Время есть

14

Она вылезала из машины с буквой «У» насквозь мокрая, несмотря на мороз, и приходилось идти в ближайшую кафешку, чтобы немного остыть и успокоиться.

Домой Ханна возвращалась поздно, очень медленно разматывала шарф, стаскивала за рукав куртку, закидывала шапку на вешалку, выслушивая ворчание Сашки, полчаса бесцельно слонялась по квартире и ложилась спать.

На самом деле Ханна не засыпала в первую секунду, коснувшись подушки. Она отворачивалась к стене и замирала, изображая ровное и глубокое дыхание, чтобы Сашка её не трогал. В голове теснились мысли. О маме, чаще всего о маме. Они лезли непроизвольно и непрошено, они были тяжёлыми, и тогда Ханна даже судорожно вздыхала. Это ничего, это и во сне можно. Чтобы не закручивать чёрную воронку в голове, Ханна усилием воли переключалась на вождение. Мысленно повторяла последовательность необходимых действий за рулём, вспоминала правила из книжки и данные инструктором между делом советы.

15

Лес кончился. Уже рассвело, точнее, небо снова поменяло цвет с зелёного на белёсый. За лесом обнаружилось поселение. Юрка смотрел на появившиеся дома как на само собой разумеющееся.

– Надо же, дома, – высказала я своё удивление.

– Ну да, дома. Просто мы все из моря в пустыню вылезли, а дома здесь всегда были.

Впрочем, домами эти сооружения было сложно назвать. Они походили на постройки бомжей на помойке, я по телевизору видела. Словно собранные из фанеры и прочего мусора, похожие на собачьи конуры.

– Ты тут живёшь?

– Не, я чуть подальше, там дома поприличнее. Но здесь можно поесть. Вон тот крайний дом – столовка.

– У меня денег нет.

– Ты знаешь, у них тут коммунизм, что ли, деньги не нужны. Я вообще не понимаю, такое ощущение, что всё берётся из воздуха. И вещи, и еда. Тут суп очень вкусный. Я не знаю, из чего его готовят, но рекомендую, пойдём.

– Наверное, из какого-то местного животного, – предположила я.

– Может быть. Пойдём, – Юрка взял меня за руку и потянул. По моему телу снова пошло тепло от его руки.

– Юр, подожди! Я же не могу голая идти?

– А что, – поддел он. – Ты и голая очень красивая. Даже лучше, чем в одежде. Похожа на похудевшего аксолотля.

– Дурак! – я выдернула руку из его руки, и почувствовала ощутимый укол в плечо.– Ай!

Я завертела головой, но Юрка был с другой стороны, а над плечом, за которое я инстинктивно схватилась, зависла летучка.

– Это ты меня, что ли, током? – возмутилась я. – Почему?

Летучка не отвечала, и вообще делала вид, что она ни при чём.

– Ладно, Ханн, прости, пожалуйста. Пойдём тогда сначала за одеждой… Ой, летучка…

Вторая летучка села Юрке на макушку и приложила лапки к волосам. Юрка расплылся в блаженной улыбке.

– Я поняла, – сказала я. – Одна из них бьётся током, а вторая греет.

16

Она уже не отзывалась. Ханне, выбившейся из сил и истратившей всё сердце, удалось устроить маму в хоспис. Это немного облегчало жизнь, но общаться оказалось уже невозможно. Опухоль в голове стала главной, мама не могла говорить и не узнавала Ханну, которая заезжала на час после работы, чтобы просто посидеть рядом и подержать маму за руку.

В тот день, когда волонтёры принесли ящик мандаринов, у Ханны случилась истерика.

– Какие мандарины? Зачем ей мандарины?! – орала она на ошарашенно моргающую девушку-волонтёра. В палату прибежала медсестра, ещё кто-то из персонала, увели Ханну на пост и вкололи укол. После укола стало легче, и Ханна всерьёз стала думать, что хорошо было бы положить её рядом с мамой. И колоть – маме обезболивающее для тела, а Ханне – для души.

На следующий день в дверном проёме вдруг нарисовался отец. Ханна не видела его несколько лет, но узнала.

– Привет, Хань. Как мама?

Ханна встала со своего стула и остановилась. Она не сразу придумала, что ответить на этот вопрос. В конце концов сформулировала:

– Ты что, сам не видишь?

– Да, да, – растерянно сказал отец. – Какая она стала… ссс… худая…

Ханна промолчала, но отец молчать не мог.

