Buch lesen: «Воин Русского мира»

Schriftart:

* * *

…Стерты ноги по колени, все песни спеты.
Сколько надо поколений, чтобы выйти к свету,
Сорок лет или сорок тысячелетий?
Я знаю, кто все знает, но Он не ответит.
Думай сам! Делай сам! Бойся, верь и проси;
Там, где рожь колосится – выйди и голоси;
И тебя услышат, и ты без слов услышишь –
Каждый день мы ближе, с каждым шагом ближе…

«Думай сам», рэп-группа «25/17»

Пролог

– Что ты чувствуешь, Лихота? – спрашивает Сашка Травень.

– Азарт, адреналиновый мандраж, как перед дракой, – отвечает Савка Лихота.

– Який, який? – таращит глаза Иван Половинка.

– Адреналиновый! – Савка сплевывает. Белесый шлепок уплывает назад, за корму «брони». Иван не унимается:

– Шо ты мне слова темны говоришь в такую годину?

– Мальбрук в поход собрался… – вздыхает Лихота.

Движок «брони» ревет, заглушая окончание савкиной фразы. Тело БМП под ними дергается, плавно ускоряет ход. Машины в колонне – вереница тентованных «Уралов» в сопровождении нескольких БМП – подобны бусинам, нанизанным на леску, за конец которой тянет невидимая рука. Их машина – вторая в длинной «гусенице» конвоя, медленно ползущего между холмами. Колонна втягивается в ущелье Апушелла. Местность здесь, словно грудь великана на вдохе, становится всё выше и выше.

Расположение десанта на «броне», как обычно, соответствует негласному регламенту. На ребристых листах и по бокам башни располагаются старослужащие. Это лучшие места на «броне». Под стволом пушки – командирское место. На корме, на ящиках с боеприпасами и прочим барахлом, сидят молодые солдаты, в том числе сам Травень и его земляки, Лихота и Половинка. Как-то здесь притерся и артиллерийский наводчик Тихомиров – вонючий, скотоподобный, но по-скотски полезный человек.

Впереди движется БМП сержанта Канашкина. Синий выхлоп смешивается с серой пылью, образуя причудливые облачка. Сашка любуется ими. Красиво.

Склоны пологих холмов, похожие на путников в пыльных плащах, расселись вдоль дороги, укрылись плащами с головой, защищаясь от ночного холода. Мелкая серая пыль покрывает каждый камень. От вездесущей субстанции свободна лишь ярчайшая, даже в ранний, утренний час, лазурь неба да блестящая синь воды. Гремучий поток катится, обвиваясь вокруг подножий холмов, узкая, бетонная дорога преследует его, повторяя каждый изгиб.

На плоской вершине одного из холмов, самого высокого в округе, разбросаны разновеликие кубики – домишки аборигенов. Скоро их плоские, по местному обычаю, крыши скроются из вида. С большого расстояния окна кажутся черными дырами, неправильной, продолговатой формы.

На противоположной стороне потока, на пологом бережку, под боком невысокого холма притулилась купа голых деревьев – сад. Скоро зацветут абрикосы и их корявые силуэты потонут в розовой дымке, но пока ночи слишком холодны.

«Броня» морозит зад. Сашка терпит, стараясь не слишком громко стучать зубами. Гусеницы БМП поднимают тучи пыли. Скоро она покроет и людей на «броне», и сами машины слоем толщиной в палец. Тогда они станут полноценной частью ландшафта, а это – лучшая форма маскировки.

Колонна движется медленно, со скоростью человека, идущего прогулочным шагом. Перед головной БМП шагают ребята из саперного взвода. На каждом – по два бронежилета, у каждого в руках – щуп. Солдаты никуда не торопятся, не слышат надсадного рева движков за спинами – их уши закрыты наушниками, их внимание отдано дороге. Саперы сосредоточены, им недосуг рассматривать серо-голубой, опостылевший пейзаж. Несмотря на утренний холод, лбы их покрывает испарина.

Примерно через двадцать минут, когда напряжение выпьет все их силы, рядовые саперного взвода Савва Лихота, Александр Травень и Иван Половинка сменят их. Они будут также шагать со щупами в руках до тех пор, пока свирепое светило Кандагара не поднимется к зениту, чтобы раскалить железо. Но до этого всякое может случиться.

