Заберите меня домой

Сестра моя вселенная

Проснувшись утром, я вижу влажные пятна на подушке – мне снова приснился один из дней моего далекого детства…

…Я живу в детском доме и нахожусь в комнате младшей группы.

Все дети играют на улице, а я все копаюсь в своем шкафчике и не могу выйти. Вдруг ко мне подбегает Ася, моя старшая сестра, она очень взволнована:

– Тома, пойдем скорее! – говорит она. – К нам мама пришла!

Её радость передается и мне, счастливой волной захлёстывает нас обеих, мы обнимаемся и смеемся. Ася быстро находит мое платье и одевает меня.

Я сижу на стульчике и не могу надеть сандалики, путаясь, где левый, а где правый. Неуклюже пытаюсь натянуть их на ножки, но ничего не получается, всё мешает – животик, коленки, руки. Мне очень хочется ласки и внимания, и я капризничаю, тяну время.

– У меня лучки маленькие, – придумываю я.

Ася торопливо, как обычно делают старшие дети, помогает мне, заботливо поправляет платьице и целует, целует, затем берёт за руку и ведёт к маме…

Моей сестре уже пять лет. Она в том же детдоме, воспитывается в старшей группе, и ей разрешают видеться со мной. Ася приходит с подружками в нашу группу, выбирает лучшие игрушки и мы играем.

Чувствуя её присутствие и заботу, я расту спокойным и послушным ребёнком.

Я сейчас совсем не думаю, куда мы идем, главное – Ася рядом. Она кажется мне умной, большой и взрослой!

Меня охватывает чувство гордости. Я оглядываюсь на своих подружек, оставшихся позади, очень хочется, чтобы они увидели, какая у меня сестра, и именно в этот момент осознаю, как сильно её люблю!

Эти светлые чувства растут во мне с каждой секундой, наполняют меня теплом, и я слышу стук своего сердца.

Мы идем к маме! Как хорошо, что у меня есть сестра! Я очень стараюсь шагать с ней в ногу, путаюсь, спотыкаюсь, но крепко держу ее руку и не отпускаю. Эти счастливейшие мгновения будут поддерживать меня в тяжелые моменты своей чистой живительной силой, будут согревать израненную душу, успокаивая целебным светом моей детской безмерной любви.

По дороге я проявляю любопытство:

– А наша мама доблая? Ты помнишь, какая у нас мама?

Я смотрю на неё, затаив дыхание, и жду ответа.

– Томочка, наша мама – самая добрая и самая лучшая на свете! – Глаза сестры светятся нежностью и любовью.

– Наша мама плишла за нами, чтобы домой заблать? – картавлю я.

– Нет, маме сейчас трудно, наверное, она не сможет нас пока взять…

Я рада встрече с Асей и совсем не обращаю внимания на ее грусть.

– Тома, ты совсем-совсем ничего не помнишь? – спрашивает она.

Я утвердительно киваю. Ася терпеливо отвечает на все мои нескончаемые вопросы.

– Ты была совсем маленькая, когда папы не стало, вот та-ка-я, – она показывает руками, какая я была, и продолжает:

– А я потом сюда пришла, через год. Ты была здоровенькая, поэтому тебя взяли первую. Как я хочу к маме, как я хочу домой, – она вытирает ладошкой слёзы, катящиеся по лицу. – Сегодня я попрошу маму забрать нас, – обещает мне сестра.

Это обещание, скорее желание, я часто буду слышать. Здесь все дети так говорят.

В детский дом я попала совсем крохой, поэтому не помню никого из родных, и моей вселенной была моя сестра Ася.

Прошло много лет, но память восстанавливает детали, все яркие моменты, прожитые в детском доме, возвращая мельчайшие подробности и того дня, когда я почувствовала глубокую связь с сестрой, единственным человеком на земле, который в самый сложный период жизни был рядом.

Большая булочка

Мне четыре с половиной года. На дворе – знойное лето. Наша средняя группа купается в бассейне. Детское веселье кипит, переплёскивая через край. Радостные крики и озорной смех ребятишек перекрывают шум воды и голоса воспитателей. Июльское солнце нещадно палит, и мы с удовольствием барахтаемся в воде. Восторженные вопли летят за пределы бассейна и разносятся по всей территории детского дома.