– Ханя, что ж вы так упустили время? Разве нельзя было поймать болезнь в начале, и вылечить?

Стерпеть это было уже выше сил Ханны.

– А ты где был раньше? Где ты был, а? Если разобраться, это вообще ты во всём виноват.

– Я виноват? Между прочим, когда она в первый раз заболела, я был рядом, и я её возил по врачам!

– Да?! А ты не помнишь, что она заболела после твоей любовницы, нет?

– Какая связь между маминой болезнью и моей… Какая?!

– Да прямая, ты чего, совсем не понимаешь?! – Ханна снова начала повышать голос.

– Да ни при чём она! К тому же я тогда остался, и не уходил, пока она не выздоровела!

– А потом ушёл, и добил!!!

– Ты что, с ума сошла? Не ори при маме, ей и так плохо!

– Это ты виноват! Это ты во всём виноват! Тебе всегда было на маму плевать!!!

И снова прибежал персонал, и снова Ханну увели на пост.

– Завтра подойдите ко мне, поговорим, – заглянула к ней мамина врач.

«Мне запретят сюда приходить», – отрешённо думала Ханна, когда ехала домой. Если кто-то каждый день будет устраивать скандалы, этого кого-то выгонят и больше не пустят.

А на следующий день Ханну разбудил этот звонок. Все страшные звонки раздаются в пять утра. К маминому врачу можно было не ехать. И персоналу можно было не бояться очередных Ханниных скандалов.

17

Мы вошли в одну из этих избушек на курьих ножках. Интерьер, похоже, был позаимствован у кочевых народов. На полу лежал удивительной красоты ковёр, и стояли какие-то предметы мебели – смесь кресла, шезлонга и гамака. На креслах – подушки и покрывала. Всё это было украшено затейливыми орнаментами и притягивало взор.

– Ты ж моя радость! – всплеснула руками полная женщина, хозяйка дома. Я удивилась, мы не были знакомы раньше. Или были, и я её не узнаю, как Юрку? Присмотрелась получше, но всё равно ничего знакомого в её лице не увидела.

– Здравствуйте.

– Сейчас, сейчас… – женщина ничего не спрашивала, просто открыла ящик или сундук, который стоял в углу, и который я не сразу заметила.

– Вот, – уверенно сказала женщина и протянула мне платье.

Я не разделяла её уверенности, что это подходящая вещь. Раз уж мы по лесам бродим, какие-нибудь брезентовые штаны были бы удобнее. Впрочем, я платье взяла, женщину поблагодарила, и оделась.

И тогда поняла, что хозяйка платья была права.

Оно было… Оно было моим. Не восхитительно красивым, захватывающим дух, как моё синее бархатное из детства. И не особенно функциональным. Но в нём мне оказалось как во второй коже.

Платье было светлым, как небо. Длинным, похожим на древнегреческий хитон. Из очень мягкой, тонкой и приятной на ощупь ткани. Может быть, это шёлк или батист – я не очень разбираюсь в тканях. Просто знаю, что до сих пор ничего похожего мне носить не приходилось.

После этого женщина со словами «одежда не должна быть ярче лица» вытащила из сундука невесомую трикотажную кофту, чуть темнее, чем платье. И ботинки, сшитые кожаными шнурками через край. Подошва тоже была кожаная. Я облачилась. Восхищение не покидало меня. Такой удобной одежды и обуви я никогда не видела.

– Красавица, – улыбнулась женщина.

– Да, – восхищённо выдохнул Юрка.

И я поняла, что да, я в самом деле красавица, несмотря на прозрачную кожу, костлявые руки и бесцветные ресницы.

18

Пустота. Ханна лежала на застеленном диване и смотрела в потолок.

– Хань, ну чего ты?

– Ничего. Оставь меня, пожалуйста, в покое.

– Пойдём, поедим, я пельменей сварил, – не отставал Сашка.

– Я не хочу.

В горле комом так и стояла поминальная кутья, единственная крошка еды за эти три дня, засунутая в Ханну сердобольными соседями.

– Ты совсем растаешь, и так тощая.

– Неважно.

– Пошли есть!

– Отстань.

Сашка притащил тарелку пельменей, щедро политых сразу и кетчупом, и майонезом. Он наколол один пельмень на вилку, вымазал в соусах и протянул лежащей Ханне, капнув на подлокотник.

Зрелище было омерзительное. Бесформенный кусок теста, в красно-белых разводах, воняющий мясокомбинатом и глютаматом. Ханна вскочила и убежала в туалет. Склонилась над унитазом, но тошнить было нечем.

