Buch lesen: «Сходство»

Посвящается Энтони, по миллиону причин

THE LIKENESS by TANA FRENCH

Copyright © 2008 by Tana French

© Марина Извекова, перевод, 2021

© Андрей Бондаренко, оформление, 2021

© «Фантом Пресс», издание, 2021

Пролог

Иногда, если я ночую одна, мне до сих пор снится “Боярышник”. В моих снах всегда весна, размытый предвечерний свет, прохлада. Я взбираюсь по истертым каменным ступеням крыльца, стучу в дверь большим медным молотком, потемневшим от времени, на удивление тяжелым, – и в дом меня впускает старушка в фартуке, с подвижным, решительным лицом. И уходит, повесив на пояс громоздкий ржавый ключ; вишневый цвет дождем осыпается на садовую дорожку, и я прикрываю дверь.

В доме всегда пусто. В спальнях чисто, светло и тихо, лишь мои шаги эхом отражаются от стен, в воздухе вьются в солнечных лучах пылинки. Пахнет вощеным паркетом, а из распахнутых настежь окон – дикими гиацинтами. На оконных переплетах шелушится белая краска, за стеклом колышется усик плюща. Где-то неподалеку лениво воркуют горлицы.

Крышка пианино в гостиной поднята, коричневое дерево блестит на солнце так, что больно смотреть; ветерок листает пожелтевшие ноты, будто невидимая рука. Стол накрыт на пятерых – тарелки тонкого фарфора, высокие бокалы, в хрустальной вазе свежесрезанная жимолость, но столовое серебро потускнело, тяжелые камчатные салфетки в катышках пыли. Рядом с прибором Дэниэла, во главе стола, лежит его портсигар, раскрытый и пустой, не считая горелой спички.

Где-то в глубине дома слышны тихие звуки – шаги, приглушенные голоса. У меня замирает сердце. Видно, я ошиблась – остальные не исчезли, просто спрятались. Они здесь, навсегда, навсегда.

Следую за тихими звуками через весь дом, из комнаты в комнату, замираю на каждой ступеньке, прислушиваюсь, но не поспеваю: они ускользают, словно миражи, то за ближнюю дверь, то в верхний этаж. Смешок – короткий, приглушенный; скрип половиц. Заглядываю в шкафы, взлетаю вверх по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки, и, обогнув верхнюю стойку перил, краем глаза замечаю движение: в конце коридора – тусклое старинное зеркало, а в нем – мое смеющееся лицо.

1

Это история Лекси Мэдисон, а не моя. Хотелось бы рассказать ее одну, не вдаваясь в свою собственную, но так не получится. Я думала, что своими руками соединила наши жизни – крепко сшила их, стежок за стежком, и как сшила, так вольна и распороть. А теперь уверена, что истоки лежали глубже, вне поля моего зрения, и зашло все слишком далеко, выскользнуло у меня из рук.

Эта часть истории – а именно моя роль в ней – все же принадлежит мне. В том, что случилось, Фрэнк винит остальных, в первую очередь Дэниэла, а Сэм, как ни странно, уверен, что все из-за Лекси. Стоит мне возразить, они косятся на меня с тревогой и спешат сменить тему – Фрэнк, похоже, вбил в голову, будто у меня какая-то диковинная разновидность стокгольмского синдрома. У внедренных агентов такое не редкость, но это не мой случай. Я не пытаюсь никого защитить – защищать уже некого. Лекси и компания никогда не узнают, что несут бремя вины, а если бы и узнали, то какая им разница. Но прошу меня строго не судить. Карты сдавала не я, но я взяла их со стола, разыграла все до последней, и у меня были на то причины.

Вот главное, что нужно знать об Александре Мэдисон: она никогда не существовала. Мы с Фрэнком Мэкки ее придумали много лет назад, погожим летним днем у него в пыльном кабинете на Харкорт-стрит. Фрэнк хотел внедрить агента в банду наркоторговцев, что орудовала в Дублинском университетском колледже, ну а мне нужна была эта работа – пожалуй, ни о чем другом в жизни я так не мечтала.