* * *

Первая ракета ударила по тентованному «Уралу» позади них. Грузовик вспыхнул пионерским костром. Вторая прилетела почти одновременно с первой и ударила в полотно дороги перед головной БМП. Машина подпрыгнула, как резиновый мячик. Лихота, Половинка и Тихомиров вцепились в ледяную броню. Сашка же, наоборот, приподнялся. Но рассмотреть что-либо не представлялось возможным: клубы дыма скрыли и саперов – их товарищей, и головную машину.

– Канашкин горит! – завопил кто-то.

В ответ на звук человеческого голоса серо-голубой пейзаж взорвался тысячью огней. Рев дизелей стал не слышен за грохотом разрывов и треском очередей. Люди онемели. Казалось, их широко раскрытые рты не способны исторгнуть ни звука.

Сашка скатился с брони на обочину. Он знал, что должен делать. Сначала надо переждать ракетный залп, а потом он увидит над срезом вершины придорожного холма свою первую цель. О, вот и она! Темный силуэт мелькнул, скрылся, снова возник. Выстрел. Отдача. Мишень исчезла из поля зрения. Следующая появилась чуть правее первой. Выстрел. Отдача. Меняем позицию. Где товарищи?..

Сашка огляделся. Лихота цел, прижался к «броне», будто к матери родной, но стреляет прицельно – значит, первый приступ паники миновал. Где же Ванька?.. А, вот и он! Кувырок через правое плечо – и Травень рядом с Половинкой.

– Надо снять с «брони» гранатомет! – орет Ванька. – Там за рудой каменюкою бабаи гнездятся. Туда шмальнуть надо! Тогда бою конец!

О, этот глас весеннего лося! Грохот, треск, вой боя – всё победил истошный рев Половинки. Иван махнул рукой в сторону большого куска скалы. Лучшего места для засады не найти. Огромная глыба с острыми краями, скрывающая изгиб дороги, плюется вертикальными огнями. Сколько раз капитан Алексеев хотел её взорвать. Руки не дошли. А теперь из-за неё работает миномет.

Сашка полез на «броню». Там, на корме, полно всякого добра, в числе прочего и труба гранатомета. Надо снять его, расчехлить, поставить на станину. И всё это – под огнём. Он уже слышал знакомый стрекот – самый сладостный из земных звуков. Вертушки на подлете. Скоро всё закончится. В таких случаях бабаи соображают быстро. На такой случай умное словцо есть у Савки. Но какое?.. Надо вспомнить и тогда всё будет хорошо! Савка, Ванька, где они?.. Травень скатывается с кормы, вертит головой. Вот они, бабаи. Ползут на карачках. Куда?.. Сашка наконец видит своих друзей.

Савка и Иван не отстреливаются. Почему?.. Родимая, чужая, возлюбленная и ненавистная пыль Кандагара! Зачем эта земля хочет сохранить их жизни? Зачем пытается защитить, укрыв своим серым плащом? Лихота и Половинка едва видны на фоне серой стены утеса. Оба замерли, прикрыли рты, опустили веки, затаились. Ванька скупыми движениями тискает спусковой механизм ПК. Дурачок! Разве не понятно, что произошло? Разрыв патрона в патроннике. Надо шомполом выбивать, а у Ивана шомпола нет.

Лихота тоже в заднице. У него в руках чужой автомат. Наводчик Тихомиров – козел! – его по жизни никогда не чистил. Савке не по силам передернуть затворную раму руками, надо наступить ногой. Но Лихота сейчас это сделать не в состоянии – ему нельзя шевелиться. Духи сползаются к ним, как тараканы к ядовитой приманке. Лихота берет автомат за ствол. Похоже, собирается их прикладом глушить. Но почему бабаи не стреляют, ведь пацаны фактически безоружны?..

Сашке вспомнились глинобитные дувалы, похожие на огромные, самодельные плошки, каменные стены горных крепостей, возведенные на крутых склонах. В этих горах есть такие места, куда только крылатые твари залетают беспрепятственно, да суховейные ветра, да вертушки. Но эти, последние, – с немалым риском. Придешь туда своими ногами – обратную дорогу не скоро найдешь.

