Buch lesen: «По ту сторону человечности. Сирота»

Предисловие

В один из последних тёплых осенних дней кузнец Евлампий Макаров работал в своей кузнице. Односельчанин Матвей Ивашкин привёл подковать свою тощую кобылу. Евлампий, осмотрев несчастное животное, предложил поменять все четыре подковы, но Матвей отказался наотрез.

– В долг не возьму, а на четыре новых подковы у меня денег нет. Да и на одну‑то… Сможешь сломанную починить?

Кузнец мог. Матвея ему было жаль. Родители у Ивашкина померли рано, жена после родов от горячки преставилась, остался он один с младенцем в худой избёнке. Евлампий знал, что Матвей отдал бы долг, расшибся бы, но отдал, потому предлагал от чистого сердца. Но сосед был гордый человек. Может и зря, думал кузнец, раздувая пламя в печи. Он спокойно и размеренно работал, в то время как мысль его блуждала совершенно произвольно, ни на чём надолго и всерьёз не останавливаясь. Евлампий был из тех людей, у которых на все жизненные ситуации был готов правильный и единственно верный ответ. Отец его спился и представлял собой теперь жалкое зрелище. Отец бы и кузницу пропил, если бы не дед. Дед был могучий кузнец, ещё видевший свободную жизнь, не под ярмом барина, а экономическим крестьянином. Евлампий взял раскалённую заготовку щипцами, примериваясь, как удачнее починить подкову. Мысль его теперь потекла в сторону историй, которые ему в детстве рассказывал дед. О том, как село и соседняя деревня до последнего противились переходу под барина. Из столицы присылали грамоты какие‑то, но гонцов вместе с грамотами утопили в лесных болотах. Не разобравшись и пару дворян утопили, которым эту землю государь жаловал. А потом пришла весть, будто бы их земли какому‑то князю подарили. «Вот собрались, – рассказывал маленькому внуку дед, – с вилами и топорами, стали князя поджидать. Вдруг видим – едет какой‑то человек, один, на лошади, без охраны. Ну какой это князь? Князья ведь в каретах с лакеями и охраной ездят. А этот подъезжает, спрашивает, это у вас тут призрак на поле с пшеницей завёлся? У нас, говорим. Только мы князя ждём, показать не можем. Езжай в трактир возле Храма, там расскажут. Так вот князя и пропустили. Он хитрый оказался, не сказал нам, что князь. Говорит, от призрака освобожу, а в оплату вы государевой воле покоритесь. Кто ж знал, что воля эта – закрепоститься и в рабство к этому самому князю пойти? А он, как с поля вернулся, говорили, очень смеялся, потому как с призраком поговорил. И потом нас переименовал. Было село Вольное и деревенька Свободолюбово. Стало село Убивцево и деревня Душегубово». Евлампий сплюнул на землю от этих воспоминаний. Князей, как и дед, он ненавидел. Старый князь, перехитривший всех, был давно мёртв, его сын, старик лет шестидесяти, разбитый параличом, догорал в усадьбе за селом. Молодой князь на своих землях почти не бывал, а год назад убыл по приказу Её Императорского Величества с посольством, да так и сгинул, никаких вестей от него не было почти год. Да и леший с ним. Евлампий оглядел подкову со всех сторон. Вот тут ещё подправить. Работать он любил. В работе всё просто. Никаких хитрых князей, никаких обманов и ловушек. Кузнец вдруг отвлёкся от работы и взглянул на улицу. Через широкие обитые железными лентами двери кузни, в которые телега пройдёт, ему хорошо была видна пустынная сельская улица, глиняная, размокшая от осенних дождей дорога и в конце села – Храм. Сегодня улица была пустынна, все, кто мог работать, ушли в поля, дособрать хлеба, пока ясная погода. И вот посреди этой улицы кузнец заметил человека, бредущего по глиняной дороге. Он был растрёпан, бос, одет в рваное тряпьё и на лице и руках издалека были видны следы запёкшейся крови. В руках человек нёс какой‑то свёрток, которым он явно очень дорожил: даже проваливаясь по колено в размокшую дорогу, он не выпускал его из рук, а только прижимал к себе.