Фрэнк Мэкки был легендой: чуть за тридцать, а уже руководил спецоперациями, лучший агент за всю историю Ирландии – храбрый, безрассудный, работал как канатоходец без страховки. И в ячейки ИРА, и в бандитские притоны он заходил как в местный паб. У нас курсировала история: однажды Змей – профессиональный бандит, конченый отморозок, как-то раз покалечивший своего подручного за отказ выставить выпивку, – грозился Фрэнку руки изуродовать гвоздометом, а Фрэнк в глаза ему заглянул как ни в чем не бывало и давай зубы заговаривать, и под конец Змей его хлопнул по спине и подарил паленый “ролекс”, за моральный ущерб. С часами Фрэнк до сих пор не расстается.

Я была совсем зеленым новичком – всего год, как окончила Темплморский колледж. За два дня до того я в необъятном ядовито-желтом жилете патрулировала городишко в графстве Слайго, где все местные казались на одно лицо, и тут узнала, что Фрэнк ищет полицейских с высшим образованием, которые сошли бы за студентов. Как ни странно, встреча с Фрэнком меня не пугала, ничуточки. Мечта о работе вытеснила все прочие чувства.

Дверь в кабинет была нараспашку; Фрэнк в джинсах и линялой синей футболке, устроившись на краешке стола, листал мое личное дело. Кабинет, тесный и весь какой-то неопрятный, больше смахивал на склад. На столе пусто, даже ни одной семейной фотографии, на полках – бумаги вперемешку с блюзовыми дисками и глянцевыми журналами, покерная колода карт и розовый женский жакет, совсем новый, с магазинными ярлыками. Хозяин кабинета мне, пожалуй, нравился.

– Кассандра Мэддокс? – Он поднял взгляд.

– Да, сэр, – отозвалась я.

Среднего роста, плотный, плечистый, каштановые волосы коротко острижены. Я-то его представляла безликим, неприметным человечком, почти невидимкой, вроде Курильщика из “Секретных материалов”, а он, оказывается, совсем не такой – синеглазый, с резкими, грубоватыми чертами, и от него будто искры сыплются. Не в моем вкусе, но женщинам наверняка нравится.

– Фрэнк. “Сэр” – это для крыс канцелярских. – Говор дублинский, чуть заметный, но все же будто напоказ. Он слез со стола, подал мне руку.

– Кэсси. – Я протянула свою.

Он жестом пригласил меня сесть, а сам снова запрыгнул на стол.

– Здесь написано, – он похлопал по папке с моим делом, – что вы стрессоустойчивы.

Я не сразу сообразила, к чему он клонит. Однажды на практике в трущобах Корка я сумела утихомирить подростка-шизофреника, который грозился перерезать себе глотку дедовой опасной бритвой. Я про этот случай почти забыла – а оказалось, благодаря ему мне и предлагают сейчас работу.

– Надеюсь, – ответила я.

– Так сколько вам лет – двадцать семь?

– Двадцать шесть.

Свет из окна падал на меня, и Фрэнк вгляделся в мое лицо пристально, оценивающе.

– Сойдете за двадцатилетнюю. Здесь написано, вы три года в колледже отучились. Где?

– В Тринити. Психология.

Брови у него взлетели вверх, полуизумленно-полунасмешливо.

– Ого, специалист! А почему бросили?

– Неведомая науке аллергия на англо-ирландский акцент, – сказала я.

Шутку Фрэнк оценил.

– От Университетского колледжа Дублина волдырями не покроетесь?

– Запасусь антигистаминным.

Фрэнк спрыгнул со стола, подошел к окну, поманил меня.

– Хорошо. Видите вон ту парочку?

Парень с девушкой, идут по улице, разговаривают. Девушка достала ключи, и они зашли в унылую многоэтажку.

– Что скажете о них? – спросил Фрэнк. И встал спиной к окну, сунув за ремень большие пальцы и сверля меня взглядом.

– Студенты, – начала я, – у них сумки с книгами. Ходили за продуктами – пакеты из супермаркета. Она более обеспеченная – пиджак дорогой, а у него джинсы с заплаткой, и это не из пижонства.

– Кто они – пара? Друзья? Соседи?

– Пара. Дистанция ближе, чем у друзей, наклонялись друг к другу.

– Давно встречаются?

Мне это пришлось по душе – нравилось, как по-новому заработала мысль.