Вспомнились ему замкнутые лица местных стариков – синие глаза на смуглых, иссеченных годами лицах. Припомнилась и юная красотка. Ее вороные, вьющиеся локоны, выбившиеся из-под полосатой шали обрамляли нежную округлость щек, лепестки губ трепетали под черной дырой посередине лица. Сашка помнил, как онемев от изумления, бесцеремонно рассматривал подернутую розовой пленкой молодой кожи, недавно зажившую рану на месте начисто оторванного носа. Вспомнил прямой, бесстрастный взгляд девичьих глаз. Она дала Сашке напиться. Не прогнала, не заругала…

Бабаи коварны, и они никогда не сдадутся. А пацанов они хотят забрать себе.

Вот оно, Савкино словцо!

– Р-р-ретирада-а-а! – вопит Травень.

Его голос сливается с грохотом первого разрыва – это вертушки выпустили партию НАРов. Холмы содрогнулись, стряхивая с плеч тончайшую пыль. Облив пространство перед собой свинцом, Сашка кинулся вперед. Главное не горячиться. Стрелять короткими очередями, стараться не выпускать из вида цели и чаще видеть пацанов. А там, как Бог поможет.

Он заметил ответное движение. Вроде бы Лихота кинулся ему навстречу. Пуля ударила в бронежилет. Сашку опрокинуло на спину. Мгновения капали ему на лоб, как вода из сломанного водопроводного крана: одно, второе, третье… перерыв. Потом бормочущие, словно сквозь вату, знакомые голоса.

– Нет, всё нормально…

– …видишь кровь?!

– …это просто ушиб…

– …контузия. Поднимайся, Травень.

И громко, гаубичным залпом в самое ухо:

– Сашко! Ноги!

Оглушенный недальними разрывами НАРов, с трудом удерживаясь на выскальзывающей из-под ног земле, Травень всё-таки достиг отвесного склона – желанной точки серо-голубого пространства, где заняли оборону его товарищи. В руке у Ивана появился нож, а Лихота, похоже, надумал использовать автомат козла-наводчика, как богатырскую палицу. Бабаи не торопятся, залегли. Прикидывают свои возможности. И снова вода из крана: кап, кап, кап… Нет, не любят бабаи рукопашного боя. Исчезают один за другим, растворяясь в серо-голубом пейзаже.

Теперь можно и по сторонам посмотреть. В черном дыму, в облаках серой пыли Сашка разглядел призрачные фигуры. Там языки пламени дожирали подбитый «Урал». Изуродованный остов БМП сержанта Канашкина почернел от копоти. Где же башня? Ах, вон она, валяется в реке… Белые барашки пенятся, заворачиваются спиралями вокруг обожженного куска железа. Горькая пороховая вонь, приторный, тошнотворный запах горелого мяса лезли через гортань в желудок, заставляя его содрогаться. Наверное, надо что-то предпринять. Спросить у Лихоты: где командиры?

Сашка делает шаг вперед. Кто-то резко толкает его в спину между лопаток. Вот досада! Сначала удар в грудь и вот теперь – спина. Он делает второй шаг и спотыкается о свой бронежилет.

– Что с тобой, Сашко?! Сашко!..

Голос Лихоты едва слышен, а самого Савки и вовсе не видать. Сашка утыкается носом в пыль. Жесткий камень Кандагара пахнет кровью. Дышать трудно. Сашка хватает ртом удушливый смрад, давится им, кашляет. Вдоль спины, между лопаток ползает холодная, шершавая змея. Тварь кусает его тело, кровь течет обильно, но сильной боли пока нет. Он слышит голоса.

– Треба поднимать его, Лихота. Сам он не ходок. А ну-ка!..

Иван возносит друга к небу, как ангел Господень. Боже, как высоко!.. Пропыленная обувка остается где-то далеко внизу. Или Половинка отделил его от ног и сделал своим однофамильцем?.. По спине, просачиваясь под ремень, стекает влажное тепло. Запах крови становится невыносимым.

– Что со мной?.. – гудит Сашка.

Душно, в горле першит, но он пытается сдержать кашель. Непосильная задача. Боль пронзает его от макушки до пяток, заставляя окоченеть. Зато теперь он понимает: ноги целы, он чувствует их тяжесть, обе при нём.