– Эй, Улита! Глянь‑ка, какой бродяга пожаловал.

К кузнецу подбежала старшая дочь, молодая девица на выданье с некрасивым подбородком и масляными глазами.

– Да это же молодой князь! Ишь, тащит чего‑й‑то.

– И правда, похож. Только немытый и бородищей оброс. И чего он не свернёт на обочину, где посуше? Сбегай‑ка в усадьбу, скажи там.

Улита убежала. Евлампий снова сплюнул с отвращением, глядя, как нелепо пробирается босой князь по дороге.

– Не наше дело.

Вынеся такой вердикт, кузнец уже не отвлекался от подковы и своих разрозненных размышлений обо всём подряд, но в основном о ненависти к князьям – народным кровопивцам.

* * *

Иногда жизнь человека по случайному стечению обстоятельств рушится или необыкновенно, до неузнаваемости меняется, так что нет уже никакого понимания, что и почему происходит. Людям свойственно искать высший замысел в катастрофических событиях, пытаться понять и вписать ход случайных событий в общую логику своей жизни. Но не таков был князь, появившийся посреди одной из южных своих деревень в осенний день, спустя почти год после того, как его видели в последний раз. Он старался не задумываться о смысле того, что с ним происходило. Слухи о том, куда молодой князь Рутвенов пропал, ходили самые необыкновенные. Самой популярной легендой была та, в которой предполагалось, что он уехал в южные, дикие страны по особому тайному поручению Её Величества Императрицы. Эту легенду, впрочем, никто подтвердить не мог, а управляющие трёх обширных поместий князя, прибывая с отчётами в его столичную большую старинную усадьбу, неизменно слышали, что князь в отлучке. В высшем свете предпочитали вообще не обсуждать таинственных исчезновений, давно привыкнув к некоторой эксцентричности и замкнутому характеру семьи Рутвеновых. И вот князь вернулся. Он появился посреди села Убивцево, словно ниоткуда, немедленно провалился в дорогу по колено, выругался, бережно прижал к груди таинственный свёрток. Его лихорадило. Всё тело жгло огнём изнутри и каждый шаг отдавался болью. Он брёл, проваливаясь по колено в дорогу, потому что глина охлаждала и немного облегчала боль. Перед глазами у него плавали кровавые круги. Он был страшно измождён, как будто много дней ничего не ел и не спал. Он с огромным трудом поднялся вверх по дороге к усадьбе, которая возвышалась над селом напротив Храма. Молча прошёл мимо собравшейся у входа дворни прямо в гостиную, оставляя повсюду следы глины. Положил свой драгоценный свёрток на стол, через секунду, словно спохватившись, снова взял его в руки и сел на стул. Обвёл глазами перепуганную дворню.

– В селе есть кормилица?

Собравшиеся вокруг князя дворовые переглянулись. Ответил Григорий, старый слуга с длинной серой бородой и вытекшим правым глазом.

– Есть, на дворе Сучковых, а как же.

– Приведите. И пусть воды из колодца в баню натаскают. Воду не греть! Обед через три часа подавайте. Где управляющий?

– На полях он, ваша светлость.

– Его после обеда с отчётами ко мне в кабинет.

В доме забегали, засуетились. Молодой князь всё сидел на том же стуле, куда опустился с самого начала и смотрел в одну точку, прижимая к груди свёрток из белой шёлковой материи. Теперь всем стало очевидно, что там младенец. Доложили, что в бане всё готово. Он только кивнул и больше не пошевелился. Наконец привели кормилицу – весёлую, толстую девицу Марьяшку, с русой косой и ямочками на щеках. Князь встал и протянул ей свой драгоценный свёрток.

– Вот. Она родилась сегодня. Несколько часов назад. Надо что‑то… Не знаю, что нужно. Ты справишься?