– Ну, ты ваще, – откуда-то из-за спины обиженно сказал Сашка.

– Саша, оставь меня, пожалуйста, в покое!

– Я пойду прогуляться, – сказал Сашка, надевая свою чёрную куртку, звенящую застёжками. Тарелку с пельменями он оставил у зеркала в прихожей.

19

Юркин дом находился в следующем поселении. Юрка мне все уши прожужжал, что у него гораздо просторнее, чем в харчевне, и у женщины с одеждой. И что окна есть, даже с резными наличниками.

Мы снова шли по пустыне. Точнее, я бы теперь назвала это полем. Ноги щекотали стебли растений, а среди травы иногда мелькали вполне земные ящерки.

Один раз нам навстречу попался мужчина лет пятидесяти в свитере и с рюкзаком. Он шёл грустный, и мы с Юркой подумали, что его надо чем-то утешить.

Мне совершенно не хотелось приставать с вопросами и дежурными словами, и я убедила Юрку отдать мужчине наши самаки. Впрочем, «убедила» – громко сказано. Если бы я уговаривала Юрку как Сашку из того, нашего мира, мужчина бы ушел очень далеко, и, может, даже успел повеситься. Но здесь нам хватило двух взглядов и диалога: «Ты думаешь?» – «Уверена!».

Самаки мы взяли в столовой. Это было нечто, эволюционно ближе всего к пирожным из суфле на тончайшем ломтике карамели. Или к зефиру. Впрочем, нет, зефир слишком грубый.

– Мужчина, – я догнала его. – Это вам.

Мужчина удивился.

– Зачем?

– Я очень хочу, чтобы вам стало радостно и тепло, как будто летучка лапками погрела, – ответила я.

Мужчина невольно улыбнулся.

– Да вы сами съешьте, девушка.

– У нас ещё есть, – ответила я, махнув головой на Юрку.

Мужчина снова улыбнулся и взял у меня из рук один самак.

– Всё, больше не возьму, и не уговаривайте.

– Спасибо, – сказала я и вприпрыжку побежала к Юрке.

– Вам спасибо, – крикнул мне в спину мужчина. А я почувствовала между лопаток прикосновение тёплых лапок летучки.

– Надеюсь, ему так же хорошо, – улыбнулась я.

20

Ханна отпихивала Сашкину руку, лезущую в трусы.

– Саша, ну, пожалуйста!

– Хань, ну надо же тебя как-то утешить!

– Не надо меня утешать. Саша, ты понимаешь, что я вообще сейчас ничего не хочу!

– То есть, я тебя как мужчина уже не привлекаю, да? Вот спасибо! – Сашка нервно отвернулся, выставив в сторону Ханны пятую точку.

– Саш. Я сегодня похоронила маму. Как ты думаешь, я могу хотеть хоть чего-то?

– Бред, – глухо ответил Сашка. – К этому всё давно шло. А ты строишь из себя страдалицу.

– Ты… – Ханна начала, но замолчала. Что можно ответить на это? Что нельзя быть готовым к смерти? Что даже ожидаемая смерть не перестаёт быть горем? Кажется, если человеку приходится объяснять такие вещи, то это бесполезно.

– Какой же ты…

– Я какой? Я какой? – вскочил Сашка. – Да пошла ты, цаца нежная! Я весь день вокруг неё прыгаю, как клоун, а она глазки закатывает!

Сашка рывком раскрыл шкаф, вытащил гостевое одеяло. Притащил с балкона раскладушку и сердито угрохотал на кухню, царапая стены.

Ханна тихонько расплакалась.

Всё неважно. Всё зря. Вся жизнь не такая.

21

– Странно, – сказал Юрка, вертя головой. – Никак не привыкну, что тут всё из ниоткуда берётся.

Мы оказались в парке. Парк был словно кусочком того, нашего мира, только очень чистый и ухоженный. Среди деревьев неизвестных мне местных пород изредка попадались липы и тополя.

– А чего тут не было? – спросила я.

– Вообще этого парка не было, – пожал плечами сбитый с толку Юрка. – Ладно, пойдём, посмотрим, что тут. Обычно то, что появилось, уже не пропадает, так что стоит ознакомиться.

Мы всё время ходили, держась за руки. Словно подключенные к аккумулятору, ощущая постоянную циркуляцию какой-то хорошей энергии. Кажется, именно эта энергия и называется любовью.

