Buch lesen: «Конан и персиковое дерево»

Никогда не пейте с магами…

Мысль была мутной, но здравой. Жаль только, что, как и все здравые мысли, пришла она слишком поздно. Они вообще очень неторопливые, эти самые здравые мысли. Неторопливые такие, важные и все из себя ну очень солидные. Они никогда не спешат. Это ниже их достоинства, надо полагать. И потому приходят они обычно с весьма заметным опозданием, когда уже ничего не исправить. Как правило – на следующее утро…

Голова болела.

Впрочем, сказать так о голове сейчас было то же самое, что сказать о горах северной Гипербореи, что в них иногда встречаются гномы. Ну да. Конечно. Встречаются. Этак штук по пятьдесят долбанных гиперборейских гномов на каждые долбанные сто шагов по этим самым в конец и насквозь продолбанным северогиперборейским горам, провалиться бы им вместе со всеми вечно долбящими их гномами куда подальше!..

Голова болела…

Все маги – сволочи. Немногим лучше змей. А, может быть, даже и не лучше. Хуже. Может быть. Намного хуже. Все. Даже те из них, которые поначалу кажутся вполне приличными. Такие как раз таки на поверку и оказываются самыми мерзкими. Потому что с ними, такими приятными и безобидными на первый взгляд, потихоньку теряешь привычную настороженность и как-то забываешь, что они – тоже маги. И о том, что все маги – сволочи, тоже как-то забываешь. С ними, с магами этими, которые приличными выглядят, вообще нельзя иметь никаких дел. Даже пить. Пить – особенно.

Никогда не пейте с магами, если хотите жить долго и счастливо и не иметь головной боли.

Эрлик ее забери, как же она болит-то…

Впрочем, все остальное тело тоже чувствовало себя не так чтобы очень. В животе бурлила та дрянь, что была выпита уже под утро, когда обнаглевший вконец трактирщик вместо вполне приличного офирского красного стал наливать к кружки какую-то откровенную местную кислятину, недобродившую как следует даже и кто знает чем для крепости забодяженную. Да и разбавленную чуть ли не вдвое тухлой водой из ближайшей канавы. Такую гадость только по большой пьяни и можно приличным постояльцам подсовывать, да и то – только под утро, когда они начинают относиться к окружающему миру с повышенным уважением.

И вот теперь, стало быть, это, под утро с большим уважением выжранное, настоятельно просилось наружу, пока еще, правда, пребывая в нерешительном раздумье – а каким, собственно, путем ему на эту самую ружу податься? Верхним или нижним?… Но выйти оно, похоже, вознамерилось всенепременнейше. А потому надо бы встать и дойти хотя бы до двери. А то и этот трактир начнёт прикидываться закрытым при виде направляющейся к его дверям мощной фигуры благородного варвара. Как многие прочие.

Конан опустил ноги с широкой лежанки, наощупь пытаясь нашарить скинутую вчера зачем-то обувку. Вот же приспичило непонятно зачем разуваться, ищи её теперь… Но вместо привычных сапог пальцы нашарили лишь какие-то подозрительные переплетения ремешков.

А…

Ну да…

Сандалии.

Кажется, это кожаное недоразумение называется именно так. Ими с Конаном поделился как раз этот самый маг, показавшийся поначалу почти что и приличным почти что и человеком. Потому что сапоги свои Конан вчера таки пропил. Вернее, не вчера – за крохотным оконцами как раз уже начинало потихоньку светлеть. Так что считай, что сегодня пропил. С большим, так сказать, уважением…

Никогда не пейте с магами…

Ноги болели. Хотя им-то чего болеть? Пили-то не в них.

Кое-как пропихнув пальцы под скрипучие ремешки, вихляющиеся, словно бедра у пьяной танцовщицы, Конан попытался встать, опираясь обеими руками о лежанку. Он был упрям, как и любой киммериец. И поэтому с третьей попытки это ему удалось. Ну – почти удалось.

Руки подгибались и тоже болели. Особенно – правая. Но это-то как раз понятно – вчера, пока попойка не достигла ещё высокогорной долины повышенной уважительности, сдуру занялся он с тем самым поганым мажонком рукоборством.

Рукоборством.