– А как же, ваша светлость, – бодро отвечала Марьяшка. – Троих выкормила, да четвёртого, вишь ты, прибрала себе на руки Великая Матушка. И вымоем и покормим, и всё, что надо, сделаем, не тревожьтесь.

Лицо князя просияло, он бережно передал младенца женщине. Завёрнутая в то, что при ближайшем рассмотрении оказалось шёлковой наволочкой, девочка тихо спала, не обращая внимания на суету вокруг себя.

– Вот и прекрасно, распоряжайся. Если что‑то нужно будет – сразу говори.

– А как её зовут?

Князь на секунду замер. Он не думал, что ему придется давать имя человеку когда‑либо в своей жизни. Само собой ему на ум пришло одно из имён на языке Древних:

– Люцеспия.

Глава 1

Невысокий мужчина в дорожном плаще со шрамом на лысине крепко держал за руку маленькую заплаканную девочку. Школа‑приют для девочек, перед которой они стояли, славилась своей хорошей репутацией. Многие выпускницы работали гувернантками или учительницами и были известны своей прилежностью и хорошими манерами.

Дверь приюта открылась, и на пороге появилась стареющая дама с угловатым лицом, аккуратным пучком волос на затылке, облаченная в строгое черное платье с белоснежным воротничком и такими же белоснежными манжетами.

– Проходите, – пригласила распорядительница школы. – Господин директор вас ожидает.

Мужчина и девочка прошли вслед за дамой по тесному коридору, поднялись на третий этаж и оказались перед массивной дубовой дверью. На темной лестнице девочка увидела большой портрет аристократа в полный рост, висящий между вторым и третьим этажами. Лица его не было видно в полумраке, но она успела прочитать надпись под портретом, что это первый попечитель и создатель приюта.

Массивная дверь открылась, и они вошли в комнату директора, окна которой были закрыты тяжелыми шторами. Задняя стена представляла собой большой шкаф с маленькими ящичками – картотекой обитательниц приюта. Директор девочке не понравился. Это был низкий, толстый, лысеющий мужчина с отвисшими, гладко выбритыми щеками, влажными губами и большим носом, с выступающими на нём мелкими кровеносными сосудами. Он мелкими движениями перебирал документы. Услышав, что кто‑то вошел, директор поднял голову и улыбнулся какой‑то неискренней, слабой улыбкой:

– Входите, входите. Я давно вас жду, с самого утра.

Директор просеменил к мужчине и пожал ему руку. Тот достал из кармана плаща несколько документов:

– Вот её бумаги.

Директор принял их, достал новую бумажную папку и написал что‑то размашисто на обложке, бегло глянул полученные бумаги и положил их в папку.

– Я должен идти, – произнёс мужчина со шрамом, не глядя на девочку.

– Да-да, конечно, – отозвался директор.

Мужчина вышел, и девочка осталась наедине с этим противным человеком. На её глаза навернулись слёзы.

– Итак, Люся Иванова, …

– Это не моё имя! – крикнула девочка, сжав кулачки.

– Ну, ну. Не спорь. Твоё имя написано в твоих бумагах. И какое же имя твоё, если не это?

– Я… не помню, – шепотом ответила она, глядя в пол.

– Ну вот видишь. Значит, любое имя подойдёт. А раз в бумагах так – будешь Люся. Понятно?

– Нет! Не хочу быть Люсей.

– Что за упрямое дитя!

Директор мелкими движениями перебирал предметы на столе и злился. Наконец он позвонил в колокольчик, и через секунду появилась распорядительница школы. Она строго оглядела девочку с головы до ног, оценивая её внешний вид, и поджала губы. Директор с явным облегчением передал девочку распорядительнице, добавив при этом:

– Люся Иванова – ужасно упрямая девчонка. Построже с ней.

