одними губами и отхожу от двери.
Он уже не стучит, а просто пинает её, и результат уже мне знаком – дверь не выдерживает тяжёлого натиска. Замок отлетает, и дверь распахивается. Громко ударяется о стену, издав жуткий грохот.
Мой ошибочный родственник влетает в мою комнату, и его бешеные алкогольные глаза, налитые кровью, заставляют меня вздрогнуть и начать отступать.
– Почему пожрать не приготовила?! Холодильник, сука, пустой!
– Из… из че… чего? – едва выговариваю я, трясясь от дикого страха. – Вы ничего не… не купили…
– Ах ты дрянь! – ревёт эта мразь и делает шаг ко мне. – Мы разрешили тебе жить у нас, пока ты учишься, а ты палец о палец не хочешь ударить, чтобы отблагодарить нас?!
Мотаю головой.
– Я бы приготовила… Правда… Но вы же не купили продуктов… – мямлю я.
Для меня подобное поведение просто дикость.
Мои родители воспитывали меня в любви и ласки. А тут какой-то кошмар!
Мне бы рассказать отцу и матери, что я попала в ад, но не могу.
Мама так радовалась, когда узнала, что у меня будет хоть временно решён вопрос с жильём. Отец тоже считал, что это удача.
Я поступила на бюджет и учусь на отлично. Стипендия у меня хоть и небольшая, но на еду, метро и различные мелочи хватает. Родители тоже высылают деньги, но чтобы снять жильё не хватило бы даже всех этих денег.
Столица – место дорогое.
Моя семья небогата. Работает только отец, так как мама пережила инсульт. Левая рука у неё потеряла чувствительность, зрение сильно упало, и она больше не может устроиться куда-то.
Отец у меня простой рабочий в коммунальной службе. Он работает по двадцать пять часов в сутки, чтобы заработать маме на лекарства, которые помогают сохранить оставшееся зрение. Остаётся и для меня копеечка.
Родители не знали, что Климов Иван и его супруга Климова Светлана – спились и оказались на самом дне.
Эти двое морально разлагаются уже не первый год. Но они хорошие артисты. В разговоре не было ни намёка на их положение! Иначе бы мой отец никогда не отпустил бы меня к этим людям.
Когда мама спрашивает, как я живу, как со мной обращаются наши родственники, я ей лгу. Говорю, что всё замечательно, придаю голосу весёлость и радость, а в этот момент у меня душа плачет, и мне отчаянно хочется пожаловаться ей, как тут плохо.
Но не могу им рассказать правду. Мама не переживёт. Ей нельзя испытывать потрясения. И отца мне очень жалко. Он ведь себя потом сожрёт мыслями и укорами, что собственными руками отправил единственную дочь в лапы спившихся монстров.
Прошло семь месяцев, как я живу у двоюродного дядьки. И даже не сошла с ума. Но уже на грани.
И ведь первые четыре месяца всё было более-менее приемлемо. Да, они выпивали и приглашали шумных друзей. Но меня никто и никогда не трогал, не доставал претензиями. Я просто для них не существовала. Убирала, готовила – вот и отлично.
А потом у них конкретно съехала крыша.
Да, без жилья сложно.
Поступить на бюджет поступила, а вот с общежитием мне не повезло.
«Нет мест», – сказали мне. – «Вы будете в листе ожидания».
Вот так и жду уже семь месяцев.
– У тебя стипендия есть! – рявкает этот урод. – Думаешь, я идиот и не знаю, что ты получаешь в своём универе бабло? Думаешь, мы тебя будем вечно у себя бесплатно держать?
У Климовых есть ещё одна квартира, которую они сдают в аренду, и они спускают всё до последней копейки на выпивку.
Соседи ненавидят Климовых, но ничего не могут с ними сделать. Полиция лишь руками разводит, делает выговоры, но и только.
А мне стыдно, что я живу с этими людьми и имею хоть и косвенное, но отношение к ним.
Когда они спят, я убираюсь в квартире и готовлю, если есть из чего приготовить.
Иногда трачу свою стипендию на еду для этой семьи. Однажды оплатила малую часть их долга за свет, чтобы его не отключили. А долг за коммуналку у них огромный. Рано или поздно их лишат и воды, и света.
– Стипендия мне нужна для проездов, на покупку канцелярии и перекусов. И вообще… – произношу тихо и обнимаю себя за плечи.