– Да, давно, – ответила я. Фрэнк вопросительно вскинул бровь, а я и сама не сразу поняла, как догадалась, но тут же до меня дошло. – Они разговаривали, не глядя друг на друга. В первую пору знакомства люди глаз друг с друга не сводят, а парам со стажем это не нужно.

– Живут вместе?

– Нет, иначе он тоже по привычке полез бы за ключами. Это ее квартира. Но живет не одна. Оба посмотрели на окно, раздвинуты ли занавески.

– Между собой у них гладко?

– Да. Она говорила, а он смеялся, хотя парни над шутками девушек смеются редко, разве что в самом начале знакомства. Он нес оба пакета с продуктами, она его пропустила вперед, придержала дверь: заботятся друг о друге.

Фрэнк кивнул:

– Отлично! Для агента шестое чувство – половина успеха, и я не про всякую сверхъестественную хрень. Я про наблюдательность и умение выделять главное, на автомате. Остальное – скорость и дерзость. Решил что-то сказать или сделать – действуй быстро, без колебаний. Чуть помедлишь, засомневаешься – тут тебе и крышка. В ближайшие год-два вы редко будете на связи. Родные у вас есть?

– Тетя с дядей.

– А парень?

– Есть.

– Вы с ними сможете выходить на связь, а они с вами – нет. Они не будут против?

– Придется им смириться, – сказала я.

Фрэнк полулежал на широком подоконнике, но, несмотря на ленивую позу, явно не расслабился – разглядывал меня в упор, синие глаза блестели.

– Это вам не колумбийский картель, дело придется иметь в основном с мелкими сошками – на первых порах точно, – но предупреждаю: работа опасная. Из этих людей половина вечно под кайфом, а другая половина шутить не любит, и тем и другим вас убить – как муху прихлопнуть. Ну как, страшно?

– Нет, – ответила я искренне. – Нисколько.

– Вот и славно, – одобрил Фрэнк. – Выпьем кофейку, и за дело.

Лишь спустя минуту до меня дошло: работа у меня в кармане. Я ожидала трехчасовой беседы, дурацких тестов с кляксами, вопросов о родителях, но у Фрэнка другие методы. До сих пор не знаю, что именно его склонило в мою пользу. Я долго ждала случая его спросить, что он во мне нашел, как понял, что я гожусь в агенты, – а теперь уже не уверена, хочу ли это знать.

Весь остаток дня мы пили пригоревший кофе с шоколадным печеньем из кафетерия и придумывали Александру Мэдисон. Имя я ей выбрала сама – так проще запомнить, объяснил Фрэнк. Мэдисон – похоже на мою фамилию, заставит обернуться, а Лекси – из детства, так назвала я когда-то свою выдуманную сестру. Фрэнк достал большой лист бумаги и начертил для наглядности график, отметив на нем основные события ее жизни.

– Родилась ты в больнице на Холс-стрит первого марта 1979-го. Отец, Шон Мэдисон, – дипломат невысокого ранга, служит в Канаде, так мы сможем тебя быстро вывести, если что, – дела семейные, уехала, и до свидания. Вдобавок ты все детство провела в разъездах, поэтому тебя здесь не знают. Ирландия – страна небольшая, здесь у всех общие знакомые еще со школы. Мы могли бы тебя сделать иностранкой, но не хочу, чтобы ты мучилась, изображая акцент. Мать – Кэролайн Келли Мэдисон. Работает?..

– Медсестрой.

– Осторожней, читай между строк. Медсестрам в каждой новой стране нужна лицензия. Диплом у нее есть, но работу она бросила, когда тебе было семь и вы уехали из Ирландии. А братья-сестры?..

– Пусть будут, – решила я. – Допустим, брат. – Меня захлестнуло пьянящее чувство, даже смех разобрал от этой невероятной, головокружительной свободы: люди, страны, судьбы – выбирай на вкус, хоть дворец в Бутане, семнадцать братьев и личного шофера в придачу! Я поскорей сунула в рот печенье – чего доброго, Фрэнк заметит мою улыбку и решит, что для меня это все игрушки.

– Как душа пожелает. Он тебя моложе на шесть лет, живет в Канаде с вашими родителями. Как его зовут?

– Стивен. – Выдуманный брат, фантазия у меня с детства богатая.

– Хорошо вы с ним ладите? Что он за человек? Быстрей, – поторопил меня Фрэнк, стоило мне замолчать.