Распорядительница кивнула и позвала девочку идти за собой. Она отвела девочку в пустую комнату на первом этаже, принесла ей поднос с хлебом, сыром и какао и оставила на некоторое время одну. Девочка попробовала хлеб и сыр. Есть не хотелось, но самое страшное – она не помнила, почему тут оказалась. Разговор у директора возбудил в ней какие‑то болезненные чувства, девочка знала точно только то, что сказала директору: Люся – не её имя. Она пыталась вцепиться в своё настоящее имя, но оно не давалось и исчезало, хотя постоянно близко крутилось в мыслях. Девочка чувствовала, как оно важно, её имя, – если вспомнить его, то станет ясно, кто она и откуда, и почему оказалась здесь. Люся огляделась по сторонам. Комната была небогатого убранства, два кресла, дубовый стол, на котором теперь стоял поднос с едой. Наверное, эту комнату использовали редко. Вошла распорядительница.

– Иди за мной, – приказала она жёстким голосом.

– Погодите! Где я? И почему я здесь?

– Фи, как невежливо задавать вопросы! – дама строго посмотрела на девочку, но всё же ответила.

– Ты в школе‑интернате для сирот «Луч солнца». Здесь наши воспитанницы получают образование, которое затем позволяет им жить самостоятельно и работать учительницами или гувернантками в богатых домах.

Люся скривила губы и нахмурилась.

– Я не хочу быть гувернанткой. Я хочу быть магом!

– Магия запрещена в стенах нашей школы. Молодым девушкам магия не к лицу, и бегать с гримуаром¹ – совершенно неприлично! Так постановил наш уважаемый директор, Валентин Сидорович. И ты должна подчиняться его требованиям. Ты здесь, потому что добрый человек, не назвавший себя, оплатил твоё пребывание в школе до твоего совершеннолетия. Но хватит разговоров. У тебя слишком много вопросов – это неприлично. Идём, я покажу тебе спальню.

Коридор с серыми стенами вывел их в большой зал с рядами кроватей. Сквозь высоко расположенные окна проникал тусклый свет туманного утра, какие бывают на морских берегах. Девочке показали подготовленные для неё кровать и тумбочку, но никаких вещей, чтобы положить в эту тумбочку у неё не было. Распорядительница приказала ей подождать и ушла. Люся села на свою кровать и рассеянно разглядывала зал с высоким потолком и кровати других учениц. Она чувствовала себя растерянной и подавленной. Вопросы роились в голове, но ни на один из них не было ответов. Кто её родители? Что с ними случилось? Кто был тот лысый мужчина со шрамом? Что вообще происходило до того, как они подошли к двери приюта? Словно бездна поглотила все её воспоминания.

В зал вошло несколько девочек. Одна из них – высокая, с русой косой, пухлыми щеками и густыми бровями – сразу заметила новенькую, сидящую на кровати, толкнула локтем подружку, и они, посмотрев на Люсю, над чем‑то засмеялись. Девочка вскочила, сжала кулачки и вздернула подбородок. Они наверняка смеются над ней и её проблемами, но она так просто это не спустит:

– Над чем вы смеетесь?

– Над тобой, конечно.

Девочки захихикали. Все, кроме одной. Она была меньше остальных, худенькая, с короткой стрижкой и немного лохматыми светло-русыми прядями на затылке. Отстранившись от остальных, она сказала тихо:

– Зачем вы так?

– Марфа Валерьевна сказала, что новенькая упрямая и задает много вопросов. И, похоже, это правда. Гордячка, – подытожила высокая девочка и показала язык Люсе. – А ты с ней, значит, Лика?

Лика фыркнула и подошла к своей кровати, которая оказалась соседней с кроватью Люси. Лика начала искать что‑то в своей тумбочке. Остальные девочки подошли ближе.

– Сядь! – сказала высокая всё ещё стоящей возле своей кровати Люсе.

Та в ответ вскинула голову.

– Не сяду! Кто ты такая?

– Я староста нашего спального зала и слежу за порядком. Ты устраиваешь беспорядок, я расскажу распорядительнице!

Люся так разозлилась, что захотела стукнуть эту девочку. Но в этот момент вошла Марфа Валерьевна.

– Госпожа распорядительница, эта новенькая устраивает беспорядок и не слушается! – распорядительница нахмурилась:

– Пока она привыкает к нашим порядкам, я не буду применять наказание. Но в следующий раз – слышишь меня, девчонка? – наказание за непослушание будет.