Раньше Климов не говорил о моей стипендии. Никогда. И сейчас он меня ещё больше пугает.
– Так нахер твой универ тогда! – орёт он и ударяет вдруг кулаком по хлипкому шкафу с одеждой.
Шкаф опасно скрипит и шатается, но, слава богу, не разваливается.
– Иди на работу, сучка! Завтра же чтобы бросила учёбу и начала впахивать, поняла меня?
Я вздрагиваю и в ужасе смотрю на перекошенное злобой лицо Ивана Кирилловича. Он спятил?
– Дармоедка. Шлюха, – пьяно выдавливает из себя его супруга, вваливаясь в мою комнату. – Я вижу, как ты смотришь на моего Ванечку… Дрянь… Увести моего мужика решила, да?
Что?!
От этих пьяных слов мне становится дурно.
Белая горячка накрыла семейство Климовых. Похоже пора вызывать дурку.
– Света, пошла отсюда! – орёт на неё Климов.
Она уродливо кривит свой «надутый» рот и выплёвывает:
– Вот и пойду! А ты потом попробуй меня найди, сволочь! Дрянь эту видеть больше не желаю! Трясёт перед тобой своими дойками, а ты и рад пялиться!
– Света! – ревёт диким зверем Иван.
Я не понимаю, какого чёрта?
Она уходит, путаясь в собственных ногах, и громко хлопает входная дверь.
Климов шагает ко мне.
Я упираюсь спиной в стену и смотрю на него широко раскрытыми глазами. Мне становится до жути страшно.
Пока раздумываю над тем, как ответить дяде, он вдруг ставит руки по бокам от моего лица и склоняется ко мне.
В нос ударяет резкий и едкий запах перегара. От этого смрада я едва не задыхаюсь. Задерживаю дыхание и сжимаю руки в кулаки. Ставлю на нужный ракурс ногу, чуть сгибаю её в колене, чтобы в случае непредвиденных действий со стороны Климова врезать ему между ног.
Я не для того училась на отлично, оканчивала школу с золотой медалью и поступала на бюджет в университет, чтобы какой-то козёл решал за меня мою же судьбу и диктовал мне свои условия!
Да, я живу бесплатно в их пятикомнатной квартире. Занимаю одну комнатушку. Веду себя тихо, как мышка. С утра уезжаю на учёбу и возвращаюсь довольно поздно.
Успеваю убирать их квартиру, проветриваю её от алкогольных паров и табака, готовлю. Иногда плачу по их счетам за коммуналку и ещё умудряюсь учиться на одни пятёрки, чтобы получать повышенную стипендию!
Я стараюсь изо всех сил, чтобы меня на третьем курсе включили в список для стажировки в крупной организации. А потом желаю занять ведущее место в одной из успешных компаний.
Я учусь на переводчика-международника. Я билингв. У меня способности к изучению иностранных языков. Английский, немецкий, арабский и китайский языки – мой профиль. Я владею ими практически в совершенстве. И у меня распланирована жизнь на долгие годы вперёд. И никто не посмеет мои планы нарушить.
Я очень хочу обеспечить родителям безоблачную старость. Хочу, чтобы маме помогли хорошие доктора. Её зрение ведь можно реабилитировать, но на всё нужны деньги. Много денег.
И я смогу обеспечить их и себя. Всего лишь нужно закончить университет.
Эти мысли вихрем проносятся в моей голове, и я обретаю решимость. Страх немного отпускает.
Смотрю на неродного дядю с вызовом и произношу негромко, но чётко:
– Я всё поняла, Иван Кириллович. Завтра же с утра покину вашу квартиру. А сейчас отойдите от меня и покиньте моё пространство.
Он вместо того, чтобы услышать и выполнить мою просьбу, начинает вдруг ржать, обдавая меня своим зловонием.
А потом приторно противно говорит:
– Думаешь, просто так уйдёшь от меня, Геленька? А расплатиться за мою доброту ты не подумала? Ты семь месяцев живёшь в моей хате, а снимать даже комнату в столице нынче дорого. А ты – нищая. Сначала отработаешь, потом отвалишь на все четыре стороны.