– Хитрющий. Помешан на футболе. С родителями вечно ругается – переходный возраст как-никак, – зато со мной делится…

Косые лучи солнца лежали на исцарапанной деревянной столешнице. От Фрэнка пахло чистотой – мылом и замшей. Учитель он был хороший, просто замечательный; черная шариковая ручка выводила даты, места, события, и Лекси Мэдисон возникла из ничего, отделилась от страницы, зависла в воздухе легким дымком, мгновенной фотографией – девушка с моим лицом и историей из полузабытого сна. Когда у тебя появился парень? Где ты жила тогда? Как его звали? Кто кого бросил? Почему? Фрэнк отыскал пепельницу, достал из пачки сигарету, предложил мне. Когда полосы света на столе погасли, а за окном стало смеркаться, он развернулся в кресле, достал с полки бутылку виски, плеснул нам по чуть-чуть в кофе.

– Отлично поработали. – Он поднял чашку: – За тебя!

Лекси вышла у нас неугомонной: умница, с образованием, с детства пай-девочка, но всю жизнь как перекати-поле, без потребности где-то осесть. Слегка наивная, простодушная – спросишь о чем-нибудь, она все и выложит не раздумывая.

– Приманка славная, – прямо сказал Фрэнк, – наркодилеры клюнут. Достаточно безобидная, не отпугнет их, однако достаточно серьезная, будет им полезна, и немножко бунтарка – не удивятся, что она в это ввязалась.

Когда мы закончили, уже стемнело.

– Молодцы мы, – похвалил Фрэнк и, свернув листок с графиком, протянул мне. – Через десять дней начинается учебный курс для следователей, запишу тебя туда. А когда вернешься, поработаем с тобой еще. В октябре, с начала учебного года, внедришься.

Он взял из шкафа кожаную куртку, выключил свет, захлопнул дверь тесного кабинета. К автобусной остановке я шла потрясенная, окутанная волшебством, будто погрузилась в неведомый, совсем еще новый мир, а в кармане форменной куртки тихонько шуршал листок с моей новой жизнью. До чего же все быстро и просто!

Не стану описывать длинную, путаную цепь событий, что привела меня из отдела спецопераций в отдел по борьбе с домашним насилием. Вот краткая версия: главный торчок Университетского колледжа Дублина психанул и пырнул меня ножом – ранение при исполнении служебных обязанностей; меня взяли в отдел убийств, там я чуть с ума не сошла и уволилась. Несколько лет я не вспоминала о Лекси Мэдисон и о ее коротенькой призрачной жизни. Я не из тех, кто привык жить с оглядкой, стараюсь не застревать в прошлом. Что было, того не вернешь, убеждать себя в обратном – только время терять. Но, думаю, я всегда была уверена: Лекси Мэдисон еще напомнит о себе. Если ты создал человека, живую девушку, у которой был и первый поцелуй, и чувство юмора, и любимый бутерброд, то не пытайся, как только она станет тебе не нужна, вновь свести ее к черновикам и чашке кофе, сдобренного виски. Пожалуй, я всегда знала, что она вернется, найдет меня.

Она выжидала четыре года. И время выбрала самое подходящее. Постучалась ко мне ранним апрельским утром, когда я была на стрельбище; после моего ухода из Убийств прошло несколько месяцев.

Стрельбище у нас подземное, в центре города, а над ним – половина дублинских автомобилей и плотный слой смога. Появляться мне там было необязательно – стреляю я хорошо, до следующего зачета по огневой подготовке еще несколько месяцев, – но в последнее время я просыпалась ни свет ни заря и места себе не находила от беспокойства, и унять его, как выяснилось опытным путем, помогала только стрельба. Я не спеша надела наушники, проверила оружие, дождалась, пока другие сосредоточатся на своих мишенях, тогда никто не заметит, как после первых выстрелов меня трясет, будто мультяшного персонажа, ударенного током. Если у тебя не в порядке нервы, то вырабатываешь приемы, чтобы это скрывать. И если быстро соображаешь, то довольно скоро научишься жить почти как нормальный человек.