Люся заметила, как Лика, делающая вид, что ищет что‑то в тумбочке, вздрогнула и взглянула на Люсю. В её взгляде была какая‑то просьба, но новенькая не поняла её значения.

– Ты должна быть благодарна, что попала в нашу замечательную школу и не творить глупостей, – продолжала распорядительница. – А теперь идите в класс. Занятие сейчас начнётся. Ты, Люся, тоже иди с ними.

Люся с трудом сдержалась, чтобы ничего не ответить, хотя внутри неё всё кипело. Ей хотелось накричать на этих людей, чтобы они наконец объяснили, что с ней произошло, но Лика сделала огромные глаза и приложила палец к губам.

– Я её провожу, госпожа распорядительница.

Та кивнула и ушла.

– Лика, мы с тобой больше не дружим! – девочки под предводительством высокой вышли из зала.

– Как же ты теперь, без них? – спросила Люся.

Лика только махнула рукой:

– Это не я без них, а они без меня. Как понадобится списать домашнее задание, вернутся и будут предлагать дружить, – у неё был тихий голос, спокойный и рассудительный. – Давай я расскажу тебе, какие здесь правила.

Начала Лика с наказаний. Самое нестрашное – молитвы возле алтаря Великой Матери, когда девочку запирали там на несколько часов, подумать о своём поведении. Затем следовали розги. Обычно били по рукам или по спине. «Это больно и обидно, – сказала Лика, – но не страшно». Самое страшное – это когда запирают в подвале с привидениями, который девочки назвали между собой «мешок».

– С настоящими привидениями?

– Ну а с какими ещё? Я там была один раз, после того как случайно разбила вазу в холле. Вернее, меня толкнули, и я упала… В общем, там каменные стены и пол, а в углу живёт призрак, который тебе показывает всякие ужасы и постоянно шепчет какие‑то гадости. Не советую туда попадать.

В школе девочки изучали предметы, которые должны были помочь им в будущем: рукоделие, основы религии, чистописание, языки, литература, простой счёт. Этот набор должен был помочь им найти работу в богатой семье в качестве учителя, воспитателя, гувернантки или управляющей дома. Никакой магии или естественных наук.

– Девочке же полагается быть скромной, смирной и хранительницей очага, – говорила Лика. – Мне кажется, что это глупость, но нам никуда не деться.

– И ты смирилась?

– Ну а что делать?

– Бежать!

– Куда? И что мы там будем есть? Я думала об этом. И поняла, что это опасно и бесполезно. Найдут, поймают и запрут в «мешке» на неделю.

Они подошли к двери классной комнаты. Оттуда вышла Марфа Валерьевна.

– Где вы гуляете? Марш в класс!

Лика испуганно извинилась, а Люся сделала вид, что не слышала слов распорядительницы. Оказавшись в классе, Лика прошла на своё место. Девочки в классе сидели по двое, место рядом с Ликой было занято, и Люся огорчилась. Учительница, седая морщинистая женщина с тоненькой короткой косичкой, строго оглядела Люсю и сказала:

– А вот и наша гордячка пожаловала, – девочки в классе захихикали. – Не успела появиться в школе, как уже скверная репутация. Ты пойдешь по плохой дорожке, я уверена. От таких, как ты, одни неприятности. А теперь сядь за парту на заднем ряду и веди себя прилично.

Люся поджала губы, идя к своей парте, и это не укрылось от учительницы.

– И рожи не корчи там. А то лицо таким останется навсегда.

Девочки снова засмеялись, а одна кинула в Люсю скомканной бумажкой.

На этом занятии изучали месяцы года, но Люся откуда‑то их уже знала. Шесть месяцев зимы – Снежный, Ледяной, Лютый, Злой, Метелица, Морозный. Три весенних – Оттепель, Ручей, Цветочный. Три летних – Листок, Добрый, Грибной; и три осенних – Урожайный, Листопад и Заморозок. Шел осенний месяц Листопад, но здесь деревья уже сбросили свои листья, на фоне неба чернели их ветви. Место, где сидела Люся, было возле окна, и она с грустью смотрела на голые деревья.