На аллее обнаружились скамейки. У них была немного необычная форма, и мне очень захотелось попробовать на ней посидеть.

– Юр, давай сядем на минуточку? – я потянула Юрку за руку. Он поддался, и мы сели. Было действительно удобно. Я подумала, что в этом мире как-то всё тонко продумано. И одежда, и лавочки.

Силуэт на боковой аллее меня насторожил. Не могу сказать, я сразу узнала идущую, или она смутно показалась знакомой. Просто натянулась какая-то струна вдоль позвоночника, а в мозгу зазвенел колокольчик. Очень настойчиво зазвенел. В этом мире почему-то многое происходит на уровне шестого чувства, раньше со мной такого не было.

Я вскочила.

– Ты чего? – спросил Юрка. Я отобрала у него свою ладонь.

– Сейчас! – и я помчалась в боковую аллею.

Я слышала, как он звал меня, почувствовала укол летучки.

– Ссс! – я с досадой хлопнула себя по плечу, словно пытаясь убить комара, но скорость не сбавила.

Она шла, кажется, не торопясь, но я никак не могла её догнать.

Парк закончился, началось поле, которое постепенно сменилось каменистой пустыней.

– Мама! – не выдержав, заорала я на весь параллельный мир.

Она остановилась и обернулась, светясь ярче Солнца, которого здесь как раз не было.

22

Сегодня надо выходить на работу, но сил не было. Ханна честно встала, медленно пробралась мимо раскладушки с Сашкой к чайнику, щёлкнула кнопкой. Сашку Ханна будить не стала, впрочем, она была уверена, что он и не спит.

Чай в горло полез, целых полчашки. На этом Ханна завтрак закончила, механически накрасила глаза, оделась в первую попавшуюся юбку – всё равно под стойкой ресепшена не видно – и одну из салатовых блузок. Блузки у администраторов форменные, и это хорошо, хотя бы над одеждой думать не надо.

В автобусе удалось сесть, и Ханна прилипла к окну. Сегодня шёл снег, мела вьюга, было ещё противнее, чем обычно. Ханна вспомнила про вождение. Надо будет позвонить инструктору и сказать, что она готова продолжать.

На работе – все эти слова сочувствия, на которые надо что-то отвечать, все эти соболезнования. Мука мученическая. Лучше бы все делали вид, что ничего не происходит, легче было бы взять себя в руки.

После обеда почему-то вернулась бабушка Лёвы вместе с Лёвой.

– Забыли что-то? – Ханна участливо улыбнулась.

– Я к тебе, Ханночка. Дай-ка мне чашку свою.

– Зачем? – удивилась Ханна.

– Давай-давай.

Ханна пошарила за спиной на полке, не отрывая глаз от Лёвиной бабушки.

– Вот.

Бабушка вытащила из сумки термос и налила оттуда что-то. Полчашки.

– Что это? Бульон? – догадалась Ханна, принюхавшись.

– Бульон, – подтвердила бабушка. – Девочки сказали, что ты не ешь ничего, а держаться-то как-то надо. Я знаю, что ничего тебе не хочется. Но надо, золотой мой. Понемножечку, по глоточку. Выпей, силы появятся.

– Спасибо, – искренне сказала Ханна. – Я попробую.

Бульон оказался удачной идеей. Выпив полчашки, Ханна испытала удивительную сытость, словно съела хороший комплексный обед.

Лёвина бабушка удовлетворённо спрятала термос.

– Вот и хорошо, Ханночка. Выкарабкаешься, выберешься. Без мамы как без крыльев, знаю. Но что делать? Когда-то приходится становиться самой старшей.

Вечером Ханна заехала в свою любимую кафешку. Урок вождения поставили на завтра, а домой не хотелось. Ханна опасалась брать кофе, чтобы не заработать бессонницу, заказала чашку чая с мятой и вазочку паннакоты. Долго сидела и ковыряла ложечкой свой изысканный ужин, с заледеневшим сердцем глядя в чёрное окно.

Хорошо, что мама была. Хорошо, что она забрала Ханну из детского дома и позволила ей ещё почти тридцать лет не быть самой старшей.

23

– Мама, мамочка, ты живая, – я рыдала, обхватив её руками, и стуча зубами. Меня била дрожь.

– Ханночка, девочка моя!

– Мамочка, ты живая, ты здоровая, да? Ты здесь живёшь, да? Я тебя нашла, я тебя вижу, – шептала я громким шёпотом.