– Ранение в спину, – слышит Сашка голос Лихоты.

Савва подставляет ему левое плечо, Иван – правое.

– Надо двигаться, – говорит Лихота.

– Куда? Глянь, дым…

– Туда!

Савва решительно ведет их в сторону дымного облака. Сашка старается задержать дыхание, чтобы не раскашляться в густом дыму, но тот лезет в глаза, всепроникающими пальцами царапает в носу. Не закашляешься, так чихнешь. И Сашка чихает.

Становится легче. Лихота вынимает из-под его руки своё твердое плечо и укладывает на что-то мягкое, невесомое, живое. Нечто, непрестанно движущееся, обволакивает его, ласкает тысячью влажных языков. Щекотно. Хочется смеяться. А боли нет… Она выпита до дна странной, ласковой субстанцией. Счастливое забытьё разрывает лающий кашель Лихоты и Ванькин плачущий голос:

– Он потерял сознание! Швыдше, Савка, не то помре!..

Сашка размыкает веки. Глаза слезятся, но дым пропал, оставив по себе только едкий смрад. Голова гудит. Он едва различает звуки, словно уши заложены ватой. Хочется потрясти головой, но он уже знает, что последует за этим: боль вернется.

Перед ним возникает черное, лоснящееся лицо офицера. Глаза капитана Алексеева воспалены, как у обкуренного бабая. Камуфляж покрыт слоем серой пыли. На левом плече – багровое пятно. Видать, и его задело.

– Кто такие? – спрашивает капитан.

Не признал.

– Рядовые Лихота, Травень и Половинка. Десантно-штурмовой батальон семидесятой омэсэбэр, саперная рота.

– По первому году?

– Да, – отвечают Савка и Иван хором.

– Ясно.

Капитан обходит их со спины. Сашку трясет. Левое плечо Ивана проседает под ним. Слабеет, братишка. Вот-вот упадет.

– Ещё сто метров, ребята, – голос капитана едва сочился сквозь плотную вату, навязшую в сашкиных ушах. – Там передвижной приемно-сортировочный пункт. Шагайте. Иначе он кровью истечет.

Скалы ущелья Апушелла равнодушно смотрят на них. Скоро багровые пятна на их плащах затянет серой пылью, и жизнь на берегах шумного потока пойдет своим чередом. Перемены здесь мимолетны, а горы – вечны. Всё-всё покроет серая пыль.

– Ну что, бача? Мы все ещё живы? – тихо спрашивает Лихота.

– Ты точно – да. А я… – Сашка старается улыбнуться.

– Спине больно?

– Эх…

– Ничего, Сашко, – пыхтит Иван. – Ти вважай так: це крилы проризаються. Скоро ти злетишь.

Часть первая

Колонна прибыла раньше расчетного времени. Ночь ещё не успела наступить, когда фары первой фуры ударили снопами света в дорожный знак, черные буквы на белом фоне: «Пустополье». Колонна подошла к городишке с южной стороны, когда немногочисленные жители обезлюдевшей окраины ещё не отошли ко сну.

Сильвестр озирал последствия первого удара «градов» – удара устрашения. Той ночью накрыло южную окраину Пустополья. Именно в этих местах квартировал Барцу Бакаров – позывной Чулок – самый занозистый из бригады Землекопов. Капитальное сооружение, сложенное из железобетонных плит, пострадало меньше других построек. Совсем другое дело – одноэтажные щитовые или саманные домишки. Удар ракеты превращал такое строение в груду ни на что не годного мусора. В ту ночь погибло полтора десятка человек, но Барцу Бакаров конечно же уцелел.

Первые недели в Пустополье Сильвестр пытался вникнуть в причины противостояния Пастухов и Землекопов. Наверное, в идеологии каждой группы содержались глубинные, непонятные для чужака различия. Лихота платил своим сторонникам. Станиславу Рею, позывной Матадор, жители Пустополья платили за защиту. От кого?..

Сильвестр ворошил ботинком оттаявший, прошлогодний пепел. Беды Пустополья начались с этого самого, первого залпа. Спровоцировал атаку Барцу Бакаров. Операцией руководил лично Сильвестр. Удачный залп. Вот они, руины невзрачного домишки местной любовницы Барцу. Женщина погибла в ту ночь, а Барцу ушел. С того всё и началось.