Как оказалось, почти всё, что они проходили, Люся откуда‑то уже знала, потому всё время витала в облаках на занятиях. Не давалось ей рукоделие. Стежки были поразительно кривые, вырезки не совпадали с лекалом, ножницы норовили разрезать лишнее. Учительница рукоделия и вовсе её возненавидела, после того как Люся умудрилась разрезать вместе с заготовкой скатерть на столе. Девочки со временем не стали к ней лучше относиться, а она была слишком гордая, чтобы пытаться примириться и познакомиться, потому общалась только с Ликой и планировала побег. Люся считала, что лучше умереть в зимнем лесу, чем терпеть наказания. За непослушание её несколько раз запирали в молельной, но она из упрямства не молилась, а только делала вид.

Каждые десять дней девочкам полагалось посещать Храм Великой Матери, – стоящее над морем на утёсе здание из белого блестящего камня, как будто светящегося изнутри. До этого к Люсе прикрепилась кличка «Гордячка», но после происшествия возле Храма её кличка стала другой, и даже те девочки, которые относились к ней безразлично, стали делать вид что её не существует.

Был пасмурный осенний день. Промозглый северный ветер с моря продувал насквозь, девочки шли колонной попарно, зябко ёжась под порывами ветра. Скупой директор закупал тонкие пальто, которые передавались от старших к младшим. В них было терпимо осенью и невозможно холодно зимой. Люся шла самой последней в колонне, никто не захотел идти с ней в паре. Она размышляла о том, куда ей направиться после побега, и игнорировала идущих впереди девочек, которые изредка оглядывались и хихикали над ней.

Поднявшись на утес, где стоял Храм, Люся увидела внизу большой город, рассеченный рекой на две половины. На краю города был виден их приют, а на противоположном берегу на скалах хорошо было видно Драконово Дерево – странное, черное, высотой – сотню этажей – во много раз выше любой лесной ели. Оно возвышалось над лесом, как огромная башня, и черная крона с никогда не опадающими листьями скрывалась в дымке низких тяжелых облаков.

Девочки подошли ближе к Храму. Ясно виднелась выложенная белыми камешками граница, за которую не могло ступить ни одно злое существо – ни вампир, ни призрак, ни монстр из Бездны. Люся почему‑то вспомнила про этих существ, как будто полузабытые легенды всплыли в её памяти и тут же утонули во мраке забытья. Остались только образы страшных монстров. Первые пары девочек уже аккуратно переступали черту Храма, подходила её очередь.

Едва Люся попыталась шагнуть через черту, как с громким воплем отпрыгнула назад и, потеряв равновесие, упала, – она почувствовала острую боль. Все оглянулись на неё, колонна рассыпалась, а ей стало страшно стыдно, что с ней произошло что‑то непонятное. Хотелось провалиться под землю. Распорядительница, шедшая впереди колонны, подошла к Люсе и, взяв её за шиворот, поставила на ноги:

– Что это за неприличные вопли? Никто себе не позволяет такого! В святом месте!

– Мне больно, я не пойду!

– Что ещё за выдумки?

Марфа Валерьевна схватила девочку за руку и потащила к дверям Храма. Но стоило Люсе пересечь черту, как она завизжала и, вырвавшись, отпрыгнула за линию белых камушков. Эта граница жгла её огнем. Девочки смотрели с ужасом на Люсю, и та, которая была самой высокой, крикнула:

– Вампирша!

Все дети с удовольствием завизжали, изображая страх. В этот момент из храмовой пристройки вышла жрица. Она подошла к группе, и все затихли.

– Что у вас произошло?

У жрицы был мягкий голос и аккуратные округлые ладони, которые она сцепила вместе, переплетя пальцы.

– Эта упрямая девица ведет себя вульгарно, кричит и плачет! На пороге Храма! Как тебе не стыдно? – обратилась Марфа Валерьевна к Люсе.