– Почему-то здесь, да, – странно ответила мама. Она тоже изо всех сил обнимала меня. Взъерошила мне волосы.

– Ты такая красивая стала, милая, – сказала она, явно любуясь мною.

Я засмеялась сквозь слёзы.

– Ты тоже красивая…

– Малыш, я тут не надолго. Мы чуть-чуть с тобой поговорим, и мне надо идти.

– Мам, мама, разве это не тот свет? Я подумала, что я тоже умерла, и мы с тобой, наконец, встретились.

– Ханночка, я не знаю, откуда здесь ты. А я живу там, – мама махнула рукой в сторону какой-то свинцовой занавеси, которая колыхалась у неё за спиной от едва заметного движения воздуха. – И мне надо идти.

– Не надо, – прошептала я. – Мне плохо без тебя. Даже здесь плохо, где Юрка, где всё так удобно, вкусно и красиво. Мне тебя всё равно не хватает!

– Прости меня, крошка моя. Но законы природы я не могу нарушать, – грустно сказала мама.

Она пятилась задом, пока не скрылась за занавесью. Я стояла, словно оцепенев, и смотрела, как она уходит. Когда свинцовая занавесь поглотила маму, сомкнувшись, как волны, я очнулась и бросилась к этой странной преграде.

Я толкала занавесь. Она была мягкой, даже как будто её вообще не было, но пройти внутрь я не могла никак. Я била в неё кулаками, отмахивалась от жалящей меня летучки, и вдруг услышала мамин голос.

– Ханя, приём! Ты меня слышишь?

– Да, – ответила я вслух, перестав лупить полу-реальный свинец. И повторила мысленно:

– Да.

– Вот и хорошо, малыш. Видишь, я здесь, мы можем разговаривать.

– Хорошо, – сказала я, села под занавесью и стёрла слёзы с лица. Оно всё было мокрым. И воротник кофты, и платье. Ничего себе, я наплакала.

– Это же лучше, чем ничего, правда? – спросила мама чуть виновато.

– Да, мамочка. Конечно, лучше, – я попыталась улыбнуться.

– Иди, крошка, к своему Юрке. Живи дальше.

Я кивнула, и из точки между лопаток снова разлилось тепло.

24

Сашка ночевать не пришёл. Ханна всю ночь ворочалась, не сомкнув глаз. Звонила ему. Тянулись длинные гудки, потом включался автоответчик, но Сашка трубку не брал.

А в семь утра вдруг ответил:

– Что ты названиваешь? Я не мог подойти.

– Ты где? Что случилось?

– Ничего, нормально, дела тут кое-какие возникли.

– Саша, какие такие дела, если ты даже на секунду мне не набрал и не сказал, что не придёшь?! Я всю ночь не спала, волновалась.

– Надо же, я тебя ещё волную…

– Так ты специально, что ли? – ужаснулась Ханна.

– Не то чтобы совсем специально, – мстительно сказал Сашка.

– Ну и гад же ты! – задохнулась Ханна, изо всех сил ткнула в «завершить вызов» и швырнула телефон в стенку. Опомнилась, вскочила, подбежала, подняла.

– Жив, телефончик! Прости меня! – и погладила экран. Сашка гад, но телефон-то в чём виноват?

К счастью, у Ханны был выходной, и после разговора с Сашкой она, успокоившись, уснула. Проспала до обеда, потаращилась в потолок, встала, выпила кофе с кардамоном.

Позвонила Юрке.

– Привет, Юр, ты занят сегодня?

– Привет, Ханька. На концерт иду после работы. О, хочешь со мной?

– Хочу, – ответила Ханна. Ей было всё равно, куда идти, лишь бы не домой.

25

Юрки не было. И вообще весь парк изменился, словно потускнел. Я обошла все аллеи, заглянула во все возможные углы, беседки и закутки. Я покричала Юрку, но бесполезно.

Вышла из парка. Дорожка вела куда-то вперёд, и я подчинилась ей. Возможно, она приведёт меня в тот посёлок, где у Юрки дом с резными наличниками. Мне было очень грустно, впервые в этом мире. За какие-то считанные минуты я потеряла всех.

Где-то через пару километров пути ко мне прицепился зверь. Он был похож на большую ящерицу на длинных ногах, и резво бежал за мной, с сочувствием заглядывая в глаза. Я улыбнулась ему.

– Ты тоже похож на аксолотля, – сказала зверю. – Только я на похудевшего, а ты на нормального. Я чушь какую-то несу… Тебя можно погладить?