Вода тёплая, голубая, прозрачная, и дно бассейна хорошо просматривается. В жару бассейн, словно магнит, притягивает к себе детей и нет желания из него выбираться. Не каждый день получаешь столько радости. Обычно воспитатели подстраховываются: мало ли что, детей много, за всеми не уследить…

Я тоже учусь плавать, не отстаю от шустрых мальчишек и повторяю каждое их движение. Вода по грудь, утонуть невозможно. Разноцветные брызги разлетаются во все стороны, попадают в рот, глаза, уши. Ребятня кричит от восторга. Зажав нос, ныряю, достаю дно, поднимаюсь и в этот момент получаю удар по голове.

Прихожу в сознание. Кто-то настойчиво меня теребит. Это воспитательница. Вижу её смутно, словно за стеклом. Она что-то говорит, но что – понять невозможно. Наконец, слух возвращается.

– Томочка, слышишь? Томочка, к тебе мама пришла!

Мама?! Какие прекрасные слова! Ко мне пришла Мама!

Это уже было, давно, мама приходила, когда я была еще в младшей группе. Нет, мне послышалось! Я сплю.

– Томочка, очнись! Тебя ждут.

Директор детского дома Екатерина Порфирьевна требовала от воспитателей ласкового обращения с маленькими воспитанниками, и нас также учили обращаться друг к другу: Томочка, Вовочка, Асенька!

Воспитательница приводит меня в чувство и надевает на меня нарядное новое платье. Она не замечает, что я не в состоянии быстро двигаться после неудачного ныряния и сильно нервничает на ходу причёсывая мои волосы. Что происходит? Куда меня торопят, куда ведут за руку? Обычно в красивую одежду детей наряжают в случаях, когда приходят фотографы из местной газеты и, по большим праздникам, для родителей, если они, конечно, у детей есть.

В начале шестидесятых годов в детских домах на столах не всегда было в достатке хлеба, что уж тут говорить об одежде. Всё лето для закаливания дети бегали в трусиках, маечках и панамках.

Меня часто фотографировали для какой-нибудь местной газеты, и я позировала: то сачком ловлю бабочек, то кормлю рыбок в аквариуме. Мне это нравилось, потому что съемки проходили во время тихого часа и не нужно было притворяться перед няней, что сплю и два часа вылёживать в кроватке с закрытыми глазами. У других девочек стрижки были под полубокс, а мне на лето оставляли кудри, потому что я очень фо-то-ге-ничная. Слово непонятное, но проговаривать его не трудно, нет букв «р» и «ш». Когда я говорила, меня замечали, брали на руки, и игриво спрашивали: «Как тебя зовут, девочка? – Томой зовут!

– И сколько тебе лет? – Много! И показывала на руках пальчики, на всякий случай, прибавляя к ним еще один! Я очень больсая!» – уверяла я всех серьезно. Взрослые смеялись и говорили: «Какой умный ребенок, какая сладкая речь!», а наигравшись, оставляли. Забавные эти взрослые, зачем задавать столько вопросов. Лучше бы конфеты принесли. В детском доме полным именем Тамара меня никто не называл, здесь у детей короткие имена, так их легче произносить.

Память постоянно возвращает меня, уже взрослого человека, к годам, прожитым в детском доме. Многого я не понимала, но сознание фиксировало…

Как-то нас привезли в большой концертный зал, и меня попросили станцевать казахский танец. Что такое казахский я не понимала, и вспомнив все танцы какие знала, собрала все это в одну кучу и с увлечением стала вышагивать и выворачивать руки, вспоминая красивые движения учительницы по танцам. Но музыка закончилась и я поклонилась, и только тут обнаружила, что стою не на сцене, а внизу, в зрительном зале, где полно народа – красивых, ярко накрашенных, шикарно одетых тётенек и больших дяденек. Они все были на одно лицо, и я никак не могла различить их. Все эти люди казались мне внушительных размеров. Это было подобно эффекту от просмотра кино. Где все на экране увеличены в десятки раз. Видеть так сразу много людей, было удивительно. Я привыкла к маленьким лицам, маленьким стульям, маленьким кроваткам. От неожиданности я сунула палец в рот и громко заревела. Аплодисменты долго не смолкали, люди хлопали стоя.