Поправляю очки на носу и хрипло интересуюсь:
– О какой отработке вы говорите? Я и так убираю вашу квартиру… Готовлю, когда есть из чего…
Он делает шаг назад и противно ухмыляется. Потом вдруг начинает стягивать с себя растянутые спортивные штаны, вместе с ними падают на пол и семейные трусы.
Я в ужасе смотрю на торчащий отросток. Тёмные волосы вокруг его вздыбленного и кривого члена похожи на сдохшую мочалку.
К горлу подкатывает тошнота.
– Давай, Гелечка, поработай ротиком. Я давно смотрю на твои губки… – тяжело дыша, говорит Климов. – Ты ведь отсасываешь преподам и парням с универа? Я знаю, как вы, студенточки, пятёрки зарабатываете. Вот и мне отсоси, девочка.
У меня перед глазами появляются чёрные мушки.
Мне хочется думать, что всё происходящее просто отвратительный сон, а не реальность!
– Ну же, не стесняйся, Гелечка, – улыбается он до отвратительности пошло и начинает гладить свой противный длинный и тонкий член. – Ублажи дядю Ваню.
Решение покинуть проклятых родственников окрепло на все сто процентов.
Сомнений нет. Если я хочу оказаться в светлом продуманном до мелочей будущем, я должна покинуть это прогнившее место немедленно!
Делаю шаг ему навстречу. Климов довольно лыбится и произносит:
– Вот и умница, крошка. Давай, не бойся. Иди ко мне и становись на коленки. Только ты это… Маечку подними, чтобы я твои сисечки видел… Может, я тебя потом потрахаю. Тебе понравится со мной, Геля, вот увидишь.
Ещё один шаг…
Замах ногой…
И со всей силы удар по яйцам Климова.
Визгливый вой мужчины слышали, наверное, на другом конце земли. Это была музыка для моих ушей.
Он падает на колени и скулит от дикой боли.
Я не пожалела и ударила со всей силы, чтобы там всё всмятку вышло. Сволочь какая!
Но он скоро придёт в себя и тогда мне будет очень-очень плохо.
Полная решимости, бегу на кухню и хватаю пустую бутылку.
Климов уже пытается подняться на ноги. Бормочет себе под нос грязные ругательства и обещает мне страшную кару и проблемы.
– Пожалуйста, пусть только он не умрёт, – произношу едва слышно и со всей силы опускаю бутылку на затылок Климова.
Бутылка разлетается на тысячи осколков. В моей руке остаётся одно лишь горлышко.
Климов вдруг замолкает, оседает на колени, а затем всей тушей падает замертво.
Секунду стою, не до конца осознавая, что произошло.
Потом подкрадываюсь к мужчине и опускаюсь на корточки. Дрожащими пальцами касаюсь его шеи…
Но не успеваю прощупать пульс, как Иван Кириллович вдруг всхрапывает всем телом.
Вскрикиваю и падаю назад.
Живой.
Не убила.
Ощущаю, что начинаю дрожать всем телом.
Это адреналин.
Пока я ещё в состоянии соображать, мне надо уходить отсюда.
Сумка с вещами у меня всегда наготове, так как я уже подумывала о смене жилья. Эти месяцы были для меня жуткими. И жить с алкоголиками – настоящий ад для любого нормального человека.
Бросаю в рюкзак учебники и конспекты. Рукой смахиваю в открытую сумку всю канцелярию. С полки над кроватью хватаю свои мыльные принадлежности и бросаю их в спортивную сумку.
Поднимаю матрас и достаю свои спрятанные и сохранённые жалкие накопления.
Одеваюсь быстро, как пулемёт. Бросаю на тумбу в прихожей ключи от квартиры, хватаюсь за ручку двери, чтобы бежать отсюда… А потом останавливаюсь и понимаю, что от этих двоих могу получить вагон неприятностей.
Светлана может заявить, что я обокрала их. Что пыталась убить её мужа. А этот козёл подтвердит.
Полиция, которой соседи жаловались на Климовых, всегда лишь руками разводит и никак не может угомонить буйных алкоголиков. А вот в отношении меня сразу же найдут причины для задержания.
– Думай, Геля. Думай, – произношу вслух.
Достаю из кармана телефон и вызываю полицию.
А потом стучусь к соседке напротив.
Баба Нюра всегда жалела меня и говорила, чтобы я съезжала от Климовых. Что ж, вот и пришло время съехать. И надеюсь, она не откажет мне в помощи и подтвердит мои слова.