С магом.

Ну да.

Милосердная память не показывала, чем же в конце концов идиотство сие завершилось, только ведь это и без её подтверждений понятно любому… хм… варвару. Даже из Киммерии. Крепко бодяжит своё по2ло местный трактирщик, да. Такой же мерзкий, как маги. Может, баловался по молодости чароплётством, вот и осталось? Маги – они и вообще существа довольно мерзкие. И чем старше да опытнее – тем мерзее. Словно хороший человеческий характер и глубокое постижение магического искусства – вещи взаимоисключающие. Как вода и вино. Не может их быть в одном сосуде одинаково много. Чем больше одного – тем меньше другого.

Трил, профессиональный охранник Туранских караванов, с которым Конану довелось довольно приятно пообщаться года два назад во время долгого пути от Стигийского Суроса почти что до самого Султанипура, говорил, правда, что был дружен с одним. Вполне, говорил, приличный тип, можно даже сказать – человек. Если, не врал, конечно. Это же Трил, караванный охранник, а у вечерних костров на стоянках длинного переходаЮ занявшего чуть ли не полные три луны, и не такого наслушаться можно. Самому же Конану приличные маги пока что как-то не попадались. Шваль одна.

Вот и этот, вчерашний, на поверку таким же оказался.

Внешность – как у дрисливого гусёнка, соплёй перешибить можно, не особенно при этом и напрягаясь. Ручки-ножки тощенькие, мосластенькие, торчат из-под укороченного плащика во все стороны и вечно друг о дружку цепляются да путаются. Словно не по две их, как у любого приличного человека богами положено, а намного больше. Волосёнки коротенькие, цвета неопределённого и тоже спутанные. Хотя, казалось бы – чему там путаться? И до плечиков – остреньких и узеньких, конечно, какими же ещё быть плечикам у такого дрища? – не достают даже волосёнки-то эти, смотреть противно. Носик кнопочкой, морда прыщавая… Да и какая, в сущности, это морда? Так, мордочка, остренькая да хитренькая, как у мелкого крысёныша, сало в крысоловке унюхавшего. И хочется, и боязно, и мама-крыса за хвост дёргает… Короче, напоминал этот мажонок впервые сбежавшего из-под гувернёрской опеки богатенького аристократического недоросля, ни разу ни то что приличной драки – женщины приличной и то не нюхавшего. А самому при этом, как позже выяснилось, не то двести, не то и все триста зим в обед стукнуло, он эту круглую цифирь как раз отметить захотел хорошенько, вот и угощал, зараза, не скупясь…

Тьфу…

Тут выпитое вчера наконец определилось с направлением исхода, и потому пришлось поторопиться. Не хватало еще, чтобы гнусный трактирщик мог потом похваляться гостям, тыча жирным грязным пальцем в чуть более грязное пятно на и без того грязных половицах со словами:

– А вот это, извольте видеть, мне сам КОНАН однажды заблевать изволил!.. Да-с! Три бочонка вот этого самого употребил, прежде чем… и, извольте заметить, не побрезговал! Так что смею надеяться и вы, гости дорогие, отдадите должное напитку, которым наслаждался в моём заведении самый известный вор благословенного Шадизара!

Нет уж.

Обойдётся эта жирная грязная жаба как-нибудь без подобного удовольствия. Хватит ему сапог…

До двери оказалось неожиданно далеко – шагов десять, а то и двенадцать. А вчера сгоряча казалось – два-три, не больше. Проклятый трактирщик за ночь не иначе как поменял местоположение этой самой двери, заколотив прежнюю и прорубив новую – подальше. Специально, чтобы бедные постояльцы с утра еще больше мучались! Вот же зараза жирная… Чуть не навернулся со ступенек – проклятый трактирщик и их, похоже, со вчерашнего вечера умудрился надстроить, чтобы порядочные люди ноги ломали! С трудом нащупал притолоку – до неё тоже оказалось раза в два дальше, чем помнилось – и наконец-то выплеснул из себя гнусную отраву, лишь по какому-то дикому недоразумению именуемую в данном трактире вином.

Полегчало.

Настолько, что он даже рискнул слегка приоткрыть заплывшие глаза.