В памяти порой всплывают случайные истории и картинки. Меня хотела удочерить одна очень красивая дама. На ней был длинный плащ, от неё пахло духами. Она весь день, как куклу, носила меня на руках, а когда ей отказали в удочерении, угостила конфетами. Съев немного, я бережно понесла оставшиеся шоколадные камушки к себе в группу, но бумажный кулёчек порвался, и часть конфет высыпалась на дорогу.

За детским домом был пустырь, где местные жители пасли баранов. Мы с подружками иногда играли там, и теперь подбирали бараньи камушки, путая их с конфетами: нам так хотелось найти те, которые я рассыпала.

…Наконец воспитательница подводит меня к незнакомым людям.

Я вижу Асю. Она сидит на скамейке вместе с женщиной, а рядом бегают дети. Ася радостно машет рукой и зовёт:

– Тома, иди сюда скорее, наша мама и братья пришли!

Вцепившись в руку воспитательницы, я не двигаюсь. Меня тошнит от воды, которой наглоталась в бассейне. Видя мою нерешительность, меня легонько подталкивают вперёд. Женщина, которую сестра назвала мамой, садится передо мной на колени, крепко обнимает и в исступлении целует лоб, щеки, нос, торопливо разглядывает моё лицо, повторяя:

– Кызым, менін кызым!

Она вытирает глаза кончиком платка, покрывающего её голову. Я чувствую полузабытые запахи, и меня это тревожит.

Я боюсь её. Мне хочется уйти, оказаться там, откуда доносятся весёлые крики товарищей, но Ася берет мою руку и уговаривает остаться:

– Тома, это наша мама!

Доверившись сестре, я немного успокаиваюсь. Ася поднимает меня на руки и сажает на колени мамы, все время повторяя:

– Томочка, ты забыла, вот это – наши братья, – и показывает на мальчишек, бегающих рядом.

Загоревшие пацаны носятся вокруг. Я их не помню. Женщина открывает сумку, из неё очень вкусно пахнет. Наверное, здесь лежат гостинцы, все мамы их приносят. Я вижу пирожки, яички, семечки, пряники, большую булочку с блестящей коричневой корочкой, а под ней лежат шоколадные конфеты.

– Ешь, доченька, ешь, моя маленькая. Бери, что хочешь! – она перебирает гостинцы, подкладывая их мне.

– Кызым, тебе здесь хорошо? Никто не обижает? – спрашивает она, всматриваясь в моё лицо, и целует меня.

Не зная, что сказать, просто качаю головой. Мне незнакомы эти люди, ещё чуть-чуть – и я заплачу, только сестра и конфеты в сумке останавливают меня.

– Мама, не беспокойся, мы с подружками часто навещаем Тому, говорит Ася, ласкаясь к женщине.

Она ни минуты не сидит спокойно: то бегает за братьями, то садится на скамейку, чтобы рассказать маме свои новости.

– Конечно, доченька, ты ведь старшая. Тамара совсем маленькая.

Кто ещё здесь за ней присмотрит? – кивает одобрительно она. – Как появится у меня возможность, я обязательно заберу вас, – обещает мама.

Воспитатели заранее предупреждают родителей, чтобы те не расстраивали детей. Родные уходят, а дети потом плачут в кроватках, вспоминая встречи. Мы с сестрой были в том возрасте, когда ребёнок нуждается в родительской ласке каждый день, и мама вытирает слёзы украдкой.

Я попала в детский дом в 1962 году, когда стала делать первые шаги. Приют находился на самой окраине Шымкента. Мама родила меня в двадцать пять лет. По счёту я была шестым ребёнком, двое старших детей умерли.

Отец, Умбетов Егизбек, казах, относился к старшему жузу, из рода Кара батыр. Был участником Великой Отечественной войны, награждён орденом Славы третьей степени, имел медали за боевые заслуги. До войны работал шахтёром, после войны, в 1946 году, устроился строителем в родном селе Шаян. А маму звали Шаштыкуль. Отец, высокий, стройный зеленоглазый красавец, повстречал её в ауле, который назывался тогда Китаевка, Южно-Казахстанской области, где и поныне проживает род Карагай Шокай. Маме шёл шестнадцатый год. Весёлая, острая на язык, она сразу пришлась ему по душе своей жизнерадостностью. Думаю, моя мама была счастлива в браке.