Прежде за мной такого не водилось. Всегда считала, что нервы – это у героинь Джейн Остин да у писклявых любительниц выпить за чужой счет, ну а я не из тех, кто вечно трясется от страха и таскает в сумочке нюхательную соль. Когда Наркодемон Университетского колледжа Дублина пырнул меня ножом, на меня это почти не повлияло. Несколько недель наш штатный психиатр меня убеждал, что мне нанесли глубокую травму, и в итоге сдался, признал меня здоровой (не без сожаления – нечасто ему удается повозиться с раненым полицейским, наверняка надеялся обнаружить какое-нибудь редкое расстройство) и разрешил вернуться к работе.

К стыду моему, доконала меня не кровавая резня, не проваленная операция по спасению заложников, не милый тихий юноша с человеческими органами в пластиковом судочке. Последнее мое дело в Убийствах было простейшее, мы такие как орешки щелкаем, ничто не предвещало беды, когда однажды летним утром мы с напарником бездельничали в дежурке, и вдруг звонок: обнаружен труп девочки. На поверхностный взгляд сложилось все как нельзя лучше. Дело мы раскрыли за месяц, даже меньше, и вот общество избавлено от злодея, в новостях и годовых отчетах все очень радужно. Ни захватывающей погони на машинах, ни перестрелок – ничего подобного; физически сильнее всех пострадала я – пустяки, лицо чуть расцарапали, даже шрамов не осталось. Счастливый конец, как ни посмотри.

А копнешь глубже… Операция “Весталка”: спроси у любого в отделе убийств – даже через столько лет, даже у того, кто не посвящен в подробности, – и на тебя посмотрят так, будто боятся заразы. В главном мы проиграли, причем по-крупному. Есть люди как маленькие Чернобыли, распространяют вокруг себя невидимую отраву; стоит к ним подступиться – и каждый вдох будет тебя разъедать изнутри. Есть дела – спроси у любого полицейского – безнадежные, гибельные, всякий, кто к ним прикоснется, пропал.

У меня развился целый букет симптомов – наш психиатр запрыгал бы от радости, шлепая сандалетами, но, к счастью, с парой ссадин к психиатру у нас не направляют. Налицо были основные признаки травмы – меня трясло, на еду смотреть не могла, от звонков дергалась – плюс кое-что не совсем обычное: руки-ноги перестали слушаться, то споткнусь на ровном месте, то врежусь в дверной косяк, то стукнусь лбом об угол шкафа – никогда за мной такого не водилось. А еще я перестала видеть сны. Раньше сны у меня были красочные: огненные столбы среди темных гор, виноградные лозы, прораставшие сквозь глухие кирпичные стены, олени посреди залитого солнцем пляжа Сэндимаунт¹, а теперь, едва коснувшись подушки, я проваливалась в черную пустоту, будто кувалдой ударили. Сэм, мой парень, – мне до сих пор не очень-то верилось, что мы вместе, – говорил, что со временем пройдет. А в ответ на мои возражения добродушно кивал: пройдет и это. Сэм иногда меня бесит. Я подумывала прибегнуть к излюбленному средству многих моих коллег, ежедневному пьянству, но боялась, что начну названивать всем подряд среди ночи и изливать душу, да и оказалось, что стрельба притупляет все чувства не хуже алкоголя, к тому же похмелье не грозит. И даже боязнь громких звуков на стрельбище куда-то девается. После первых выстрелов в голове что-то щелкает и весь мир будто растворяется, сжимаешь пистолет стальной хваткой – и вот уже ничего нет вокруг, только ты да бумажный манекен, в воздухе знакомый тяжелый запах пороха, твердо стоишь на ногах после отдачи. Возвращалась я оцепенелая, будто мне вкатили успокоительный укол. Спокойствия хватало до конца рабочего дня, а вечером дома можно биться головой об стену сколько душе угодно. Я так наловчилась, что попадала манекену в голову с сорока ярдов девять раз из десяти, а начальник стрельбища, сморщенный коротышка, стал на меня посматривать как жокей на скаковую лошадь и заговаривать о чемпионате отдела.

В то утро отстрелялась я около семи. Я была в раздевалке – чистила пистолет и болтала с двумя ребятами из отдела нравов (непринужденно, чтобы не догадались, что я хочу скорей уйти), – и тут зазвонил мой мобильник.

– Вот же, – сказал один из парней. – Ты ведь из Домашнего насилия? У кого в такую рань достало наглости отлупить благоверную?