Стороны обменивались ударами, как боксеры на ринге. Ненавистью отвечали на ненависть, нищету заедали грабежом. Ни о тактике, ни о тем более стратегии никто понятия не имел. Население Пустополья жило в постоянном страхе перед новыми атаками и не видело будущего. Так называемые защитники городка периодически атаковали резиденцию хозяина этих мест – Саввы Лихоты – в надежде отбить пусковые установки «градов», приобретенные тем по случаю в целях самообороны. Но каждый пуск обходился хозяину края в кругленькую сумму.

Сильвестр предложил Лихоте рассмотреть возможность продажи одной установки командиру Землекопов. Матадор взял паузу, а через неделю в соседнем районе кто-то ограбил и сжег броневичок инкассаторов. Но, видимо, добыча оказалась не богатой. Теперь Матадор торговался, жадничал, а может быть, всё ещё надеялся завладеть вожделенным «градом» безвозмездно.

Сильвестр скучал. В таких местах сложно выстроить по-настоящему прибыльный бизнес. Население неплатежеспособно. Оно предпочитают красть. Никто не хочет наниматься на работу. Рассчитывают на помощь Христа ради, а сами и в Бога-то не верят. Сильвестр ждал прибытия новой партии товара, уже не рассчитывая на барыши. Предыдущая партия в полном объёме и безвозвратно была утрачена, похерена, похищена, растворена в лужах, до краев заполнявших выбоины здешних дорог, сожжена в кострах бездомных, толпами шатающихся по здешним дорогам.

* * *

Первая фура шла с зажженными огнями. У остальных горели лишь габариты – Вестник не изменил своей обычной осторожности. Но вот огни машин погасли. Утихло урчание автомобильных движков. Навалилась черная, оглушительная тишина. Только мелкий дождичек тарабанил по ветровому стеклу джипа. Лето не бывает бесконечным, особенно в таких местах, как это. Одно название чего стоит: Пустополье!

Капельки скатывались вниз по ветровому стеклу, оставляя за собой ясно различимые следы. В этих местах всё пропитано угольной пылью, даже тучи, даже дождь. Если не оросить ветровое стекло жидкостью из автомобильного бачка, то на утро на стекле обнаружатся темно-коричневые разводы.

Издержки войны. Приходится мириться со многим. Чужая пища, непривычный климат, испорченный промышленными выбросами воздух, иррациональное поведение местного населения, полное отсутствие достойных женщин, которое, впрочем, хоть отчасти, но компенсируется доступностью остальных. Солдат много может вынести – перетерпит и это.

Пространство между джипом и кабиной головной фуры слабо освещалось габаритными огнями «тойоты». Сильвестр мог видеть, как дверь кабины распахнулась, и на землю спрыгнул высокий человек в камуфляже. Через мгновение его угловатую фигуру поглотила ночная чернота, но ещё через мгновение Вестник возник в световом потоке, создаваемом фарами джипа. Он нёс в обеих руках большие клетчатые сумки невероятной прочности и грузоподъемности – практичное изобретение азиатов. В таких сумках местное население носило всё. Вот ещё одно слово: тара. Тара – это стеклянная бутылка для «Джим Бима», тара – это пластиковый стаканчик, и такая вот клетчатая сумка – тоже тара.

Вестник бежал неловко. Так могут перемещаться по суше совсем не приспособленные для бега существа, цапли, например. Путаясь, ударяя сумками по высоким голенищам, он преодолел расстояние, отделявшее его от джипа Сильвестра, за считаные секунды. Они сошлись у заднего бампера «тойоты». Вестник поставил сумки на пол багажника. Сильвестр заговорил с ним на португальском языке, потому что беловолосая женщина не спала и, как обычно, была настороже. Ее усталое, искаженное досадой лицо виднелось над спинкой заднего сиденья.

– Как дорога? – дежурно поинтересовался Сильвестр.

– Добрались бы без приключений, если бы не одно обстоятельство, – пропыхтел Вестник.

– Что?