По воспоминаниям соседей, ей завидовали все девушки папиного аула. «И чего он в ней нашёл? Маленькая ростом, как пуговка, – удивлялись они. – У нас что, красавиц своих нет?» Вскоре из-за болезни отца не станет. Он не узнает о родившемся сыне. Потеряв единственного кормильца, наша семья будет умирать от голода. И чтобы прокормить четверых детей, беременная пятым ребёнком, мама устроится работать на тридцать рублей в больницу санитаркой. Уходя на работу, она оставляла младших детей на старшую семилетнюю дочь. Беда не приходит одна – от голода заболеют туберкулёзом старшая сестра и брат. Родственники, видя положение семьи, решат отдать нас, младших девочек, в детский дом, оставив старшую сестру и двоих братьев дома.

Казахские семьи в тяжёлые времена часто так поступали: чтобы сохранить род, мальчиков оставляли, а девочек отдавали на воспитание в чужие семьи или детские дома. У всех моих сестёр и братьев были казахские имена, а вот мне отец дал имя Тамара. Будучи уже взрослой, я часто спрашивала маму, почему у меня не казахское имя.

Она говорила, что это имя врача, которая принимала у неё роды во время моего рождения, а иногда рассказывала, как отца на войне в 1945 году ранили, и его спасла женщина, не то немка, не то полька, а может, и украинка. У мамы было три класса образования, и она часто путала национальности. Но об этом я узнаю позже, через много лет.

…Ася обнимает маму и спрашивает:

– Мам, когда ты заберёшь нас? Я столько уже всего умею и знаю!

Заметив порванные сандалии на ногах сестры, мама говорит:

– Доченька, в следующий раз я привезу тебе новую обувь.

– Мама, ты лучше забери нас, не трать деньги, они нам еще пригодятся, – поучает она и ласкаясь, Ася вновь и вновь напоминает о своей просьбе.

Я сижу у мамы на коленях и не могу сдвинуться с места – моя привычная храбрость куда-то исчезла. Очень хочется гостинцев. Я смотрю на конфеты, что лежат под булочкой. Мама замечает, вытаскивает булочку из кулька, и сует мне её в руки. Есть мне не хочется, но я робею и не могу произнести ни слова.

Потом я ем булочку, и мама плачет, снова обнимает и целует, что-то на мне поправляет словно хочет запомнить свою маленькую дочь. Она о чем-то всё спрашивает, заглядывая в лицо, а я жую и молча гляжу в пол.

Приезд родителей для детдомовских детей всегда целое событие, эти моменты они запоминают на всю жизнь.

Сегодня я ощущаю себя маленьким ребёнком и нахожусь в центре внимания и любви. Непривычное это чувство. Я никак не могу избавиться от своей робости и терпеливо переношу игры братьев. Они по очереди носят меня на руках, целуют и обнимают, умиляясь своей сестренкой, и любой каприз мой выполняется. Но я не помню этих мальчишек и все дуюсь и дуюсь, не понимая, что теперь не скоро их увижу.

Никогда не думала, что одному ребёнку можно уделять столько внимания.

В детском доме дети быстро взрослеют. Им нельзя оставаться долго малышами: здесь некому любить, лелеять, оберегать. На тридцать малышей один воспитатель и няня. Бывает, понравится воспитательнице малыш – и она его балует, приносит конфеты, берет на руки.

Для малыша это большая щедрость. Он воображает себя любимцем, ведь на руках носят только мамы. Но эта любовь недолгая, и надежды не оправдываются. Кудрявые волосы, красивые глаза больше не нравятся никому и его опять укладывают в кроватку. Но ребенок не кукла, и сердечко только сильнее стучит, в нем поселилась надежда, он ищет ее, ждёт. Как же так? Его целовали, обнимали, а потом забыли. Какой наивный малыш. Он не знает, что рожден жить без мамы. Не знает, какое блаженство открывать глаза и видеть ее улыбку, чувствовать прикосновение ее тёплых рук. Судьба не улыбнулась ему, готовя горькую участь вечного одиночества. Наступают сумерки, и сердце разрывается от страха. Где ты, мама? Мамочка! Когда я вырасту, ты будешь самым любимым человеком на свете! Но зов крохи никто не слышит. Разрывающий душу плач будет раздаваться в ночи, пока нянечка одним шлепком не прекратит страдания, и малыш не забудется в тяжёлом сне…

Чужие люди часто приходили в детский дом, мы тянули к ним руки. А вдруг повезёт, приметят, и кто-то вытянет счастливый билет, обретёт родителей. На улице мы подходили к забору, и если рядом не было воспитателей, в щели штакетника жалобно подзывали к себе прохожих:

– Мама, папа!