– Для важных дел время всегда подходящее, – отозвалась я, выуживая из кармана ключ от шкафчика.

– Может, это из Спецопераций? – улыбнулся мне тот, что помоложе. – Снайперов ищут? – Этот рыжий верзила явно глаз на меня положил – поигрывал мускулами, поглядывал украдкой на мой безымянный палец.

– До нас, наверное, не дозвонился, – вставил его напарник.

Я достала из шкафчика телефон. На экране высветилось имя: СЭМ О’НИЛ, в углу мигал значок “пропущенный вызов”.

– Привет, – сказала я. – Что такое?

– Кэсси. – Голос у Сэма был странный – хриплый, сдавленный, словно его ударили под дых. – У тебя все в порядке?

Я повернулась к парням спиной, отошла в угол.

– Все хорошо. А что? В чем дело?

– Боже, – выдохнул Сэм. И тихонько кашлянул, будто в горле у него ком. – Я тебе звонил четыре раза. Думал тебя искать, кого-то послать к тебе домой. Почему ты не брала долбаный телефон?

Никогда Сэм так не разговаривает. Вообще-то он сама обходительность, другого такого не знаю.

– Я на стрельбище. Телефон в ячейке заперла. Что стряслось?

– Прости. Не хотел… прости. – Он снова тихонько откашлялся. – Меня вызвали. На место преступления.

У меня чуть сердце не выпрыгнуло. Сэм работает в Убийствах. Лучше бы сесть, да ноги сделались как деревянные. Я привалилась к шкафчикам.

– Кто убит? – спросила я.

– Что? Нет – да господи, нет же, никто из… то есть жертва незнакомая. И вряд ли… вот что, ты не могла бы приехать?

Я перевела дух.

– Сэм, что, черт возьми, случилось?

– Просто… можешь приехать, и все? Мы в Уиклоу, неподалеку от Глэнскхи. Знаешь ведь, где это? Едешь по указателям, проезжаешь через деревню Глэнскхи, а дальше прямо, на юг, три четверти мили – там справа тропинка, а рядом сигнальная лента. Мы тебя встретим.

Парни из Нравов заинтересованно прислушивались.

– У меня смена через час, – сказала я. – А за час я только до вас доеду.

– Позвоню в твой отдел, скажу, что ты нам нужна.

– Не надо. В Убийствах я больше не работаю, Сэм. Если это убийство, я тут ни при чем.

На заднем плане зазвучал мужской голос – твердый, тягучий, настойчивый; знакомый, но чей, я вспомнить не сумела.

– Погоди, – сказал Сэм.

Прижав телефон плечом к уху, я стала собирать пистолет. Раз у Сэма такой голос, значит одно из двух: либо жертва знакомая, либо убийство зверское и дело плохо. Убийства у нас в Ирландии в основном незамысловатые: пьяные потасовки, случайные жертвы при ограблениях, “Мэ-Жо” (муж жену), запутанная семейная вражда в Лимерике, что уже не один десяток лет портит нам статистику. Заграничные ужасы – серийные убийцы, изощренные пытки, штабеля трупов в подвалах – нам неведомы. Но это все не за горами. В последние десять лет Дублин меняется так стремительно, что наша психика не выдерживает. Пришел “кельтский тигр”²: слишком у многих появились вертолеты, слишком многие ютятся в жутких клоповниках, слишком многие прозябают в ненавистных офисах при свете ртутных ламп – еле дотягивают до выходных, а потом снова за работу, – для страны это настоящее бремя. К концу моей работы в Убийствах я уже нутром чуяла: в воздухе звенит песнь безумия, город вот-вот ощерится, обнажит клыки, как бешеный пес. Рано или поздно кому-то достанется первое кошмарное дело.

Должности психолога-криминалиста у нас нет, и парни из Убийств – мало кто из них учился в колледже, и меня, психолога-недоучку, здесь считают профессором – поручали мне составлять психологические портреты. Получалось у меня сносно; в свободное время я почитываю учебники, изучаю статистику – пытаюсь наверстать. Сэм вызвал бы меня, если надо, – чутье сыщика взяло бы у него верх над желанием меня поберечь.