– Их разведчица. Сидела на ретрансляторе мобильной связи. Забралась на ферму, – португальский Вестника грешил скользким южноанглийским акцентом.

– Опять женщина? – Беловолосая неотрывно смотрела на его лицо, отслеживала каждое движение губ. Сильвестру пришлось изобразить игривую улыбку. Мало ли что!

– Всегда одна и та же женщина, – кивнул Вестник. – Не получается её снять. Ловкая.

Последнее слово он произнес по-русски. Беловолосая вздрогнула, заволновалась. Сильвестр с силой захлопнул дверь багажника. Обе клетчатые сумки остались внутри. В каждой – не менее ста граммов. По здешним меркам – целое состояние! Надо торопиться. По обочинам дороги уже бродили, сбиваясь в кучки, тени. Жители южной окраины Пустополья стекались к автомобилям с гуманитарной помощью.

– Ждите до утра! – рявкнул Вестник в темноту. – Мы не станем возиться с коробами ночью. Сутки провели в дороге…

Он помолчал, подбирая нужное слово. И оно нашлось.

– Милосердствуйте. Мы устали.

Да, русский язык Вестника оказался намного лучше португальского.

* * *

Сильвестр запрыгнул на водительское место. Беловолосая тут же оказалась рядом, на переднем пассажирском сиденье. Замечательна эта способность русских женщин – перебираться с заднего сиденья на переднее, не покидая автомобиля! Так сильно не хотела сидеть плечом к плечу с Вестником, который смиренно устроился за спиной водителя?

Сильвестр завел двигатель, включил дальний свет. Лучи ксеноновых фонарей разогнали в стороны причудливые тени. Русские, как правило, предпочитают темную, бесформенную одежду или камуфляж. Никто не хочет выделяться. Западные СМИ метко нарекли их нацией рабов. Он смог рассмотреть несколько лиц. На всех одно и то же выражение – унылое, затрапезное коварство.

Затрапезный – ещё одно странное русское слово. Сильвестр часто использует его не к месту. Почему не сказать просто: бедный, грязный, ленивый? К чему эти изыски? Но русские часто смотрят на него с кривыми, льстивыми ухмылками, и ему это нравится. Сильвестр умеет заставлять русских повиноваться. И этот джип так же, повинуясь его воле, сейчас тронется с места, покатится по черному проселку.

– О чем тоскует мой коханчик? – елейным голоском спросила Беловолосая.

– Поздно уже. Порядочным людям пора отходить ко сну, – угрюмо отозвался Сильвестр, выводя «тойоту» на шоссе. – Ну, показывай, где этот твой лес?..

* * *

Беловолосая хорошо знала дорогу, ни разу не ошиблась, не запуталась в хитросплетении степных проселков. Соображает! Многих достоинств женщина – трудолюбивая, безотказная, но как же любит поговорить! И ночь ей слишком темна, и погода слишком дождлива, и муж у неё ревнив и мнителен.

– Я заплачу, – время от времени повторял Сильвестр. – Все твои тревоги будут щедро оплачены, дорогая!

Он предпочитал не опускаться до долгих объяснений. Простой русской женщине не понять, почему для настоящего дела ночь предпочтительнее дня. Ночью можно делать любые дела. Днем Сильвестру было скучно смотреть на чужую плоскую степь, обезображенную конусами терриконов. А ночью, когда пейзаж скрывала темнота, фары «тойоты» ломали правильные контуры предметов, оживляя странные, назойливые тени. Призрачные существа одобрительно смотрели с обочин на лаковые бока заморского авто. Так в этих местах зеваки провожают восторженными взглядами колонны праздничного парада.

Азиаты любят парады. У них всё напоказ: и геройство, и блуд. Процесс всегда важнее результата.

Беловолосая сидела рядом, положив босые ступни на торпеду. На среднем пальце её правой ноги поблескивало белым металлом колечко. Сильвестр осторожно посматривал на её ноги. Броский лак на кривых пальцах. Щиколотки широкие, на лодыжках первые звездочки варикоза, но кожа пока гладкая и блестит.

Беловолосая густо подводила глаза, завивала волосы крутыми кудрями и даже в прохладную погоду носила вызывающе короткие шорты. Зов плоти! Ни страх, ни голод ему не помеха. Беловолосая нарочно выставила на обозрение ноги. Кого она пытается обольстить? Его, Сильвестра, или всё-таки Вестника?..