Каждый, кто оказался в плену этого забора, хотел быть любимым.

Долгое пребывание в детском доме оставляет детей недолюбленными, недоласканными, недобалованными.

…А в это время Ася, встав на скамейку, размахивала руками, читала маме стихи, пела песни, которые мы разучивали на праздники, и даже танцевала. Сестре очень хотелось, чтобы мама видела, какая у неё умная и способная дочь.

Она уже три года находится в детском доме. Для ребёнка это целая жизнь. Ася ни на секунду не забывает о маме. Она все ещё надеется, что её заберут домой. Как она хочет домой! Как она хочет жить дома!

Когда был жив отец, сестру любили, баловали. Ее память хорошо сохранила события, происходившие в отчем доме. Ведь здесь она была счастлива. Ну а что могла помнить я? Для меня родным домом был детский дом.

Бывало, темными ночами дети, напуганные отсутствием нянечки, оставившей спальню младшей группы, звали родителей, и я, не знавшая родительской ласки, тоже повторяла за всеми магическое слово «мама» в надежде, что сейчас она придёт и спасёт меня от пугающей темноты.

Пока мы находимся с родными, я никак не могу понять, почему моя обожаемая сестра так волнуется.

Чтобы расшевелить и вытянуть из меня хоть слово, мама заглядывает мне в глаза и спрашивает:

– Доченька, хочешь что-нибудь рассказать?

Пряча лицо за огромной булочкой, надув губы, я снова принимаюсь жевать, усиленно качая ножкой. Помню, во рту все пересохло, и булочка никак не лезла в меня, а я всё думала, с восхищением глядя на сестру: «Вот когда съем булочку, тоже что-нибудь расскажу, и Ася меня похвалит».

Всё, что делала Ася, вызывает у меня гордость, и мне хочется ей подражать. Рассказывать стихи, петь и просто говорить о чём-нибудь.

Но я вдруг напрочь забываю всё, что мы разучивали, чему меня учили.

Вот и пришло время прощания. Воспитатели поглядывают на часы. Сестра заплакала, а потом закричала, не желая расставаться с мамой. Как её не уговаривают, успокоиться она не может. Вторя ей, стали плакать братья. Крик и плач вызывает у меня недоумение. Я не могу взять в толк, почему все плачут, почему моя Ася так кричит, ведь нам оставили вкусные конфеты. В какой-то момент в памяти проясняются события. Я вспоминаю дом, в нем много народу, все одеты в черное, и плач. Это была потеря чего-то очень важного в моей жизни. Воспитательница, заметив, что я тоже собираюсь зареветь в унисон с Асей, сует мамины гостинцы в руки и быстро уводит в группу. Через полчаса я не могу вспомнить лицо мамы, её образ смывается из памяти, и на мне остается лишь мамин запах, напоминающий вкус тёплого парного молока. При воспоминании об этой встрече, я часто винила себя за то, что слишком долго ела булочку и не проронила ни слова. Ведь мама была совсем близко! Как я ждала маму. Ведь не смотря ни на что, я хотела быть любимой. Все дети на земле хотят жить с мамами. Я теперь знала что скажу, когда она снова придет ко мне в детский дом. Я попрошу её забрать меня домой.

Ну, а сейчас, я спокойно и даже радостно уходила к своим подружкам, которые с нетерпением ожидали гостинцев. Все спрашивали, когда нас заберут домой.

– Мама доблая! Она обязательно нас забелет к себе! – гордо отвечала я каждому.

Новогодние подарки и ночные страхи

Тихий час. Дети спят. Не хочется спать мне одной. В спальне так тихо, что я слышу, как стрекоза бьётся в окно. За стеклом листочки опали с деревьев, холодно, вот она и залетела погреться. Мне хочется поймать её и согреть под одеяльцем, но вставать нельзя. Опустив под кровать руку, я нащупываю на полу свои тапки. Достаю один, слюнявлю пальчик и рисую на подошве. Забыв о сне, я очень стараюсь, и у меня получается целый дом. Рисовать во время тихого часа на тапочках приятное занятие. Лишь бы не спать… Подошва быстро высыхает, и рисунок исчезает.