Зверь не убегал. Я почесала ему за тем местом, где должно быть ушко, почесала шейку – он зажмурился, задрав мордочку, совсем, как кот.

– Будешь моим животным? – спросила я, гладя его по нежной лысой головке. Кажется, зверь был не против. Мне стало немного легче. Всё-таки, хоть одна живая душа рядом нужна всем. А со мной теперь даже две живых души, если летучку тоже считать. Интересно, похоже, одна летучка осталась с Юркой, а вторая летает за мной. И жалится. Значит, мне досталась кусачая летучка, а Юрке добрая.

Нет, стоп. Когда я плакала на границе загробного мира, кто-то же грел меня. Выходит, эти летучки многофункциональные? Кто они вообще такие? Прицепилась и действует по своему усмотрению. То ужалит, то погреет.

Странно у них тут всё-таки.

26

Отгрохотал концерт, музыканты сматывали провода, прятали гитары в кофры, ударник неторопливо откручивал барабаны. Кто-то бесцельно бродил по залу, кто-то кого-то ждал и поторапливал. Стоял бессмысленный гул, и Ханне было хорошо, насколько это возможно.

Музыка её не впечатлила. Юрка оставил Ханну на пару минут, поймал около сцены басиста, пожал ему руку. Они перекинулись парой слов, чему-то похохотали, и разошлись. Юрка вернулся к Ханне с двумя бокалами пива.

– Ну, рассказывай, кума, что там у тебя за безобразие творится? – спросил Юрка, проскальзывая на диванчик напротив Ханны.

– Да ну, – махнула рукой Ханна.

– Пиво пей, – Юрка пододвинул бокал Ханне, оставив пивной след на глянце стола.

– Спасибо, – она взяла бокал и отхлебнула. Это был уже второй бокал за сегодня. – Сейчас напьюсь.

– Ну и напейся, – согласился Юрка. – Я погружу твоё бесчувственное тело в такси и отвезу… куда тебя везти? Скажи сейчас, пока можешь говорить.

– Да ну тебя, Юр, – отмахнулась Ханна, невольно улыбнувшись.

Они молчали минут пять, уделяя внимание только пиву. Посетителей стало меньше, гвалт – тише. Музыканты освободили сцену и улаживали какие-то последние дела, Ханна рассеянно следила за их перемещениями.

– Вот Юр, как ты думаешь… Я только похоронила маму. Вот можно меня хоть на несколько дней оставить в покое? Не кормить, не домогаться, не требовать от меня бодрости и веселья? Можно просто обнять и помолчать?

Юрка взъерошил себе волосы и почесал макушку.

– Ну, кормить – это неплохо, мне кажется. Разве нет?

– Уточню: настойчиво кормить, когда кусок в глотку не лезет.

– Спасибо, что сказала, Хань, мне это в голову не приходило.

– Юр, не верю. Ты бы сообразил.

– Ну, может, и сообразил бы, не знаю. Но, мне кажется, ты меня переоцениваешь. А насчёт домогаться… Ты понимаешь, какая история. У нас, у грубых самцов, это как раз один из способов утешения. Я бы даже сказал, главный способ. Всё плохо – надо потрахаться. Видимо, он тоже пытался тебя так утешить.

Ханна замерла, не мигая.

– Ты что, серьёзно вот это?

– Абсолютно. Мы совершенно не утончённые чурбаны. Так что, Хань, ты особо строго его не суди. Объяснила – понял. Не понял – черпаком по чайнику.

Ханна замотала головой, сдерживая смех.

– Ты пей пиво, пей. Это, между прочим, тоже один из способов утешения. Ну, я на всякий случай, вдруг ты меня тоже заподозришь в бесчувственности?

27

Повторюсь, тут всё очень продуманно. Сегодня, например, я спала на улице в какой-то мягкой массе. Внезапная моя постель была похожа на большую хлопковую коробочку, торчащую прямо из земли. Я даже попробовала спрясть небольшую ниточку из этого пуха, прежде, чем уснуть. Получилось.

Чудной зверь лёг спать со мной. Я поделилась с ним остатком лепёшки, и он её съел. Похоже, хлеб и его подобие неизменен во всех мирах.

Мы схрумкали лепёшку, я поэкспериментировала с ниточкой, сгребла свою ящерицу в охапку, и улеглась поудобнее. Мне было очень грустно без Юрки. Даже не то слово – грустно! Больно и одиноко, словно меня и правда половина. Очень хотелось с кем-то обняться. Хорошо хоть зверь есть.