– Погоди-ка, – сказал рыжий. Он уже не поигрывал мускулами, а сидел, выпрямившись, на скамье. – Ты же в Убийствах работала? – Недаром я не хотела с ним болтать по-приятельски. Слишком много в последнее время развелось любопытных.

– Было дело, – ответила я с лучезарной улыбкой и взглядом “не подходи – убью”.

В душе рыжего боролись любопытство и влечение, и любопытство в итоге взяло верх – видимо, понял, что шансы влечения близки к нулю.

– Ты расследовала то дело? – спросил он, придвигаясь ко мне поближе. – Убийство девочки. Что там было-то?

– Что рассказывают, то и было, – ответила я. В трубке Сэм с кем-то спорил – отрывистые тревожные вопросы, а в ответ все тот же тягучий голос, – если бы рыжий заткнулся хоть на минутку, я бы узнала, кто это.

– Слыхал я, напарник твой слетел с катушек, трахнул подозреваемую, – любезно подсказал рыжий.

– Откуда мне знать, – ответила я, пытаясь снять бронежилет, не выронив телефон. Хотелось послать рыжего туда, куда приличные люди не ходят, – какое мне дело теперь до бывшего напарника и его личной жизни?

Сэм вновь заговорил со мной, голос стал еще напряженней, взволнованней:

– Можешь надеть темные очки? И что-нибудь на голову – капюшон, шапку?

Я застряла в бронежилете.

– Это еще зачем?

– Прошу тебя, Кэсси. – Сэм, казалось, вот-вот взорвется. – Пожалуйста.

Езжу я на развалюхе “веспе” – по меркам города, где успех измеряется деньгами, позорище, зато удобно. Пробки она преодолевает вчетверо быстрее среднего внедорожника, и припарковаться проще, да и ненужных людей помогает отсеять – если кто-то кривит рожу, значит, нам не по пути. Когда я выехала из города, погодка была славная, для поездки на мотороллере самое то. Ночью прошел дождь – сильный, со снегом, хлестал в окно как сумасшедший, но к утру выдохся, и день был яркий, ослепительный – первый почти весенний день. Раньше в такие деньки я с утра седлала “веспу” и ехала за город – мчишься на полной скорости куда глаза глядят и песни горланишь!

Глэнскхи – это на выезде из Дублина: среди гор Уиклоу прячется деревушка, а вокруг ничего примечательного. Я полжизни прожила в Уиклоу, а в Глэнскхи не была дальше указателя при въезде. Место совсем глухое: россыпь ветхих домиков вокруг церкви, что бывает открыта раз в месяц, рядом паб и магазинчик всякой всячины – словом, сюда не заглянет даже отчаявшаяся молодежь в поисках жилья подешевле. Четверг, восемь утра, так называемая главная улица живописна, как на открытке, и совершенно безлюдна, лишь старушка катит продуктовую тележку мимо искрошенного гранитного памятника неизвестно кому, за ее спиной вьются улочки с домиками цвета засахаренного миндаля, а еще дальше высятся буровато-зеленые равнодушные холмы. Можно вообразить, что здесь кого-то убили – фермера, чьи далекие предки не поделили территорию, или муж жену, обезумев от пьянства и жизни в четырех стенах, или брат пошел на брата, с которым не мог разъехаться лет сорок, – короче, привычные преступления с глубокими корнями, древние, как сама Ирландия, но опытного сыщика вроде Сэма таким не проймешь.

И все-таки что там за голос был в телефоне? Из знакомых мне следователей у одного Сэма нет напарника. Ему нравится быть вольной птицей, каждое дело расследовать с кем-то новым – то с сельскими “мундирами”, которым нужен эксперт, то с кем-нибудь из наших, если дело сложное и без третьего им не обойтись. Сэм с кем угодно сработается, помощник из него идеальный, – интересно, кому из моих бывших коллег он помогает на этот раз.

За деревней дорога сужалась, петляя вверх по склону среди ярко-желтых кустов дрока, а поля стали крошечные, каменистые. На гребне холма стояли двое. Сэм, светловолосый, коренастый, напряженно застыл, спрятав руки в карманы куртки; в нескольких шагах от него, задрав голову, подставив лицо порывам ветра, стоял второй. Солнцу было далеко еще до зенита, и оба отбрасывали длинные грозные тени, а их силуэты на фоне быстрых облаков были в ослепительных ореолах – будто два ангела спустились с небес. За спиной у них трепетала сигнальная лента.