Но тот никак не реагирует на прелести местной фемины. Сухое лицо его, закрыто на все замки, как покинутый хозяевами дом. Черты неописуемо просты. Протоколы местной полиции описали бы его так: особых примет не имеет. Кроме, пожалуй, одной. В вырезе камуфляжной куртки, там, где из-под брезента выглядывает полосатый тельник, у основания шеи, виден розовый край свежего, едва зажившего шрама.

Рассеянному наблюдателю могло бы показаться, будто Вестник дремлет. Но Беловолосая поглядывает на руки Вестника, сжимающие автомат. Оружие снято с предохранителя, и Беловолосая знает об этом.

Почему Вестник не рожден на свет боязливым пацифистом из тех, что любят неспешные велосипедные прогулки и готовы часами смотреть в мертвую воду каналов? Немного марихуаны, качественный алкоголь и ласки чисто вымытой, добросовестно исполняющей свои обязанности, не старой женщины – большего и не надо для счастья такому джентельмену. Тем не менее он здесь взбивает тяжелыми подошвами черную пыль, сутками торчит за рулем фуры. Пожалуй, он и сам добросовестный.

Добросовестный – вот ещё одно странное русское слово, не обремененное однозначно трактуемым смыслом. Сильвестр умеет вживаться в ландшафт. Вот он уже и мыслит абстрактными понятиями, свойственными местному населению.

Сильвестр сдержанно улыбался своим мыслям до тех пор, пока они не добрались до леса. Дорога отгородилась от степи частоколом тонких стволов и густым подлеском. Колея сделалась глубже, местами напоминая противотанковый ров. Сильвестр перевел вариатор коробки передач в механический режим функционирования.

– Позволь мне сесть за руль, – предложил Вестник по-русски, и они поменялись местами.

Сильвестр следил, как Вестник управляется с автомобилем, будто и не было долгого пути за рулем фуры. Его товарищ не только добросовестен, но и неутомим. Товарищ – тоже хорошее слово, в которое русские вкладывают свой, особый, посконный смысл.

– Посконный товарищ, – пробормотал Сильвестр, и Беловолосая обернулась.

Женщина уставилась на него с нескрываемой тревогой. Русские всегда так реагируют, когда он оперирует их понятиями. Наверное, профессор-биолог из Берлинского зоопарка – давнишний приятель Сильвестра – так же смотрел бы на моржа, вдруг заговорившего с ним на верхнегерманском диалекте.

– Налево… направо… – командовала Беловолосая.

Световые лучи метались из стороны в сторону. Они долго петляли по лесным проселкам.

Беловолосая опускает стекло. Душный, попахивающий амиачными дымами воздух затекает в салон автомобиля. Начало осени. Термометр на панели «тойоты» показывает десять градусов по Цельсию. По местным меркам – теплынь.

Фары «тойоты» освещали глубокую колею. Вестник вел автомобиль со всей возможной осторожностью. Сильвестр блаженствовал на заднем сиденье. Салон «тойоты» просторен, эргономичен, красив, но всё же Сильвестр больше любил немецкие машины.

Местное население почему-то хранило приверженность отечественному автопрому. Лишь те, кто побогаче, предпочитали пожилых «японцев». Немецких машин в окрестностях Пустополья не было, и «Мерседес G-класс» Сильвестра слишком бросался бы в глаза. Потому, по прибытии в Пустополье, Сильвестр обзавелся транспортом средней обшарпанности. Крыша кузова, двери, салон «тойоты» несли следы многочисленных боевых испытаний. Но двигатель и подвеска были в полном порядке.

Считая местные дороги убийцами автомобилей, Сильвестр берег свою «тойоту», водил автомобиль с максимальной осторожностью и одобрял стиль вождения товарища. Надежная осмотрительность – самая приятная из черт Вестника – делала его хорошим водителем.

Частокол деревьев редел, а подлесок и вовсе исчез. Почва под кронами сделалась бугристой, словно её перекопали полчища барсуков. Теперь в свете фар лесное подбрюшье просматривалось на десятки метров.