– Я назову тебя Барсиком, хорошо? – пробормотала я ему, засыпая. – Ты будешь моим тёплым котиком.

28

– Уходи, – сказала Ханна.

– Ну почему, почему? – огромный Сашка, кажется, был в растерянности.

– Это невозможно! Твоё наплевать, твои бабы, я не хочу всё это терпеть!

– И что? Ты пять лет потратила на меня, и останешься одна? Ну, если тебе так надо пожениться, пошли жениться.

– Да не надо мне от тебя уже ничего! И не надо беспокоиться о моём одиночестве!

– А о моём одиночестве?! Не только ты одна останешься, но и я!

– Ты? Один? У тебя вон, очередь, – Ханна махнула головой в сторону окна, за которым, очевидно и была очередь.

– Ты дура, что ли? Ну, сходил один раз налево!

– Не один!

– Да какая разница! Я живу с тобой, бросать тебя не собираюсь, еду покупаю! Чего тебе ещё надо!

– Я тебя бросаю, я! Уйди ты, пожалуйста! Не трать мои нервы, мои силы!

– Что тебе надо?

– Мне надо не тебя!

– Так ты нашла кого-то?

– Найду, когда место освободится!

– Ха! – Сашка зло рассмеялся. – Кого ты найдёшь? Кому ты нужна, серая моль?

Опять моль. Всё, вот теперь точка невозврата пройдена. Ханна сжала зубы, подошла к двери, открыла её:

– У-хо-ди.

– Ага! Обиделась всё-таки, – почему-то торжествующе сказал Сашка.

– Много чести, – фыркнула Ханна.

29

Утром я вдруг вспомнила про чтение мыслей и попыталась докричаться до Юрки. Но он молчал. Тогда я позвала маму. Мама ответила сразу, и мы немножко поговорили. Я рассказала про Юрку, про Барсика и хлопковую коробочку. Спросила, что интересного там, где мама. Она ответила, что об этом говорить нельзя, но пусть я за неё не переживаю. Сказала, чтобы я шла куда-нибудь, где есть люди и дома, чтобы не чувствовать себя одинокой и не заводить стадо Барсиков. Я посмеялась, потому что в этом мире мама была точно такой же, как и в том, откуда я сюда телепортировалась.

После сеанса телепатии с мамой я снова позвала Юрку, но в ответ была тишина. Я даже расплакалась, но летучка с Барсиком окружили меня своей любовью, и я решила, что расстраиваться не буду, а пойду искать Юрку.

На дороге случилось странное происшествие. Мне навстречу бежал лысый парень. Передо мной резко затормозил:

– О! Здравствуйте! Спасибо, что тогда спасли меня!

– Я? Спасла?

– Да! Тогда, на озере! Я просто сейчас волосы состриг, вот вы меня и не узнаёте! – и он помчался дальше.

Я вспомнила. Никогда не думала, что я его спасла. По-моему, он сам вылез из воды, этот длинноволосый парень, похожий на водяного. А я просто стояла рядом.

30

– Ханка, привет! – взорвалась трубка Дашкиным голосом. Дашка пришла к ним в одиннадцатом классе. Села к Ханне. Дашка была чужой, и, что самое странное, становиться своей не жаждала. А вот с Ханной они сдружились.

Ханна сначала даже не поняла, что произошло, но в один момент вдруг оказалось, что ей есть, кому позвонить, есть, с кем сходить на каток или просто пошататься вокруг микрорайона. Что у неё есть подруга.

Дашка потом поступила в какой-то скучно-экономический институт, Ханна провалилась на психфак и пошла работать, и общаться они стали реже.

И вот теперь – звонит.

– Привет, Дашка! Рада тебя слышать!

– И я! Слушай, я тебя хочу на свадьбу пригласить! Пойдём вечером где-нибудь в центре кофе попьём, я тебе, как положено, приглашение вручу.

– Аааа! Здорово! Давай! Заодно расскажешь, кто такой, где взяла, и всё остальное!

В кафе было довольно людно, но им не мешали. Ханна бегло просмотрела приглашение, спрятала в сумку, и уставилась на Дашку с фонтанирующим любопытством.

– Ну, рассказывай!

– Да что рассказывать, всё обычно, – кокетничала Дашка. Или Ханне казалось, что кокетничала. – Он с нашего курса, один из двух парней.

– Ты крутая! Одного из двух отхватила!

– Ага, – засмеялась Дашка.