И сразу же пожалел об этом – яркий свет резанул по зрачкам не хуже отравленного кинжала из тех, что так любит применять к своим многочисленным родственникам кхитайская аристократия, от выбитых слёз воспалённые веки словно жидким огнём обожгло, – он даже застонал слегка от неожиданности, наощупь пытаясь вернуться обратно в спасительную тень. Стон получился тоже какой-то несолидный, больше похожий на жалобное поскуливание. Совсем, короче, непристойный какой-то звук, прямо-таки позорящий честное имя настоящего мужчины и благородного варвара. Хорошо ещё, что свидетелей у подобного неприличия не оказалось – залитый послеобеденным зноем задний дворик был абсолютно пуст. Кое-какие навыки невозможно пропить даже с магами, и для того, чтобы почувствовать это, киммерийцу вовсе не нужны были глаза. В тени, кстати, им полегчало сразу же. И настолько, что Конан даже снова рискнул повторить неудавшийся на улице эксперимент с открыванием.

Получилось, хотя и не полностью – открылись они узкими щёлочками, и левый почему-то шире правого. Ощупав правую половину лица и болезненно морщась при этом, Конан установил причину – ею оказался мощная и довольно болезненная опухоль, растёкшаяся от брови и переносицы чуть ли не до подбородка. Интересно, это кто же у нас тут такой смелый, чтобы самому Конану фонари подвешивать?!

Наверняка ведь трактирщик, собака, воспользовался бессознательным состоянием постояльца, то-то харя его мерзкая еще вчера так и просила хорошей плюхи. Интересно, кстати – допросилась ли? Память на этот счёт ничего не могла подсказать, сплошное белое пятно в тумане и мареве, трактирщик мелькал в нём жирной угодливой жабой, слишком мерзкий и слишком увёртливый, чтобы о него захотелось всерьёз марать руки. А вот мажонок – он таки да, нарвался. Причём – ещё в самом начале. Уж больно вид у него был… К тому же он в добавок что-то такое сказал про Киммерию… что-то такое, чего ни один уважающий себя киммериец стерпеть ну просто не в силах. Вот и нарвался…

Конан не сильно его пнул. Сдержал себя в последний миг, убивать-то он не хотел, так, поучить только. А мёртвый уже ничему не способен научиться, это все понимают. Так что осторожненько пнул. Да много ли этакому шпендику надо? Брык – и лежит себе, даже не дышит. Пришлось еще разок-другой по мордочке надавать, с оттяжечкой уже, легонько так, лишь для приведения в чувства. И помочь потом сесть обратно на упавшую было скамью, и мусор с одежды постряхивать, а то поначалу мажонок этот соображал не слишком хорошо, только глазами вращал и губами хлопал. И трактирщика шугануть, а то он, гнида такая, под шумок вознамерился обшарить карманы так внезапно захворавшего гостя.

Так и познакомились.

А когда оказалось, что человек не просто так куражится, а праздник отмечает, да ещё какой праздник, Конану и вообще грустно стало. У человека, понимаешь, такой важный день, а он его, понимаешь, по морде… Как тут было не выпить? Тем более что вино у мажонка отменное было – не заморанское, правда, но вполне даже качественное офирское, тёмное, густое и терпкое, словно кровь жертвенной девственницы. Такое вино само в глотку льётся, по жилкам живой водой разбегается. Это потом уже трактирщик обнаглел и стал свою бурду подсовывать, под утро, когда бдительность потеряли, а поначалу-то вино было знатное…

Вино.

Ну да…

Иссушенный похмельем организм требовал как раз таки именно этой живой воды.

И побольше.

И немедленно…

И пусть даже живая вода эта будет местной кислятиной, один Эрлик знает чем разбодяженной…

– Трактирщик!

Голос оказался одновременно сиплым и писклявым – то есть таким же мерзким, как и общее самочувствие. Да и ударить кулаком по столу как следует не получилось – не то, что ни одной кружки не разбилось – не опрокинулось даже ни одной, а дубовая столешница не только не треснула – не дрогнула почти. Узнать бы, чем эта жаба свою кислятину крепит, да нацедить бурдючок – незаменимое средство в дороге! Против крыс, клопов и не слишком приятных попутчиков. Сам Конан, к примеру, мог навскидку назвать два-три имени хотя бы в том же Шадизаре, обладателей которых он с удовольствием угостил бы именно из подобного бурдючка…

Додумать и как следует посмаковать столь приятственную возможность ему не дали – трактирщик воздвигся по ту сторону стола огромной жирной горой. И, кстати сказать, горой, чем-то очень и очень недовольной.