– Стой! – внезапно закричала Беловолосая. – Вот она, копанка. Видишь?

Они выбрались наружу, под мелкий дождичек. Вестник не стал глушить двигатель. Тихое шуршание капель по жухлой листве, урчание холостых оборотов да звуки шагов – вот ингредиенты тишины пустого леса.

Белый ксеноновый свет вычленил из темноты ветхое сооружение, кое-как слепленное из жердин – навес на хлипких подпорках. Навес прикрывал вход в землянку.

Сильвестр подошел поближе. Старая, обитая облезлым дерматином дверь оказалась незапертой. Чтобы осмотреть внутренность землянки, пришлось воспользоваться фонариком. Послушный воле Сильвестра луч осветил грязные, сложенные из тех же жердин стены, убогий скарб, уложенный вдоль них. Хлипкие стропила подпирали бревенчатый потолок.

Сильвестр хотел осмотреть лаз под землю, но передумал – слишком уж спертым оказался воздух внутри землянки. Он выбрался наружу, обошел копанку кругом. Снаружи потолочные стропила прикрывала черная, заросшая редкой травкой земля. Перед входом в копанку лежало несколько мешков с приготовленным к отправке углем.

Между редких стволов тут и там виднелись темные груды шлака. Вестник хлопотал возле джипа. Скоро он предстал перед Сильвестром в брезентовой ветровке, штанах и каске. Светодиодный фонарик на эластичном ремешке болтался у него на груди. Такие фонарики любят смельчаки, отваживающиеся спускаться под землю. Источник света крепится к шахтерской каске и освещает дорогу в преисподнюю. А вот и её врата – неиссякаемый источник первобытного мрака. Осанна смелым, до наступления посмертия вступающим в первый круг! В этих местах подобной отвагой обладают все без разбора: и мужчины, и женщины, и дети, и старики.

Кто трудолюбив и оборотист, тот не голодает. Ах, вот ещё одно слово: оборотистый! Говорят, и Вестник подтвердил уж ему эти слухи, будто вся земля в окрестностях Пустополья изрыта подземными ходами. Карты, схемы, ориентиры – всё в головах местных жителей. Из этих недр они извлекают свой хлеб насущный. «Черное золото» – так они называют каменный уголь.

Вот и сейчас, в свете ксеноновых фар обшарпанной заморской машины, оно горит мириадами разноцветных искр. Немалая гора его насыпана перед входом в зияющий чернотой лаз. Беловолосая – хозяйка этой горы – выбросила из багажника «тойоты» кипу пустых мешков. Надеется наполнить их добычей, которую впоследствии рассчитывает продать.

Тело Беловолосой теперь тоже прикрыто соответствующей случаю одеждой – брезентовым комбинезоном. Она обула тяжелые армейские ботинки, прикрыла голову каской. Яркая лампа на каске уже зажжена. Беловолосая чрезвычайно подвижна, и облако света, отбрасываемое её фонарем, мечется в душном воздухе из стороны в сторону. Израненные, чахлые деревья сторонятся его, будто оно горячо, будто не свет аккумуляторной лампы, а разогретый подземный газ, вырвавшийся на поверхность, мечется между стволами с намерением сжечь этот несчастный лес.

Сильвестр принялся перекладывать обернутые газетами кульки из клетчатых сумок в приготовленные заранее, объемистые рюкзаки. Один из них Вестник повесит себе на живот, другой – за спину. Вестник помогал ему, извлекая со дна сумок, из-под вороха цветных, дешевых тряпок аккуратные свертки.

– Валюта? – тихо спросил Сильвестр по-португальски.

– Немного местной дряни. Разве это валюта?

– Я слышал переговоры Землекопов. Недалеко от Благоденствия кто-то опять напал на инкассаторов.

Световой луч замер. Беловолосая стала прислушиваться к их разговору.

– Не оставлять же им? – вздохнул Вестник. – Деньги для них – лишняя обуза. Мы их и так кормим. А остальное – зачем?

Луч фонарика Беловолосой осветил внутренность багажника, когда с упаковкой «товара» было уже покончено. Вестник ловко обвешался рюкзаками.

– Там оружие не нужно, не бери, – бросила женщина. – Под землей нечего стрематься. Туто и не глыбоко.