– Как зовут?

– Станислав, Стас.

– И давно вы с ним?

– Три месяца уже.

– Ого, быстро!

– Да он говорит, чего ждать? Надо жениться! Ему папа обещал квартиру подарить на свадьбу.

– Ничего себе! Ох, Дашка, как тебе везёт!

– А у тебя как, есть кто?

Ханна помотала головой:

– Да кому я такая нужна? Мне двадцать лет, а у меня ещё ни разу парня не было!

– Ханка, отставить пессимизм! Ты очень необычная, сразу внимание привлекаешь. Таких любят.

– Что-то не заметно, – усмехнулась Ханна.

– Значит, твой человек ещё не появился! Я не верю, что ты надолго одна останешься.

– Твои бы слова, да Богу в уши, – ответила Ханна, отхлебнув чай. – Расскажи лучше, ты платье уже купила?

– Нет ещё. Ой, Ханн, это, оказывается, такая морока! Заказать ресторан, всех пригласить, ленточки всякие, машины, кольца, платье вот ещё. А к платью туфли надо, причёску, макияж… Столько дел, ты не представляешь! Я платье ездила смотрела, несколько салонов уже обошла, но всё какое-то не такое. Придётся дальше искать.

Ханне тоже хотелось жаловаться кому-нибудь на подобные хлопоты, в душе радуясь и светясь счастьем. Мерить платья и морщить носик, что лиф не так сел, или что оборки по полу волочатся. Утомлённо приезжать домой и снова пролистывать каталог, взятый в салоне.

Ей тоже хотелось замуж.

31

К обеду я оказалась в посёлке. Он отличался от первого, увиденного мною здесь. Дома были уже больше похожи на дома в нашем понимании. Двускатные крыши, окошки с переплётами в виде буквы «Т», выкрашенными белой краской. Около одного из домов я заметила даже нашу родную яблоню. На ветках в изобилии висели яблоки с красными бочками, я даже отчётливо ощутила их запах, хотя, конечно, с такого расстояния это было невозможно.

Может быть, Юркин дом тут? С резными наличниками…

Я пошла по улице, ощущая под ногами пыльную грунтовку откуда-то из детства. Мне навстречу шла женщина. Когда мы поравнялись, я позвала её:

– Извините, пожалуйста, – и запнулась. Как спросить? Где живёт Юрка? Смешно.

Но женщина вопросительно молчала, надо было что-то говорить, и я бестолково забормотала:

– Скажите, пожалуйста… Я ищу друга, его Юра зовут. У него дом с резными наличниками. А ещё я просто ищу, где можно пожить. И где поесть.

Как ни странно, женщина совершенно не удивилась моему потоку сознания.

– Юру не знаю, дом с наличниками может быть на другой улице, здесь таких нет. А жить можно вон в том доме, он недавно появился. Может быть, как раз для тебя, – женщина махнула рукой в сторону сиреневого дома.

– Появился? – переспросила я, быстро взглянув на дом. – Сам?

– Ну да, – женщина пожала плечами. – Тут всегда дома появляются перед тем, как кто-то придёт.

Я решила больше ничего не спрашивать, поблагодарила женщину и пошла в сторону сиреневого дома. Сначала поселюсь, пусть у меня будет дом. И буду искать Юрку.

32

День был солнечный и немножко ветреный. Они большой компанией приехали на берег водохранилища, двумя машинами. Мамин брат с семьёй, друг папы. Кажется, праздновали папин день рождения, он летом.

На импровизированном мангале из кирпичей жарились шашлыки, дамы пили вино, а мужчины, кроме папы, газировку, потому что они были за рулём. Папа пил коньяк.

Дети носились кругами и визжали. Когда ещё повизжать, как не на природе? Мамы тоже были весёлые. Они нарезали помидоры и огурцы, складывали в пластиковые тарелки. Громко и весело искали то хлеб, то кетчуп, и периодически кричали детям, чтобы те не подходили близко к воде.

– А смотрите, дети, как я умею! Хоп, хоп! – папа выхватил из-под маминых рук три помидора, и принялся жонглировать.

– Ух тыыы! – замерли в восторге дети. Ханна гордилась папой. Вон он какой, большой, красивый, да ещё и жонглировать умеет.

– Папа, дай мне попробовать!

– И мне!

Папа дал им помидоры, но ни у Ханны, ни у других ребят ничего не получалось. Помидоры падали на землю, мялись, а потом на один из них Тёмка неловко наступил.