Люся плакала от бессильной ярости и стыда, не понимая, что с ней не так. Не отвечая ни слова, она пыталась скрыть слёзы, ей было очень обидно. Жрица видела, что девочке плохо, и предложила побыть с Люсей на улице, пока та успокоится. Распорядительница поджала губы, но спорить не стала, и, приказав девочкам вернуться в колонну, завела их в храмовую дверь из белого дерева.

– Меня зовут Ивонна. А тебя? – жрица старалась успокоить Люсю.

– У меня нет имени. Но они называют Люся.

– Ну, Люся, что с тобой произошло?

Шёпотом девочка ответила:

– Граница жжётся, – и спросила, – Я монстр?

– Хмм, я могу проверить это.

Жрица достала из кармана мантии маленький стеклянный шар:

– Вот, возьми.

Люся взяла шар. Сквозь него можно было увидеть искаженный, перевернутый вверх ногами Храм.

– Ну вот, – засмеялась жрица. – Ты точно не вампир. Шар бы почернел, если бы ты была им. Это осколок Селст, магического камня душ, который держит статуя Великой Матери в каждом её Храме. Без этого камня Храм перестает быть святым местом… Но то, что он тебя не пускает, это странно. Я никогда не встречалась с таким.

– Может, я призрак? И имени у меня нет.

Жрица положила руку на плечо девочки, словно проверяя. Но, дотронувшись до неё, улыбнулась:

– Нет, ты не призрак. Призраки бесплотны, а я могу до тебя дотронуться. И на монстра из Бездны ты совсем не похожа.

– Тогда что со мной не так?

– Я не знаю. Но я постараюсь выяснить.

Над Храмом разнесся гул колоколов. Люся взглянула на город. Река серебрилась под серым низким небом, с которого капала беспросветная морось дождя. Плохо было видно незамерзающий порт и корабли, стоящие в гавани на якоре. Гул колоколов навевал тоску, и с этой тоской хотелось лететь над морем, как чайки, кружащие над водой. У Люси возникло сильное желание убежать, но не знала куда. Вдруг девочка подумала, что не знает даже, где она.

– Как называется этот город?

– Рыбаков. Это главный порт империи.

Люся откуда‑то знала название империи. Империя Каленир. Простирается с востока на запад от Восточного океана до Западного через горные гряды, через равнины и болота до земель народа келлен; а с севера на юг – от Ледяного океана до пустынь народа мбален. Столица – Мирославль Великий, «слава миру», центр земель народа славлен.

Ей вдруг показалось, что вот сейчас за ней кто‑нибудь придёт. Появится вдруг кто‑то, кто защитит её и возьмет домой. Девочка даже оглянулась вокруг, но никого кроме жрицы не было. Жрица предложила присесть на каменную лавку за пределами охранного круга Храма. Люся покорно пошла за ней и села рядом. Стену Храма, дальнюю от моря, оплетал вьюн. Зеленый, цветущий летом, сейчас он почернел и увял, и только одревесневшие побеги цеплялись за белый сияющий камень своими усиками. Издали могло показаться, что Храм пошёл трещинами, – так извивались ветви вьюна.

– Что теперь будет? – спросила Люся.

– Ты о посещениях Храма? Я поговорю с вашей распорядительницей. Скажу, что ты не должна ходить.

Через час ожидания снова разнесся колокольный звон над городом, и из Храма пошли люди. Люся подумала, что хорошо, что никто из них не видел, как она кричала у границы Храма. Знатные особы шли к стоящим за оградой каретам, люди попроще уходили пешком. Здесь, в святом месте, не было разделения на сословия – все равны перед Богиней‑Матерью. Два бродяги сидели возле дверей, прося милостыню. Одна из знатных дам, проходя мимо, кинула им мелкую монетку. Показались и девочки приюта с распорядительницей во главе.

Жрица поговорила с Марфой Валерьевной, Люся встала снова в колонну и пошла вслед за всеми обратно в приют.