– Ну?

Начало разговора обещало не слишком много зорошего. В любой другой день Конан с удовольствием отполировал бы жирную трактирщицкую морду о какую-нибудь подходящую поверхность – да вот прямо об эту дубовую столешницу и отполировал бы, зачем далеко ходить? Так сказать, для придания морде этой должного выражения угодливой любезности. Но сейчас в жирной руке трактирщика вожделенным спасением маячила запотевшая глиняная кружка ласкающих глаз объёмов, отчего и сам трактирщик в какой-то мере словно бы осенялся отблеском её благодати. Поэтому Конан был лаконичен:

– Вина!

– Господин желает вина? – спросил трактирщик как-то слишком уж вкрадчиво. И кружку почему-то на стол ставить при этом совсем не спешил. – А расплатиться за вчерашнее безобразие господин случайно не желает?

Наглость была настолько вопиющей и неожиданной, что Конан на какое-то время даже оторопел. Он, конечно, многого не помнил из событий сегодняшней ночи, но свои сапоги он помнил великолепно. Вернее, теперь уже не свои сапоги… Так ведь в том-то и дело, что теперь уже не свои!

А какие это были сапоги!

Почти новые – и года не проносил, разве это срок для настоящей драконьей кожи?! А голенища?! Голенища из нежнейших шкурок новорождённых василисков – четыре кладки разорить пришлось, пока на свой размер насобирал! А тройная прошивка усами водяного запорожского чёрта, обеспечивающая владельцу абсолютную непромокаемость и непотопляемость?! О такой прошивке мечтает каждый, будь он бывалый путешественник, простой наёмник или зазнавшийся пижон-аристократишка, которому лишь бы перед другими аристократишками выделиться – да только вот мало кому удаётся обыграть водяного чёрта в кости до самых усов! У любого из этих проживающих лишь в Запорожке подкоряжников добра натаскано немеряно, хоть три года подряд обыгрывай – все равно всё не выиграешь! Да и торгуются они над любой дрянью, что твои гномы. Хотя, конечно – азартны они очень, и человек опытный да терпеливый… Но не о том же речь!

Речь о сапогах.

А какая у них подошва!..

С тем драконом, из-под хвоста у которого Конан лет шесть назад вырезал на спор две огнеупорные подошвы, лучше было бы больше никогда не встречаться – и не только самому Конану. Хотя бы в ближайшее время. Лет этак двадцать-тридцать. А лучше и подольше. У драконов – память долгая. И шутки они понимают как-то не очень чтобы.

Этот, во всяком случае, не оценил. Совсем. А вот киммерийцев от после того случая – напротив, очень даже оценил. Но почему-то – исключительно со вкусовой точки зрения. И немалый уже, говорят, урон нанес этот гад населению конановской родины за последние шесть лет. Это, кстати, была еще одна из многого количества причин, по которым Конан не спешил пока что там появляться. Не самая веская, конечно, но и не из тех, которые вообще не стоят внимания… И вот такие-то сапоги, которым нет ни цены, ни сносу, пришлось вчера… нет, уже сегодня… отдать этой наглой жирной харе, потому что пить всю ночь за чужой счёт настоящему благородному варвару не позволяет гордость, а выданные шахским казначеем подорожные давно кончились.

Память – она, конечно, баба. И, как всякая баба, вполне могла и наврать. Что с неё, с убогой, возьмёшь? Да только вот глаза не соврут, а они видели как раз эти самые бесценные великолепные сапоги, красующиеся сейчас под столом и грубо распираемые жирными икрами наглого трактирщика, так что и речи не шло ни о какой ошибке. Речь шла только о запредельной наглости. Именно из-за этой не лезущей ни в какие ворота запредельной наглости и совершеннейшей её необоснованности Конан поначалу даже не возмутился. Удивился только.