В спальню входит воспитательница. Заметив, что я не сплю, прикладывает палец к губам, показывая жестом, чтобы не мешала спать другим детям. Потом присаживается на край кровати и шёпотом спрашивает:

– Томочка, ты почему не спишь?

Прищурившись, я капризно отвечаю:

– Мой животик болит, он мне спать не даёт.

Она улыбается и тихо говорит:

– Давай я попрошу твой животик не болеть.

Я смотрю на неё, такую красивую, и согласно киваю. Приподняв пижамку, она мягко массирует моё тельце, тихо напевая:

– Вот сейчас наш животик перестанет болеть, и Томочка заснёт.

Поворачивайся на бочок, положи ручки под голову и закрывай глазки!

Я погружаюсь в сон. Мне снится мама. Я чувствую ее нежный взгляд. От мамы так вкусно пахнет! Для меня в этом запахе весь мир.

Ее руки успокаивают, убаюкивают. Я слышу, как она поёт. Вдруг ктото, громко смеясь, подкидывает меня вверх. Я лечу и вижу их двоих – они улыбаются. Точно, это они – мои папа и мама. У меня захватывает дух, и я попадаю в руки отца. Вскрикиваю – и просыпаюсь.

Накануне в детском доме прошли новогодние праздники. Всем детям Дед Мороз принёс подарки и спрятал под ёлку. В кульках много конфет, пряники, вафли, печенье, по одной шоколадке, по одному яблоку и апельсину. Дети безмерно рады и меняются конфетами. Заметив, что мы переели сладостей, воспитательница собирает то, что осталось от подарков, в один большой эмалированный таз и ставит его на кухонный сервант. После праздников шоколад делят на несколько частей и дают на полдник.

Вкусные новогодние запахи волнами ходят по комнатам. Днём это не чувствуется, но ночью сочные яблоки и апельсины источают неповторимый аромат, который проникает в мою постель под одеяло, будоражит чувства и не даёт уснуть. Я пытаюсь угадать, распознать по запаху, какие конфеты остались. Особенно выделяются барбарис, «Алёнушка». Сильно пахнут вафли. Вообще-то в вафлях, я люблю только хрустящую корочку, приторная начинка мне не нравится. А вот большую плитку шоколада ни с чем не спутаешь, я бы от нее ни за что не отказалась и съела бы прямо сейчас! Конфеты так и просятся в мой животик. Что же делать с моим носом? Может, в подушку его спрятать?

Как же я люблю Новый год! Как мне хочется конфет! Я уже большая, если встану на стульчик, то смогу дотянуться до тазика с подарками. Как говорит наша воспитательница, надо подумать!

Ночью меня будто кто будит. Я иду в комнату, подхожу к серванту, встаю на стульчик и дотягиваюсь до заветных подарков.

Достаю конфет столько, сколько могу съесть. Бумажные фантики прячу под подушку. Утром об этом происшествии забываю. Детям свойственно забывать то, что происходит с ними ночью. Эта история повторяется, пока мне не надоедает прятать конфетные обёртки.

Я просто бросаю их под кровать. О ночных похождениях быстро догадываются соседки, и уже вместе за пару ночей мы опустошаем половину конфетных запасов, пока, наконец, воспитатели не догадываются убрать их подальше от наших глаз. Старенькая нянечка баба Шура, убиравшая в спальне, наверное, догадывалась, чьих рук это дело, но меня, как и других детей, за конфеты не ругали. А может, я просто не помню?

Вскоре от сладкого, как сказали воспитатели, у меня загноится средний палец руки. Дети, увидев мою перебинтованную руку, любопытствует, что я чувствую? Мне это нравится, я кажусь себе знаменитостью и стараюсь этим привлечь к себе как можно больше внимания. Демонстрирую свой марлевый кокон, подробно объясняя всем, как сильно он болит. Воспитатели, завидев меня, спрашивают:

– Ну как, Томочка, сегодня пальчик не болит?

Поднимая вверх повязку, чтобы всем было хорошо её видно, я с важностью отвечаю:

– Смотрите, какой большой пальчик, значит, болеть будет ещё долго!

Мои подружки с восхищением смотрят на мой пальчик, а я купаюсь в всеобщем внимании и заботе.