Я помахала, Сэм поднял руку в ответ. Второй небрежно кивнул, и я его тотчас узнала.

– Чтоб меня! – крикнула я, не успев даже слезть с мотороллера. – Фрэнки! Какими судьбами?

Фрэнк подхватил меня под мышки, приподнял. Надо же, ничуть не изменился за четыре года, даже потрепанная кожаная куртка все та же!

– Кэсси Мэддокс, лучшая в мире студентка-самозванка! Как делишки? Как занесло тебя в Домашнее насилие?

– Спасаю мир. Мне и меч джедая выдали, и все такое.

Глянув мельком, я отметила недоумение на лице Сэма, нахмуренные брови – о своей работе агента я почти не рассказывала, даже имя Фрэнка при нем вряд ли упоминала, – но, лишь посмотрев на Сэма в упор, я увидела, что на нем лица нет: губы побелели, глаза округлились. Сердце у меня сжалось, дело и впрямь, похоже, скверное.

– Как ты? – спросила я, стаскивая шлем.

– Отлично, – выдавил Сэм. И улыбнулся, но улыбка вышла кривая.

– О-о-о! – насмешливо протянул Фрэнк, отступив на шаг и оглядев меня. – Ну вы посмотрите! Последний писк полицейской моды! – В прошлый раз он меня видел в камуфляжных штанах и в футболке с надписью “Веселый дом мисс Китти ждет тебя”.

– Чтоб мне провалиться, Фрэнк, – ответила я. – Как видишь, за последние годы я хотя бы раз переодевалась.

– Нет-нет, что ты, я потрясен! Солидно выглядишь! – Он попытался меня развернуть, я отмахнулась.

К слову, по части нарядов мне до Хилари Клинтон далеко. Обычный офисный прикид – черный брючный костюм, белая блузка, стиль совсем не мой, но когда я перешла в Домашнее насилие, мой новый начальник все уши мне прожужжал, как важно производить впечатление, располагать к себе людей, а джинсы и футболка для этого ну никак не подходят, и сопротивляться у меня не хватило сил.

– Очки взяла? А куртку с капюшоном или что-то вроде? – спросил Фрэнк. – С твоим нарядом самое то!

– Ты меня сюда вытащил, чтобы вкусы мои обсуждать? – Я достала из сумки допотопный красный берет, помахала им в воздухе.

– Не-а, о моде в другой раз. Вот, это тебе. – Фрэнк выудил из кармана уродливые темные очки – зеркальные, как у Дона Джонсона³, в духе восьмидесятых.

– Если уж разгуливать таким чучелом, – сказала я, разглядывая очки, – то причина должна быть очень веская.

– Всему свое время. Не нравится – надень шлем.

Фрэнк смотрел на меня выжидательно, и наконец я, поежившись, облачилась в костюм чучела. Радость встречи подвыветрилась, и я опять помрачнела. Сэм на себя не похож, дело расследует Фрэнк и не хочет, чтобы меня здесь видели, – похоже, убит кто-то из наших, из агентов.

– Ты, как всегда, неотразима! – Фрэнк приподнял ленту, я под нее нырнула – привычным движением, в тысячный раз – и на долю секунды почувствовала себя как дома. Машинально нащупала за поясом пистолет, оглянулась в поисках напарника – и только тут опомнилась.

– Итак, рассказываю, – начал Сэм. – Сегодня утром, где-то в шесть пятнадцать, местный житель Ричард Дойл выгуливал здесь, на тропинке, собаку. Спустил ее с поводка побегать по лугу. Недалеко от тропинки есть разрушенный дом, собака забежала внутрь, а назад ни в какую, в конце концов Дойл пошел за ней. Собака обнюхивала труп женщины. Дойл оттащил собаку, побежал домой, позвонил в полицию.

У меня немного отлегло от сердца: ни одной женщины-агента я не знаю.

– А я тут при чем? – спросила я. – Не говоря уж о тебе, солнце мое. Или ты перешел в Убийства, а я ни сном ни духом?

– Все поймешь, – ответил Фрэнк. Я шла за ним следом по тропинке, глядя ему в затылок. – Точно тебе говорю.