Как мне нравятся такие минуты. Я чувствую себя настоящей героиней.

Нянечки пораньше укладывали детей спать и когда те, как им казалось, засыпали крепким сном, уходили домой, оставляя на всю ночь свет в коридоре. Дети лежали тихо-тихо, боясь шевельнуться. Находясь здесь с ранних дней своей жизни, они уже знали, что если никого нет из взрослых, то хоть закричись, никто не придёт тебе на помощь.

В спальне у малышей всегда была тишина, будто никого там и не было. Были такие дети, которых ночью надо было поднимать на горшок, иначе они писались в постельку. Этим детям доставалось больше всех, и они часто плакали. Ночью, несмотря на лампочку в коридоре, в спальне было темно и страшно. Чтобы не бояться темноты, я крепко-крепко закрывала глаза, чтобы не видеть пугающие тени, бродящие между нашими кроватками, и старалась проснуться только утром.

Как-то поздней ночью отключилось электричество. Не найдя взрослых, две группы младших детей, напуганные темнотой, выбежали на улицу. Дети стали кричать, но на наши крики никто не отзывался. В посёлке горел свет. Мы дрожали от страха. Что делать? Возвращаться в кромешную тьму детской никто не осмеливался, а идти в посёлок через чёрную степь – далеко и опасно.

Старшая группа, пытаясь успокоить, окружила нас, но видя, что и они напуганы, мы ещё громче заплакали, взывая о помощи. Не зная, кого звать, каждая группа звала своего наставника, а потом хором стали звать родителей.

– Мама, мама, – кричали напуганные дети.

Было очень страшно. Шестьдесят детей стояли в степи и захлёбывались плачем. Это было жуткое зрелище. Оно до сих пор в моей памяти.

Плач услышали местные жители, жившие через колхозное поле, и на лошадях прискакали к нам на помощь.

Вспоминая тот случай, я часто думала, почему мы в ту ночь звали родителей? Ведь многие из нас не знали и никогда не видели их. Видимо, все малыши в мире в момент опасности зовут на помощь своих мам, даже если их у них нет.

Как-то ночью меня разбудил плач. В темноте я пошла на звук.

Пройдя в группу, поняла, что плачут где-то на кухне. Звуки раздавались из кухонного шкафа. Распахнув дверцу, я увидела девочку. Это была Оленька.

– Почему ты в шкафу плачешь? – спросила я.

– Мне страшно! Я боюсь, – и закрыла лицо руками.

Оля появилась у нас недавно. Это была худенькая девочка. Кожа ее была до того белая, что хорошо выделялась синева над подбородком.

Ее часто носили на руках из-за учащенного дыхания, от которого она задыхалась.

Еще некоторое время я уговаривала её вернуться, но она ничего не хотела слушать. Девочка просидела в шкафу всю ночь, я же, охраняя её от чего-то страшного и напугавшего её, уснула рядом. Утром её увезли в больницу. Позже из рассказов я узнала о причинах ночного происшествия. Олегу, мальчику из старшей группы, пришла в голову мысль напугать ночью девочек из средней группы. Проникнуть через кухню в нашу спальню было легко. Олег подкрадывался к кроватям девочек, будил их и страшно закатывал глаза. Мы реагировали на это по-разному: некоторые просто со сна не понимали, в чем дело. А вот новенькую Олю он сильно напугал.

Олега отправили в интернат для детей с задержкой психического развития, и мы больше его не видели. Оленька тоже к нам так и не вернулась. Сказали, что не выдержало сердце. Что это значило, мы ещё не понимали.

Подобные истории чаще происходили ночью. Днём, находясь под неусыпным надзором воспитателя, подчиняя кому-то свои желания, дети скрывали эмоции. Кто с чужим ребёнком будет возиться? Воспитатель, в силу своих обязанностей и ограниченного времени, скорее даст подзатыльник, и малыш, в страхе, что будет наказан, сделает все, что от него требуют.

Потому, особенно в ночные часы, у детей случались всплески неконтролируемых фантазий и эмоций. Вопреки здравому смыслу, мы рисовали красками на столах, раскидывали и ломали игрушки, путали детские поделки, которые сами собирали старательно днём, пачкали и рвали книжки, и один раз даже выкинули свои подушки и напольную дорожку через окно второго этажа. Такое поведение, наверно, было знаком детского протеста против частого насилия над их волей.